Текст книги "Сто тысяч франков в награду"

XV

Существует ли на свете что-нибудь более печальное, нежели вид больничной палаты ночью, где тишина нарушается только душераздирающими стенаниями несчастных, пригвожденных к кроватям? Давид был помещен в особой палате, дверь которой оставалась полуоткрытой; через нее Сильвен, сидя у изголовья больного, видел длинный, освещенный лампами коридор. Доктор посетил Давида в полночь. Встретившись взглядом с Сильвеном, он лишь покачал головой и заметил, что жар становится сильнее и что он теряет надежду.

С тех пор как ушел граф Керу, Давид не произнес больше ни слова. По-видимому, жизненные силы стремительно покидали его, и только слабое дыхание говорило о том, что конец еще не наступил. Ровно в час в дверях показалась голова фельдшера.

– Ну что? – тихо спросил он Сильвена.

– Ничего нового…

Фельдшер на цыпочках подошел к кровати и стал вглядываться в лицо Давида.

– Что вы на него так смотрите? – спросил Сильвен.

Юный практик ответил не сразу.

– Кризис обычно наступает под утро, – сказал он наконец. – От его силы теперь зависит участь больного. Главное, чтобы он справился. Пока ваш друг дышит, есть надежда. Смотрите, не говорите с ним ни в коем случае. Постарайтесь избавить его от потрясений. Малейшее волнение грозит ему гибелью.

Фельдшер собирался выйти, но вдруг остановился и снова вернулся к Сильвену.

– Я слышал, при каких тяжелых обстоятельствах арестовали этого юношу, – проговорил молодой медик. – Если этой ночью он не будет бредить, то это послужит лучшим доказательством его невиновности.

– Объясните…

– Вы сейчас поймете. Бред есть не что иное, как сильное возбуждение мозговой деятельности. Человек, знающий, что он виновен в преступлении, испытывает в таком состоянии страшный ужас, который ему внушает совесть. Когда Макбет видит тень Банко[12]12
  Герои трагедии У. Шекспира «Макбет».


[Закрыть] и пытается прогнать зловещих призраков, не находится ли он словно в припадке помешательства? Я только хочу сказать, что человек, перенесший такой страшный удар, как ваш друг, уже непременно выдал бы себя, если бы действительно был убийцей.

И, указывая на безмятежное лицо больного, он добавил:

– Это спокойное состояние доказывает его невиновность. Я от всей души желаю, чтобы мои слова подтвердились.

– Дай-то Бог! – проговорил Сильвен, пожимая руку фельдшера.

– Если вам будет нужна моя помощь, пришлите ко мне сестру милосердия, я тотчас прибегу.

В трудные времена неожиданное сочувствие совершенно незнакомого человека – настоящая отрада. Оно возвращает мужество и укрепляет силы. Сильвен посмотрел на Давида с меньшим беспокойством. Каково же было его удивление, когда он увидел, что больной приподнялся, открыл глаза и улыбнулся.

– Давид! – вскрикнул Сильвен, не будучи в состоянии скрыть своей радости.

– Молчи! – проговорил больной. – Я все слышал. Не беспокойся, я не боюсь бреда, моя совесть чиста.

И Давид снова опустился на подушки. Сильвен ожил: в нем зародилась надежда. Немного успокоившись, он сел на стул возле кровати. Но не прошло и нескольких минут, как Давид снова обратился к нему:

– Друг мой, если бы я знал, что граф Керу уверен в моей невиновности, мне стало бы гораздо легче…

– Неужели ты сомневаешься в его собственных словах?

– Как знать… Может быть, он сказал это из чувства сожаления, в минуту слабости, но позже, при других обстоятельствах, в спокойном расположении духа…

– Ты ошибаешься, Давид. Он ушел от тебя с явным намерением исправить зло.

– Но каким же образом?

– Не знаю, но его честность служит тому лучшим подтверждением. Он пойдет на все, лишь бы докопаться до истины.

– Да услышит тебя Господь! Но ты, Сильвен, неужели ты ничего не выяснил? Твои слова в кабинете у следователя внушили мне надежду… «Мужайся», – сказал ты.

