Текст книги "История Крестовых походов"

В самом начале марта по приказу короля всем судам королевской флотилии, всем сеньорам и другим крестоносцам был разослан приказ грузить на борт свежие запасы вина и другой провизии и быть готовыми по слову короля сниматься с места. Как только его величество убедился, что все в должном порядке, он со своей королевой в пятницу перед Днем Святой Троицы поднялись на свой корабль. В субботу, приказав своим вассалам-графам и другим сеньорам следовать за ним прямо в Египет, король Людовик поднял паруса, и остальные корабли выстроились за ним в кильватер. Это было поистине прекрасное зрелище, ибо казалось, что все море, сколько видит глаз, покрыто парусами наших судов. Общее их количество, больших и малых, составляло примерно восемнадцать сотен.

Король бросил якорь у небольшой горы, известной как мыс Лимасол; все остальные корабли расположились вокруг него. Король сошел на берег в День Святой Троицы. После того как мы прослушали мессу, поднялся яростный ветер, который дул через море в направлении Египта. Он гнал корабли с такой силой, что из двух тысяч восьмисот рыцарей, которых король взял с собой в эту экспедицию, осталось не более семисот, которых ураган не разъединил с отрядом и не понес в Акру и другие чужие земли; они долгое время не могли примкнуть к королю.

В Духов день ураган стих. Король и те из нас, кто по велению Божьему остались с ним, немедленно подняли паруса. По пути мы присоединились к князю Морейскому (имеется в виду Ахейское княжество, одно из государств крестоносцев, возникших после разгрома ими в 1204 году Константинополя и Восточной Римской (Византийской) империи – в данном случае на п-ове Пелопоннес (его также называли Морея). – Ред.) и герцогу Бургундскому (который временно находился в стране князя). В следующий четверг король появился перед Дамиеттой, где мы увидели множество воинов султана, построения которых протянулись вдоль берега. Зрелище это ослепляло, потому что войска султана блистали золотом, и там, где на них падало солнце, их оружие ослепительно сверкало. Грохот, который эта армия извлекала из своих барабанов и «сарацинских рогов», было просто невозможно слушать.

Король собрал своих вассалов, дабы узнать, что, по их мнению, следует предпринять. Многие посоветовали подождать, пока к ним не присоединятся остальные, потому что в данный момент с нами осталось не более трети всех сил, но король никоим образом не хотел согласиться с этим порядком действий. Причина, которую он изложил им, заключалась в том, что задержка послужит только укреплению боевого духа врага и, что более важно, в Дамиетте не было гавани, в которой они могли бы дождаться подхода остальных своих сил, не опасаясь, что еще одна буря отнесет оставшиеся корабли в другие земли, как это случилось на Святую Троицу.

Было решено, что король высадится на берег в пятницу на неделе после Троицы и вступит в битву с сарацинами, разве что те откажутся сражаться. Его величество приказал Жану де Бомону предоставить мне и Эрарду де Бриену галеру, чтобы мы и наши рыцари смогли добраться до берега, потому что большие корабли не могли подходить близко к нему. Так случилось по Божьему велению, что когда я возвращался на свой корабль, то прошел мимо судна поменьше, которое было предоставлено мне мадам де Бейрут, кузиной графа де Монбельяра и моей. Оно доставило восемь моих коней.

С приходом пятницы я и граф Эрард, оба в полном вооружении, явились к королю и попросили галеру, так как Жан де Бомон сказал, что у нас нет ни одной. Когда наши люди узнали, что галер ждать не стоит, они стали прыгать с судна в баркас, один за другим, со всей возможной быстротой, так что баркас стал тонуть. Видя, что он постепенно погружается в воду, матросы вскарабкались обратно на корабль, оставив моих рыцарей в баркасе. Я спросил у шкипера, сколько людей он может принять; он ответил, что двадцать человек с оружием. Затем я узнал, может ли он доставить их на берег, если я займусь их размещением на баркасе. Когда он согласился, я отобрал тех, кого предполагалось за три рейса доставить до судна, где содержались мои кони.

Пока я занимался доставкой своих людей, некий рыцарь Плонке, один из людей Эрарда де Бриена, попытался спрыгнуть с судна в баркас, но промахнулся, упал в море и утонул.

