Текст книги "История Крестовых походов"

Поднявшись на борт, король убедился, что его люди ничего для него не подготовили: ни постельного белья, ни одежды. Так что, пока мы не добрались до Акры, ему приходилось лежать на матрасе, полученном от султана, и носить ту одежду, что дал ему султан. Она была из черного атласа, оторочена мехом горностая и серой белки и украшена большим количеством пуговиц, все из чистого золота.

Из-за плохого состояния моего здоровья все шесть дней, что мы были в плавании, я провел сидя рядом с королем. За это время он рассказал мне, как был взят в плен и как с Божьей помощью выторговал выкуп за себя и за нас. Он заставил меня, в свою очередь, рассказать, как я был взят в плен на воде, и, выслушав мою историю, сказал, что должен испытывать большую благодарность Господу нашему, который спас меня от столь серьезной опасности. Король глубоко скорбел о смерти своего брата графа д 'Артуа и сказал, что, будь он жив, никогда бы не покинул общество короля, как сделал граф де Пуатье, а явился бы повидаться с ним на борт его галеры.

Король пожаловался мне также на другого своего брата, графа д'Анжу, который, хотя и находился на борту того же судна, редко бывал в его обществе. Как-то, спросив, чем занимается граф д'Анжу, король услышал, что он играет в кости с Готье де Немуром. Невзирая на болезненную слабость, король неверной походкой подошел к игрокам. Он схватил доску и кости, выкинул их в море и громогласно обвинил своего брата в том, что тот так быстро занялся азартными играми. Тем не менее упреки короля пошли на пользу мессиру Готье, потому что он сгреб себе на колени все деньги со стола – а их там было достаточно – и убежал с ними.

А теперь я собираюсь рассказать вам о бедах и испытаниях, пережитых мною во время пребывания в Акре и от которых Господь, в которого я всегда верил и буду верить, в конце концов избавил меня. Я пишу об этом потому, что те, кто слышал о них, не теряли веру в Господа в час своих испытаний и убеждались, что Он готов помочь им, как помог мне.

Первым делом позвольте поведать, как по прибытии короля в Акру все священнослужители и горожане большим шествием вышли к берегу, чтобы с большой радостью встретить его. Кто-то подвел мне коня, но, сев в седло, я почувствовал слабость и попросил человека, который привел коня, поддержать меня, потому что боялся, что могу упасть. С большим трудом я поднялся по ступенькам королевского зала и, войдя, сел у окна. Рядом со мной стоял маленький мальчик, лет десяти от роду. Это был Бартелеми, незаконный сын Ами де Монбельяра, хозяина Монфокона.

Меня никто не замечал, и я продолжал сидеть здесь, когда ко мне подошел слуга в красной накидке с двумя желтыми полосами. Он поклонился мне и спросил, знаю ли я его. Я сказал, что нет, не знаю. Тогда он сказал, что прибыл из замка моего дяди в Уазле. Я осведомился, чьим слугой он был, и он ответил, что ничьим, но хотел бы остаться при мне, если я того пожелаю. Я был бы очень рад нанять его, сказал я ему. Затем он отошел и принес мне какую-то белую шляпу, чтобы прикрыть голову, после чего очень аккуратно причесал мне волосы.

Вскоре король послал за мной, чтобы я отобедал с ним. Я отправился к нему в коротком плаще, который во время моего пребывания в заключении сделал из остатков одеяла. То, что осталось от одеяла, вместе с четырьмя мотками шерсти я дал маленькому Бартелеми. Мой новый прислужник Гуйимин резал для меня мясо и, пока мы сидели за обедом, отнес еду мальчику.

