Текст книги "Боль свободы"

Бежать!

Чертовы птицы. И почему лишь сейчас это становится очевидно, почему не раньше! Неужели, это голод так затуманил разум? От птиц нужно укрыться, нужно сделать укрытие, через которое они не смогут пробиться своими отвратительными, скрученными клювами, но как его сделать сейчас?

Видно, это от страха. И голод даже снова утихает. Все еще болит живот, но трудно сказать, от чего. Скоро лес проснется. Нужно бежать, но нога еще не позволяет. Изредка уже можно на нее опереться, но только осторожно. Это помогает идти быстрее, но недостаточно.

Сознание оживает. Теперь, когда голову заполняют размышления, становится ясно, что почти все это время разум спал, ожидая, когда будет достаточно сил очнуться. Сок растений, должно быть, очень питательный, раз теперь ум все же решается проснуться. Только думать сейчас нужно вовсе не об этом.

Вспоминается сразу все, каждая деталь. Ум перебирает все, что успел схватить за это время взгляд, все, что попало в область зрения хотя бы самым краешком.

Сознание быстро перебирает все детали, словно кусочки разваленного пазла, торопясь собрать их воедино как можно скорее. Все лишнее без заминки отбрасывается в сторону и мгновенно забывается, а в уме продолжают всплывать новые мысли, и ум отчаянно старается найти выход.

Еда сейчас не имеет значения. В первую очередь нужно пережить вечер. В кустах не спрятаться. Костер днем птиц не испугал. Есть слабая надежда, что в темноте вечерних сумерек он подействует на стаю птиц иначе, но нельзя на нее полагаться.

Нет. Нужно укрытие. Здесь не может быть никаких других вариантов. Построить его так быстро нельзя, а значит нужно отыскать.

Песок. Возможно, имеет смысл попытаться в нем утонуть, чтобы скрыть большую часть тела, а затем… нет. Слишком опасно и долго. Можно было бы выбраться, если только найти способ не задохнуться, песок слишком плотный, слишком медленно затягивает, чтобы слишком затруднять передвижение. А к тому же, это может значить, что выбраться из него тоже будет сложно, если слишком глубоко увязнуть.

Кусты не спасут. Кислота из растений… нет. Слишком опасно. Нужно укрытие.

И нужная мысль так и не приходит. Все, абсолютно все, что только можно было придумать, было придумано. Вглубь леса идти еще опасней, чем оставаться снаружи. Яркое солнце уже постепенно гаснет, лес начинает просыпаться, и, кажется, что это даже можно почувствовать. Вот, еще немного, и начнут раздаваться оглушительные крики, стоны, хрип и вой. Стая птиц, вылетев из кустов, набросится жадно на сбежавшую утром жертву и разорвет в клочья, ведь теперь уже не получится сбежать от этих кровожадных созданий в жару.

Как они напали? В первый день они даже не тронули, когда пришлось без сознания проваляться в кустах. Значит, не запах. Они бы нашли. Может, звук? Может. Ум тут же гонит застрявшую мысль дальше, не желая заминаться.

Стоп! Во второй раз они вылетели почти сразу, накинулись всей стаей. В первый раз они будто и не замечали, была только одна птичка. Второй раз вылетела одна, а за ней тут же и все остальные. Черт. Это может значить, что они запомнили, где искать пищу, запомнила всего одна, за которой на следующий раз потянулись все остальные. Теперь же уже вся стая успела испробовать жертву на вкус. Нужно бежать.

Нужно обязательно забрать костер с собой, только понять бы как. И вдруг, со стороны леса раздается шум. Вмиг поднимается вой, рев, стоны, звериные крики, и голоса животных, рождая адский голос Асумгардского леса, заставляют вздрогнуть, почувствовав близкое касание мучительной смерти.

А как красив был лес днем, когда…. Гнать эти мысли. Думать! Костер! Надо его унести. Быстро! Если бы только тот зверь пришел сегодня, и пораньше, то можно было бы пронзить его копьем, наесться и тогда бы хватило сил думать.