Вернувшись на свой корабль, я взял в шлюпку одного их моих спутников, Гуго де Вокулёра, которого собирался в ближайшее время посвятить в рыцари, и дал ему в спутники двух юных пажей – Вилена де Вереи и Гийома де Даммартена. Они, как потом выяснилось, находились в очень плохих отношениях друг с другом. До сего времени никому не удавалось их помирить, и все потому, что, пока они были в море, таскали друг друга за волосы. Тем не менее я заставил их забыть свои раздоры и обняться, потому что поклялся им на святом Евангелии, что не сойдем на берег, пока они будут ссориться.

Затем мы направились к земле и прошли мимо шлюпки, приписанной к большому королевскому кораблю, на борту которого находился его величество. Поскольку мы двигались куда быстрее ее, люди на борту начали приветствовать нас и советовать пристать рядом со стягом Святого Дени, который развевался на другом судне перед королевским. Я не обратил на них внимания, а, наоборот, высадил моих людей перед большим отрядом турок (мамлюков и египтян. – Ред.) в том месте, где стояло шесть тысяч всадников.

Едва только они увидели, как мы выходим на берег, как сразу, пришпоривая коней, рванулись к нам. Что же до нас, когда мы увидели их приближение, то воткнули острые концы щитов в песок, твердо укрепили в земле копья с остриями, направленными на врага. Увидев, что наши копья готовы пропороть животы их коням, вражеские конники развернулись в обратную сторону.

Бодуэн де Реймс, очень достойный рыцарь, который только что сошел на берег, прислал мне со слугой просьбу подождать его. Я дал ему знать, что охотно это сделаю, поскольку в сей критический момент такой человек, как он, может только пригодиться. Могу сказать, что после такого ответа он надолго преисполнился ко мне добрых чувств. Этот отличный человек привел нам на помощь тысячу рыцарей. Уверяю вас, что, когда я высадился, при мне не было ни слуг, ни рыцарей – никого из тех, кого я взял с собой в своих землях; но Господь не оставил меня в одиночестве.

Слева от нас готовился к высадке граф де Жаффе, и его появление на берегу стало ярким зрелищем. Борта его галеры, даже те, что скрывались под водой, несли на себе яркие щиты с его фамильными гербами. На галере его было, самое малое, триста гребцов, и рядом с каждым из них висел щит поменьше с гербом графа, и над каждым гребцом развевался флажок с гербом, выписанным золотом.

Казалось, что приближающаяся галера летела, с такой мощью взмахи весел гнали ее вперед, и треск развевающихся штандартов, гул барабанов и пронзительные звуки труб (сарацинских рогов) на борту судна создавали такой оглушающий шум, что казалось, будто в небе раздаются громовые раскаты. Как только галера глубоко врезалась в песок, граф и его рыцари спрыгнули на берег; они были отменно вооружены и поспешили занять место рядом с нами.

Я забыл сказать вам, что сразу же после высадки граф де Жаффе приказал разбить шатры и палатки. Как только сарацины увидели их, то собрались перед нами и, пришпорив коней, рванулись вперед, словно собираясь смять нас. Но, увидев, что отступать мы не собираемся, они тут же снова развернулись.

Справа от нас, примерно на расстоянии полета стрелы из арбалета, к берегу подошла галера, которая несла стяг Святого Дени (Сен-Дени). Один из сарацин, то ли потому, что не смог сдержать своего коня, то ли решив, что и остальные последуют за ним, ворвался в ряды тех, кто только что сошел на берег, но его тут же порубили на куски.

Когда король услышал, что знамя Сен-Дени уже водружено на берегу, он стал быстрыми шагами мерить палубу своей галеры и, что бы ни говорил присутствующий при нем папский легат, отказался быть в отдалении от эмблемы своего государства. Он спрыгнул в море, погрузившись в воду до подмышек, и с висящим на шее щитом, с копьем в руке и со шлемом на голове двинулся вперед, пока не присоединился к своим воинам на берегу. Выйдя на землю, король посмотрел на врагов, спросил, кто они такие, и получил ответ, что это сарацины. Он взял копье под мышку, прикрылся щитом и был готов рвануться на них, если бы здравомыслящие люди, окружавшие короля, не остановили его.

Трижды сарацины голубиной почтой посылали султану сообщения, что король высадился на берег, но так и не получили ответа, потому что султан был недееспособен из-за болезни, которая свалила его. Посему, предположив, что их властелин скончался, сарацины оставили Дамиетту. Король послал рыцаря узнать, в самом ли деле они покинули город. По возвращении тот сообщил королю, что обошел дворец султана и подтверждает, что все так и есть. Его величество тут же послал за легатом и за всеми епископами, который были в составе его армии, и все вместе запели хвалу Господу «Те Deum laudamus» (Тебя, Бога, хвалим). Затем король оседлал коня, остальные последовали его примеру, и все мы встали лагерем перед Дамиеттой.