Гуйимин пришел сказать, что нашел комнату для меня рядом с ванными, где я могу смыть грязь и пот, принесенные из тюрьмы. С наступлением вчера я опустился в свою ванну, но вдруг у меня закружилась голова, и я потерял сознание. Мой слуга с большим трудом вытащил меня из ванны и отнес в постель. На следующий день старый рыцарь Пьер де Бурбон пришел повидаться со мной, и я взял его к себе на службу. Он исправно был при мне в городе, обеспечив необходимой одеждой и всем прочим.

Как только на четвертый день нахождения в Акре я обрел подобающий вид, то отправился повидаться с королем. Он упрекнул меня, сказав, что я был не прав, так долго не приходя к нему. Он приказал мне, если я ценю его любовь, каждый день приходить и делить с ним трапезу, утром и вечером, пока он не решит, что ему делать – то ли возвращаться во Францию, то ли оставаться за морем.

Я рассказал королю, что Пьер де Куртене задолжал мне четыреста ливров из моего жалованья и отказывается возвращать их. Его величество ответил, что возместит мне эту сумму из денег, которые должен Пьеру де Куртене, что он и сделал. По совету Пьера де Бурбона мы оставили сорок ливров на текущие расходы, а остальные вручили на хранение управляющему дворцом ордена храмовников. Когда эти сорок ливров были потрачены, я послал отца Жана Кайма из Сент-Менеу, которого взял с собой за море, принести мне такую же сумму. Управляющий сказал ему, что у него нет никаких моих денег, и вообще он меня не знает.

Поэтому я отправился повидаться с братом Ренье де Вишье, которому король в обмен на то внимание, что храмовники оказали ему во время пленения, помог стать гроссмейстером ордена храмовников. Я пожаловался на его управляющего, который не возвращает мне деньги, отданные ему на хранение. Услышав это, гроссмейстер возмутился и сказал мне: «Мессир Жуанвиль, я испытываю к вам большую симпатию, но должен предупредить вас, что, пока вы не откажетесь от своего требования, я не могу считать вас своим другом. Ибо вы пытаетесь убедить людей, что члены нашего ордена воры». Я ответил ему, да благословит меня Господь, что не отзову своего требования.

Целых четыре дня я был в тяжелом положении, как и должен чувствовать себя человек, у которого нет денег на расходы. В конце этого срока ко мне пришел гроссмейстер ордена храмовников и, улыбаясь, сказал, что нашел мои деньги. Что касается того, как они были найдены, я могу сказать лишь, что он отправил управляющего дворцом в деревушку Сефури, а тот, кто пришел на его место, вернул мои деньги.

Епископ Акры, который, кстати, был родом из Прованса, предоставил в мое распоряжение дом, принадлежащий священнику прихода Святого Михаила Жану Кайму из Сент-Менеу, который преданно служил мне последние два года и был одним из тех, кто остался у меня на службе.

У изголовья моей кровати была небольшая прихожая, через которую можно было пройти прямо в церковь. И так уж получилось, что, сотрясаемые длительными приступами лихорадки, и я, и мои люди оставались прикованными к кроватям. В течение всего этого времени не было дня, когда при мне был кто-нибудь, чтобы оказать мне помощь или приподнять меня. Более того, слушая мрачные звуки, которые постоянно доносились до моего слуха, я не ждал впереди ничего, кроме смерти, ибо не было дня, чтобы в церковь не приносили двадцать или тридцать скончавшихся, и со своего ложа я слышал песнопение «Libera те, Domine» (Освободи меня, Господи). Каждый раз, как оно доносилось до меня, я обливался слезами и благодарил Господа: «Боже, я преклоняюсь перед Тобой и благодарю за те страдания, что Ты даровал мне, потому что был преисполнен чрезмерной гордости, когда ложился или по утрам вставал со своего ложа. И молю Тебя, Господь, избавь меня от этой болезни».

