Текст книги "Мегрэ и Долговязая"

Глава 6,
в которой Мегрэ принимает решение, поразившее его сотрудников, и в которой его кабинет становится похожим на ринг

Когда Мегрэ принял решение, было три часа сорок минут; допрос начался в четыре двадцать пять. Но все же торжественным, почти драматическим был тот момент, когда он решился.

Для всех тех, кто работал с комиссаром на улице Ла Ферм, Мегрэ повел себя неожиданно. Уже с утра было что-то необычное в том, как он руководил операцией. Они не впервые производили подобного рода обыск, но этот – чем дальше, тем все больше отличался от прежних. В чем состояло отличие, определить было трудно. Первым это почувствовал Жанвье, который лучше всех знал своего начальника.

Когда по приказанию Мегрэ они принялись за работу, в глазах комиссара горел какой-то радостный, почти свирепый огонек; он привел их в этот дом, как будто пустил свору гончих по свежему следу, и подбадривал их не столько голосом, сколько всем своим видом.

Не приняло ли это дело характер борьбы между ними двумя, Мегрэ и Гийомом Серром! Точнее, так ли протекали бы события и пришел ли бы Мегрэ к тому же решению, если бы человек с улицы Ла Ферм не был упорнее его и физически, и морально?

Казалось, что с самого начала Мегрэ не терпелось помериться с ним силами.

А порой можно было подумать, что он действует из других побуждений, и заподозрить, что ему доставляет удовольствие перевернуть вверх дном все в этом доме.

Им редко приходилось работать в комнатах, подобных этим, где повсюду царили мир и гармония, приглушенная, тихая гармония, где самые старые вещи совсем не казались смешными, и где, после многочасовых поисков, не было обнаружено ни одной подозрительной мелочи.

Когда Мегрэ заговорил, было три часа сорок минут. Они все еще ничего не нашли. Полицейские чувствовали себя неловко и ждали, что их начальник принесет извинения и удалится.

Что заставило Мегрэ принять такое решение? Отдавал ли он сам себе в этом отчет? Жанвье даже заподозрил, что он выпил слишком много аперитива, когда около часа дня ходил закусить на террасу кафе напротив. Когда он вернулся, от него и в самом деле попахивало перно.

Эжени не накрывала на стол для своих хозяев. Старая дама перекусила, стоя на кухне, как бывает во время переезда на другую квартиру, а немного позже уборщица принесла и Гийому бутерброд и чашку кофе.

Они как раз работали на чердаке.

Это была самая скрытая от посторонних часть дома, более скрытая, чем спальни и бельевые шкафы.

Чердак был обширный, из двух слуховых окон на сероватый пол ложились большие прямоугольные пятна света. Жанвье открыл два кожаных ружейных футляра, а один из специалистов по уголовному розыску осмотрел ружья.

– Это ваши?

– Они принадлежали моему тестю. Я никогда не охотился.

Часом раньше, в комнате Гийома, они обнаружили револьвер; после тщательного осмотра Мегрэ присоединил его к куче предметов, которые они собирались унести с собой для последующей проверки.

В эту кучу были свалены самые разнообразные вещи, в том числе зубоврачебные карточки и взятые из маленького столика в спальне старой дамы свидетельства о смерти ее мужа и ее первой невестки.

Там был также костюм: Жанвье обнаружил, что на рукаве его вырван маленький клочок материи. Гийом Серр утверждал, что не надевал его уже дней десять.

Они блуждали среди старых чемоданов, ящиков, хромоногих столов и стульев. Они не делали перерыва на завтрак, а ходили закусывать по очереди. Мерс удовольствовался бутербродом, который ему принес фотограф.

Около двух часов Мегрэ позвонили из полиции и сообщили, что на его имя получен довольно толстый конверт из Голландии. Он попросил распечатать конверт. Это были письма Марии, на голландском языке.

– Вызовите переводчика и засадите его за работу.

– Здесь?

– Да. Пусть он не уходит с Набережной, пока я не приеду.

Поведение Гийома Серра не изменилось. Он по-прежнему ходил за ними по пятам, не упускал из виду ни одного их движения и ни на минуту не терял спокойствия.

Он как-то особенно смотрел на Мегрэ, и было ясно, что другие для него не в счет. Это была схватка между ними двумя. Инспектора были лишь второстепенными персонажами. Даже сыскная полиция для Серра не существовала. Борьба велась в личном плане. Гийом больше не протестовал, терпел это вторжение в его дом, в его личную жизнь с высокомерной покорностью судьбе, и невозможно было заметить в нем ни малейшего признака тревоги.

