Текст книги "Сто тысяч франков в награду"

Жюль Лермина
Сто тысяч франков в награду

I

– Итак, все состоится сегодня?

– Да, церемония назначена на двенадцать, так что мне некогда болтать…

– Ладно тебе, на то, чтобы пропустить стаканчик-другой вина, всегда найдется время…

– Нет-нет, у меня еще очень много дел, честное слово. Граф дал мне массу поручений…

– Послушай, дядюшка Лантюр, когда тебе говорят, что у тебя есть время…

Этот короткий разговор состоялся одним прекрасным апрельским утром 186… на пороге гостиницы «Крылатый лев», которая, как всем известно, составляет гордость и славу маленького городишки Клер-Фонтен, неподалеку от Рамбуйе. Один из собеседников был не кто иной, как сам мэтр Канар – хозяин гостиницы, всеми силами пытавшийся заманить к себе дядюшку Лантюра, оказывавшего стойкое сопротивление. Но, то ли потому, что Канар был моложе (а значит, и сильнее), то ли потому, что вино, подаваемое в трактире для друзей, обладало таким дивным ароматом, Лантюр, садовник графа Керу, последовал примеру прародительницы Евы и поддался искушению…

В одну минуту на столе возникла высокая запыленная бутылка. После первого стакана языки развязались, и мэтр Канар, самый любопытный из всех трактирщиков, приступил к спланированному заранее допросу.

– Итак, – начал он, разглядывая вино на свет, – граф Керу снова женится?

– Почему бы и нет, если таково его желание.

– О, я-то ничего не имею против, только вот…

– Только что?

– Каково вино, а? Только граф уже не молод…

– Пятьдесят пятый год – разве это старость? Самое время! – возразил Лантюр, которому уже перевалило за шестьдесят.

– Согласен, но придется ли ему по зубам этот цыпленочек?

– Цыпленочек? Какой еще цыпленочек?

– Курочка, если вам так больше нравится. Если я не ошибаюсь, мадемуазель Элен самое большее – ну… лет восемнадцать…

– Ей девятнадцать, но это еще ничего не означает.

– Не слишком ли она молода для этого старого морского волка? Говорят, перед тем как поселиться в замке Трамбле, в Монжуа, ваш хозяин всю жизнь проплавал.

– Он семь раз ходил вокруг света со мной, своим преданным матросом.

– Много же он повидал!

– Погоди, дядюшка Канар, господин Керу – капитан фрегата, он не такой, как все… Я собственными глазами видел, как он с одним топором в руках положил сотню негров, которые проглотили бы нас и не подавились, если бы только смогли с нами справиться. А однажды на палубе фрегата он собственноручно размозжил голову одному матросу, закричавшему товарищам в минуту опасности: «Спасайся кто может!» Мало того, я слышал собственными ушами, как, лежа в ужасной тифозной горячке и почувствовав приближение смерти, он вскрикнул: «Прочь смерть, черт тебя подери!» – и вскочил, словно желая отразить врага.

– И что же?

– А то, что в вопросе чувств граф – сущий ребенок, молокосос. Он тих и улыбчив, скромен, как дитя на руках кормилицы. Это надо видеть! Скажу тебе по секрету, Канар, что со смерти покойной графини – а это было лет пятнадцать назад – мой хозяин ни разу… Да, точно, никогда ничего…

Канар, громко рассмеявшись, иронично заметил:

– Успеет еще… Но как же он ухаживал за мадемуазель?

– О, он и не думал!

– Как?! Это она…

– Ни он, ни она… Откупорь-ка еще бутылочку, и все узнаешь…

Стаканы наполнились.

– Но только то, что я тебе передам, – это между нами. Ну, ты понимаешь… Я рассчитываю… – предупредил Лантюр.

– Не беспокойся, Канар останется нем как рыба.

– Итак, это было на Мартинике. Мы подошли… Короче говоря, горела колония. Был сильнейший пожар! Страх! Капитан обращается к нам: «Дети мои, нужна наша помощь! За работу!» Похватав лестницы, топоры, веревки, мы побежали… Горел целый квартал…

– Красиво было, да? – поинтересовался Канар, не отличавшийся большим человеколюбием.

