Текст книги "История Крестовых походов"

Когда я был с королем в Пуатье, то встретил рыцаря Жоффруаде Рансона, которому, как мне рассказывали, граф де ла Марш нанес великую обиду. Поэтому он дал обет на святом Евангелии никогда не стричь волос, как это принято у рыцарей, а носить их длинными, словно у женщины, до того времени, пока граф де ла Марш не получит отмщения, от его ли или от другой руки. Как только этот рыцарь увидел, как граф де ла Марш, его жена и ребенок стоят на коленях перед королем, моля о милости, он немедленно послал за небольшим стулом и в присутствии короля, графа де ла Марша и прочих тут же обрезал себе волосы.

Во время последней кампании против короля Англии и сеньоров король Людовик IX сделал немало щедрых денежных даров, как мне рассказывали те, кто вернулся из этого похода. Но, несмотря ни на размер этих даров, ни на расходы, которых потребовала эта экспедиция, ни на любые другие, он никогда не просил и не принимал никакой денежной помощи ни от своих вассальных сеньоров, ни от рыцарей и других подданных, ни от одного из своих городов таким образом, чтобы это могло вызвать недовольство. И не стоит этому удивляться; он действовал так по совету своей мудрой матери, которая была рядом с ним и подсказкам которой он всегда следовал – а также советам мудрых и достойных людей, которые верно служили короне еще во времена правления его отца и деда.

Год или два спустя после описанных мной событий случилось, что по Божьей воле король Людовик XI, который был тогда в Париже, очень серьезно заболел и был настолько близок к смерти, что одна из двух дам, которые ухаживали за ним, собралась было накрыть простыней его лицо, решив, что он уже скончался. Но вторая, которая стояла по другую сторону ложа, не позволила ей это сделать и сказала, что не сомневается – его душа еще не покинула тело.

Но пока король лежал, слушая спор этих двух дам, Господь наш позаботился о нем и тут же вернул его в такое состояние, что если недавно он не мог вымолвить ни слова, то теперь снова обрел дар речи. Как только Людовик смог заговорить, то попросил дать ему крест, что и было незамедлительно сделано. Едва только королева-мать услышала, что к нему вернулась речь, она преисполнилась несказанной радости. Но, поняв, что он попросил крест, – что она услышала из его собственных уст, – королева-мать опечалилась так, словно увидела его лежащим на смертном одре.

После того как король принял крест, его примеру последовали три его брата: Робер, граф д'Артуа, Альфонс, граф де Пуатье, и Шарль, граф д'Анжу, который позже стал королем Сицилийского королевства. К ним мы должны добавить Гуго, герцога Бургундского, Гийома, графа Фландрского, брата недавно почившего Гюи, графа Фландрского, и его племянника Готье. Последний мужественно вел себя за морем, и проживи он подольше, то еще проявил бы свои достоинства.

В число тех, кто возложил на себя крест, я должен включить графа де ла Марша и его сына Гуго ле Брюна, а также двух моих кузенов – графа де Сарребрука и его брата Жубеpa д'Апремона. Учитывая наши родственные отношения, я, Жан, хозяин Жуанвиля, позже отправился за море в их обществе на судне, которое мы совместно наняли. К тому времени мы представляли собой отряд из двадцати рыцарей, девять из которых были людьми графа де Сарребрука, а девять – моими.

К Пасхе года от Рождества Господа нашего 1248-го я собрал своих людей и тех, кто владел полученными от меня феодами. В канун Пасхи, когда все, созванные мной, явились, моя первая жена, которая была сестрой графа де Гран-пре, родила мне сына Жана, сеньора Ансервиля. Мы пировали и танцевали всю неделю. Мой брат, сеньор Вокулёра, и другие богатые и достойные люди с понедельника Пасхальной недели (Светлой седмицы) три последующих дня закатывали пиры один за другим.

В пятницу я сказал им: «Друзья мои, я скоро отправляюсь за море и не знаю, вернусь ли. Пусть каждый, у кого есть какие-то претензии ко мне, выйдет вперед. Если я поступил с ним несправедливо, я исправлю эту ошибку; излагайте и требования, которые у вас есть ко мне или к моим людям». Каждый раз я разбирался так, как у моих подданных считалось справедливым; чтобы не влиять на их решения, я устранился от обсуждений, а затем беспрекословно принимал их советы.