Был ли у этого человека мягкий характер? Или, наоборот, твердый? Обе гипотезы имели одинаковое право на существование. Костяк у него был, как у борца, поведение – как у человека, уверенного в себе, и все же эта фраза Марии, говорившей о нем, как о большом ребенке, не казалась нелепой. Цвет кожи у него был белый, нездоровый. В одном из ящиков письменного стола они нашли груду рецептов, сколотых несколькими пачками: некоторые лежали здесь уже лет двадцать. При помощи этих порой пожелтевших рецептов можно было восстановить историю болезней этой семьи. В ванной второго этажа висела аптечка, выкрашенная белой краской, наполненная склянками с лекарствами, коробками с пилюлями, старыми и свежими.

Здесь ничего не выбрасывали: даже старые половые щетки стояли в углу на чердаке рядом со сношенной обувью.

Каждый раз, как они выходили из какой-нибудь комнаты, чтобы приняться за следующую, Жанвье бросал на своего начальника взгляд, означавший: «И здесь ничего не нашли!» Жанвье все еще ожидал какого-то открытия. А Мегрэ, наблюдая за их работой, лениво покуривал трубку.

О его решении они узнали косвенным путем, и это придало ему еще более поразительный характер.

Все спустились с чердака, где Гийом Серр закрыл оба слуховых окна. Мать вышла из своей комнаты, чтобы посмотреть, как они уходят. Мегрэ повернулся к Серру и проговорил, как нечто самое обычное:

– Будьте добры, наденьте галстук и ботинки.

Зубной врач и в самом деле с утра ходил в домашних туфлях.

Серр все понял, посмотрел на комиссара, но ничем не выдал своего удивления. Старая дама открыла рот, чтобы протестовать или потребовать объяснений, но Гийом сжал ей руку и увел мать в ее комнату.

Жанвье тихонько спросил:

– Вы его арестуете?

Мегрэ не ответил. Он и сам не знал. По правде сказать, он принял это решение только сейчас, здесь, на лестничной площадке.

– Входите, месье Серр. Садитесь, пожалуйста.

Часы на камине показывали четыре двадцать пять. Была суббота. Мегрэ заметил это по оживлению на улице, когда они ехали по городу на машине.

Комиссар затворил за собой дверь. Окна были открыты, и бумаги на письменном столе шелестели, придавленные предметами, мешавшими им улететь.

– Я просил вас сесть…

В течение десяти минут он не обращался к зубному врачу, занятый подписыванием документов, которые ждали его на столе. Он вызвал звонком Жозефа, передал ему папку, потом медленными и методическими движениями набил полдюжины трубок, разложенных перед ним в ряд.

Редко бывало, чтобы кто-нибудь, находившийся на месте Серра, выдержал бы так долго, не задавая вопросов, не нервничая, не двигая ногами.

Наконец постучали в дверь. Это был фотограф, весь день работавший с ними, которому Мегрэ дал поручение. Он протянул комиссару еще мокрый снимок документа.

– Спасибо, Дамбуа. Побудьте там, наверху. Не уходите, не предупредив меня.

Он подождал, пока фотограф закроет за собой дверь, раскурил одну из трубок.

– Подвиньте, пожалуйста, ваш стул поближе, месье Серр.

Они сидели теперь друг против друга, разделенные только письменным столом. Через этот стол Мегрэ и протянул Серру документ, который он держал в руке.

Он не добавил никаких объяснений. Зубной врач взял листок, вынул из кармана очки, внимательно осмотрел его и положил на стол.

– Я вас слушаю.

– Мне нечего сказать.

Это была фотография страницы учетной книги из москательной лавки, той страницы, где была записана продажа второго стекла и второго куска замазки.

– Вы отдаете себе отчет в том, какие это влечет за собой последствия?

– Значит, против меня выдвинуто обвинение, так, что ли?

Мегрэ подумал.

– Нет, – решил он. – Официально вы вызваны как свидетель. Однако если хотите, я готов выдвинуть против вас обвинение, вернее, просить прокурора сделать это. Тогда вы сможете прибегнуть к помощи адвоката.

– Я уже говорил вам, что адвокат мне не нужен.

Это был только первый этап борьбы. Здесь, в кабинете, превратившемся в своего рода ринг, два тяжеловеса наблюдали друг за другом, примерялись друг к другу взглядом. В комнате инспекторов, где Жанвье только что ввел в курс дела своих товарищей, царила тишина.