Да какого черта?! Нет времени об этом… костер… зверь… копье… еда. Опять. Снова эти мысли…. Стоп. Копье. Пронзить копьем.

Мгновенно рука поднимает кривое, самодельное оружие и начинает разгребать перегоревшие ветки. Выбрав несколько, что потолще, рука замахивается, а миг спустя копье вонзается острием в самое толстое, обуглившееся, но еще горящее бревно.

Ветка оказывается в состоянии удержать горящий обломок, но рука продолжает стараться насадить на копье еще пару бревен. Еще одно удается подцепить, но следующее, что поменьше, от удара разваливается надвое.

Черт!

Вблизи раздается оглушительных грохот птичьих голосов. Совсем близко. Они уже собираются напасть. Бежать, как можно быстрее, пока мелкие твари не выскочили из кустов и не разорвали в клочья.

С болью приходится опираться на ногу и стараться не обращать на это внимания. Слишком близка опасность. Есть риск сломать еще только недавно сросшуюся кость, но потом все еще можно будет двигаться, опираясь на костыль. Сейчас, осторожно, но как можно быстрее, надо бежать, со всех ног.

Горящее бревно, насаженное на палку, разбалтывается. С самого утра оно горело в костре, но сейчас уже стало трухлым. От быстрой ходьбы, которую даже с трудом не назвать бегом, горелая деревяшка мгновенно разболталась, и теперь она съезжает ниже, обжигает руку, а следом чуть не сваливается на землю, когда приходится на ходу пытаться выровнять горящее бревно, насаженное на кривую палку.

Позади уже раздается гоготание. Боль от ожога приходится терпеть, но теперь уже это кажется совсем простым делом, проще, чем даже в прошлый раз. Пусть тело ощущает боль со всей ее свежестью каждый раз, словно в первый, но сознание теперь уже борется с ней легко, почти не делая усилий.

Как кстати. Ведь, кроме ожога, приходится терпеть еще и боль в ноге. Перелом начинает болеть, ныть, но шаг замедлять нельзя. Наоборот. К черту! Надо его ускорить, пока следом не бросились птицы.

Можно было бы броситься бежать напрямик. Солнце уже не так светит. Здесь, за черным песком, начинает проступать краснота Асумгардской пустыни. Хотя, песок еще, наверное, не успел остыть. Впрочем, не это пугает, а то, что птицы могут заметить горящую палку, тем более на открытой местности, и убежать от них – значит надеяться на какое-то мистическое проведение.

Ну уж нет. Единственное, что может помочь, это не какая-то там слюнявая надежда. Решимость предает не мечтательное чувство сопричастности с величественным могуществом неизведанного. Решимостью заражает ум, свободный дух разума, не скованный предвзятой философией проклятой Федерации. Все знания, что долго и упорно накапливались в голове, теперь должны… нет, уже стали опорой и поддержкой. И впереди еще мерцает свет надежды, подожженный неугасаемым пламенем свободного духа.

А ум подсказывает, что бежать нужно вдоль кустов. Сознание не пытается себе объяснять, что здесь есть шанс скрыться от глаз птиц, хотя и опасно держаться так близко к лесу. Ум не пытается четко, выверено продиктовать самому себе мысль о том, что раскаленный дневной жарой песок может обжечь ноги, заставив свалиться на эту Асумгардскую сковородку и поджариться заживо. В голове просто появляется мысль, что бежать нужно как можно быстрее и непременно вдоль кустов, а вместе с этой мыслью рождается и чувство, что в этом не может быть ошибки, что это лучшее из всех возможных решений. И точка.

Почти сразу же появляется отдышка. Боль в ноге продолжает накипать, становясь ярче и мощнее, но вместо того, чтобы замедлить шаг, ноги продолжают двигаться лишь быстрее.

Впрочем, даже боль на миг исчезает, когда где-то позади раздается шумный грохот стаи птичьих голосов. Дрожью по телу скользит холодное касание ужаса, и тут же хочется броситься бежать уже со всех ног, забыв про перелом.