– Мы боролись с огнем как могли… Капитан перепрыгивал через горящие бревна… Вот молодец-то! Вдруг откуда-то сверху я слышу его голос: «Лантюр, Лантюр!» – «Я здесь капитан! – отвечаю я. – Что нужно?» – «У меня ребенок на руках, а стена сейчас рухнет!» – кричит он. И правда, она должна была вот-вот обвалиться! Я встал под окном и прокричал: «Кидайте!» Зная мою ловкость, капитан с криком «Лови!» смело бросает ребенка вниз. И вот я уже вижу в воздухе маленький клубок… Не совсем, конечно, крошечный… Я хватаю его на лету, и весьма удачно!

– Славно! – вскрикнул Канар.

– Ты лучше не перебивай меня, а наливай еще! – проговорил Лантюр, язык которого уже начал заплетаться. – Ты же ничего не знаешь… У меня мороз по коже пробежал… Крак, бум, тарарам – стена обрушилась!.. И нет капитана!

– Он умер?!

– Дурачина! Как умер, если он женится!

– Ах да, и в самом деле…

– Мы вытащили его из-под обломков, красного, как кровяную колбасу, с обгоревшими волосами и бровями. А глаза-то! Господи! Так и выкатились совсем… Но он был жив, жив!

– А ребенок?

– Ну, это и была мадемуазель Элен…

– Ого, он взял ее с собой!

– Да, и совершил еще одно доброе дело. За несколько дней до пожара бедняжка лишилась матери… У нее была сестра, но она сбежала. С кем? Я точно не знаю, это никогда не выяснялось, но только бедняжка Элен очень страдала. Короче, та, старшая, оставила ее одну… Капитан спросил девочку: «У тебя есть отец?» – «Нет», – ответила она. «А мама или сестра?» – «Нет», – повторила бедняжка. «Ну, если хочешь, я стану для тебя всем», – предложил капитан. Элен согласилась. Вот такая история, как семь лет назад граф спас двенадцатилетнюю девочку. Она любила и берегла капитана, а когда совсем выросла, то как-то раз спросила его: «У вас нет родственников?» – «Один племянник, но его все равно что нет». – «А жена у вас есть»? – «Нет». – «Хотите, я стану для вас всем?» На том они и порешили. Капитан остался доволен, и девушка тоже, а значит, и я доволен, и вы…

– Все довольны! – ядовито прошипел Канар.

Лантюр, удивленно посмотрев на него, спросил:

– Что с тобой, Канар? Тысяча ветров! Какое славное у тебя вино! Но что с тобой такое? Разве ты не рад?

Канар, сжав губы и прищурив один глаз, чтобы придать больше значения своим словам, процедил сквозь зубы:

– О, дело не во мне!

– А в ком же?

– Будто ты не понимаешь…

Лантюр, устремив взгляд на стакан, в этот миг походил на гадалку, пытающуюся прочесть в кофейной гуще предсказание на будущее.

– Нет, не понимаю, – наконец ответил он.

– Не доверяешь мне? Это нехорошо…

– Не доверять человеку, у которого такое прекрасное вино, что я бы с удовольствием всю жизнь провел в его погребе? Как можно! Нет, в самом деле, у меня, быть может, мысли не совсем ясны, но я правда не понимаю.

– Недовольным должен быть тот, кто лишается наследства. Если у господина Керу будут дети…

– Ах вот оно что! Теперь я догадался! Господин Губерт, племянник…

– Разумеется, господин Губерт де Ружетер… Для него это равносильно разорению.

– Вот теперь я убедился, что ты ничего не знаешь, Канар… Ты определенно ничего не знаешь о человеческом сердце, тогда как я… Видишь ли, когда столько проплаваешь… Я знаю повадки акулы, омара, а следовательно, и человеческое сердце. Виконт – прекрасный молодой человек. Он обожает дядю и тетку. Ну, доволен ты теперь?

– А богатство?

– Ему все равно! Кто меньше всех заботится о деньгах, так это он… Он богат, ему они не нужны.

– Как бы не так! Говорят, у него долги.

– Да у кого их нет! Я тоже задолжал девяносто су в Бресте. Уже одиннадцать лет прошло… Главное, что я знаю этого господина Губерта. Какая натура! Откровенный, добрый, веселый, услужливый… Сливки! Нет, лучше – стакан старого хорошего вина! За этого я готов поручиться, но за того, другого…

– Другого?