– Я думаю, что это кончится не скоро, – предупредил он их.

– Начальник пойдет до конца.

– Да, раз уж он решил.

Они все знали, что это означало, и Жанвье первый позвонил жене и сказал, чтобы она не удивлялась, если он не вернется до утра.

– Вы страдаете болезнью сердца, месье Серр?

– Гипертрофия сердца, как и у вас, вероятно.

– Ваш отец умер от болезни сердца, когда вам было семнадцать лет, не так ли?

– Семнадцать с половиной.

– Ваша первая жена умерла от болезни сердца. У вашей второй жены тоже была сердечная болезнь.

– По статистике приблизительно тридцать процентов всех людей умирают от сердечной недостаточности.

– Ваша жена застрахована, месье Серр?

– С самого детства.

– Да, правда, я там видел страховой полис. А жизнь вашей матери, если память мне не изменяет, не застрахована.

– Точно.

– Ваш отец был застрахован?

– Вероятно.

– Ваша первая жена тоже?

– Да, ведь это обычно так делается.

– Но менее обычно хранить в сейфе несколько миллионов золотыми монетами и изделиями.

– Вы так думаете?

– Можете вы мне сказать, почему вы держите эти деньги дома, почему они лежат у вас мертвым капиталом?

– Я думаю, что в наше время тысячи людей поступают так же. Вы забываете о валютных законах, сеявших панику уже несколько раз, об огромных налогах и следующих друг за другом девальвациях…

– Понятно. Вы признаете, что намеренно прятали свои капиталы и обманывали налоговое управление?

Серр молчал.

– Знала ли ваша жена – я говорю о второй, о Марии, – что эти деньги были заперты у вас в сейфе?

– Знала.

– Вы ей об этом сказали?

– Ее собственные деньги находились там же еще несколько дней назад.

Он медлил, прежде чем ответить, взвешивал свои слова, пытливо глядя на комиссара.

– Среди ваших бумаг я не нашел брачного контракта. Должен ли я из этого заключить, что вы поженились при условии общности имущества?

– Совершенно верно.

– Разве это не странно, учитывая ваш и ее возраст?

– Мы поступили так по причине, о которой я уже говорил. Чтобы подписать контракт, нам пришлось бы указать состояние каждого из нас.

– Но общность имущества была все-таки только фиктивная?

– Каждый из нас имел право распоряжаться своим состоянием. Разве это не естественно?

– Ваша жена была богата?

– Она богата.

– Так же, как и вы?

– Приблизительно так же.

– Все ее состояние находится во Франции?

– Нет, только часть. От своего отца она наследовала долю в предприятии по производству сыра, в Голландии.

– В каком виде хранила она свое остальное имущество?

– Главным образом в золоте.

– Еще прежде, чем она познакомилась с вами?

– Я вижу, к чему вы клоните. И тем не менее отвечу вам правду. Это я посоветовал ей продать ценные бумаги и купить золото.

– Это золото хранилось у вас в сейфе вместе с вашим?

– Да, оно хранилось там.

– До каких пор?

– До вторника. Вскоре после полудня, когда она уже запаковала почти все свои вещи, она спустилась ко мне, и я передал ей все, что ей принадлежало.

– Значит, в момент отъезда жены эта сумма находилась в одном из ее чемоданов или в сундуке?

– Вероятно.

– Она не выходила из дома до обеда?

– Я не слышал, чтобы она выходила.

– Значит, насколько вам известно, она не выходила?

Он кивнул.

– Звонила она кому-нибудь по телефону?

– У нас в доме один телефонный аппарат. Он в моем кабинете, она им не пользовалась.

– Чем вы докажете, месье Серр, что деньги, обнаруженные мною в сейфе, только ваши, а не ваши и вашей жены?

Совершенно спокойно, все с тем же утомленным или презрительным видом зубной врач вытащил из кармана зеленую записную книжку и протянул ее комиссару. Ее страницы были покрыты мельчайшими цифрами. С левой стороны наверху стояла буква «Н», справа буква «М».

– Что означает «Н»?

– Наше. То есть моей матери и мое. Деньги всегда у нас были общие, мы не различали, что принадлежит ей и что мне.

– Буква «М», наверное, означает Мария?

– Вы правы.

– Одна цифра здесь повторяется через определенные промежутки.

– Это ее участие в расходах на хозяйство.

– Она вам платила каждый месяц сумму, истраченную на ее содержание?