В любом случае, этого не выйдет. Горящая палка все больше разбалтывается от тряски и рискует свалиться на землю, выпасть и расколоться, не оставив возможности передвинуться дальше. Без тепла костра не пережить жуткий холод Асумгардской ночи. Чего бы это ни стоило, нужно продолжать нести горящее бревно, скрывая его от птичьих взоров за телом, и стараясь быстрее добраться до низкого леса, чтобы на его границе спрятаться в деревьях, дождаться ночи и, наконец, отдохнуть.

Слух подсказывает сознанию, что что-то не так, но ум не сразу различает его тревожные сигналы. Голоса птиц где-то там, за спиной все еще продолжают грохотать хором, но… что-то меняется. Звук становится четче, звонче, яснее… ближе!

Снова нервная система запускается во всю мощь, не жалея сил, с трудом сбереженных организмом после уже нескольких дней лишений и испытаний. Мозг начинает снова мыслить обрывками, упуская целостность размышлений, но взамен мелких недочетов торопясь быстро найти лучшее решение из всех возможных.

Стая движется следом. Значит, либо они заметили, либо видят следы, либо движутся наугад – все это не имеет значения. Эту мысль сознание и не мусолит, а сразу подводит итог. Бежать нет смысла, и нужно спрятаться, ведь, если птицы заметили, то уже все равно ничего не поделать, а если нет, то все еще есть шанс.

Они не нашли в первый день тело в кустах. Опять это вспоминается. Тут же на ум приходит решение, но только есть проблема. Спрятаться в кустах, разумеется, можно попытаться. Больше и негде. Только вот горящую палку с собой тащить нельзя, и если бросить ее валяться на земле, птицы могут заметить…. Впрочем, какой еще выход остается? Ум быстро пресекает размышления, еще они даже не успевают коснуться другой проблемы – червей, которых можно нахватать в кустах.

Ситуация не оставляет выбора и сознание тоже. Тело будто принимает решение самостоятельно, и пока ум вспоминает про червей и ищет другие возможности, несмотря на их отсутствие, руки уже опускают палку на землю, а ноги заводят тело в кусты, где тут же, осторожно, правая рука перекладывает копье в левую, отпустившую костыль, а сама наклоняет широкий лист, пытаясь спрятаться от взоров птиц.

Поднимается шум. Волною грохота орава птичьих голосов накрывает слух, заставляя барабанные перепонки дрожать от боли.

Волной неприятных звуков, стая проносится мимо. Глаза перестают жмуриться, но веки не решаются открыться. Грудь же медленно тянет через нос теплый воздух, уже собираясь вздохнуть с облегчением, как стая, резким наплывом звонких и в то же время хрипящих звуков, почти мгновенно возвращается обратно.

Сердце замирает. Глаза опять зажмуриваются, а тело старается не шевелиться. Даже дыхание останавливается. Только бы не заметили. Больше ничего нельзя сделать. Ничего и нельзя было. И уже даже нет возможности полагаться на что-нибудь еще, кроме надежды.

Несколько птиц ударяют в кусты, и едва удается сдержаться. Чертовы, проклятые создания. Будто специально пугают. Встряхивают растения, заставляя опять вспомнить про червей и тут же почувствовать, как обманчивые опасения заставляют кожу чесаться, пробуждая желание тут же проверить, нет ли на ней червяка. Впрочем, так можно лишь напрасно себя выдать, и приходится дальше молча терпеть.

Яростный галдеж продолжается еще какое-то время, но затем птицы быстро улетают. Шуметь продолжает только там, в той стороне, откуда только что пришлось бежать. Каждый миг промедления сейчас уже сам по себе таит опасность, а потому трудно решить, что делать дальше.

Выйти сейчас и рискнуть попасться на глаза птицам, если вдруг хоть одна из них решит вернуться, или даже поживиться червями поблизости, либо остаться и рискнуть найти паразита, который незаметно прогрызет кожу и заберется внутрь: не лучший выбор.

