Текст книги "Мегрэ и Долговязая"

Глава 7,
в которой мы видим одну, потом двух женщин в зале ожидания и в которой одна из них делает знак Мегрэ не показывать виду, что они знакомы

Уже около пяти часов Мегрэ открыл дверь, ведущую из его кабинета в комнату инспекторов, и мигнул Жанвье. Немного погодя он снова поднялся, чтобы, несмотря на жару, закрыть окно – ему мешал шум, доносившийся с улицы.

Без десяти шесть он прошел в соседнюю комнату, держа в руках свой пиджак.

– Теперь твоя очередь, – сказал он, обращаясь к Жанвье.

Жанвье и его товарищи уже давно все поняли. Еще на улице Ла Ферм, когда комиссар приказал Серру следовать за ним, Жанвье был почти уверен, что ему не скоро удастся уйти с набережной Орфевр. Его удивляло только то, что начальник так быстро принял решение, не ожидая, пока соберет все улики.

– Она в приемной, – проговорил он вполголоса. – Мать.

Мегрэ позвал инспектора Марльё, знающего стенографию.

– Задавать те же вопросы? – спросил Жанвье.

– Те же. И любые. Какие придут тебе в голову.

Мегрэ, видимо, решил взять зубного врача измором. Они будут сменять друг друга, будут выходить, чтобы выпить чашку кофе или пива, немного размяться, Серру же передышки не будет.

Прежде всего Мегрэ пошел к переводчику, который наконец решился снять пиджак и галстук.

– Что она теперь пишет?

– Я перевел четыре последних письма. Вот, в предпоследнем, одно место вас, может быть, заинтересует.

«Решено, милая Гертруда. Я до сих пор сама не понимаю, как это могло произойти. Однако же прошлой ночью я не видела снов, а если и видела, то не помню какие».

– Она много пишет о своих снах!

– Да. О них много говорится в письмах. И она их разъясняет.

– Продолжайте.

– «Ты часто задавала мне вопрос, чего мне не хватает в жизни, и я отвечала, что ты можешь быть спокойна: я счастлива. А на самом деле я пыталась сама себя в этом убедить.

Я честно делала все возможное в течение двух с половиной лет, чтобы поверить, что я здесь у себя дома и что Г. мой муж.

Видишь ли, в действительности я знала, что это неправда, что я всегда была здесь чужой, гораздо более чужой, чем в семейном пансионе, который ты знаешь и в котором мы провели столько славных часов.

Почему я вдруг решилась открыто признаться себе в этом? Помнишь, когда мы были маленькими, нам тогда нравилось сравнивать все, что мы видели – людей, улицы, животных, – с картинками в наших альбомах. Мы хотели бы, чтобы жизнь была похожа на то, что мы видим. Потом, позднее, когда мы стали посещать музеи, мы судили о жизни по тому, что видели на картинах.

Так было и здесь, хотя я уже догадывалась, что вижу не то, что есть, а то, что хочу увидеть. Но сегодня утром я вдруг поняла, каков этот дом в действительности, я стала смотреть на свою свекровь, я стала смотреть на Г. другими глазами, не строя иллюзий.

У меня их не было уже давно – я говорю об иллюзиях. Ты, конечно, меня понимаешь. У меня их уже не было, но я упрямо старалась сохранить их.

Теперь кончено. Я сразу решила уехать. Я еще не говорила никому. Старая дама об этом и не подозревает. Со мной она по-прежнему ласкова, улыбается мне при условии, чтобы я делала все, что она захочет.

Это самая большая эгоистка из всех, кого я знаю».

Эти слова подчеркнуты, – заметил переводчик. – Продолжать?

«Что до Г., то я думаю, не будет ли мой отъезд для него облегчением. Он с самого начала знает, что между нами нет ничего общего. Я никогда не могла привыкнуть к его коже, к его запаху. Ты теперь понимаешь, почему у нас нет общей спальни, а ведь это так удивляло тебя вначале?

Прошло два с половиной года, а у меня такое чувство, как будто я только вчера впервые встретила его на улице или в метро, и я вздрагиваю каждый раз, когда ему случается войти ко мне в спальню. К счастью, это бывает редко.

Между нами говоря, я думаю, что он приходит только потому, что хочет доставить мне удовольствие или считает это своим долгом.