Вскоре после выздоровления я призвал к себе Гуйимина, моего свежеиспеченного помощника, чтобы он представил отчет о потраченных деньгах. Когда он показал мне его, я убедился, что он обманул меня на сумму больше десяти ливров. На мое требование вернуть деньги он сказал, что возместит, как только сможет. Я выгнал его со службы, но сказал, что прощаю его долг, потому что он заслужил эти деньги. Потом уже я узнал от одного бургундского рыцаря, который и взял с собой этого парня за море, что тот был самым ловким вором из всех; стоило только его рыцарю испытать необходимость в ноже, перчатках, шпорах или в чем-то еще, Гуйимин шел и воровал это, а потом приносил своему хозяину.

Пока король был в Акре, его братья не отказывали себе в удовольствии поиграть в кости. Граф де Пуатье был такой удачливый игрок, что, выигрывая, он настежь распахивал двери своих покоев и приглашал к себе всех, кто проходил мимо, мужчин или женщин. Он горстями раздавал им выигранные деньги, вытаскивая их из карманов. Проигрывая, он брал деньги в долг у тех, с кем играл, был ли то его брат граф д'Анжу или кто-то другой, и затем все спускал, и свои деньги, и одолженные у других.

В воскресенье во время нашего пребывания в Акре король послал за обоими своими братьями вместе с графом Фландрским и другими знатными людьми, которые здесь были. «Мессиры, – сказал он, – Ее королевское величество королева-мать прислала мне послание с просьбой спешно вернуться во Францию, поскольку мое королевство в большой опасности, ибо до сих пор не заключено ни мира, ни перемирия между мной и королем Англии. Тем не менее люди, с которыми я здесь советовался, сказали, что, если я покину эту землю, она будет потеряна, поскольку все обитатели Акры последуют за мной, не рискуя оставаться здесь, где так мало сил. Посему я прошу вас серьезно обдумать положение дел. Поскольку это очень важно, я дам вам время для осмысления, и если вы найдете ответ, то дадите мне его ровно через неделю, начиная с сегодняшнего дня».

Во время этой недели меня навестил легат и сказал, что не видит, каким образом король может оставаться за морем. Он очень серьезно попросил меня вернуться во Францию вместе с ним на его корабле. Я сказал ему, что не могу этого сделать, потому что, как он хорошо знает, у меня нет денег, поскольку я потерял все свое имущество, когда был взят в плен на воде. Я дал такой ответ не потому, что не был бы рад отправиться вместе с ним, а из-за неких слов, которые мой кузен, властитель Буленкура, – да благословит его Господь! – сказал мне, когда я собирался в Крестовый поход. «Ты отправляешься за море, – сказал он, – но позаботься о том, как будешь возвращаться, потому что никто из рыцарей, богат он или беден, не может вернуться обесчещенным, как если он оставит бедных слуг Господа нашего, вместе с которыми он отправился в путь, на милость сарацин». Легат был очень огорчен и сказал, что я не должен отвергать его предложение.

На следующее воскресенье мы снова предстали перед королем. Он задал вопрос своим братьям, графу Фландрскому и другим сеньорам – советуют ли они ему уезжать или оставаться. Все они ответили, что поручили Гюи Мовуазену высказать его величеству то, что они ему советуют. Король приказал ему исполнить это поручение, и тот сказал следующее: «Ваше величество, ваши братья и присутствующие здесь другие дворяне обдумали вашу позицию и пришли к выводу, что вы не можете оставаться в этой земле без урона для вашей чести и вашего королевства. Из всех рыцарей, которые прибыли сюда вместе с вами – вы взяли с собой с Кипра две тысячи восемьсот человек, – в этом городе осталась едва ли сотня. Таким образом, мы советуем вашему величеству возвращаться во Францию и обеспечить там поступление людей и денег, чтобы как можно скорее вернуться в эти земли и отомстить врагам Господа, которые держали вас в плену».