Поскольку я не хотел забирать с собой ни одного соля и даже денье, на которые не имел бы прав, то отправился к городу Мец в Лотарингии и заложил большую часть моих земель. Заверяю вас, в тот день, когда я оставлял нашу страну, отправляясь в Святую землю, я, поскольку моя матушка была еще жива, владел доходом не больше тысячи ливров от всех моих владений. Тем не менее я двинулся в путь, взяв с собой девять рыцарей и еще двух баннеретов рыцарей, имеющих право на собственное знамя. Я обращаю на это ваше внимание, чтобы вы могли понять – если бы Бог, который никогда не оставлял меня, не приходил ко мне на помощь, вряд ли я смог бы продержаться шесть долгих лет в Святой земле.

Когда я готовился к отъезду, Жан, сеньор Апремона и граф Сарребрук, прислал сообщение, что он полностью готов к походу за море и берет с собой девять рыцарей. Он предложил, если на то будет мое желание, совместно нанять судно. Я согласился; посему мои и его люди отправились в Марсель и наняли для нас корабль.

Когда король собрал всех своих вассальных сеньоров в Париже, он заставил их дать клятву, что, если с ним что-то случится во время его отсутствия, они останутся верны и преданы его наследнику. Он попросил меня сделать то же самое, но я отказался, поскольку тогда не был его вассалом.

По пути в Париж я встретил повозку, на которой лежали трое мертвецов; они были убиты каким-то клириком. Как мне сказали, их везли к королю. Услышав это, я послал одного из своих оруженосцев выяснить, что произошло. По возвращении он рассказал мне, что король, выйдя из часовни, ожидал на ступенях, пока не увидел мертвецов, и спросил у полицмейстера Парижа, что произошло.

Тот рассказал ему, что погибшие были тремя его стражниками из Шателе, которые шатались по пустынным улицам и грабили прохожих. «Они встретили этого клирика, – сказал он королю, – и, как вы видите, раздели его до нитки. Тот, оставшийся в одной рубашке, вернулся в свое жилище, схватил арбалет и взял с собой ребенка нести его меч. Как только он настиг грабителей, то окликнул их и сказал, что убьет их. Арбалет был у него наготове, и, выстрелив, он поразил одного из грабителей прямо в сердце. Остальные бросились бежать, но клирик схватил свой меч, который нес ребенок, и в лунном свете, который в эту ночь был особенно ярок, пустился за ними вдогонку.

Один из них, – добавил провост, – попытался перескочить через изгородь в какой-то сад, но клирик нанес ему удар мечом по ноге, которая, как вы видите, так и осталась в сапоге. Затем он кинулся за последним грабителем. Тот попытался укрыться в чужом доме, обитатели которого еще не спали, но клирик ударил его мечом по голове и рассек ее до зубов, в чем ваше величество можете лично убедиться. Этот клирик, – продолжил провост, – рассказал о своих действиях соседям по улице, а затем пошел и сдался на милость вашего величества. И теперь я представил его перед вами, чтобы вы поступили с ним, как вам будет угодно. Вот он».

«Молодой человек, – сказал король, – ваша отвага лишила вас возможности стать священником, но из-за нее я возьму вас к себе на службу, и вы вместе со мной отправитесь за море. Я делаю это не только ради вашего блага, но и потому, что я хочу, дабы мои подданные знали – я никогда не стану оправдывать их злодеяний». Когда собравшиеся услышали эти слова, они стали взывать к Спасителю нашему, чтобы Он даровал королю долгую и счастливую жизнь и вернул его обратно живым и здоровым.

Вскоре после этой истории я вернулся в свое графство в Шампани и договорился с графом де Сарребруком, что наш багаж мы на повозках отправим в Эксон, а оттуда на судне по Сене и Роне доставим в Арль в Провансе.

В день расставания с Жуанвилем я послал за аббатом из Шеминона, о котором говорили, что он мудрейший и достойнейший монах во всем ордене цистерцианцев. Сам я, когда был в Клерво в день Богоматери в обществе нашего праведного короля, услышал такое же мнение из уст одного из членов этой общины; он показал его мне и спросил, знакомы ли мы. «Почему вы спрашиваете меня об этом?» – осведомился я, на что он ответил: «Потому, что я лично считаю его самым способным и самым праведным во всем нашем ордене. Разрешите мне поведать вам, – продолжил он, – что я услышал от некоего благочестивого монаха, который спал в том же дортуаре (общей спальне), что и шеминонский аббат. Как-то ночью, когда они лежали в своих постелях, аббат откинул покрывало с груди, потому что ему было очень жарко, и рассказчик увидел, как к ложу аббата подошла Матерь Божья и прикрыла его, чтобы ночной воздух не причинил ему вреда».