– Ну да, того, сладенького такого, мечтательного!

– Не понимаю…

– Боже мой! Ну, господин Эдуард, музыкантишка…

– А, тот милый молодой человек…

– Милый, милый… Но мне он уже страшно надоел своими фортепьяно, скрипкой и трещотками. К тому же он такой тихий…

– Да, веселым его не назовешь. Но в то, что он лицемер, я не верю.

– Почему же он никогда не смеется?

– Может быть, у него какое-нибудь горе.

– Как бы не так! У него хорошее место, его балуют. И мне кажется… – Тут Лантюр понизил голос: – Мне кажется, что его интересует мадемуазель…

– И что же тут удивительного? Она хороша собой. Эти белокурые локоны и голубые, как небо, глаза…

– Она красавица, это верно! Но это чучело дает ей уроки, и знаешь что, Канар, я ему не доверяю, как огню…

– Как огню на пепелище…

– Именно так. Как раз это слово!.. Он себя еще покажет. Никогда не смеется, никогда не выходит, не охотится, только ночью по парку бродит… Все это странно… Если его совесть чиста, то почему он себя так ведет?

В эту минуту раздался колокольный звон, от которого Лантюр вздрогнул. Вскочив со скамейки и опираясь рукой о стену, он спросил:

– Который час?

– Десять.

– Свадьба в двенадцать! Saperlotte!..[1]1
  Черт побери! (франц.)


[Закрыть] Служба прежде всего!.. Это все ты, Канар! Заставил меня потерять столько времени!

– Наверстаешь еще!

– Без меня свадьба не состоится…

– О! – недоверчиво воскликнул Канар.

– Ты меня обижаешь… Слушай… Из Парижа к каретнику прибудет один ящик. Там должны быть вещи, без которых никак не обойтись!..

– Каретник в двух шагах отсюда…

– Бегу, бегу… Ноги в руки – и в Трамбле!

Уже через минуту Лантюр гордо шел мимо гостиницы «Крылатый лев» с белой картонной коробкой в руках, перевязанной голубой лентой.

– Вот и ящик! – радостно воскликнул он.

– Отлично, – прошептал Канар. – Но меня удивляет, что господин Губерт так доволен…

II

Колокола веселым перезвоном оповещали жителей окрестных деревень о радости владельца замка Трамбле. Переселившись в эти места, граф Керу быстро снискал всеобщее уважение, ведь под грубой внешностью старого моряка скрывался человек поистине добродетельный. В округе все знали его как преданного слугу своего отечества. Он с честью нес трехцветное знамя Франции и с равным мужеством сражался как с врагами, так и с бурями. В первый раз он женился в ранней молодости, но его супруга скоро умерла в одиночестве, на которое обречены все жены моряков. С тех пор необремененный привязанностями граф постоянно искал, на кого бы излить свою любовь и внимание. Имея овдовевшую сестру, пораженную к тому же неизлечимым недугом, он взял к себе ее сына – Губерта де Ружетера. Господин Керу воспитывал его и надеялся со временем сделать наследником своего весьма значительного состояния, ведь доходы не проживались, а ежегодно прибавлялись к капиталу.

Нам уже известно о приключении на Мартинике, перевернувшем все планы графа. Разумеется, капитан не допускал никаких эгоистических мыслей в ту минуту, когда он спасал жизнь бедной сироты Элен Савернье. Но моряку наскучила наконец жизнь, полная тревог и усталости, и он мало-помалу стал предаваться тихому семейному счастью…

На долю Элен выпало немало страданий. Ее родители были бедны, и девочкой особенно никто не занимался. Пьер Савернье, ее отец, всю свою жизнь гнался за богатством, которое то вдруг являлось перед ним, то бесследно исчезало. Когда он возвращался домой, на Мартинику, то срывал злость, вызванную неудачей, на жене, терпеливо сносившей все укоры и нападки мужа. Элен, страшившаяся грубых привычек отца, подчинялась ему безропотно.