Тем не менее король не был согласен со словами Гюи Мовуазена и обратился с вопросом к графу д'Анжу, графу де Пуатье, графу Фландрскому и нескольким другим высокопоставленным лицам, которые сидели рядом с ними. Все они согласились с Гюи Мовуазеном. Легат спросил графа де Жафе (Яффского), который стоял за ним, что он думает. Граф попросил прощения у собравшихся за ответ на этот вопрос. «Дело в том, – сказал он, – что мой замок стоит на самой границе, и, если я попрошу его величество остаться, люди могут подумать, что я это сделал лишь ради своей пользы». Король настойчиво потребовал от него высказать свое мнение. И граф ответил, что, если король примет решение вести кампанию и в следующем году, он сочтет для себя большой честью остаться. Вслед за тем легат опросил тех, кто сидел рядом с графом де Жафе, и все они согласились с Гюи Мовуазеном.

Я сидел в том же ряду, что и легат, и нас разделяло примерно четырнадцать человек. Он спросил меня, что я думаю, и я ответил, что согласен с графом де Жафе. Он очень гневно задал мне вопрос, как, по-моему, король будет вести кампанию, когда у него так мало людей. Я ответил, также разгневавшись, поскольку подумал, что он задал мне этот вопрос, лишь чтобы вывести меня из себя: «Если вы хотите знать, сир, я вам отвечу. Люди говорят, хотя не знаю, правда ли это, что пока король тратил не свои деньги, а доходы церкви. Так пусть теперь король потратит часть своих запасов, чтобы набрать рыцарей из Морей и других земель из-за моря. Когда они услышат, что он платит щедро и великодушно, сюда соберется столько рыцарей, что он сможет, с Божьего благословения, продержаться еще год. Оставшись, он сможет за это время добиться освобождения бедных узников, которые попали в плен на службе Богу и ему и которые никогда не увидят свободы, если он уйдет отсюда». У всех, кто здесь присутствовал, были в плену близкие друзья. Никто не возразил мне, и у всех на глазах выступили слезы.

После того как я ответил легату, тот повернулся к доброму рыцарю Гийому де Бомону, который был тогда маршалом Франции, и спросил его мнение. Он сказал, что, по его мнению, я говорил очень разумно. «И, – добавил он, – скажу вам, почему и я думаю точно так же». Но в этот момент его дядя, достойный рыцарь Жан де Бомон, который очень хотел вернуться во Францию, с оскорбительными выражениями обрушился на него. «Ты, гнусный ублюдок, – закричал он, – что ты себе думаешь? Сядь и держи язык за зубами!» После этого король сказал Жану де Бомону: «Сир, вы поступаете очень неправильно. Пусть он выскажет то, что считает нужным». Тем не менее маршал счел себя обязанным хранить молчание, и никто из присутствующих не согласился со мной, кроме властителя Шатене. Наконец король сказал: «Мессиры, я обдумаю все, что вы сказали, и через неделю сообщу вам, что собираюсь делать».

Когда мы покинули встречу, меня со всех сторон стали осыпать упреками. «Должно быть, король действительно сошел с ума, если отдаст вам предпочтение перед советом всего королевства Франция!» Когда столы были накрыты, король предложил мне сесть рядом с ним во время обеда, как он всегда делал в отсутствие братьев. Во время всей трапезы он ничего не сказал мне, что противоречило его обычной привычке, ибо он всегда уделял мне внимание, когда мы ели. Я подумал, что, должно быть, в самом деле раздосадовал его словами, что он еще не использовал своих денег и должен пустить их в ход.

Когда король выслушал послеобеденную молитву, я подошел к зарешеченному окну в амбразуре у изголовья его ложа. Просунув руки сквозь прутья решетки, я остался стоять, думая, что, если король вернется во Францию, я перейду к князю Антиохийскому, который был моим родственником и который уже просил меня присоединиться к нему. Там я и останусь, пока не придет время очередной экспедиции отправляться за море, чтобы добиться освобождения пленников.