Быть может, его мать велит ему это делать? Возможно. Я не знаю, как в таких случаях ведет себя твой муж, но что касается Г., то у него вид провинившегося ученика, которого в наказание за лень заставили переписать пять страниц. Ты меня понимаешь?

Я часто думала: таким ли он был и со своей первой женой? Очень возможно. Он, конечно, будет таким же с кем угодно. Видишь ли, для этих людей – я говорю о матери и сыне – весь мир заключается в них двоих, им больше никто не нужен.

Странно думать, что у этой старой дамы когда-то был муж. В доме о нем никогда не говорят. Кроме их самих, на свете для них существуют только те люди, чьи портреты висят на стенах, люди, которые умерли, но о которых говорят так, словно они в большей степени живые, чем все живые на земле.

Я не могу больше, Гертруда. Сейчас я поговорю с Г. Скажу ему, что мне необходимо подышать воздухом своей родины, и он поймет. Только вот не знаю, как он посмеет заговорить об этом со своей матерью…»

– Там еще много? – спросил Мегрэ.

– Семь страниц.

– Продолжайте переводить. Я к вам еще приду. Когда захотите есть или пить, позвоните в пивную «У дофины». Они вам принесут все, что вы закажете.

Из коридора он увидел, что в приемной с застекленной стенкой на одном из стульев, обитых зеленым бархатом, сидела мадам Серр. Она держалась прямо, сложив руки на коленях. Когда старуха заметила Мегрэ, она привстала, но Мегрэ прошел не задерживаясь.

– Улица Гей-Люссака, – сказал он шоферу. – Я покажу, где остановиться.

Большие деревья Люксембургского сада шумели под легким ветром, все стулья были заняты, мелькали светлые платья, в аллеях еще играли дети.

– Мэтр Орэн у себя? – спросил он консьержку.

– Вот уже больше месяца, как он, бедняжка, не выходит.

Как это Мегрэ вдруг вспомнил о нем? Вероятно, это был самый старый адвокат во всем Париже. Комиссар не знал, сколько ему лет, но на его памяти мэтр Орэн всегда был старым, почти немощным, что не мешало ему постоянно улыбаться, и особенно весело, когда речь заходила о женщинах.

Он жил вместе со служанкой, почти такой же старой, как и он сам, в холостяцкой квартире, заваленной книгами и гравюрами, которые он коллекционировал: сюжеты большинства из этих гравюр были весьма игривыми.

Орэн сидел в кресле перед открытым окном; колени его, несмотря на жару, были укрыты одеялом.

– Ну, как дела, сынок? Каким ветром тебя сюда занесло? Я уже думал, что никто меня не помнит и все считают, что я давно уже на кладбище Пер-Лашез. Ну, так о чем же пойдет речь на этот раз?

Мегрэ немного покраснел, потому что и в самом деле редко бывал у адвоката бескорыстно.

– Я тут подумал, не знаете ли вы, случайно, некоего Серра, который, если не ошибаюсь, умер тридцать два или тридцать три года назад.

– Алэна Серра?

– Он был адвокатом.

– Значит, он самый.

– Что это был за человек?

– Я, вероятно, не имею права знать, почему ты о нем спрашиваешь?

– Из-за его сына.

– Никогда не видел этого мальчишку. Я знал, что он существует, но никогда его не встречал. Видите ли, Мегрэ, Алэн и я, мы принадлежали к веселой компании, для которой семья была отнюдь не главным в жизни. Нас всегда можно было встретить в клубе и за кулисами бульварных театров, и мы знали, как зовут по имени каждую танцовщицу. – Он добавил с игривой улыбкой: – Да и не только по имени!

– Вы не были знакомы с его женой?

– Должно быть, меня с ней знакомили. Она, кажется, жила где-то в Нейи? В течение нескольких лет мы совсем потеряли Алэна из виду. Он был не первым, с кем это случалось. Иные не успеют жениться, как уже сразу начинают смотреть на нас свысока. Я уж и не рассчитывал, что увижусь с ним. Потом, много времени спустя…

– Приблизительно через сколько времени?

– Не знаю. Через несколько лет. Постойте. Клуб уже переехал с улицы Фобур-Сент-Оноре на авеню Фош. Через десять лет? Через двенадцать? Во всяком случае, он к нам вернулся…

– Ну и что же дальше?

– Ничего. Он старался наверстать упущенное. Он долго жил с певичкой, которую звали… У нее еще был такой большой рот… Мы дали ей прозвище… Что-то пикантное… Не могу вспомнить.