Сознание вновь утихает, не желая больше напрягать все силы организма, чтобы подсказать ответ. Впрочем, он и сам уже торопится проявиться в мыслях. Как бы там ни было, медлить тоже нельзя. Птицы наверняка улетели в другую сторону, или вовсе уже трясут кусты, в надежде полакомиться червями. И если они с таким упорством этим занимаются, если черви способны прокормить целую стаю, которая не первый раз за эти дни нападает на кустистую растительность, полосой огородившую лес, значит, червей на листьях много. Кроме того, нужно торопиться, так что ладонь отпускает лист, берет неровное копье, ноги тут же выносят из кустов, и приходится торопливо насаживать на палку горящее бревнышко.

Идти уже недалеко, но шум, доносящийся из леса, не позволяет торопиться или расслабляться. Какое-то время слух еще пытается улавливать отдаляющиеся голоса птиц, заставляет волноваться из-за каждого звука, но вскоре становится очевидно, что птицы не стараются нагнать, и хотя бы о них можно не беспокоиться. Во всяком случае, пока.

И почти сразу тело наполняется спокойной усталостью. Вскоре голоса стихнут. Уже темно, прохладно, ночь приближается, и скоро животные вернутся туда, где они прячутся от жары и холода. Остается только тихо посидеть и дождаться, когда можно будет сломать кусты, пройти в высокий лес и набрать сухих веток, чтобы развести костер.

Да и место хорошее. Здесь, на углу естественной лесной стены, с одной стороны лес всегда будет укрывать от солнца, а с другой от него продолжает укрывать лесная полоса, вдоль которой светило движется по небу, всегда оставляя по линии кустов небольшую тень. Пожалуй, нет места лучше, чтобы начать делать более серьезное укрытие. А если такое место и есть, то лишь для того чтобы его найти придется не раз рискнуть жизнью.

Привередничать не приходится. Да и печаль не проявляется в чувствах. Скорее, даже наоборот. Теперь, определившись с местом, завтра же можно будет начать делать укрытие. Только нужно утолить голод. Нужно еще и придумать, как очистить жидкость в цветочных чашках, но это небо, его пламенный обитатель легко вскипятит любую воду, любые соки, если только оставить их ненадолго на открытом солнце.

Теперь начинает уже казаться, что решения придут сами собой, нужно только не сдаваться. Бревно еще горит и тухнуть даже не собирается. Копье почти не обгорело, а значит, его даже не придется затачивать снова. Все налаживается быстрее с каждым днем, и даже голод легче терпеть, подпитывая ум осознанием близкого успеха. Теперь уже не призрачного, близкого по-настоящему.

Тем внезапнее среди утихающего рева, воя, стонов и звериных голосов, появляется в опасной близости другой, не менее пугающий звук. Кусты начинают шуршать, и тело немедленно замирает, напрягается, не рискуя двинуться быстро и привлечь внимание нежданного гостя.

Конечно, бездействовать тоже нельзя. Голова медленно поворачивается в сторону, откуда раздался звук. В сумерках взгляд успевает потерять остроту, но даже так можно рассмотреть, как из кустов торчит злобная, громадная морда клыкастого зверя.

У животного большая голова, укрытая мелкой, ершистой шерстью. Уже только по ее виду можно догадаться, что зверь крупный. Если встать, то его голова окажется чуть ниже пояса. А хуже всего то, что ровные ряды острых зубов в треугольной, вытянутой пасти, хищный взгляд и постепенно нарастающий горловой рык заставляют думать, что это животное питается совсем не растениями.

Зверь начинает рычать, едва заметив на себе взгляд. От его мерцающих в полутьме сумерек глаз, внутри что-то начинает полыхать. В груди разгорается пожар, одновременно сковывая, осыпая тело дрожью, но в то же время заставляя потерять чувства и найти сил, чтобы резко повернуться.

Зверь тут же выпускает короткий, чуть более громкий рык, подает корпус вперед, выставляет лапу и очень медленно выходит из кустов, ни на миг не отводя глаз в сторону.