Пока я стоял так, король подошел и, облокотившись на мои плечи, положил обе руки мне на голову. Я было подумал, что это Филипп де Немур, который сегодня очень осуждал меня за тот совет, который я высказал. Поэтому я воскликнул: «Перестань надоедать мне, мой дорогой Филипп!» Но когда я случайно повернул голову, то рука короля скользнула вниз, и по кольцу с изумрудом я понял, кто стоит за мной. «Тише, тише, – сказал он, – потому что я хочу спросить, как столь молодой человек может быть таким смелым, что он советует мне оставаться, противореча мнению всех мудрых и знаменитых людей Франции, которые советуют мне уезжать?»

«Ваше величество, – сказал я, – если бы даже столь плохая идея когда-либо пришла мне в голову, я бы никогда не стал советовать вам уезжать». – «Ты хочешь сказать, – спросил он, – что я поступил бы неправильно, если бы отбыл отсюда?» – «Да, сир, и да поможет мне Бог!» Тогда он сказал: «Если я останусь, ты тоже останешься?» – «Конечно, если мне это будет под силу, – ответил я, – то ли за свой счет, то ли за счет помощи кого-то еще». – «Тут ты можешь быть спокоен, – сказал король, – потому что меня очень порадовал совет, который ты мне дал. Но до конца недели ни с кем не говори об этом».

Услышав его слова, я испытал большое облегчение, поскольку мог куда увереннее защищаться от тех, кто на меня нападал. Надо сказать, что крестьян в тех местах называли «жеребята». Мэтр Пьер д'Авалон, который жил в Тире, слышал, что меня называют «жеребенком», потому что я посоветовал королю оставаться в этой стране. Он передал мне это и сказал, что, защищаясь от тех, кто меня так называет, я могу сказать, что предпочитаю быть жеребенком, чем такой старой клячей, как они сами. На следующее воскресенье мы снова собрались все вместе на встречу с королем. Когда он увидел, что все мы на месте, то прежде, чем обратиться к нам, перекрестил себе рот. (Насколько я понимаю, таким образом он призвал Святого Духа; как однажды мне объяснила моя дорогая матушка – каждый раз, когда собираешься что-то сказать, необходимо призвать на помощь Святого Духа и перекрестить рот.)

«Мессиры, – сказал король, – я искренне благодарю тех, кто посоветовал мне вернуться во Францию, а также тех, кто дал совет оставаться здесь. Но я пришел к мнению, что, если останусь, опасность потери королевства мне не угрожает, потому что у королевы-матери достаточно людей для защиты его. Кроме того, я обдумал слова сеньоров, обитающих здесь, что если я уеду, то Иерусалимское королевство будет потеряно, потому что после моего отбытия никто не осмелится оставаться здесь. Посему я решил, что ни в коем случае не брошу Иерусалимское королевство, поскольку прибыл сюда с целью отвоевать и защищать его земли. И сейчас я принял окончательное решение оставаться. А теперь я хочу сказать всем вам, моим дворянам, которые в настоящий момент присутствуют здесь, говорить со мной смело и откровенно; я предлагаю вам столь благородные условия, чтобы ошибка была не моей, а вашей, если вы решите не оставаться». Многие из тех, кто слышал эти его слова, преисполнились восхищения, и многие плакали.

Говорят, король приказал своим братьям вернуться во Францию, но не могу сказать, сделали ли они это сами или подчинились его желанию. Сообщение его величества о его намерении остаться за морем было сделано в День святого Иоанна. Месяц спустя, в День святого Иакова – я совершил паломничество к его гробнице, которое осенило меня большой благодатью, – король после мессы вернулся в свои покои и собрал тех членов своего совета, которые остались с ним. Среди них был камергер Пьер, самый преданный и прямодушный человек из всего окружения короля, достойный и отважный рыцарь Жоффруа де Саржине и столь же уважаемый Жиль ле Брюн, которого король сделал коннетаблем Франции после смерти Эмбера де Божо.