– Он пил?

– Не больше других. Случалось, две-три бутылки шампанского…

– Что с ним было дальше?

– То, что в конце концов ожидает всех нас. Он умер.

– И это все?

– О продолжении, мой милый, надо спросить там, наверху. Это уж дело святого Петра, а не мое. А что там натворил его сын?

– Пока еще не знаю. Его жена исчезла.

– Он любит покутить?

– Нет. Как раз наоборот.

– Жюльетта! Принесите нам чего-нибудь.

Мегрэ пришлось посидеть еще четверть часа со стариком, который обязательно хотел найти среди своих гравюр набросок с той самой певички.

– Я не уверен, что она здесь похожа. Это сделал один очень талантливый парень однажды вечером, когда наша компания нагрянула к нему в мастерскую.

Девица была изображена голышом, она стояла на руках, лица ее не было видно, его закрыли волосы, спустившиеся до самого пола.

– Заходите ко мне почаще, милый Мегрэ. Если бы у вас было время разделить мой скромный завтрак…

В углу согревалась принесенная из погреба бутылка вина, и в квартире приятно пахло чем-то вкусным.

Руанской полиции так же не удалось разыскать Альфреда Унылого, как не удалось и гаврской. Вероятно, специалист по сейфам уже уехал из Руана. Может быть, он перебрался еще ближе к Парижу? Может быть, прочел объявление Эрнестины?

Мегрэ послал инспектора обследовать набережные.

– Откуда мне начинать?

– Как можно дальше вверх по течению.

Он позвонил жене, что не приедет к ужину.

– А ночевать будешь дома?

– Может быть, и нет. – Отвечая так, Мегрэ боялся, что скорее всего нет.

Он тоже знал, что взвалил на себя большую ответственность, ускорив события и приведя Гийома Серра на набережную Орфевр, прежде чем получил хоть какие-нибудь доказательства его виновности. Отступать теперь было поздно.

Медленными шагами он вновь поднялся по лестнице уголовной полиции. Там только что зажгли лампы, хотя было еще светло. На втором этаже он машинально взглянул в зал ожидания, и первое, что увидел, – это была зеленая шляпа, которая уже начала действовать ему на нервы.

Эрнестина была здесь. Она сидела напротив мадам Серр, сложив руки на коленях так же, как и старая дама, с таким же терпеливым и покорным видом. Она сразу же заметила комиссара, поглядела на него и отрицательно качнула головой.

Как он понял, это означало просьбу сделать вид, что он ее не знает. Эрнестина тут же отвела глаза и принялась что-то рассказывать старой даме.

Пожав плечами, Мегрэ толкнул дверь комнаты инспекторов. Стенографист работал, пристроив блокнот на коленях. Слышался усталый голос Жанвье и его размеренные шаги по соседнему кабинету.

– Вы утверждаете, месье Серр, что ваша жена пошла ловить такси на углу бульвара Ришар-Валлас. Сколько времени она отсутствовала?

Прежде чем сменить Жанвье, Мегрэ полез на чердак к Мерсу, который был занят разборкой документов.

– Скажи-ка, малыш, кроме кирпичной пыли, других следов в автомобиле вы не обнаружили?

– Машина была тщательно вычищена.

– Ты в этом уверен?

– Я только случайно нашел немного тертого кирпича в складке коврика, на месте шофера.

– Предположим, что машину не чистили и что водитель выходил на проселочной дороге.

– Асфальтированной?

– Нет. Он вышел со своим спутником или спутницей, они оба прошлись по дороге и потом вернулись в машину.

– И машина после этого не чистилась?.. Тогда остались бы следы. Может быть, немного. Но я бы их обнаружил.

– Это все, что я хотел знать. Не уходи.

– Понял. Кстати, я нашел два волоса в комнате исчезнувшей женщины. От природы она была блондинка, но красилась в рыжеватый цвет. Я знаю также, какую она употребляла пудру.

Комиссар спустился по лестнице, вошел на этот раз в свой кабинет и снял пиджак. С самого обеда он не переставая курил трубку, Жанвье – сигареты, а Серр – сигару. Воздух был синий от дыма.

– Вы не хотите пить, месье Серр?

– Инспектор дал мне стакан воды.

Жанвье уже выходил из комнаты.