Сарацины (египтяне. – Ред.) поступили очень неумно, когда, оставляя Дамиетту, не уничтожили наплавной мост, потому что в таком случае они бы серьезно осложнили наше положение. Тем не менее, уходя, они доставили нам серьезную неприятность, предав огню базар, где хранились и продавались самые разные товары. Последствия были для нас столь же серьезны, как если бы – не дай Бог! – кто-то в Париже поджег бы мост Пети-Пон.

А теперь разрешите сообщить, что Всемогущий Господь был очень милостив к нам, когда спас от опасностей и гибели во время высадки, видя, как мы пешими сходим на берег, а нас атакуют конные враги. Господь также оказал великую милость, передав в наши руки Дамиетту, ибо в противном случае мы смогли бы взять ее, лишь уморив врагов голодом. В этом мы не сомневались, ибо именно так король Жан (Иерусалимский) взял этот город, лишь чуть больше чем поколение тому назад.

Тем не менее Господь мог сказать нам, как он сказал детям Израиля, – et pro nihilo habuerauntterram desiderabilem.[10]10
  «Они забыли Господа, их Спасителя… они презрели Землю обетованную» (Пс. 23 и 24).


[Закрыть] И что он сказал потом? Он сказал, что они забыли Господа, их Спасителя. И также мы забыли Его, как я коротко поведаю вам.

Но сначала я расскажу, что король Людовик собрал своих вассалов и попросил их помочь решить, как следует поделить добычу, захваченную в городе. Первым заговорил патриарх. «Ваше величество, – сказал он, – я думаю, что вам лучше всего сохранить контроль над запасами зерна, ячменя, риса и всего прочего, необходимого для поддержания жизни, чтобы вы могли обеспечивать город продовольствием. Я думаю также, вы должны объявить по армии, что все прочее добро под страхом отлучения от церкви должно быть доставлено в местоположение легата». Это предложение получило всеобщую поддержку, но тем не менее общая стоимость добычи, доставленной легату, не превышала шести тысяч ливров.

После того как все было собрано, король и сеньоры послали за Жаном де Валери, который был известен как мудрый и достойный человек. «Мессир Валери, – сказал король, – мы все пришли к согласию, что легат должен вручить вам эти шесть тысяч ливров, дабы вы поделили их наилучшим образом». – «Ваше величество оказываете мне великую честь, – ответил этот благородный человек, – и я от всего сердца благодарю вас. Но, да простит меня Бог, я не могу принять эту честь и также не могу исполнить ваше пожелание. Дело в том, что если я это сделаю, то поступлю против доброго обычая Святой земли, по которому при взятии вражеского города король получает треть всей добычи, а две трети – остальные крестоносцы. Этот обычай исправно соблюдал король Жан, когда взял Дамиетту, а также, как рассказывают нам старые хроники, все предшествовавшие ему короли Иерусалима. Если вас устраивает передача мне двух третей пшеницы, ячменя, риса и другого продовольствия, я с радостью возьмусь делить его среди крестоносцев». Тем не менее король не решился пойти на это, и все осталось, как оно и было; многие были недовольны, что его величество решил пренебречь этим добрым старым обычаем.

Люди короля, которые должны были по-доброму договориться с купцами, предложив им великодушные условия, заставили их платить, как рассказывали, самую высокую аренду, которую только можно было выжать из них, за лавки, где они продавали свои товары. Известие это распространилось повсюду, и из-за него многие торговцы отказались доставлять продовольствие в лагерь. Графы и другие сеньоры, которым полагалось бы беречь свои средства, чтобы потом потратить их наилучшим образом, в соответствующее время и в нужном месте, взялись закатывать грандиозные пиры, на которые уходило огромное количество продуктов. Что же до основой массы войск, они предпочитали якшаться с проститутками, и король многих выгнал из армии. Когда я спросил его, почему он так поступил, он сказал, что те, кого он выгнал из армии, собирались для своих дебошей всего в броске камня от его шатра в то время, как армия испытывала большие трудности.