Отец, видимо, больше любил старшую сестру Элен – Полину. Обе девочки – светловолосые, с утонченными чертами и немного раскосыми голубыми глазами – чудесным образом походили друг на друга. Характеры же их, напротив, заметно разнились. Полина была решительна, своевольна, тогда как Элен отличалась мягкостью характера. Со старшей дочерью Савернье постоянно толковал о своих предприятиях и надеждах. Он до того воспламенил воображение девочки, что со временем она превратилась в девушку, страстно желающую разбогатеть. Младшую сестру Полина презирала, но иногда делилась с ней своими фантазиями. В такие редкие моменты Элен, улыбаясь, лишь качала головой, а потом шла обнять мать, показывая тем самым, что всякому блестящему будущему предпочитала настоящее. Полина лишь пожимала плечами: от отца ей нередко приходилось слышать, что он не имел успеха, потому что мать не помогала ему…

Однажды настал тот день, когда Савернье не вернулся – его убили в одной опасной экспедиции. Мать осталась одна с двумя дочерьми, но на этом их несчастья не закончились: в колонии разразилась эпидемия. Одной из первых ее жертв стала госпожа Савернье. На другой день после смерти матери Полина, которой тогда уже было шестнадцать, исчезла. По слухам, она бежала с одним авантюристом, разорившим на Мартинике несколько человек. Затем случился страшный пожар, от которого Элен спас граф Керу. Тогда для нее и началась новая жизнь, но уже во Франции. Девушка скоро поняла, что все ее счастье заключается в этой безмятежной и тихой жизни. В капитане – добром, мягком и любящем человеке – она нашла сердечную привязанность и просто, не колеблясь, не заботясь о состоянии графа, предложила ему себя.

Господин Керу решил посоветоваться с племянником, ведь его беспокоило немало вопросов. Не была ли между ним и его избранницей слишком большая разница в возрасте? Как на этот союз смотрит сам Губерт? Больше всего граф хотел, чтобы в семье не было раздора. Губерт всеми силами старался побороть сомнения дяди. Разве граф не мог свободно распоряжаться своим имуществом? Разве он не чувствовал себя моложе многих юношей, которые вели разгульную жизнь, лишающую их сил? Одним словом, граф позволил себя убедить, и всем на радость должна была состояться свадьба.

В тот день, с которого ведется начало нашего повествования, все крестьяне из близлежащих деревень – Серне, Рамбуйе, Клер-Фонтен, Рошфор – толпились у входа в церковь, оглашаемую звуками органа. В темном углу, где стоял инструмент, прятался плачущий человек, которого никто не замечал. Это был Эдуард Давид, занимавшийся музыкальным образованием Элен. Он любил ее, надеялся жениться на ней, и вдруг все его надежды рассыпались в прах. Стараясь совладать со своим горем, он возносил пламенные молитвы Богу, чтобы он даровал счастье той, ради которой сам Эдуард готов был положить жизнь.

Все дворяне, жившие по соседству, считали за честь присутствовать на бракосочетании графа Керу. Вдруг на площади раздались громкие восклицания – это кортеж выехал из ворот замка. Впереди всех шел вице-адмирал Равер, пожелавший быть посаженым отцом невесты. Он вел девушку под руку и рассказывал ей что-то веселое, указывая на толпу народа. Лицо невесты скрывалось за длинной фатой. Она шла, опустив глаза, и вся трепетала от счастья… Далее следовали господин Керу, одетый в морскую форму, и почтенная госпожа де Сольв восьмидесяти лет – подруга матери капитана. Позади шли шафера и свидетели, среди них был и Губерт де Ружетер. Немного бледный, он смело смотрел по сторонам, как бы желая показать, что легко мирится со своей участью и жертвует собой.

Парадный кортеж вступил в церковь. Священник в полном облачении уже ждал жениха и невесту. Лантюр в форменном мундире матроса пробирался к остальной прислуге замка. Его заметил Канар и сделал ему дружеский знак, что заставило Лантюра гордо приосаниться. Церемония началась. Священник произнес благословение, и Элен Савернье стала графиней Керу. Когда супруги вышли из церкви, всеобщая радость не знала границ. Послышались крики:

– Да здравствует граф Керу! Да здравствует графиня!