– Если хотите. На самом деле она мне не платила, потому что ее деньги лежали в сейфе, но ее счет соответственно уменьшался.

В течение нескольких минут Мегрэ молча перелистывал страницы записной книжки, потом встал и прошел в соседний кабинет, где инспектора, словно школьники в классе, сразу приняли очень деловой вид.

Он тихим голосом дал какие-то инструкции Жанвье.

Когда Мегрэ вернулся к себе в кабинет, Серр, который не двинулся с места, только что закурил одну из своих длинных сигар и пробормотал довольно бесцеремонно:

– Вы разрешите?

Мегрэ хотел было ответить «нет», но лишь пожал плечами.

– Вы подумали об этом втором стекле, месье Серр?

– Я не ломал себе голову по этому поводу.

– Напрасно. Лучше бы вы нашли приемлемое объяснение.

– Я его не ищу.

– Вы продолжаете утверждать, что только один раз вставляли стекло в окне вашего кабинета?

– На следующий день после грозы.

– Хотите, мы удостоверимся в метеорологической службе, что в Нейи не было грозы в ночь со вторника на среду?

– Бесполезно… Если только это доставит вам удовольствие. Я говорю о грозе на прошлой неделе.

– На следующий день вы пошли в москательную лавку на улице Лоншан и купили там стекло и замазку.

– Я уже говорил вам об этом.

– Вы утверждаете, что с тех пор не заходили в этот магазин?

И Мегрэ подвинул ему фото учетной книги.

– Как вы думаете, зачем им понадобилось второй раз записывать в книгу эту покупку стекла и замазки?

– Не знаю.

– Почему торговец заявляет, что вы приходили к нему в магазин в среду, около восьми часов утра?

– Это его дело.

– Когда вы в последний раз пользовались своей машиной?

– В прошлое воскресенье.

– Куда вы ездили?

– Мы с матерью катались часа два или три, как обычно по воскресеньям.

– В каком направлении?

– В сторону леса Фонтенбло.

– Ваша жена была с вами?

– Нет. Она себя неважно чувствовала.

– С разводом уже было решено?

– У нас никогда не было речи о разводе. Она устала, у нее была депрессия. Она не всегда ладила с моей матерью. С общего согласия было решено, что она поедет провести несколько недель или несколько месяцев у себя на родине.

– И все-таки она увезла с собой свои деньги?

– Да. Потому что могло случиться и так, что она не вернется. Мы уже не дети. Мы способны хладнокровно смотреть на жизнь. Хотели проделать нечто вроде опыта.

– Скажите, месье Серр, чтобы проехать в Амстердам, надо ведь пересечь две границы, не так ли? Французские таможенники довольно строго относятся к вывозу капиталов. Ваша жена не боялась, что ее золото обнаружат и конфискуют?

– Я обязан отвечать?

– Думаю, что это в ваших интересах.

– Даже если я рискую тем, что меня станут преследовать по суду?

– Это будет, наверное, не так серьезно, как обвинение в убийстве.

– Ну хорошо. В одном из чемоданов моей жены было двойное дно.

– Специально для этого путешествия?

– Нет.

– Она уже раньше пользовалась этим чемоданом?

– Несколько раз.

– Чтобы проезжать через границу?

– Да, через бельгийскую границу и один раз через швейцарскую. Вы, конечно, знаете, что до последнего времени было легче и выгоднее покупать золото в Бельгии и особенно в Швейцарии.

– Вы признаете, что участвовали в этой перевозке капиталов?

– Признаю.

Мегрэ встал и снова пошел в комнату инспекторов.

– Можешь зайти ко мне на минутку, Жанвье?

Потом, вернувшись к себе, обратился к Серру:

– Мой инспектор зарегистрирует эту часть нашей беседы. Повторите ему, пожалуйста, в точности все, что вы мне только что сказали. Пусть он подпишет свои показания, Жанвье.

Мегрэ вышел, спросил у Ваше, в какой комнате сидит переводчик. Это был маленький человечек в очках, он отстукивал перевод прямо на машинке и иногда останавливался, чтобы заглянуть в словарь. Писем было не меньше сорока, большинство состояло из нескольких листков.

– С чего вы начали?

– С начала. Дошел до третьего письма. Все три написаны больше двух с половиной лет назад. В первом эта дама рассказывает своей приятельнице, что она выходит замуж, что ее будущий муж очень утонченный, представительный, принадлежит к крупной французской буржуазии и что мать его похожа на какую-то картину из Лувра, уж не помню какую. Могу сказать вам, какого художника.