Этот аббат вручил мне посох пилигрима и дорожную суму. Я сразу же покинул Жуанвиль – даже не заходя в замок, вплоть до дня возвращения из-за моря – и пешком, с босыми ногами, в одной рубашке двинулся в путь. В таком обличье я посетил Блекур, Сент-Юрбен и другие места, где хранились святые реликвии. И всю дорогу до Блекура и Сент-Юрбена я ни разу не позволил себе обернуться и посмотреть на Жуанвиль из опасений, что сердце переполнится тоской и воспоминаниями о моем любимом замке и двух оставленных мной детях.

По пути в Марсель я со спутниками остановился перекусить в небольшом предместье Донжо; здесь аббат из Сент-Юрбена преподнес мне и девяти рыцарям, что были со мной, прекрасные драгоценности. Отсюда мы добрались до Эсона, где встретились с нашим багажом, который был доставлен на судне; дальше мы спустились по Соне до Лиона, где наших прекрасных боевых коней свели с борта на берег.

Из Лиона мы по Роне спустились до Арля-ле-Блана. Так как мы шли вниз по реке, то миновали развалины замка Роше-де-Глан, который король сровнял с землей, потому что Рожер, владелец этого замка, был признан виновным в грабежах купцов и пилигримов.

В месяце августе (1248 год) в гавани Марселя мы поднялись на борт нашего корабля. В этот же день с левого борта судна были спущены сходни, и всех лошадей, что будут нам необходимы за морем, завели в трюм. Как только они оказались внутри, сходни были подняты и тщательно закреплены, как и бочки перед тем, как залить в них пресную воду, потому что когда судно выходит в открытое море, эти люки полностью находятся под водой.

Когда с этим было покончено, наш капитан обратился к своей команде, которая собралась на носу. «Готовы?» – вскричал он. «Да, да, сир! – ответили они. – Пропустите священников и клириков вперед». Когда они вышли, наш капитан сказал им: «Во имя Бога, начинайте петь!» Все они в унисон затянули Veni Creator Spiritus (Приди, Дух Святой), в завершение которого капитан приказал команде: «Ставить паруса, и да пребудет с нами Бог!» Что и было тут же сделано.

Прошло не так много времени, как свежий ветер наполнил наши паруса и погнал нас прочь от земли. Мы ничего не видели вокруг себя, кроме моря и неба, и каждый день ветер уносил нас все дальше и дальше от земли, где мы родились. Я рассказываю вам все эти подробности, чтобы вы могли оценить смелость людей, которые осмелились пуститься в такое опасное предприятие. Ибо путешественники, отходя ко сну, обсуждали, не придется ли им к следующему утру лежать на дне морском?

Нам достались очень странные испытания, пока мы были в море. Как-то незадолго до вечерни, когда мы плыли вдоль Берберийского берега (т. е. Северной Африки. – Ред.), мы подошли к горе, форма которой была точно как у кубка. Мы плыли всю ночь и считали, что покрыли более пятидесяти миль, но, когда пришло утро, увидели, что находимся рядом с той же самой горой.[9]9
  Очень возможно, что сказался эффект встречного течения в Средиземном море, так что тут не было никакого чуда, как показалось Жуанвилю.


[Закрыть] Точно такое же случилось еще два или три раза. Наши моряки, совершенно сбитые с толку этим странным явлением, говорили, что опасаются, как бы наше судно не оказалось в большой опасности, тем более сейчас, когда нас несло так близко к Берберийскому берегу, который был в руках сарацин.

Тогда некий почтенный священнослужитель, который был старшим священником в Морупте, заметил, что, когда бы он ни сталкивался с серьезными неприятностями в своем приходе – была ли то нехватка воды, слишком обильные дожди или другие неблагоприятные обстоятельства, – он проводил всего лишь три шествия, одну субботу за другой, вокруг своего прихода, моля Господа нашего и Матерь Его даровать скорейшее избавление от бед. Так уж вышло, что рассказал он нам об этом в субботу. И мы организовали первое шествие вокруг двух мачт нашего судна. В то время я был очень болен, так что несколько моих людей несли меня на руках. Эта гора уже больше никогда не попадалась нам на глаза, и на третью субботу мы подошли к Кипру.