Губерт де Ружетер, по-прежнему улыбаясь, быстро подошел к одной из бочек с вином, наполнил свой стакан и, подняв его, крикнул:

– Друзья мои! Будем пить за здоровье молодых супругов!

Слуги, все без исключения, последовали его примеру. Дети, которые присутствовали на празднике, были щедро одарены игрушками, а взрослые уселись за столы, уставленные всевозможными яствами и вином. Эдуард Давид, игравший на органе, еще не выходил из церкви, и огромный инструмент продолжал изливать дивные звуки. Наконец, вышел и музыкант. Весь бледный, не присоединяясь к толпе, он направился к замку…

– Дитя мое, – обратился граф к своей жене по возвращении в замок, – эта шумная церемония, должно быть, очень утомила вас. Не хотите ли вы немного отдохнуть?

Элен что-то вполголоса ответила мужу и под руку с ним направилась к павильону, где жила до замужества. Она вошла туда одна. Граф Керу, оставшись в зале, любезно отвечал на поздравления, которые сыпались на него со всех сторон.

– Благодарю вас, друзья мои, – сказал он. – Сегодняшний день – один из самых счастливых для вашего покорного слуги. Я молю Бога, чтобы это счастье не обошло стороной и тех, кто меня любил и поддерживал в жизни. Губерт, – прибавил он, обращаясь к племяннику, – я рад, что могу публично заявить о твоем совершенном бескорыстии.

Молодой человек, склонившись к протянутой ему руке, запечатлел на ней долгий поцелуй. В эту минуту раздался выстрел, и страшный крик огласил окрестность… Все вздрогнули и бросились к павильону, в который вошла девушка. Когда его двери распахнулись, на пороге показалась Элен. Окровавленная, с поднятыми руками, она сделала два шага и упала навзничь.

– Проклятие! – вскрикнул граф Керу, бросаясь к молодой жене.

III

Падая, Элен запуталась в фате, на которой появилось зловещее кровавое пятно. Раздались крики ужаса и отчаяния. Граф Керу схватил жену на руки, он был ошеломлен. Всех словно парализовало, и лишь Губерт де Ружетер бросился в павильон и захлопнул дверь.

– Помогите же мне! – вскрикнул наконец граф Керу, почувствовав, что силы изменяют ему.

Господин Равер и Лантюр взяли бедную девушку на руки. Керу сорвал с Элен фату, и ее белокурые волосы рассыпались по плечам.

– Ранена! А может, и умерла! – воскликнул господин де Равер.

Пуля пробила лобную кость над самой бровью; кровь, лившаяся ручьем, обагрила это прелестное личико.

– Друзья! – вскрикнул Керу. – Заприте скорее все выходы! Убийца еще не успел сбежать! Я или спасу Элен, или умру вместе с ней.

Снова схватив жену на руки, он побежал в тот зал, в котором незадолго до трагедии говорил о своем счастье… Слуги наскоро соорудили постель для раненой.

– А, вот и вы, доктор! – воскликнул Керу, обращаясь к одному из приглашенных, который протискивался к графу. – Взгляните, умоляю вас! Скажите, что она еще жива, что будет жить! Я пожертвую всем своим состоянием!

Доктор Лабар, заслуживший прекрасную репутацию, подошел к Элен:

– Дайте осмотреть рану.

Керу отошел в сторону. С минуту он стоял неподвижно, сжимая голову руками. Губерт, появившийся в дверях зала, вырвал его из оцепенения. Лицо молодого человека было мертвенно бледно.

– Губерт, сын мой! – вскрикнул граф. – Что вы узнали? Говорите, говорите же! Что вы видели в павильоне? Убийца задержан?

– Негодяй скрылся, – ответил он.

– Сердце еще бьется, – сказал вдруг доктор.

– Она спасена!

– Увы! Я еще не смею утверждать…

Губерт подошел ближе и воскликнул:

– Она не умерла!

– Все зависит от глубины раны, – произнес Лабар. – Если пуля проникла в мозг, то надежды нет никакой…

Убрав волосы, доктор рукой провел по ее лбу. Зрелище было ужасное, однако вдруг глаза Элен открылись! Керу, вскрикнув от неожиданности, бросился к ней, но Губерт каким-то образом опередил его и склонился над несчастной. Открытые глаза бедной девушки завращались, губы сжались. Она, видимо, хотела что-то сказать, но ее старания оказались тщетны: лицо ее искривилось, из груди вырвался хрип, и она вдруг вся вытянулась…

– Умерла, – констатировал доктор.