– Я и теперь готов повторить то же самое, с еще большей уверенностью. Но я не знаю, должен ли я говорить с тобой теперь, когда малейшее волнение может навредить тебе…

– Ты думаешь, что я начну бредить? – спросил Давид. – Нет, Сильвен, теперь я чувствую себя сильнее и за свой рассудок больше не страшусь.

– Но дело в том, что все это очень странно и может спутать твои мысли. Ну, если ты хочешь, я расскажу.

И он поведал Давиду обо всем, что произошло со времени его ареста. Когда Сильвен сообщил, каким образом Аврилетта попала в руки врагов, Давид вздрогнул.

– Бедная! – прошептал он. – Ее несчастье окончательно довело меня до отчаяния. Сумасшедшая! Бедная девушка!

Вдруг, посмотрев на дверь, Давид пронзительно вскрикнул. Сильвен тут же оглянулся и увидел позади себя Аврилетту. Вся в белом, с распущенными волосами, она бесцельным взглядом блуждала по комнате. Это была Аврилетта, но чем объяснялось ее присутствие в больнице в такой час? Постараемся удовлетворить любопытство читателя.

Больницу, построенную на окраине города, со всех сторон окружала высокая стена, и только со стороны фасада, выходившего на поля, была довольна обширная территория, защищенная лишь изгородью. Ночь была темная, безлунная. Вдруг вдалеке показалась белая фигура, едва касавшаяся ногами земли. Она шла напрямик, не обращая внимания на неровности земли. Крестьянин, увидевший Аврилетту, непременно принял бы ее за призрака. Но как девушке удалось обмануть бдительность людей, которым Сильвен ее поручил? Какое сверхъестественное чувство руководило ею в кромешной темноте ночи и привело ее к больнице, где находился Давид?

Достигнув изгороди, девушка на миг остановилась. Затем, легко подпрыгнув, она очутилась по другую сторону препятствия и с протянутыми вперед руками и открытыми глазами направилась к крайнему крылу здания, в окнах которого увидела свет. Там и находилась комната Давида.

Все было тихо, все спали. Словно во сне, девушка толкнула тяжелую дверь, прошла по коридору и остановилась у нужной двери. В ту самую минуту Давид воскликнул: «Бедная Аврилетта!» – и увидел ее в дверях.

Удивленный не меньше Давида, Сильвен спросил себя, не было ли все это ночным кошмаром. Аврилетта приблизилась, наконец, к постели Давида и, опустившись на колени, коснулась лбом белья, пропитанного кровью. На ее лице отразился ужас.

– Кровь! – воскликнула она. – Кровь! И Давида! Они и его убили, как Сильвена и Аврилетту! Негодяи! Они схватили меня, связали и куда-то потащили… Сильвен, ко мне! Сильвен!

Услышав крик, в комнату вбежала сестра милосердия.

– Это еще что такое? – удивилась она. – Почему эта девушка подняла шум и как она вообще сюда попала?

– Ради бога, не будите ее, сестра. Она спит, – объяснил Сильвен и приложил палец к губам. – Само Провидение послало ее сюда…

Аврилетта вскочила на ноги и испуганным голосом продолжила:

– Сильвен, защити меня! Изверги! Они похоронили его заживо! Я одна, я беззащитна! Они несут меня через лес, как и ту женщину в белой фате. Что они со мной сделают? Я погибла!

С открытым ртом и вытаращенными глазами она, казалось, вновь видела ту страшную сцену.

– Я не знаю этих людей! Что им от меня нужно? – кричала Аврилетта. – Что я сделала? Зачем эта карета? Для того чтобы увезти меня подальше от тех, кто любит меня, от Давида и Сильвена? О, я боюсь! Я очень боюсь!

И девушка замолчала, словно в изнеможении. Сильвен прошептал на ухо сестре милосердия:

– Сестра, потрудитесь сообщить фельдшеру, что нам понадобятся его услуги.