Теперь я вернусь к главному предмету разговора и расскажу, как вскоре после того, как мы взяли Дамиетту, вся конница султана собралась перед нашим лагерем и напала на него со стороны суши. Король и все его рыцари взялись за оружие, я же, надев доспехи, отправился поговорить с королем и нашел его в полном вооружении в окружении своих славных рыцарей, полностью готовых к бою. Я спросил, желает ли он, чтобы я со своими людьми встал перед лагерем, чтобы сарацины не могли напасть на наши шатры. Услышав мой вопрос, Жан де Бомон крикнул, что от имени короля приказывает мне не покидать места своего расположения, пока не поступит команды от короля.

Я только что говорил о достойных рыцарях, которые были при короле. Всего их было восемь человек, все прекрасные воины, отмеченные наградами за отвагу на поле боя и в своей стране и за морем. Среди них были Жоффруа де Саржине, Матьё де Марли, Филипп де Нантей и Эмбер де Божо, коннетабль Франции. Сейчас последний отсутствовал. В данный момент он находился за пределами лагеря, вместе с капитаном королевских лучников и большинством оруженосцев (сержантов) короля. Он нес охрану наших шатров и палаток, чтобы сарацины не могли причинить им никакого вреда.

В это время Готье д'Отреш в своем шатре вооружился с головы до ног. Оставив полог своего шатра откинутым, он вскочил в седло и со щитом на шее, со шлемом на голове пришпорил коня и помчался на врагов. Поскольку он появился из своего шатра один, без сопровождения, все его люди подняли громкий крик «Шатильон!». Но так уж получилось, что, не успев добраться до противника, он упал; конь, под чепраком с гербами своего хозяина, перескочил через него и помчался вперед, прямо в гущу врагов. Произошло это потому, что большая часть сарацин держала под седлом кобыл, и можно понять, почему жеребец поскакал в их сторону.

Те, кто все это видел, рассказали нам, что четверо вражеских всадников стремглав кинулись к мессиру Готье, лежащему на земле, и, проскакивая мимо, нанесли ему несколько тяжелых ударов булавами. Коннетабль Франции и несколько королевских оруженосцев поспешили к нему на помощь и на руках отнесли рыцаря в его шатер. Он не мог разговаривать. Несколько армейских хирургов и врачей явились осмотреть его, и, поскольку им показалось, что опасность смерти ему не угрожает, они отворили ему кровь на обеих руках.

Поздним вечером Обер де Нарси сказал мне, что необходимо зайти к мессиру Готье, поскольку мы его так и не видели, а ведь он был человеком высоких достоинств и большого мужества. Когда мы вошли в шатер, нас встретил его камердинер и попросил не шуметь, чтобы не разбудить хозяина. Тот лежал под покрывалом из меха горностая; мы бесшумно подошли к нему и увидели, что он мертв. Когда мы рассказали об этом королю, он заметил, что не хотел бы иметь тысячу таких, как Готье, потому что они не подчинялись бы его приказам, как сделал этот рыцарь.

Пешие сарацины каждую ночь прокрадывались в лагерь и, заставая наших людей спящими, убивали их. Таким образом они убили охранника мессира Куртене. Отрезав ему голову и забрав ее с собой, они оставили тело лежать на столе. Они действовали так потому, что султан платил золотой безант (восточноримская золотая монета. – Ред.) за каждую голову христианина.

Мы стали жертвами таких нападений потому, что наш отряд, когда подходила его очередь нести охрану, объезжал лагерь верхом. Когда сарацины хотели проникнуть в лагерь, они пережидали, пока конники не проходили мимо них, и затем проникали в лагерь. Поэтому король приказал в дальнейшем нести службу пешими. Отныне вся граница лагеря была надежно прикрыта нашими людьми, которые стояли на расстоянии вытянутой руки от своего соседа.

После того как с охраной был наведен порядок, король решил не оставлять Дамиетту, пока к городу не подойдет его брат, граф де Пуатье, с остальной частью французской армии. А тем временем, чтобы не позволить сарацинским всадникам нападать на наш лагерь, его величество приказал окопать его глубокими рвами и каждую ночь выставлять в охрану лучников и оруженосцев короля. Такая же охрана оберегала вход в лагерь.

Когда празднество в честь святого Ремигия завершилось, но никаких известий от графа де Пуатье так и не поступило – что сильно обеспокоило короля и всю его армию, поскольку они опасались, что графа постигла какая-то беда, – я напомнил легату, как во время нашего пребывания в море настоятель из Марупта подсказал нам три субботы подряд проводить крестные ходы и как, не дождавшись третьей субботы, мы пристали к Кипру. Легат уделил внимание моим словам и объявил по лагерю, что отныне три субботы подряд будет проводить крестные ходы.