– А вы не предпочли бы стакан пива или вина?

Серр снова принял обиженный вид, как будто сердился на Мегрэ за эти мелкие уколы.

– Благодарю вас.

– Сандвич?

– Вы собираетесь держать меня еще долго?

– Не знаю. Это будет зависеть от вас. – Мегрэ направился к двери и обратился к инспекторам: – Может кто-нибудь принести карту дорог в окрестностях Фонтенбло?

Он не торопился. Пока еще шла только игра. И было неизвестно, кто будет в выигрыше.

– Когда пойдешь закусывать, вели принести сюда сандвичи и пиво, Жанвье.

– Хорошо, шеф.

Ему принесли карту дорог.

– Покажите мне то место, где вы в воскресенье остановили свою машину.

Серр взял со стола карандаш и начертил крестик на пересечении шоссе и проселочной дороги.

– Если тут есть налево ферма с красной крышей, значит, у этой дороги.

– Сколько времени вы прогуливались пешком?

– Приблизительно четверть часа.

– Вы были в тех же башмаках, что и сегодня?

Он подумал, посмотрел на свои башмаки и кивнул.

– Вы в этом уверены?

– Уверен.

Это были башмаки с подбитыми резиной каблуками, с выдавленными концентрическими кругами у фабричной марки.

– А вы не думаете, месье Серр, что для вас проще и не так утомительно перейти прямо к делу? В какой момент вы убили вашу жену?

– Я не убивал ее.

Мегрэ вздохнул, пошел в соседнюю комнату, чтобы дать инспекторам новые инструкции. Что ж тут поделаешь! Быть может, это протянется еще долгие часы. Цвет лица у зубного врача был уже не таким свежим, как сегодня утром, а под глазами появились темные круги.

– Почему вы на ней женились?

– Мне мать посоветовала.

– Зачем это было ей нужно?

– Она боялась, что я когда-нибудь останусь один. Она думает, что я до сих пор еще ребенок и нужно, чтобы кто-то обо мне заботился.

– И не давал вам пить?

Молчание.

– Вероятно, между вами и Марией Ван Аэртс и речи не было о любви?

– Нам обоим под пятьдесят.

– Когда вы начали ссориться?

– Мы никогда не ссорились.

– Чем вы занимались по вечерам, месье Серр?

– Я чаще всего читал в своем кабинете.

– А ваша жена?

– Она писала у себя в комнате. Она рано ложилась.

– Много денег проиграл ваш отец?

– Я не понимаю.

– Вы слышали от кого-нибудь, что ваш отец кутил напропалую, как выражались в то время.

– Он редко бывал дома.

– Тратил большие суммы?

– Я думаю, да.

– Ваша мать устраивала ему сцены?

– Мы не такие люди, чтобы устраивать сцены.

– Сколько денег принес вам ваш первый брак?

– Мы с вами говорим на разных языках.

– Когда вы были женаты в первый раз, имущество у вас с женой было общее?

– Совершенно верно.

– Пока не будет обнаружено тело вашей второй жены, вы не сможете получить от нее наследство.

– Почему вы думаете, что ее не найдут живую?

– Вы в это верите, Серр?

– Я не убивал ее.

– Почему вы вывели из гаража вашу машину во вторник вечером?

– Я ее не выводил.

– Консьержка дома напротив вас видела. Было около полуночи.

– Вы забываете, что там три гаража, три бывшие конюшни, ворота которых соприкасаются. Вы сами говорите, что это было ночью. Она могла ошибиться.

– Но москательщик не мог принять вас за кого-нибудь другого среди бела дня, когда вы пришли купить у него замазку и второе стекло.

– Почему вы верите ему больше, чем мне?

– Я верил бы вам при условии, если бы вы не убили свою жену. Что вы сделали с чемоданами и с сундуком?

– Мне уже третий раз задают этот вопрос. На этот раз вы забыли спросить об инструментах.

– Где вы были во вторник, около полуночи?

– В своей постели.

– Вы чутко спите, месье Серр?

– Нет. Моя мать спит чутко.

– Вы ничего не слышали – ни вы, ни она?

– Я уже, кажется, говорил вам, что нет.

– А в среду утром все в доме было в порядке?