Аврилетта продолжала говорить:

– В галоп! В галоп! Куда мы едем? Эти люди говорят между собой и бросают на меня зловещие взгляды. Карета остановилась, но где мы? Вокруг пустыня! Какая тишина! Только один домик с веткой ели над дверью. Они снова хватают меня… Какие ужасные руки! Как больно! Длинная лестница… Ей нет конца… Второй этаж… Ключом они отпирают замок, и дверь открывается… Какая ужасная комнатка: стол, один стул, деревянная кровать. Я должна здесь жить?

В эту минуту вбежал фельдшер, за которым посылал Сильвен. В нескольких словах сестра милосердия объяснила помощнику доктора, в чем дело. Аврилетта между тем продолжала:

– О! Снимите повязку… Я пытаюсь кричать, но мне зажимают рот и угрожают… Что, если они убьют меня? Для чего эти веревки? Чтобы меня задушить? Пощадите! Пощадите! Я не хочу умирать!..

И, сложив руки на груди, она опустилась на колени. Сильвен бросился ее поднимать.

– Не дотрагивайтесь до нее! – закричал фельдшер. – Если вы хотите, чтобы она говорила, не прикасайтесь к ней!

– Нет, это не смерть, – произнесла Аврилетта, облегченно вздохнув. – Они привязывают меня к кровати. Эти веревки причиняют мне боль! Они ушли!.. Я одна, но где? Какая тишина! Время идет, наступает ночь и темнота! О! Как мне страшно! Сильвен! Давид! Где вы? Голова кружится, я умираю…

Последние слова Аврилетта проговорила совсем тихо. Она едва дышала. Все молчали, ожидая дальнейших открытий. Наконец ее дыхание стало ровнее, и она словно вернулась к жизни.

– Вот и день! Я долго спала… Как я страдаю! Как мне хочется пить! Если бы я могла дотянуться до того стакана воды, что стоит на столе!

Руки Аврилетты судорожно зашевелились.

– Слава богу! Рука освобождена! Я могу дотянуться до воды! Как она свежа, какое счастье! О нет! – вскрикнула она вдруг. – Что я натворила! Она отравлена!

Испустив крик, Аврилетта зашаталась, и Сильвен едва успел подхватить ее на руки.

– Бедное дитя! – сказал он, усаживая ее в кресло. – Дай Бог, чтобы это сильное волнение не ухудшило ее состояние.

– Разве эта девушка потеряла рассудок? – спросил фельдшер.

– Именно. Она не смогла перенести всего того, что выпало на ее долю. Ее сумасшествие лишает нас последней надежды открыть тайну, за которую уже поплатился Давид.

Фельдшер что-то обдумывал.

– Наука – великая вещь, – сказал он наконец. – В Париже есть человек, который творил чудеса…

– Его имя?

– Он был моим наставником и вторым отцом. Никогда он не был глух к чужому горю, и я уверен…

Фельдшер не успел договорить. Чей-то крик прервал его речь. Это Давид боролся с охватившим его горячечным бредом.

– И он тоже? – воскликнул Сильвен, перебегая от кресла, на котором покоилась Аврилетта, к постели Давида. – Неужели они оба умрут?

– Успокойтесь, – сказал фельдшер. – Соберите все свое мужество. Вы займитесь девушкой, а я постараюсь помочь вашему другу.

XVI

Граф Керу бросился к тому месту, где еще минуту назад стоял его верный слуга.

– Лантюр! – крикнул он.

Ответ последовал не сразу:

– Ничего страшного! Черт возьми! Вот провалился-то!

– Что там? – спросил граф.

– Нужно осмотреться. Тут есть лестница. Подождите, сейчас вылезу, – отозвался Лантюр.

Вскоре в отверстии показалось доброе лицо матроса.

– Капитан, прежде чем я выберусь отсюда, осмотрите хорошенько стену. Там должен быть какой-то механизм, который я нечаянно привел в действие.

Граф осветил фонарем то место стены, где уже хорошо поработали ломом. Лантюр оказался прав. В щели, между двумя большими камнями, был железный рычаг, согнутый ударом лома. Матрос, наполовину показавшийся из образовавшейся в полу дыры, с любопытством разглядывал механизм.