Первый крестный ход взял начало у жилища легата и двинулся к церкви Богоматери в городе. Раньше она была сарацинской мечетью, но легат освятил ее в честь Матери Божьей. Две субботы подряд в присутствии короля и военачальников армии, которым он даровал полное отпущение грехов, легат читал проповеди. Не успела прийти третья суббота, как прибыл граф де Пуатье. Хорошо, что он не явился раньше, потому что незадолго до третьей субботы на море у Дамиетты разразился такой ужасный шторм, что он сорвал с якорей не менее дюжины кораблей, больших и малых, разбил их на куски и пустил ко дну. Все люди на них утонули. Так что, если бы граф прибыл пораньше, и он, и его люди погибли бы в море.

С появлением графа король сразу же собрал всех своих вассалов, чтобы решить, в каком направлении ему двигаться, то ли к Александрии, то ли на Каир. По общему согласию отважный граф Пьер де Бретань, как и большинство сеньоров, посоветовал ему осадить Александрию, потому что в этом городе была хорошая гавань, где корабли, доставлявшие припасы для армии, могли бы разгружаться. Но граф д'Артуа придерживался противоположного мнения и твердо стоял на своем – он никогда не согласится идти куда-либо, кроме как на Каир, потому что это главный город в Египетском королевстве, а если ты хочешь убить змею, то первым делом должен размозжить ей голову. Король отверг советы графов и других сеньоров и принял сторону своего брата.

В начале Рождественского поста король принял решение двинуть армию к Каиру, как ему посоветовал граф д'Артуа. Недалеко от Дамиетты мы подошли к небольшому потоку, который отходил от основного рукава реки, и было решено, что армия остановится тут надень, чтобы насыпать дамбу, по которой мы и перейдем. Это было сделано довольно легко, потому что мы насыпали дамбу рядом с основным руслом реки таким образом, что вода от плотин без труда уходила обратно в реку. Когда мы переходили ее, султан послал пятьсот лучших конников своей армии, чтобы нанести поражение королевскому войску и остановить наше продвижение.

В День святого Николая король приказал нам быть в готовности двигаться дальше, в то же время запретив проявлять излишнюю ретивость и атаковать окружающего нас врага. Тем не менее стычка произошла, когда армия начала движение, а сарацины, поняв, что им мало что угрожает – потому что их шпионы уже сообщили о запрете короля, – осмелели и напали на храмовников, которые составляли арьергард. Один из турок поверг рыцаря-храмовника на землю, как раз под копыта коня, на котором восседал брат Рено де Вишье, в то время маршал храма. Увидев это, он вскричал, обращаясь к своим братьям-храмовникам: «Во имя Божье, атакуйте их! Я больше не могу противостоять им!» Он вонзил шпоры в бока своего коня, и вся армия последовала за ним. Под нашими людьми были свежие кони, а вражеские лошади уже устали, и поэтому, как я слышал, никому из врагов не удалось уйти живым. Некоторые из них бросились в реку и утонули.

Прежде чем продолжить повествование, я должен рассказать вам о реке, протекающей через Египет, а также об этом земном рае. Делаю я это для того, чтобы вы смогли понять кое-какие вещи, связанные с моей историей.

Эта река отличается от всех прочих. Если все остальные, по мере того как приближаются к морю, принимают в себя все больше ручьев и речушек, то в эту не впадает ни одного притока и она течет себе по прямому руслу через весь Египет и лишь потом распадается на семь рукавов.

В то время года, которое пришлось на неделю после праздника святого Ремигия (то есть первая неделя октября), эти семь притоков широко разлились, покрыв слоем воды все долины. Как только паводок отступает, крестьяне принимаются за работу, каждый на своем поле, вооружившись плугом, у которого нет колес, и им они поднимают землю, чтобы сеять пшеницу, ячмень, тмин и рис, и все они дают такие урожаи, что лучше и не пожелаешь. Никто не знает, почему приходят эти наводнения, разве что по Божьей воле, но не случались бы они, и на этой земле не выросло бы ничего толкового, потому что жар солнца все бы спалил, а дождей в этих землях никогда не бывает. Вода в этой реке всегда мутная и грязная; так что, когда местные жители хотят пить, они набирают ее ближе к вечеру и добавляют в нее давленые бобы или миндаль; на следующее утро ее уже можно пить, потому что в ней нет никакой заразы. (Это лишь уменьшает риск подцепить заразу; подавляющая часть населения Египта страдает от всевозможных паразитов и болезней, передающихся через нильскую воду. – Ред.)