Губерт, опустившись на колени, спрятал лицо в складках подвенечного платья. Граф Керу, пораженный случившимся, оперся на руку господина Равера. Мертвую тишину нарушил пронзительный крик, донесшийся снаружи, и в зал вбежала испуганная женщина. Все посторонились, чтобы дать ей дорогу, и тут же забыли о ней. Эта худощавая женщина с седыми волосами и вытянутым лицом была гувернанткой Элен – миссис Мэри-Энн. Три года назад граф пригласил ее к себе в дом, чтобы она занялась образованием девушки. Как нежно Мэри-Энн любила свою воспитанницу! С какой самоотверженностью она заменяла ей мать!

Подбежав к постели, на которой лежала ее бедная ученица, она обняла ее. И, лишь приблизив губы к ее лицу, женщина поняла, в чем дело.

– Ее убили! Вы все тут стоите и плачете, а между тем тот, кто совершил преступление, останется безнаказанным! Как вам не совестно!

Мэри-Энн не была в церкви на брачной церемонии, но благословила невесту, которую так любила. И вдруг, о ужас! Элен умерла! Умерла насильственной смертью! Это невозможно! Но от чьей руки? Какой мерзавец осмелился лишить девушку жизни, посвященной исключительно добрым делам? Гувернантка, не отходя от тела Элен, снова воскликнула:

– Еще раз вам повторяю, назовите мне имя убийцы! Кто убил мою девочку? Кто умертвил ее? Скажете ли вы мне, наконец?

Своей позой и пламенным взором она походила на античных сивилл[2]2
  Сивилла – прорицательница.


[Закрыть], призывавших к мщению с развалин домов побежденного края. Губерт очнулся первым.

– Вы совершенно правы, – проговорил он. – Мы все плачем, как женщины, но удар был таким сильным и неожиданным, что Бог простит нас за временную слабость.

– Она умерла! Действительно умерла… – проговорил граф Керу.

Лабар крепко сжал его руку, словно желая сказать: «Да, все кончено».

– А ты, граф, – заговорила Мэри-Энн, повысив голос, – не поклялся ли ты перед алтарем посвятить всю свою жизнь счастью этого ребенка? И чем же ты теперь занят? Не на тебе ли лежит долг отомстить?

Граф вздрогнул, словно проснувшись от кошмарного сна.

– Кто же совершил это преступление? – спросил он вполголоса.

Но ответа не последовало. Губерт хранил молчание. Граф снова вздрогнул. Освободившись от руки господина Равера, который все это время поддерживал его, он подошел к Элен. Остановившись, он долго смотрел на нее.

– Как быстро смерть изменила ее! – прошептал граф. – Я отомщу за тебя, – продолжал он, – даже если мне всю жизнь придется потратить на то, чтобы отыскать виновного! Даже если придется продать все, до последнего дома моего отца!

Схватив за руку Губерта, он произнес:

– Подойди ко мне, сын мой, я хочу, чтобы и ты присоединился к моей священной миссии! Мери Энн права: отныне мы должны жить ради мщения.

В эту минуту в толпе раздался крик:

– Жандармы! Жандармы!

В дверях появились двое жандармов и их бригадир Бланшон, известный всей округе. Крестьяне встретили его по дороге в Клер-Фонтен и рассказали ему о случившемся. Бригадир немедленно отправился в замок Трамбле.

– Пожалуйте, господа, входите, – пригласил их граф Керу. – Постарайтесь не упустить из виду ни одной мелочи!

Опираясь на руку племянника, граф провел жандармов в павильон, где произошло убийство. Благодаря распоряжениям Губерта все выходы находились под охраной, а значит, убийца сбежать не мог. Двухэтажный павильон, возведенный на том месте, где когда-то стоял древний замок Трамбле, находился в двадцати метрах от главного здания. Трое жандармов поднялись по ступеням и вошли внутрь. Бригадир никому не позволил следовать за ним.