– Вот оно что, – сказал он, немного подумав, – три ступеньки лестницы проваливаются вниз. Рычаг для того и сделан. Подождите минутку, граф, дайте мне фонарь, я посмотрю внизу.

Матрос снова исчез. Граф Керу с нетерпением ждал его появления.

– Эй! Поднимай! – прокричал матрос. – Берегитесь, капитан!

И на глазах хозяина замка три деревянные ступени заняли прежнее положение.

– Теперь попробуйте вы, граф! – кричал Лантюр из-под лестницы.

Граф Керу дернул за рычаг, но ничего не произошло. Вероятно, удар ломом сломал или повредил механизм. Капитан был силен и, крепко ухватившись за верхнюю ступень, приказал:

– Тащи, Лантюр!

Вместе им удалось открыть таинственный подземный ход, и они стали внимательно изучать механизм. Устройство было простым: рычаг поднимал и опускал легкие деревянные ступени. Под ними была скрыта каменная лестница, уходившая на неизвестную глубину. Граф и Лантюр переглянулись.

– Ну вот, – произнес матрос. – Дело принимает неожиданный оборот. Я не думал, что такое возможно.

– Насколько глубоко ты провалился под землю? – поинтересовался капитан.

– Ступеней на десять-двенадцать. Значит, метра на три. Впрочем, я думаю, что нам непременно нужно спуститься вниз.

По приказанию графа Лантюр запер на ключ входную дверь павильона, после чего вернулся к лестнице. Первым спустился матрос с фонарем, за ним последовал граф.

– Подождите, капитан! Нельзя допустить, чтобы ход за нами закрылся. Будет невесело, если мы похороним себя заживо, как Сильвен.

Лантюр закрепил лом между ступеней, чтобы лестница оставалась неподвижна. Спускаясь вниз, граф и его верный слуга внимательно осматривали вновь обнаруженное помещение. Оно напоминало колодец, верхняя часть которого была отстроена совсем недавно. Каменные стены, уходившие вглубь, казались совсем черными. Они были выстроены иначе. Лантюр и господин Керу пришли к выводу, что они обнаружили древнее подземелье, в прошлом соединявшее крепости и замки.

Внизу было мрачно, холодно и сыро из-за недостатка солнечного света. Прежде чем войти в длинный и темный коридор, который открылся перед глазами графа и его преданного слуги, они оглядели пещеру.

– Смотри, – обратился граф к Лантюру, – сколько здесь следов!

Действительно, следы ног уходили во все стороны, и некоторые из них были очень глубокими.

– Право, можно подумать, что люди, оставившие эти следы, несли что-то очень тяжелое, – снова высказался граф.

– Возможно, – произнес Лантюр. – Однако не все следы одинаковы. Смотрите, вот эти едва заметны.

Граф Керу тщетно старался припомнить все подробности рассказа Сильвена. Не те ли таинственные личности, что несли женщину в белом одеянии по лесу, оставили следы в подземелье? Что общего то происшествие могло иметь с преступлением, жертва которого покоилась теперь под плитами часовни?

– Надо посмотреть, куда ведут следы, – предложил Лантюр. – Так мы скорее разгадаем эту тайну.

Действительно, ничего другого не оставалось, и они двинулись дальше. Разветвлений в коридоре не было, так что никуда сворачивать не пришлось. Они дошли до крутого поворота, который делала галерея, после чего под ногами стал ощущаться сильный уклон. Это подземелье было устроено очень хитроумно. Сколько веков простояло оно под тяжестью громадных сводов!

– Постойте, капитан! – вскрикнул Лантюр и указал на землю.

В том месте следы путались в страшном хаосе, и около стены был ясно виден отпечаток женской ноги.

– Странно, – проговорил граф Керу, от внимания которого ничего не ускользало.

– Посмотрите на стену! – воскликнул Лантюр. – Видите эту царапину? Ее будто ногтем прочертили.