Король обратился к ним громким голосом и тоном, который говорил о его неудовольствии. «Мессиры, – сказал он, – прошел уже месяц после того, как стало известно, что я остаюсь здесь, но я пока не слышал, что вы привлекли каких-то рыцарей ко мне на службу». – «Ваше величество, – ответили они, – мы делаем все, что можем, но все они, поскольку на самом деле хотят вернуться в свои страны, требуют такую высокую цену за свою службу, что мы не можем дать им то, что они просят». – «Кто же из них, – спросил король, – может обойтись вам дешевле прочих?» – «На самом деле, ваше величество, – ответили они, – им бы мог быть сенешаль Шампани, но и ему мы не можем дать так много, как он требует».

В это время мне довелось быть в покоях короля, и я слышал, что они говорили. «Позовите сюда сенешаля», – приказал король. Я вышел и встал перед королем на колени. Он заставил меня сесть и сказал мне: «Ты знаешь, сенешаль, что я всегда тепло относился к тебе, но мои люди говорят, что, как они выяснили, с тобой очень трудно иметь дело. Почему?» – «Ваше величество, – сказал я, – тут я ничем не могу помочь. Как вы знаете, когда я был взят в плен на воде, у меня не осталось никакого имущества; я потерял все, что имел». Он спросил, что я требую, и я сказал, что хочу двести тысяч ливров, чтобы продержаться до Пасхи, которая наступит через две трети года.

«А теперь поведай мне, – сказал он, – пытался ли ты заключить сделку с кем-то из рыцарей?» – «Да, – сказал я, – с Пьером де Понмоленом, одним из трех королевских знаменосцев, каждый из которых обойдется мне в четыреста ливров». Король стал загибать пальцы. «Значит, новые рыцари, – сказал он, – будут стоит тебе тысячу двести ливров». – «Но, сир, – сказал я, – прошу вас учесть, что, если я не потрачу добрых восемьсот ливров, чтобы приобрести для себя коня и доспехи, а также на пропитание моих рыцарей, вы же, я предполагаю, не захотите разделить с нами трапезу». И тут король сказал своим советникам: «Я не вижу в этом ничего зазорного». И, повернувшись ко мне, добавил: «Я беру тебя ко мне на службу».

Вскоре после этого братья короля и другие знатные люди из Акры привели свои корабли в готовность. Когда они собирались отплыть, граф де Пуатье одолжил драгоценности у тех, кто возвращался во Францию, и щедро передал их тем из нас, кто оставался. Оба брата короля очень серьезно попросили меня как следует заботиться о монархе и сказали, что среди остающихся нет ни одного, к кому бы он питал такое доверие, как ко мне. Когда граф д'Анжу увидел, что приходит время подниматься на борт, на лице его отразилась такая печаль, что все изумились. Тем не менее он вернулся во Францию.

Вскоре после того, как братья короля покинули Акру, прибыли послы от императора Германии, принеся с собой верительные грамоты к его величеству и заверение, что государь прислал их, чтобы добиться освобождения пленников. Они показали королю письмо, где император обращается к покойному султану – не зная, что тот мертв, – прося его отнестись с доверием к словам послов, которые должны рассмотреть вопрос об освобождении короля. Многие говорили, что нам не пошло бы на пользу, если бы послы убедились, что мы все еще в плену, потому что, по их мнению, император прислал послов, чтобы сконфузить нас, а не добиться освобождения. Тем не менее, увидев, что мы на свободе, послы отбыли.

Пока король был в Акре, султан Дамаска прислал к нему послов с горькими жалобами на тех египетских эмиров, которые убили его кузена. Он пообещал королю, что если тот окажет ему помощь, то он, со своей стороны, отдаст ему Иерусалимское королевство, которое в это время принадлежало ему. Король решил отослать султану ответ с его же собственными послами. Вместе с ними он отправил брата Ива ле Бретона, монаха ордена доминиканцев, который знал язык сарацин.