– Я полагаю, что, раз началось следствие, вы имеете право меня допрашивать. Вы решили взять меня измором, не так ли? Ваш инспектор уже задавал мне эти вопросы. Теперь вы начинаете снова. Я предвижу, что это протянется всю ночь. Чтобы не терять времени, повторяю в последний раз: я не убивал своей жены. Заявляю вам также, что я не буду отвечать на вопросы, которые мне уже задавали. Моя мать здесь?

– А у вас есть основания думать, что она здесь?

– Это вам кажется ненормальным?

– Она сидит в зале ожидания.

– Вы собираетесь продержать ее там всю ночь?

– Пускай сидит, если хочет. Она свободна.

На этот раз Гийом Серр посмотрел на него с ненавистью.

– Мне не хотелось бы заниматься тем, чем занимаетесь вы.

– А я бы не хотел быть на вашем месте.

Они молча посмотрели друг на друга, и ни один не опустил глаза.

– Вы убили свою вторую жену, Серр, как, вероятно, убили и первую.

Тот и бровью не повел.

– Вы признаетесь в этом.

На губах зубного врача мелькнула презрительная улыбка, он откинулся на спинку стула и скрестил ноги.

Слышно было, как в соседней комнате официант из пивной «У дофины» ставит на письменный стол тарелки и рюмки.

– Я съел бы что-нибудь.

– Может, хотите снять пиджак?

– Нет.

Он принялся медленно жевать свой сандвич, в то время как Мегрэ налил ему стакан воды из-под крана.

Стекла окон постепенно темнели, пейзаж за ними таял, и вместо него появились светящиеся точки, казавшиеся такими же далекими, как звезды.

Комиссару пришлось послать за табаком. В одиннадцать часов зубной врач уже курил свою последнюю сигару, и воздух становился все тяжелее. Два раза комиссар выходил размяться и видел двух женщин, сидевших в приемной. Когда он во второй раз проходил мимо них, они уже сдвинули стулья и болтали, как будто были знакомы с незапамятных времен.

– Когда вы чистили свою машину?

– В последний раз ее чистили две недели назад на одной заправочной станции в Нейи, там же меняли масло.

– А после воскресенья ее снова чистили?

– Нет.

– Видите ли, месье Серр, мы только что произвели решающий опыт. Один мой инспектор, у которого, как и у вас, на башмаках были резиновые набойки, поехал на указанный вами перекресток, на шоссе, ведущее в Фонтенбло. Он вышел из машины и прогулялся по проселочной дороге, как вы с вашей матерью в воскресенье. Проселочная дорога не асфальтирована. Он снова сел в автомобиль и вернулся сюда. Специалисты исследовали коврик его машины. Вот пыль и песок, которые они собрали. – Мегрэ бросил на стол мешочек.

Серр не шевельнулся.

– Мы должны были бы найти такую же пыль на коврике-щетке вашей машины.

– И это доказывает, что я убил свою жену?

– Это доказывает, что машина была вычищена после воскресенья.

– А никто не мог пробраться в мой гараж?

– Это маловероятно.

– Ваши люди не входили туда?

– В чем вы хотите нас обвинить?

– Ни в чем, месье комиссар. Я никого не обвиняю. Я только прошу вас заметить, что эта операция проходила без свидетелей, а значит, она не может служить законным доказательством.

– Вы не хотите поговорить с вашей матерью?

– А вам хотелось бы знать, что мне нужно сказать ей? Ничего, месье Мегрэ. Мне нечего сказать ей, и ей нечего сказать мне… Она что-нибудь ела?

– Не знаю. Повторяю вам, она свободна.

– Она не выйдет отсюда, пока я буду здесь.

– Пожалуй, ей придется ждать долго.

Серр опустил глаза, переменил тон. После долгих колебаний он прошептал, казалось, немного смущенно:

– Наверное, это было бы слишком, если бы я попросил вас послать ей сандвич?

– Это уже давно сделано.

– Она его съела?.. Как она держится?

– Она все время разговаривает.

– С кем?

– С одной женщиной, которая тоже сидит в зале ожидания. Это бывшая проститутка.

В глазах зубного врача снова мелькнула ненависть.

– Вы это сделали нарочно, правда?

– Даже не нарочно.

– Моей матери нечего сказать.

– Тем лучше для вас.

Прошло четверть часа. Оба они молчали. Потом Мегрэ опять потащился в соседнюю комнату и, более угрюмый чем когда-либо, сделал знак Жанвье, который дремал в углу.

– Спрашивать то же самое, начальник?