Хищный взгляд ни на миг не прячется за веками. Зверь медленно выбирается из кустов, а стоит только подумать о том, чтобы шевельнуться, стоит лишь на сантиметр двинуть палец, как животное тут же начинает рычать громче, будто улавливает каждое движение.

В голове творится такой бардак, какого там еще, кажется, не бывало. Двумя словами ум объясняет себе так много, что большего и ждать не подумается: «Нож? Палка? Нож…. Палка!».

Думать и некогда. Все рассуждения тают невидимым дуновением подсознания, не успевая проявиться в мыслях. На самом деле, это очевидно и понятно: нож, конечно, лучше, острее, но короткий, и зверь может успеть прыгнуть раньше, если потянуться за ножом; палка не так хороша, но конец должен суметь пробить шкуру, если животное на него прыгнет, да и палка уже в руке, остается только направить.

Главное, не прогадать момент. Зверь выбирает удобную для себя позицию, медленно выбирается из кустов, становится напротив, глядит с опаской на горящее рядом бревно, но огонь слабый и зверя не пугает. Наконец, животное расставляет шире лапы, его слюнявая губа начинает дрожать и подниматься выше, открывая острые ряды зубов в треугольной пасти, а короткая шерсть встает дыбом.

Зверь готовится броситься. Ждать его атаки глупо, лучше бить первым, тогда, в случае неудачи, можно будет еще попытаться схватить нож. Только вот эти мысли сквозят в уме едва уловимым чувством, не размышлением, не идеей – просто чувством: «Бей!».

Тут же рука сжимает палку крепче, зверь начинает скалиться, заметив движение, открывает пасть шире, рычит громче, но тело уже изо всех сил напрягается, чтобы ударить животное острым концом самодельного копья.

Победа! Копье направляется прямо в толстую шею и уже не промажет! Взгляд мгновенно просчитывает это, а сердце уже начинает радостно биться в тот миг, когда острый конец заточенной палки ударяет промедлившего зверя прямо в основание шеи рядом с передней лапой.

В следующий миг сердце, успев радостно стукнуть всего раз или два, останавливается, когда взгляд с недоумением и отчаянием наблюдает за тем, как бессильное проткнуть зверя копье упирается в звериную шкуру, неспособное эту шкуру пробить.

Тут же зверь, рыча, бросается вперед. Мог бы убить прямо сейчас, но хоть тут копье помогло. Удается его остановить, упирая палку в шею, а зверь будто и не понимает, что надо просто отойти и вместо этого прет напролом.

Становится жутко и страшно, если только палка сломается… точно. Не сломается. Это дерево ведь прочное, но думать об этом некогда, и мысль собирается уже найти выход из положения, только зверь тоже не ждет.

Животное не дает ни мгновения подумать. Даже слабым чувством не проявляется результат напряженной работы ума, как зверь уже начинает давить, выворачивается, а только палка соскальзывает с его шеи, как хищник тут же бросает треугольную морду вниз и вперед и хватает клыками за ногу.

– Ааа! – вырывается с хрипом.

Становится так больно, что сознание едва не теряется. Разве что страх не позволяет этого сделать. Страх отнимает чувства, забирает боль, которой почти не ощущалось до этого мгновения, но теперь нога снова не дает покоя.

Зверь хватается клыками прямо за самодельную шину. Прокусить он ее не может, даже для его клыков дерево слишком крепкая преграда, но хищник начинает трепать ногу, мотать из стороны в сторону, будто хочет вырвать, и от этого все тело снова мощным пульсом начинает разрывать боль.

Пальцы стараются удержать копье, но палка вываливается из ослабевшей руки. Тут же вторая рука без промедления хватается за нож, с трудом успевает вовремя снять его с пояса, но и нож едва не сваливается на землю.

Взявшись за рукоять обеими руками, ничего не понимая, действуя почти инстинктивно на грани потери сознания, остается только смотреть, как руки неистово молотят животное по голове.