В местах, где воды этой реки входят в Египет, люди, которые издавна занимаются такими делами, вечерами забрасывают сети и пускают их по течению. С приходом утра они находят в них улов, который продается на вес и отправляется в Египет вместе с такими товарами, как, например, имбирь, ревень, алоэ и корица. Говорят, что эти вещи приплывают из земного рая, потому что в том удивительном месте ветер ломает деревья так же, как сухостой в наших лесах; эти стволы деревьев из рая падают в реку и потом купцы из этих краев продают их нам. Природа воды из этой реки такова, что когда мы наливали ее в кувшины из белой глины, сделанные в Египте, и подвешивали на веревках в своих шатрах, то даже в самую жару она оставалась такой же холодной, как родниковая.

Местные люди рассказывали, что султан Каира не раз пытался найти исток этой реки. С этой целью он посылал людей, которые брали с собой хлеб, именуемый лепешками, потому что его дважды пропекали, и питались им, пока не возвращались к султану. Они сообщили нам, что когда долго поднимаешься вверх по реке, то выходишь к скоплению скал, таких высоких и отвесных, что через них не пройти. С этих скал река падает вниз, а на вершинах гор стоят удивительные непролазные лесные заросли. Кроме того, они рассказывали, что видели там много диких существ разного вида, таких как львы, змеи, слоны, которые подходили, подползали и смотрели на них с берегов, когда люди поднимались верх по течению.

А теперь я вернусь к началу повествования и повторю, что, когда река входит в пределы Египта, она разделяется на широкие рукава. Один из них идет к Дамиетте, другой к Александрии, третий к Танису (древний Аварис, развалины Таниса находятся на северо-востоке дельты, у канала Сафт и городка Сан-эль-Хагар. – Ред.), а четвертый к Розетте (совр. Рашид. – Ред.). Вот к этому последнему рукаву и вышел король со своей армией. Он поставил лагерь между тем притоком, что течет к Дамиетте, и тем, который идет к Розетте. На дальнем берегу последнего, напротив наших войск стояли многочисленные войска султана, дабы помешать нашему переходу, что они могли без труда сделать, потому что никто не мог форсировать поток и напасть на врага, разве что вплавь.

Чтобы добраться до сарацин, король решил насыпать через реку небольшую дамбу. Чтобы защитить ее во время работы, он приказал сделать две передвижные башни. Они служили для охранников укрытием от камней из катапульт сарацин. Всего с их стороны стояло шестнадцать метательных машин, постоянно готовых к действию.

Когда мы подошли к реке, король тут же приказал сделать восемнадцать баллист и назначил Жоселинаде Корно главным инженером. Наши машины обстреливали вражеские, а те, в свою очередь, метали камни в нас; но я никогда не слышал, чтобы нашим был причинен серьезный ущерб. Братья короля охраняли прокладываемую дорогу днем, а мы, все остальные, – по ночам. Так мы подошли к неделе перед Рождеством.

Как только насыпная дорога была закончена, наши люди стали прокладывать гать – но не раньше, потому что король не хотел, чтобы сарацины, которые постоянно выцеливали нас из-за реки, ранили кого-то из тех, кто носил землю.

Чтобы помешать королю, сарацины стали выкапывать глубокие ямы в земле на той стороне, где стояла их армия, и, когда поток затапливал их, образовывались глубокие канавы с водой. Так получилось, что за день они сводили на нет плоды наших трехнедельных трудов: как бы быстро мы со своей стороны ни прокладывали дамбу через протоку, они расширяли эту протоку своими ямами и канавами.

На место султана, который умер от болезни во время осады Хомса, сарацины тут же поставили некоего Сцедедина,[11]11
  Фахр-ад-дин, сын визиря покойного султана. На самом деле главнокомандующим его назначила вдова султана.


[Закрыть] который был сыном их шейха. Говорилось, что император Фридрих посвятил его в рыцари. Он приказал отряду своих людей напасть на наш лагерь у Дамиетты; те немедленно выступили и подошли к городу Шаримшах, который стоял на протоке у Розетты.