Когда мы подходили к острову, король был уже там. Мы убедились в обилии добра, припасенного для его величества: например, солидное количество денег в казне, запасы вина и зерна. В середине поля недалеко от берега люди короля вырыли что-то вроде погреба. В нем они сложили большое количество огромных бочек с вином, которые начали закупать два года назад, еще до прибытия короля, и ставить одну на другую в высокую пирамиду. Зерно и ячмень лежали на поле в огромных грудах. Дожди так долго поливали их, что они пошли побегами, а потом и зазеленели, так что с первого взгляда они казались холмиками. Тем не менее, когда пришло время транспортировать это зерно в Египет, то, когда сняли верхний слой его, стало ясно, что зерно в хорошем состоянии, словно его только что провеяли.

Сам король, как я потом слышал в Сирии, с большой охотой направился бы прямо в Египет без остановки в Сирии, если бы его вассалы не посоветовали ему дождаться тех, кто еще не прибыл.

Пока его величество оставался на острове, великий король татар (имеется в виду правитель Монгольской империи, в 1248 году им был Гуюк-хан (р. 1205, верховный хан в 1246–1248); монголы координировали свои действия с крестоносцами Западной Европы и в дальнейшем (хан Хулагу и др.). – Ред.) прислал послов к нему с очень дружелюбным и вежливым посланием, в котором кроме всего прочего шла речь о том, что он готов помочь нашему королю завоевать Святую землю и вырвать Иерусалим из рук сарацин.

Король принял этих послов в своей благородной и дружеской манере и послал в ответ других, которые отсутствовали два года. С ними его величество отправил королю татар шатер, предназначенный для богослужения, – действительно очень ценный дар, потому что он весь был из прекрасной пурпурной материи. Более того, в надежде сделать нашу религию привлекательной для татар, он приказал снабдить этот шатер-часовню каменными резными фигурками, изображающими Благовещение Богоматери и другие события, имеющие отношение к христианской вере. Предметы эти он доверил двум монахам-доминиканцам, которые знали язык татар и, соответственно, могли научить их основам нашей религии и дать представление, во что они должны верить.

Эти два монаха вернулись из Татарии в то время, когда два брата короля двинулись обратно во Францию. Монахи выяснили, что король оставил Акру, где братья отделились от него, и отправился в Кесарию, которую незамедлительно начал укреплять, потому что с сарацинами не было ни мира, ни даже перемирия. Позже я поведаю вам, как послов его величества принимали в Татарии – они сами это рассказывали, – и вы услышите много странных и удивительных вещей. Но сейчас я не буду касаться этой темы, потому что в таком случае мне придется прервать повествование, которое я уже начал.

Продолжаю мою историю. Хотя я имел менее тысячи ливров в год из своих владений, отправившись за море, мне пришлось кроме расходов на себя оплачивать содержание девяти рыцарей и двух баннеретов-знаменосцев. И к тому времени, когда я прибыл на Кипр, на руках у меня после оплаты судна оставалось не больше двухсот сорока ливров. И посему кое-кто их моих рыцарей стал говорить, что, если я не обеспечу себя, они меня покинут. Но Господь, который никогда не оставлял меня, пришел мне на помощь в этом тяжелом положении. Король, который был тогда в Никосии, послал за мной и взял к себе на службу, положив восемьсот ливров в дополнение к моим средствам, так что в конце у меня оказалось денег даже больше, чем я рассчитывал.

Когда мы пребывали на Кипре, императрица Константинопольская (тогда, в 1248 году, Константинополь еще был захвачен крестоносцами. Т. н. Латинская империя была уничтожена византийцами только в 1261 году, когда они освободили Константинополь от взявших и разграбивших его в 1204 году западноевропейских варваров. – Ред.) прислала мне сообщение, что она прибыла в Пафос, город на этом острове, и попросила меня вместе с Эрардом де Бриеном нанести ей визит. Когда мы явились в Пафос, то узнали, что мощный ураган порвал якорные канаты, которые держали ее корабль, и погнал его к Акре. От ее гардероба у нее ничего не осталось, кроме платья к обеду и мантии. Вместе с нами она оказалась в Лимасоле, где король, королева и все сеньоры французской армии приняли ее с большими почестями.