Замечание было совершенно справедливо. Царапина слишком выделялась на стене, и ее происхождение вопросов не вызывало. Граф поразился чутью Лантюра.

– Как ты можешь все это объяснить? – спросил он у матроса.

– Я точно не знаю, но то, что несли эти бандиты, этот след маленькой ножки, который мы только что видели, доказывает, что здесь была женщина; она боролась с ними и хотела спастись бегством. Вот здесь, на этом месте, она сопротивлялась особенно сильно. Об этом свидетельствует ее след и царапина на стене. Борьба, однако, длилась недолго, потому что дальше мы видим четкие следы мужчин.

Граф Керу кивнул, согласившись с мнением старого слуги. Углубившись в размышления, капитан следовал за Лантюром, как вдруг они оба вскрикнули от удивления. Дальше идти не представлялось возможным: стены и потолок обвалились, и руины перегородили путь. Стены коридора суживались кверху, и пространство между ними было засыпано каменными глыбами. При виде этого препятствия граф решил отступить.

– Который час? – спросил он у Лантюра.

Тот вытащил огромные часы из кармана и, посмотрев на них, ответил с удивлением в голосе:

– Половина седьмого утра!

– Уже? – воскликнул Керу.

Действительно, занятые делом, они позабыли о времени. Вдруг граф, ударив себя рукой по лбу, воскликнул:

– Я совсем забыл! Лантюр, скорее, возвращаемся назад! Как только мы будем дома, оседлай лошадь и живо скачи в Рамбуйе. Речь идет о жизни человека… Давид при смерти, но добрые вести могут его спасти. Ты скажешь Сильвену, не объясняя ему ничего, что я верю в невиновность его друга и надеюсь вскоре получить тому доказательства. Боже мой! Лишь бы не опоздать!

Быстрым шагом они вернулись к выходу и увидели свет. Яркие солнечные лучи врывались в окна павильона. Через пять минут Лантюр, пустив лошадь галопом, мчался в Рамбуйе. Граф, стоя на дороге, провожал его взглядом, как вдруг из-за поворота показалась странная фигура. Человек в длинной черной одежде, полы которой волочились по земле, чрезвычайно высокий и худощавый, уверенным шагом направлялся к замку. Приблизившись к господину Керу, незнакомец с достоинством снял шляпу и спросил:

– Полагаю, я имею честь говорить с графом Керу?

XVII

Нежданный гость был очень высок и чрезвычайно смешон в своем длиннополом сюртуке, но величествен и важен. Итак, он согнулся, образовав угол в сорок градусов, демонстрируя тем самым, какое глубокое уважение ему внушал граф Керу. Последний тоже вежливо поклонился.

– Господин граф не уделит мне несколько минут? – спросил Паласье. – Я бы хотел объясниться.

– Охотно, – ответил граф. – Хотите объясниться здесь или пройдем в замок?

Паласье, видимо, оскорбился. Разве такой человек, как он, может говорить о серьезных вещах на улице? Жестом гость указал на ограду, окружавшую замок.

– Что ж, пойдемте, – пригласил граф.

Этот незнакомец произвел на графа странное впечатление, объяснить которое он не мог, – не то недоверие, не то предчувствие какой-то беды. Господин Керу без всякого удовольствия принял гостя и провел его в комнату первого этажа, которая была его рабочим кабинетом. Взяв себе стул, граф указал рукой на другой, но Паласье отрицательно покачал головой. На этот раз он предпочитал стоять. Почему? Пускай на этот вопрос ответит тот, кто лучше меня знает человеческое сердце.

– Я слушаю вас, – проговорил граф.

Паласье уже раскрыл рот, но вдруг замер и стал осматриваться.

– Я жду, – снова сказал граф.

Снова молчание. Паласье продолжал глядеть по сторонам и наконец произнес:

– Господин Губерт де Ружетер – ваш племянник?

Этот вопрос, заданный так резко, не прибавил благосклонности хозяину замка.

– Если и так, то что? – сухо ответил граф Керу.

– Да или нет? – снова спросил Паласье, выпрямившись. – Господин Губерт де Ружетер – племянник вам или нет?