В день Рождества я и мои рыцари обедали у Пьера д'Авалона. Когда мы сидели за столом, сарацины на полном скаку ворвались в наш лагерь и убили нескольких бедняг, которые отправились прогуляться в поле. Мы все выбежали, чтобы успеть вооружиться, но, как бы мы ни спешили, все же не успели вернуться, чтобы примкнуть к нашему хозяину, потому что он уже был за пределами лагеря и вступил в схватку с сарацинами. Мы помчались за ним и успели спасти его от врага, который сбросил его на землю. Мы доставили его обратно в лагерь вместе с его братом дю Валом. Храмовники, которые, услышав сигнал тревоги, вступили в дело, умело и мужественно прикрывали наш отход. Сарацины устремились вслед за нами, едва не ворвавшись в лагерь. Из-за этого король приказал закрыть лагерь со стороны Дамиетты.

Сцедедин, которого я уже называл вождем сарацин, пользовался наибольшим уважением в языческом мире. На своем полосатом знамени он нес цвета герба императора,[12]12
  Фридрих Германский.


[Закрыть] который даровал ему рыцарство. На другом знамени был герб султана Алеппо, а на третьем – султана Каира. Он был известен как Сцедедин, сын шейха, о котором говорили «почтенный и сын почтенного». Эти слова были символом того престижа, которым он обладал среди сарацин, ибо они принадлежали к тому миру, где с большим уважением относятся к старикам, неизменно считая, что всю жизнь Бог уберегал их от следов бесчестия.

Сцедедин, этот отважный сарацин, хвастался – как сообщили шпионы короля, – что в День святого Себастьяна (20 января) будет обедать в шатре его величества. Услышав это, король подготовил свои силы. Его брату, графу д'Артуа, было поручено охранять проложенную дорогу и машины; сам король и граф д'Анжу – позже он стал королем Сицилии и Неаполя – взялись охранять лагерь со стороны Каира; графу де Пуатье и нам, людям из Шампани, было сказано охранять лагерь со стороны Дамиетты.

Между тем Сцедедин приказал своим воинам переправиться на остров между рукавами Нила у Дамиетты и Розетты, где наша армия стояла лагерем, и выстроил свои силы в линию от одного рукава до другого. Граф д'Анжу атаковал их и обратил в бегство. Многие утонули и в одном рукаве, и в другом, тем не менее осталось так много вражеских воинов, что наши люди не рискнули атаковать их, потому что метательные машины сарацин продолжали засыпать камнями пространство между двумя рукавами.

Во время атаки воинов графа д'Анжу граф Гью де Форе верхом проложил себе путь сквозь вражеские ряды. Он и его люди сошлись с отрядом вооруженных сарацин, которые повергли его на землю. Он сломал себе ногу, и двум его рыцарям пришлось выносить графа на руках. Граф д'Анжу с большим трудом высвободился из того опасного положения, в которое сам себя поставил, но этот день увенчал его большими почестями. Точно так же сарацины (египтяне и мамлюки, среди последних в это время действительно доминировали тюрки. – Ред.) выступили против графа де Пуатье и нас, но мы пошли в контратаку и долго преследовали их. Часть их людей были убиты; мы же вернулись без потерь.

В одну из ночей, когда мы несли охрану у сторожевых башен, сарацины выдвинули вперед машину, называвшуюся баллистой, чего они раньше не делали, и стали с ее помощью метать «греческий огонь». Когда добрый рыцарь Готье д'Эсир, стоявший при мне, увидел это, он сказал нам: «Друзья мои, нам угрожает величайшая опасность, с которой мы только сталкивались, ибо если они подожгут наши башни, а мы останемся здесь, то сгорим заживо. С другой стороны, если оставим пост, на который нас поставили, то покроем себя бесчестием. Таким образом, никто, кроме Господа, не может защитить нас. Я советую всем, как только в нас будут метать огонь, опускаться на локти и колени и молить Спасителя уберечь нас в этот час опасности».

И как только враги запустили первую ракету, мы все опустились на локти и колени, как указал добрый рыцарь. Первый язык пламени пролетел между двумя башнями и упал на землю перед нами, как раз там, где наши войска прокладывали дамбу. Люди, отряженные тушить пламя, уже были готовы приступить к делу, когда сарацины, увидев, что не могут напрямую целиться в них, начали запускать стрелы прямо в облака, чтобы они падали на головы тех, кто боролся с огнем.