Когда они были на пути к дворцу султана, брат Ив увидел пожилую женщину, которая переходила дорогу с чашей пламенеющих углей в правой руке и сосудом с водой – в левой. «Что ты собираешься делать со всем этим?» – спросил он ее. Старуха ответила, что огнем она собирается сжечь рай и полностью уничтожить его, а водой – затушить адское пламя, чтобы оно тоже навсегда исчезло. «Почему ты хочешь так поступить?» – спросил брат Ив. «Потому, – сказала она, – я не хочу, чтобы кто-то делал добро в надежде обрести рай или из-за страха перед адом; делать добро надо единственно из-за любви к Господу, который перенес из-за нас такие страдания и который будет творить ради нас все добро, которое Он может».

Примерно в то же время Джон Армянин, который был начальником вооружений при короле, прибыл в Дамаск, чтобы купить рога и клей для арбалетов. (Для изготовления сложных клееных луков. – Ред.) Во время своего пребывания там он увидел сидящего на базаре очень старого человека. Тот подозвал его и спросил, не христианин ли он. Джон ответил, что да, он христианин. «Вы, христиане, должно быть, очень ненавидите друг друга, – сказал ему старик. – Как-то давным-давно я видел короля Балдуина Иерусалимского. Тот, будучи прокаженным, нанес поражение Саладину, хотя у него было всего триста человек, а у Саладина три тысячи. А теперь из-за ваших грехов вы пали так низко, что мы гоняем вас по полям, как стадо коров».

На это Джон сказал, что ему бы лучше помолчать о грехах христиан, поскольку прегрешения сарацин куда больше. Старик ответил, что собеседник дал очень глупый ответ; Джон спросил его почему. Сарацин сказал, что объяснит ему, но сначала он хочет задать ему вопрос. Есть ли у него дети, спросил он у Джона. «Да, – сказал тот. – У меня есть сын». Старик спросил, что его рассердит больше – получить удар от него, сарацина, или от собственного сына. Джон ответил, что испытал бы большее огорчение от поступка сына, если бы он это сделал, чем от сарацина.

«А теперь, – сказал старик, – вот что я тебе отвечу. Вы, христиане, считаете себя Божьими детьми, да и название себе взяли от имени Христа. И Бог проявил к вам такую милость, что дал вам ученых наставников, от которых вы узнаете, когда действуете правильно, а когда ошибаетесь. Вот почему Он куда больше огорчен вами, когда вы совершаете какой-то маленький грех, чем нами, когда мы грешим куда больше, потому что мы невежественны и настолько слепы, что, когда Магомет говорит нам, что, умирая, мы будем спасены водой, мы думаем, что сможем очиститься от наших грехов, если перед смертью успеем совершить омовение».

Как-то после того, как мы вернулись из-за моря, я в обществе Джона Армянина направился в Париж. Когда мы ели в просторном шатре, нас обступила большая толпа людей, которые просили проявить Божеское милосердие и подать им милостыню. Они мешали нам. Один из наших спутников позвал слугу: «Иди и выгони этих людей!» – «Ах! – сказал Джон. – Как плохо ты поступил, сказав это. Если бы в данный момент перед нами предстали посланцы от короля Франции со ста серебряными марками для каждого из нас, мы бы не прогнали их. А ты тем не менее прогнал этих посланцев, которые предложили тебе самое ценное, что только можно получить. Иными словами, они попросили подаяния во имя Господа, а это означает, что ты дал бы им часть того, что принадлежит тебе, а они бы дали тебе самого Господа. Ибо на то есть слова самого Господа Бога. Более того, праведники говорят нам, что бедняки смогут помочь нам обрести мир с Господом, ибо так же, как вода гасит огонь, подаяние заглаживает наши грехи. И посему, – продолжил Джон, – никогда впредь не прогоняй бедняков, но давай им просимое, и Бог все возместит тебе».