Он перелистал страницы.

– На картину Клуэ. В ее письмах речь все время идет о живописи. Когда она говорит о погоде, то вспоминает Моне или Ренуара.

– Я хотел бы, чтобы вы теперь начали с конца.

– Пожалуйста. Вы знаете, если я даже буду работать всю ночь, мне не кончить до утра.

– Потому я и прошу вас начать с конца. Последнее письмо написано когда?

– В прошлое воскресенье.

– Можете мне его быстро прочесть?

– В общих чертах могу. Подождите.

«Дорогая Гертруда,

Париж никогда не был так великолепен, как сегодня утром, и я чуть не поехала с Г. и его матерью в лес Фонтенбло, который, должно быть, расцвечен всеми чудесными красками Коро и Курбе…»

– Много еще про это великолепие?

– Пропустить?

– Пропустите.

Переводчик пробегал глазами письмо и шевелил губами, как во время церковной службы.

– Вот:

«Я думаю о том, какое впечатление произведет на меня наша Голландия с ее пастельными тонами. Теперь, когда приближается решительный момент, я чувствую, что начинаю трусить.

…После всего, что я написала тебе о своей жизни здесь, о Г. и о моей свекрови, ты, наверное, недоумеваешь, что со мной происходит и почему я потеряла свою жизнерадостность.

…Может быть, причиной тому сон, который я видела этой ночью и который испортил мне весь день. Ты помнишь маленькую картину, которая находится в музее в Гааге, – она еще заставила нас покраснеть? Подписи на ней нет. Приписывается одному художнику флорентийской школы, имя его я забыла, и изображает фавна, уносящего на плече совершенно обнаженную женщину, которая вырывается из его рук. Помнишь?

У приснившегося мне фавна было лицо Г., и вид у него был такой свирепый, что я проснулась дрожа и вся в поту.

Самое странное – это то, что я не ощущала страха. Я помню все только смутно. Конечно, тут был и страх, но к нему примешивалось другое чувство. Я попытаюсь рассказать тебе об этом в среду, тут мы сможем наконец поболтать вволю, как мы болтали, когда ты приезжала в последний раз.

Решено, я выезжаю во вторник вечером. В этом нет никакого сомнения. Ждать осталось только два дня. За это время мне надо сделать кучу вещей. Время, значит, пройдет быстро. И все-таки мне кажется, что это будет еще не скоро, что это почти нереально.

Иногда, в особенности после этого сна, мне кажется, что произойдет какое-то событие, которое помешает мне уехать.

Не бойся. Я решила окончательно. Я последую твоему совету. Я не могу дольше выносить эту жизнь. Но…»

– Вы здесь, начальник?

Это был Жанвье с листками в руках.

– Готово. Он вас ждет.

Мегрэ взял бумаги, оставил переводчика за его работой, с озабоченным видом прошел через комнату инспекторов.

В тот момент еще никто не предвидел, сколько времени продлится допрос. Гийом Серр поднял на комиссара глаза, сам взял со стола перо.

– Я, наверно, должен подписать?

– Да, вот здесь. Вы прочли?

– Прочел. Могу я попросить у вас стакан воды?

– А может быть, лучше красного вина?

Зубной врач взглянул на него, и на губах его мелькнула неясная улыбка, полная иронии и горечи.

– И это тоже? – проговорил он сквозь зубы.

– И это тоже, месье Серр. Вы так боитесь своей матери, что вам приходится пить тайком.

– Это вопрос? Я должен отвечать?

– Если считаете нужным.

– Знайте же: отец моей матери был алкоголик, два его брата, теперь уже покойники, тоже пили, а его сестра кончила свои дни в сумасшедшем доме. Мать все время жила в страхе, что я тоже начну пить: она отказывается верить, что эта склонность не врожденная. Когда я был студентом, она всегда с тоской ждала меня и, случалось, бродила вокруг кафе на бульваре Сен-Мишель, где я сидел со своими товарищами. У нас в доме никогда не было спиртного…

– Она вам позволяет выпить стакан вина, разбавленный водой, только за завтраком и обедом, не так ли?

– Я знаю, что она приходила к вам и говорила с вами.

– Вы очень любите свою мать, месье Серр?

– Мы почти всегда жили неразлучно, она и я.

– Вроде супружеской пары?

Он слегка покраснел:

– Не знаю, что вы хотите этим сказать.

– Ваша мать вас ревнует?

– Простите?

– Я спрашиваю, ревнует ли вас мать к вашим знакомым, как это иногда бывает, когда у вдовы остается единственный сын. У вас много друзей?