Зверь рычит. Ему тяжело даются раны. В какой-то миг животное не выдерживает, отпускает ногу, начинает скулить и отскакивает назад. Затем, держа одной рукой нож, удается снова поднять с земли палку, и в тусклом свете догорающего бревнышка, получается заглянуть хищнику в глаза.

Устало рыча, зверь перестает скулить и поднимает голову. По его морде течет кровь, но удары не смогли пробить твердый череп, и животное продолжает стоять на ногах. Зверь глядит яростно и отчаянно, и вдруг рождается очень странное, очень необычное чувство: отчего-то сердце укалывает не болью, не страхом, не гневом, а сочувствием.

Миг застывает. Чувствуется, как быстро остывает воздух, как холод уже начинает укалывать кожу, как дрожат от напряжения слабые руки. Не выходит даже подняться, да и не успеть. Стоит попытаться, как зверь бросится и загрызет, а чувства подселяют в голову странные, неожиданные мысли.

В глазах зверя тоже усталость. Он едва стоит на лапах. Звуки стихли. Кажется, что на всей этой дьявольской планете больше никого нет. Лишь двое, готовые до самого конца биться за свою жизнь. И зверь глядит так, будто бы он тоже все это понимает. Он не бросается сразу же, дышит, выпуская через нос едва заметные облачка пара. Сейчас будет последний рывок, и это каждому ясно. Только один после битвы останется здесь, а второй навсегда растворится в вечности, но еще миг, глядя друг другу в глаза, можно отдать должное противнику, прежде чем снова яростно возненавидеть его в пылу смертельной битвы.

Миг короток, как блеск кометы в темном небе. Взгляд успевает его схватить, но затем продолжается череда мгновений, стирающих память. Звериная губа начинает дрожать, приподнимается, и животное уже бросается с рыком в атаку.

Руки тут же вздергивают копье. Тупым концом оно упирается в землю позади, а на острый конец тут же напарывается зверь.

В этот раз сердце не торопится стучать в груди радостным боем победных маршей. Копье не пронзает зверя, но животное буквально повисает на нем, даже не пытаясь извернуться. Заточенный кончик палки вдавливается в звериную грудь, но не может ее прошить, а животное ударяет по плечу лапой, не сумев разорвать прочный армейский комбинезон.

Тут же становится ясно, что делать. Из ран на морде животного течет кровь, падает капельками на лицо, ослабевшие руки удерживают копье, преграждая зверю путь к телу, но силы быстро кончаются. Левая рука тут же выхватывает нож, поддаваясь едва ли ни чувственному порыву, а не разумному повествованию мыслей, бросает лезвие ножа вперед, ударяет зверя в грудь прямо у кончика самодельного копья, и палка начинает медленно протыкать животное.

Зверь с хриплым стоном, быстро слабея, с трудом пытаясь двигать лапами, издает последнее, отчаянное сопение, пытаясь достать клыками, и приходится лечь на спину, чтобы не дать зверю дотянуться. Затем копье упирается в кость, или, может, в прочную шкуру животного, успев уже почти пройти насквозь, и зверь виснет, насаженный на копье, загораживает небо, глядит своим животным взглядом, но потом замирает и больше уже не шевелится.

Наконец-то можно выдохнуть. Руки отпускают палку, грудь начинает вздуваться так сильно, что кажется, будто может лопнуть. Легкие жадно втягивают холодный воздух, но пока еще даже боли не чувствуется.

Зверь падает рядом, в другой стороне от горящего бревна. И теперь, когда есть свободный миг, чтобы передохнуть и расслабиться, просыпается боль, глаза начинает покрывать туман, желая унести в бессознательный сон, а уму не дает покоя мысль, что бой все еще не окончен. Зверь повержен, но теперь, как и всегда на этой проклятой, адской планете, нужно еще приготовиться к схватке с холодной ночью, которая и сама готова впиться в тело острыми, ледяными клыками.

Глава 6

Обманчивое счастье

Яркие цвета незнакомой красоты инопланетного мира затухают в темноте ночи. Все кругом начинает казаться знакомым, похожим на близкий сердцу мир родной планеты.