– Я отправил посыльного в Рошфор, чтобы предупредить обо всем мэра, – сказал он, – а также сообщил в Рамбуйе. Пусть граф знает, что я не пренебрег ничем для того, чтобы наши розыски окончились успешно.

Бригадир Бланшон был большим болтуном, его главная забота состояла в том, чтобы получить повышение. Преступление в Трамбле казалось ему подходящим делом, чтобы продемонстрировать свои способности. Прежде всего он решил произвести тщательный осмотр места преступления.

На первом этаже располагались четыре комнаты, двери которых выходили в общий коридор. Слева были столовая и буфет. Разделяя стол с графом Керу и гувернанткой, эти комнаты девушка не использовала. Справа были библиотека, увешенная полками из черного дерева, и ванная комната. На втором этаже находились три комнаты, одна из которых служила Элен спальней. Она соседствовала с комнатой Мэри-Энн и располагалась справа. Слева же была гостиная, уставленная всевозможными предметами роскоши и искусства, привезенными капитаном из разных стран света. Окна этой комнаты выходили в парк.

Мы уже сказали, что за несколько секунд до убийства Элен одна вошла в свою комнату. Мэри-Энн, к несчастью, не оказалось в павильоне. Отворив дверь в комнату жены, граф Керу не смог совладать с собой и зарыдал.

– Мужайтесь, дядя, – призвал Губерт. – Не время лить слезы, нам нужно отомстить за Элен.

– Да-да, у меня хватит мужества, – проговорил граф, состарившийся за это короткое время лет на двадцать.

Между тем почтенный бригадир прошел в центр комнаты, бросая вокруг себя суровые взгляды. Он старался придать себе больше важности и хмурил брови.

Кровать с белыми занавесками стояла в углу, как раз напротив окон. На полу лежал толстый ковер, поглощавший шум шагов. На столике – начатое рукоделие. Диван и несколько стульев дополняли простое убранство комнаты. На стене, напротив камина, Элен повесила портрет матери, имя которой она часто повторяла в своих молитвах. Все было на месте. Никаких следов борьбы. Окно, выходившее в парк, было закрыто. Бригадир убедился, что никто не мог влезть в него с той стороны. Впрочем, преступление было совершено не здесь.

Бланшон входил в комнату Мэри-Энн как раз в ту минуту, когда та вернулась из замка.

– Здесь вы ничего не увидите, ее застрелили внизу… – сказала гувернантка.

– Мне нужно осмотреть все, – спокойно ответил бригадир.

В комнате гувернантки царил дух строгости и протестантства. Низкая железная кровать без всяких украшений была придвинута к стене. На белом простеньком столе лежала открытая Библия. Из окна виднелись поля и живописные окрестности Монжуа, но из предосторожности на нем был маленький висячий замок.

– Дайте мне ключ, – попросил бригадир.

Мэри-Энн стояла у дверей и внимательно следила за графом Керу. Услышав требование Бланшона, женщина опустила руку в карман и, вынув из него ключ, передала его представителю власти. Жандарм вставил ключ в замок, но, как ни старался, не мог отомкнуть замок.

– Все заржавело, – недовольно пробурчал он.

– Я отворяю окно очень редко, – сказала Мэри-Энн.

– Во всяком случае сегодня его не открывали, – заключил Бланшон.

Затем все вернулись в комнату Элен, где Губерт все это время оставался один. Когда вошли бригадир и граф Керу, молодой человек, склонившись над ковром, вероятно, искал какие-то следы. Заметив их, Губерт тут же выпрямился. В комнате ничего не изменилось, за исключением того, что одна ножка стоявшего среди комнаты стола, раньше открытая, теперь была закрыта скатертью, спускавшейся до пола. Никто не обратил внимания на такое ничтожное обстоятельство, кроме Мэри-Энн. Она пристально посмотрела на Губерта серыми сталистыми глазами, но тут граф Керу предложил:

– Давайте спустимся вниз.

Бригадир еще раз окинул комнату взглядом и вышел. Все четыре двери на первом этаже были заперты. На полу, сделанном из черного и белого камня и потому напоминавшем шахматную доску, лежал длинный ковер. Он тянулся от окна в конце коридора до входной двери. Лестница начиналась сразу же за коридором. Ковер лежал ровно, никаких следов на нем заметно не было. Только на одной из дверных ручек висел кусочек кружев: вероятно, желая поскорее высвободиться, несчастная жертва зацепилась за нее фатой.