– А это тоже имеет отношение к так называемому исчезновению моей жены?

– Я не нашел у вас в доме ни одного письма от приятеля, ни одной групповой фотографии, такой, какую можно найти почти у всех людей.

Он ничего не сказал.

– Нет также и фотографии вашей первой жены.

Снова молчание.

– Меня поразила еще одна мелочь, месье Серр. Портрет, который висит над камином, это ведь портрет вашего деда по материнской линии?

– Да.

– Того, который пил?

Серр кивнул.

– В одном ящике я нашел несколько ваших портретов, когда вы были ребенком и молодым человеком, портреты женщин и мужчин, должно быть, вашей бабушки, тетки и дядей. Все с материнской стороны. Не кажется ли вам странным, что у вас в доме нет ни одного портрета вашего отца и его родных?

– Это меня не поражало.

– Что, их уничтожили после смерти вашего отца?

– На этот вопрос вам скорее могла бы ответить мать.

– А вы не помните, чтобы их уничтожили?

– Я тогда был мальчиком.

– Вам было семнадцать лет. Каким образом вы представляете себе вашего отца, месье Серр?

– Это входит в допрос?

– Ни мои вопросы, ни ваши ответы, как видите, не регистрируются. Ваш отец был адвокатом?

– Да.

– Он сам занимался своей конторой?

– Довольно мало. Большую часть работы делал его старший письмоводитель.

– Что, ваш отец вел светскую жизнь? Или целиком посвящал себя семье?

– Он часто уходил из дома.

– У него были любовницы?

– Я ничего об этом не знаю.

– Он умер в своей постели?

– На лестнице, возвращаясь к себе в спальню.

– Вы были дома?

– Нет, я уходил. Когда я вернулся, он умер уже больше часа назад.

– Кто его лечил?

– Доктор Дютийё.

– Он еще жив?

– Умер лет десять назад.

– Вы присутствовали при смерти вашей первой жены?

Он нахмурил свои густые брови, в упор глядя на Мегрэ, и с каким-то отвращением выпятил нижнюю губу.

– Отвечайте, пожалуйста.

– Я был в доме.

– В какой части дома?

– В своем кабинете.

– В котором часу это случилось?

– Около девяти часов вечера.

– Ваша жена была у себя в спальне?

– Она рано поднялась туда. Она себя плохо чувствовала.

– Она себя плохо чувствовала уже несколько дней?

– Не помню.

– Ваша мать была с ней?

– Да, она тоже была наверху.

– С ней?

– Не знаю.

– Мать вас позвала?

– Кажется, да.

– Когда вы вошли в спальню, ваша жена была уже мертва?

– Нет.

– Она умерла еще не скоро?

– Через пятнадцать или двадцать минут. Доктор как раз позвонил у дверей.

– Какой доктор?

– Дютийё.

– Он был вашим домашним врачом?

– Он лечил меня, когда я был еще ребенком.

– Знакомый вашего отца?

– Матери.

– У него есть дети?

– Двое или трое.

– Вы потеряли их из виду?

– Я с ними не был знаком.

– Почему вы не сообщили в полицию, что ваш сейф пытались взломать?

– Мне нечего было сообщать в полицию.

– Куда вы дели инструменты?

– Какие инструменты?

– Те, которые вор, убегая, оставил на месте.

– Я не видел ни инструментов, ни вора.

– Вы не пользовались своей машиной в ночь со вторника на среду?

– Не пользовался.

– А вы не знаете, кто-нибудь ею пользовался?

– С того времени мне не приходилось заходить в гараж.

– Когда вы поставили туда машину в прошлое воскресенье, там были царапины в заднем багажнике и на правом крыле?

– Я ничего там не заметил.

– Вы выходили из машины, когда катались с матерью?

Он ответил не сразу.

– Я задал вам вопрос.

– А я пытаюсь вспомнить.

– Кажется, это не трудно. Вы катались по дороге в Фонтенбло. Вы там выходили из машины?

– Да. Мы прошлись пешком по полям.

– Вы хотите сказать, по дороге, пролегающей среди полей?

– По дорожке среди лугов, справа от большой дороги.

– Вы могли бы отыскать эту дорожку?

– Думаю, что да.

– Она асфальтирована?

– Пожалуй, нет. Нет. Вряд ли.

– Где ваша жена, месье Серр? – И комиссар поднялся, не ожидая ответа. – Нам все же надо отыскать ее, не правда ли?