Деревья, растения, кусты и равнина в стороне от леса. Даже видно холмы вдали. Окрашенный темнотой ночи, мир Асумгарда выглядит таким знакомым, что невольно просится наружу сентиментальность, желая вырваться несдержанным вздохом, оставив в груди приятное тепло, смешанное с грустью.

Только некогда любоваться этой красотой. Странно, что нет ни одной луны, хотя у планеты есть несколько спутников. Это обрекает сейчас на возню в темноте, но Сталмира ободряют мысли о том, что сейчас он уже не так близок к гибели, как всего минут двадцать назад.

Тело еще слабое, ночь грозит заковать в ледяные кандалы, утащив в царство вечного холода и мрака, но еще есть время.

Сталмир, вздохнув, заставляет себя подняться. Он сразу же лезет через кусты, опираясь на кривую палку, заменяющую костыль, и уже забывает про червей. Впрочем, ни одного из них и не найти на листьях растений, когда уже подкрался холод.

Да и слишком уж донимает холод, торопя собрать охапку дров. Нужно ведь еще дождаться, когда они разгорятся. Слишком много дел, но слишком мало сил и времени. И только желание добиться своего никак не оставляет мыслей и не дает пасть духом.

На родной планете сталмир – еще только юноша. Три десятка лет, что он чуть ли ни все без остатка провел за учебой, под чутким надзором государственных служб, еще не сделали его мужчиной в глазах общества. Впереди могло быть еще так много лет, но все они сейчас утрачены, уже безвозвратно. Выбраться с этой планеты глупо даже надеяться, а самой большой мечтой остается надежда на то, что удастся придумать, как подать сигнал, как дать палачам знать о том, что их жертва продолжает дышать и верить в свободу.

Как бы там ни было, все это потом. Сейчас быстрее собрать дрова, которые уже отправляются бросками за кустарную ограду, аккуратно, прицельно, чтобы даже случайно не ударить по догорающему бревнышку и не разбить его на мелкие, бесполезные угли. И вдруг, где-то неподалеку раздается хруст свежей ветки.

Где-то сверху. Сталмир чувствует, как все тело напрягается и замирает. Холод уже укалывает ледяными прикосновениями малейшего ветра, но мышцы перестают дрожать, а слух вместе с взглядом бросается из стороны в сторону, желая поймать виновника, родившего звук прежде, чем тот решится напасть.

Снова звук доносится сверху противным скрежетом ломающейся ветки, удается вовремя сообразить и отойти, а следом на землю валится большая ветвь, отломившаяся от дерева.

Скривив лицо, инопланетный гость Асумгарда, опираясь на костыль, возвращается к костру. Уже слишком холодно, и тело вновь дрожит. Хочется поскорее разжечь костер, а затем, наконец, разделать тушу хищника, зажарить мясо и наесться.

От одной мысли о том, что вскоре на языке станет растекаться горячий сок жареного мяса, рот мгновенно наполняют слюни. Еще недавно у организма не хватало для такого жидкости, а теперь об этом даже и задумываться не хочется. Только бы скорее разгорелся костер, чтобы в его свете и тепле можно было разделать животное и поесть.

Ждать слишком долго не приходится. Едва слабое пламя начинает танцевать на сухих ветках, как тут же руки принимаются за работу. Еще болит нога. Сталмир взглядывает на стопу, надеясь, что зверь не сломал и не искривил ногу еще сильней, но вдруг снова замирает.

Шина закрывает перелом, но можно почувствовать, как под деревом, обвязанным шнурками из древесных нитей, пульсирует боль. Наверняка, снова опухла. Впрочем, даже несмотря на боль на лице инопланетного странника проявляется улыбка, а затем, всего на миг, короткий и глухой, но вырывается смех.