Граф негодовал. Мириться с повелительным тоном в своем собственном доме?

– Не думаете ли вы устроить мне допрос? – воскликнул он, вставая.

– Боже сохрани! – ответил Паласье так, словно чувствовал себя нотариусом, обсуждающим обычный контракт. – Я просто считаю, что лучший способ получить какие-нибудь сведения – это спросить. Я не хочу докучать вам, поэтому и задаю вопрос предельно коротко, чтобы не задерживать вас.

Несмотря на плохое расположение духа, граф Керу не мог не улыбнуться. «В нем есть что-то забавное», – подумал он. Итак, граф смирился с необходимостью побеседовать с посетителем.

– Да, господин Губерт де Ружетер – мой племянник. А вы кто такой?

Паласье вытащил из кармана карточку, и господин Керу прочел: «Жан Ипполит Кастор Паласье, поверенный по делам».

– Очень хорошо, – сказал граф. – Чем я могу помочь вам, господин Паласье?

– Господин Губерт де Ружетер находится здесь?

– Нет.

– А где он?

– Как это касается вас?

– Я сейчас вам все объясню.

Послышался хруст: господин Паласье соблаговолил присесть.

– Двадцать лет тому назад я имел счастье подвести к алтарю Сатюрнин Виталье, вскоре после этого ставшую госпожой Паласье, – начал он.

Недоумение графа Керу сменилось удивлением. Этот человек был шутником или сумасшедшим? Паласье между тем невозмутимо продолжал:

– Бог благословил наш союз, и через четыре года священник совершал таинство крещения над Розалиндой – дочерью своей матери Сатюрнин Виталье и счастливого отца, который стоит теперь перед вами…

«В самом деле сумасшедший!» – подумал господин Керу.

– Сколько жертв, хлопот, беспокойства! Короче говоря, это длилось шестнадцать лет, пока Сатюрнин не отдала Богу душу. И тогда мне, скромному человеку, пришлось развивать умственные способности Розалинды… Простите, рыдания стесняют мне грудь.

Из груди Паласье действительно вырывались похожие на икоту звуки, видимо, навеянные воспоминанием о какой-нибудь драме Бомарше. Однако граф, еще не переживший собственное горе, легко поверил Паласье.

– Продолжайте, – попросил господин Керу.

– Но дьявол подстерегал свою жертву… В один злосчастный день Розалинда бежала из отцовского дома.

– Ваша дочь сбежала? – переспросил граф, приписавший этому несчастью расстройство ума своего гостя.

– Увы, она сбежала, моя Розалинда! Не могу с этим смириться! Я тешу себя надеждой, что она сдалась только после настойчивого сопротивления. А вы, граф, наверно, не хуже меня знаете, как ловки эти донжуаны, совращающие девушек с честного пути…

– Хорошо, но для чего вы, собственно, мне все это рассказываете? – полюбопытствовал хозяин замка.

Паласье, вдруг вскочив со стула, выкрикнул:

– Для чего? Где господин Ружетер?

– Мой племянник?

– Да, ваш племянник, негодяй, совративший мою дочь!

– Он?

– Да, он похитил мою Розалинду, мою единственную надежду в старости, отраду души моей. Отвечайте! Еще раз спрашиваю вас, где Губерт де Ружетер?

Граф Керу был поражен. Сначала он хотел отвергнуть возводимое на племянника обвинение, но одной минуты ему хватило, чтобы отказаться от этой мысли. Уже не раз ему доводилось слышать о похождениях своего племянника, выходивших за рамки дозволенного. Граф вспомнил о том, что Губерт был молод и легкомыслен.

Добродетельный и честный бретонец, считавший священными честь и мир в семействе, был задет за живое тем, что обвиняли человека, столь близкого для него, и почти оскорбился, будто обида была нанесена ему самому. Все смешное в незнакомце вмиг исчезло, и граф Керу теперь видел перед собой отца, требующего сатисфакции за оскорбление дочери и ее обесчещенное имя. Повисло тягостное молчание. Паласье ждал ответа графа.