– Видите, граф, – сказал Бланшон, – все указывает на то, что преступление было совершено между дверью на лестницу и выходом. Судя по всему, злодей настиг мадемуазель Элен, когда она покинула свою комнату…

– Да-да, я думаю, это было именно так, – проговорил граф Керу. – Но как он сюда пробрался? И как сбежал отсюда?

– Через это окно, я полагаю, – ответил жандарм и указал на окно в конце коридора.

– Это невозможно, – заметила довольно сухо Мэри-Энн, уже немного успокоившаяся. – Это окно всегда было заколочено. Посмотрите сами, на нем нет ни задвижек, ни петель.

– Действительно, – согласился граф Керу. – Я сам так распорядился. Оно не открывается…

Бланшон, закусив губу, скорчил недовольную гримасу. Оставалось осмотреть столовую, буфет, гостиную и ванную комнату. Это тотчас было исполнено, но нигде не обнаружилось никаких следов преступника. В коридоре ощущался слабый запах пороха – вот и все. Действительно, в павильоне было так чисто и опрятно, что даже самый искусный сыщик не раскопал бы ничего, что могло бы направить его расследование в нужное русло. С каждым шагом дело становилось все более загадочным.

По правде сказать, Бланшон был сбит с толку. Он то поднимал глаза вверх, то опускал их вниз – так бригадир пытался обнаружить какую-нибудь зацепку, которая привела бы его к открытию истины. Однако ничего. Лишь один кусочек кружев свидетельствовал о том, что здесь произошла ужасная драма. В следующую минуту снаружи послышались крики:

– Это он! Убийца!

Граф Керу, схватив за руку Губерта, бросился к двери. Бланшон последовал за ними, а Мэри-Энн осталась в павильоне одна. На улице толпа крестьян окружила какого-то человека, несмотря на то что тот яростно от них отбивался.

– Давид! – воскликнул граф Керу.

– О, не может быть! – прошептал Губерт.

Прежде чем господа успели подойти к молодому человеку, толпа оттеснила несчастного музыканта к стене павильона, и тот упал на ступени лестницы.

– Она умерла! Неужели она умерла? – вскрикнул юноша, увидев графа. – О, скажите мне, что это неправда!

Черты лица Давида исказились, он дрожал, словно в лихорадке.

– Что произошло? – спросил граф.

– Извините меня, господин Керу, – начал выступивший вперед Лантюр. – Но я вам вот что скажу: нечего долго искать убийцу… Это музыкант.

– Я? Убийца Элен?! – воскликнул Давид.

– Граф, говорю вам, это он… Злодей мог пробраться в павильон только сзади, и лучшим доказательством служит то, что мы нашли его в той стороне.

– Да! Да! – галдели крестьяне.

Бланшон, сделав два шага вперед, заявил:

– Моя обязанность – задержать того, на кого указывает большинство.

И его широкая рука опустилась на плечо музыканта, но тот, грубо оттолкнув ее, обратился к господину Керу с такими словами:

– Граф, вы знаете меня не один год… К той, которой вы дали ваше имя, я питал глубочайшее чувство преданности и уважения. Я пожертвовал бы ради нее жизнью… Скажите этим людям, что не я убийца…

– Вот и мэр! Мэр приехал! – закричали в толпе.

Из подкатившей кареты вышел толстый человек маленького роста. Граф Керу, пристально глядя на Давида, тихо прошептал:

– Он любил ее…

– Господин мэр, задержите убийцу! Это он! Музыкант! – послышалось из первых рядов.

Мэр Тирселен, богатый лесопромышленник, поспешил к хозяину замка.

– Граф, – произнес он, – я имел несчастье услышать об ужасной катастрофе, но я рад, что убийца задержан.

К слову сказать, господин Тирселен всегда имел «несчастье услышать», «удовольствие увидеть», «честь узнать» и тому подобное.

– Господин мэр, – делая под козырек, обратился к чиновнику Бланшон, – я должен задержать преступника, не правда ли?

– К сожалению, я вынужден вам это приказать, бригадир, – ответил мэр.