Зверь сильно потрепал ногу. Так сильно, что сломал ее вновь, не успела кость срастись. Только вместо того, чтобы ее искривить, зверь вправил кость, мотая ее из стороны в сторону. А теперь остается лишь перевязать шину, закрепить ее осторожно, после чего не тревожить ногу всего пару дней, и кости уже срастутся. А еще через несколько дней передвигаться уже станет легче, и можно будет без опаски понемногу нагружать сломанную ногу, чтобы стимулировать приток крови. Пожалуй, дома выздоровление затянулось бы на целую неделю, но здесь просто нет другого выхода: нужно встать на обе ноги как можно быстрее.

В любом случае, теперь есть еда. Еще несколько дней можно будет легко протянуть. Остается придумать, что делать с водой, а вернее, остается всего лишь найти способ воплотить родившуюся в голове идею и заполучить в свое распоряжение пополняющиеся запасы питьевой воды.

Впрочем, это потом, а сейчас нужно разделать тушу, попытаться снять кожу, а заодно вытащить из тела убитого хищника все косточки и клыки, при помощи которых наверняка получится сделать грозное оружие.

К счастью, нож относительно легко разрезает шкуру. Приходится действовать очень медленно и осторожно. Наверняка, в желудке у этой твари должен быть такой ядерный сок, что обожжет, не хуже сока растений. Все на этой планете слишком незнакомое, слишком опасное. В другой ситуации даже есть мясо животного было бы слишком опасно вот так, не успев его проверить, не найдя способ убедиться, что оно не отравит, даже после готовки на костре, но сейчас на это нет ни сил, ни времени. Еще немного, и тело откажется двигаться, ослабленное жестоким голодом.

Пламя на бревнышках начинает танцевать под звуки хрустящей песни костра. Тьма и холод немного отступают, хотя приходится сидеть к костру очень близко. Спину обжигает жаром, а руки, всего на полметра отдалившиеся от костра и занятые разделкой туши, немеют, как от зимнего холода.

Едва Сталмир делает первый надрез, устроившись так, чтобы не беспокоить ногу, как уже его скулы напрягаются, а лицо угрюмостью разукрашивает хмурый взгляд и сдвинувшиеся брови.

Вот то место, куда уперлось самодельное копье. Здесь нож, торопясь, прорвался сквозь шкуру, дав острию копья проникнуть внутрь и заколоть животное. Из раны все еще вытекает кровь, но она не обжигает, что могло бы дать повод обрадоваться, ведь это значит, что и мясо не пропитано кислотой, как листья и стволы растений, но здесь же, даже в тусклом свете огня, на теле убитого животного взгляд отыскивает ужасную рану.

На плотной, мощной шкуре, которую неспособно пробить даже заостренное копье, виден глубокий, затянувшийся шрам. Лицо Сталмира тут же обретает хмурость, едва взгляд находит эту зажившую рану на теле зверя, но затем нож продолжает медленно продвигаться сквозь шкуру все дальше.

Следом, едва лезвие проходит десяток сантиметров, взгляд отыскивает новый шрам. Чуть дальше укус. Нож уже перестает двигаться, а тело животного продолжает изучать взгляд, желая рассмотреть эту карту тяжелой жизни незнакомого существа с адской планеты.

Все тело животного оказывается покрыто ранами и шрамами. На спине оказывается несколько свежих, глубоких порезов, а еще несколько порезов на лапах.

– Черт, дружище, – заговаривает Сталмир, не замечая, как быстро развеялись последние капли злобы, рожденной в пылу сражения. – Кто же тебя так?

Даже представлять не хочется, что за тварь могла такое сделать, но мозг упорно не отпускает эти мысли. Если в округе есть животное, так сильно потрепавшее этого зверя, то нужно узнать о нем как можно больше. В какой-то миг, возможно, еще придется и самому Сталмиру побороться за жизнь с опасной тварью, едва не убившей этого здоровяка.

Теперь ясно, почему удалось так легко одолеть животное. Руки возвращаются к разделке, а взгляд продолжает натыкаться на шрамы, невольно рассматривая их, пытаясь выудить какие-то крохи информации, которая поможет хоть чем-нибудь при встрече с опасным животным.