– Все, что тебе захочется.

Стенографист совсем замучился. Переводчик все еще работал в своем чулане.

– Сходи-ка за Эрнестиной, той, что в зеленой шляпе, и проведи ее в кабинет Люка.

Когда вошла Долговязая, вид у нее был недовольный.

– Вам не следовало прерывать наш разговор. Теперь она догадается.

Вероятно, потому, что было уже так поздно, Мегрэ совершенно естественно стал говорить ей «ты».

– Что ты там ей рассказывала?

– Говорила, что не знаю, зачем меня вызвали, что мой муж уехал два дня назад, что у меня нет от него никаких известий и что я ненавижу полицию и все ее фокусы.

– А она?

– Спрашивала меня, в первый ли раз я здесь. Я сказала, что нет, что в прошлом году меня допрашивали целую ночь, потому что мой муж подрался с кем-то в кафе и якобы пырнул кого-то ножом. Вначале она смотрела на меня почти с отвращением. Потом понемногу начала меня расспрашивать.

– О чем?

– Главным образом о вас. Я ругала вас, как только могла. Не забыла сказать, что вам всегда удается заставить людей сознаться. Что в крайнем случае вы применяете самые грубые способы.

– Да ну?

– Я-то уж знаю, что делаю. Рассказала ей случай, когда вы держали кого-то голышом в своем кабинете в течение двадцати четырех часов, причем окно все время было открыто.

– Такого никогда не бывало.

– Она уже не так уверена в себе. Она все время прислушивается. «Он их бьет?» – спросила она у меня. «Случается». Может, мне лучше вернуться к ней?

– Иди, если хочешь.

– Но только пусть меня сведет в зал ожидания кто-нибудь из инспекторов и пусть обращается со мной сурово.

– От Альфреда все еще ничего нет.

– Вы тоже ничего не получили?

Мегрэ отправил ее обратно, как она просила. Инспектор, выпроваживавший ее, вернулся, улыбаясь во весь рот.

– Ты что?

– Да ничего. Когда я проходил мимо старухи, она закрылась рукой, словно ждала удара. А Долговязая принялась плакать, как только вышла из кабинета.

Позвонила мадам Мегрэ, спросила, поел ли чего-нибудь ее муж, ждать ли его домой сегодня.

У Мегрэ болела голова. Он был недоволен собой, другими. Может быть, даже немного встревожен. Думал о том, что будет, если вдруг раздастся телефонный звонок Марии Ван Аэртс, и она сообщит, что передумала ехать в Амстердам, остановилась в другом городе.

Он выпил уже теплого пива, попросил послать наверх еще несколько кружек, прежде чем пивная закроется, и вернулся в свой кабинет, где Жанвье отворил окно. Городской шум уже стих. Время от времени по мосту Сен-Мишель проезжало такси.

Он сел, устало опустив плечи, Жанвье вышел. После долгого молчания комиссар задумчиво сказал:

– Ваша мать воображает, что я вас здесь пытаю.

Он удивился, видя, что его собеседник сразу поднял голову; Мегрэ впервые прочел тревогу на его лице.

– Что ей там наговорили?

– Не знаю. Это, наверное, та девка, которая ожидает вместе с ней. Такие, как она, любят сочинять всякие небылицы, чтобы вызвать к себе интерес.

– Можно мне видеть ее?

– Кого?

– Мою мать.

Мегрэ сделал вид, что колеблется, взвешивает «за» и «против», и наконец покачал головой.

– Нет, – решил он. – Я, пожалуй, допрошу ее сам. И я думаю, не послать ли мне за Эжени.

– Мать ничего не знает.

– А вы?

– И я тоже.

– Значит, нет причины, чтобы я не допросил ее так же, как допрашивал вас.

– У вас нет жалости, комиссар.

– К кому?

– К старой женщине.

– Мария тоже хотела бы дожить до старости.

Он стал ходить по кабинету, заложив руки за спину, но то, чего он ожидал, не произошло.

– Твоя очередь, Жанвье. А я теперь примусь за мать.

В действительности он еще не знал, будет ее допрашивать или нет. Жанвье потом рассказывал, что он никогда не видел своего начальника таким усталым и таким ворчливым, как этой ночью.

Никто в сыскной полиции уже не надеялся, что Серр сознается; за спиной комиссара инспектора тоскливо поглядывали друг на друга. Было уже час ночи.