На следующий день я послал ей одежду, чтобы она сделала себе платье, вместе с беличьими шкурками для отделки и отрезом льняной ткани на подкладку. Филипп де Нантей, достойный рыцарь из окружения короля, встретил моего слугу, когда тот нес эти вещи императрице. Узнав о его поручении, этот добрый человек немедленно явился к королю и сказал, что я ставлю и его, и других дворян в постыдное положение, посылая одежду императрице в то время, как они сами уже должны были подумать об этом, но ничего не сделали.

Императрица прибыла просить у короля помощи своему мужу, который оставался в Константинополе. Она так убедительно изложила суть дела, что увезла с собой много писем – от меня и других друзей на Кипре, – в которых мы давали обет, что, если после возвращения короля из-за моря он или папский легат решат послать отряд из трехсот рыцарей в Константинополь, мы будем готовы присоединиться к ним.

Должен сказать, что, когда нам пришло время возвращаться во Францию, я, помня, что должен сдержать клятвенное обещание, изложил все это дело королю – в присутствии графа д'О – и сказал, что, если он изъявит желание послать в Константинополь триста рыцарей, я отправлюсь вместе с ними, как и обещал сделать. Тем не менее король ответил, что состояние его средств не позволяет это сделать, ибо, какие бы запасы ни хранились в его казне, сейчас она полностью истощилась.

После того как мы двинулись в Египет, императрица отправилась во Францию в сопровождении своего брата мессира Жана д'Акра, для которого она позже устроила брак с графиней де Монфор.

Ко времени нашего появления на Кипре султан Икония (Иконийский султанат, центр Иконий, совр. Конья. – Ред.) считался богатейшим правителем в языческом мире. Например, он сделал нечто поразительное. Расплавив большую часть своего золота, он залил его в большие глиняные кувшины объемом в три, а то и четыре бочонка, в каких в заморских землях обычно хранится вино. Затем султан приказал разбить кувшины и поставил огромные слитки золота в одном из своих замков, где любой мог видеть и трогать их. Всего было шесть или семь таких глыб.

Идея о великом богатстве этого властителя, скорее всего, могла родиться при виде шатра стоимостью, самое малое, пятьсот ливров, который король Армении (имеется в виду армянское государство Киликия на юго-востоке Малой Азии. – Ред.) послал королю Франции, сообщив ему, что в это же время получил точно такой же, доставленный ferrais султана Икония. Ferrais, как мне довелось узнать, – это слуга, который смотрит за шатром султана и содержит в чистоте его покои.

В надежде освободиться из-под власти султана Икония король Армении (армянской Киликии) отправился к королю татар (монголо-татарскому хану. – Ред.) и попросил у него помощи, обязавшись стать его вассалом. Возвратившись, армянский правитель привел с собой столько вооруженных воинов (монголо-татар), что обрел силы начать войну против султана Икония. Борьба между ними длилась очень долго, но в конце концов татары перебили столько людей султана, что тот отказался от дальнейшего сопротивления. Тем временем на Кипре ходили такие волнующие слухи о битвах и сражениях, что несколько из наших оруженосцев (сержантов), привлеченные возможностью повоевать и надеждой разжиться добычей, отправились в Армению. Но никто из них так и не вернулся назад.

Султан Каира, который ждал появления нашего короля в Египте к весне, решил, что тем временем успеет расправиться со своим смертельным врагом султаном Хомса (в Сирии), и посему осадил султана в его городе. Тот не видел возможности отделаться от своего врага, ибо понимал, что если тот проживет достаточно долго, то рано или поздно уничтожит его. Поэтому он вступил в связь со слугой султана Каира и подкупил его, чтобы тот отравил своего хозяина.

Вот как это было сделано. Слуга, который знал, что каждый день после обеда султан садится играть в шахматы у своего ложа, разбрызгал яд на ковре, где, как ему было известно, сидит хозяин. И так получилось, что, меняя положение тела, султан, сидевший с босыми ногами, обнажил ссадину на стопе. Яд тут же проник в открытую ранку и парализовал половину тела султана. Пока яд добирался до сердца, султан два дня не мог ни пить, ни есть, ни говорить. Так что его воины оставили султана Хомса в покое и доставили своего хозяина обратно в Египет.