– Видите ли, это обвинение настолько серьезно, что… – наконец проговорил господин Керу. – Вы, разумеется, располагаете какими-то доказательствами?

– Конечно, граф, – ответил Паласье. – Я ожидал подобного вопроса.

С этими словами Паласье опустил руку в боковой карман сюртука, наполненный всевозможными бумагами, и вытащил оттуда письмо. Вздохнув, он развернул его и, подавая графу, трагически произнес:

– Прочтите!

Граф Керу пробежал глазами письмо, состоявшее всего из нескольких строк, но не оставлявшее никаких сомнений. Розалинда объявляла своему «дорогому отцу», что, не смея признаться в своей слабости, она отдалась охватившей ее страстной любви. Послание заканчивалось так: «Не бойтесь за меня, отец! Он поклялся, что даст мне свое имя, благородное имя! Любовь его служит залогом того, что он сдержит слово, и тогда, мой дорогой отец, Розалинда бросится к вашим ногам, чтобы просить прощения…» Но, так как имя Губерта нигде не упоминалось, граф Керу собрался уже усомниться в подлинности письма. Однако все просчитавший Паласье с грустной улыбкой подал ему фотографическую карточку.

– Да, это он! Несчастный! – воскликнул граф.

– Посмотрите, кое-что есть и с другой стороны, – сказал Паласье.

На обратной стороне карточки было написано: «Тебе!» и подпись: «Г. Р.».

– Где вы нашли эту карточку?

– В комнате дочери. Вы понимаете, граф, что такое поспешное бегство? В спешке она забыла карточку, которая случайно открыла мне имя похитителя.

Граф Керу задумался, а затем сказал:

– Я понимаю, как тяжело вам было обращаться ко мне. Поведение господина Ружетера в этом случае не может считаться безупречным. Мне остается только узнать, каковы ваши намерения и с какой целью вы желаете установить местопребывание господина Губерта де Ружетера.

– Но как же, граф! Прежде всего для того, чтобы вырвать из его объятий свою дочь!

– Будьте осторожны, ведь применять силу нельзя.

– Силу? – переспросил Паласье очень тихо. – Кто же вам говорит про это? Если я найду Розалинду, то распахну для нее свои объятия…

– Но как же быть с похитителем? – спросил граф, удивленный такими речами.

Паласье скромно опустил глаза:

– Я обращусь к его совести, и, я полагаю, она не останется глуха к моим законным и справедливым…

Казалось, он искал подходящее слово, но потом все же решил перестроить фразу так:

– Статья тысяча триста восемьдесят вторая закона гласит, что виновный должен заплатить…

Граф Керу сделал мину: итак, все эти увещевания и слезы были нужны для того, чтобы взыскать деньги!

– Не беспокойтесь, – сказал он, – вам заплатят.

Паласье улыбнулся:

– Господин граф теперь видит, что он смело может мне сообщить, где я могу найти господина Губерта де Ружетера. – И театральным тоном он прибавил: – И напомнить о долге той, которая его забыла.

«Действительно, – подумал граф Керу, – какой смысл молчать? По крайней мере вмешательство отца положит конец этой связи», – и он открыл один из ящиков стола.

– Судя по последнему письму племянника, – проговорил вслух граф, – он теперь в Анвере, откуда вскоре отправится в Англию. Он просит писать ему в Лондон до востребования на почту. Этих сведений, наверно, будет мало, но…

– Вполне достаточно… – ответил Паласье.

И, опасаясь того, как бы этот ответ не вызвал подозрений, он поспешил прибавить:

– Мое отцовское сердце будет лучшим помощником.

На лице графа отразилось презрение: алчность и лицемерие в людях отталкивали его. Он поднялся со стула, тем самым напоминая посетителю, что ему пора удалиться, но Паласье опередил его.

– Господин граф, – сказал он, раскланиваясь, – не позволите ли вы мне обратиться к вам с еще одной просьбой?

– Говорите…

– Не предупреждайте господина Ружетера о моем посещении.

– Хорошо, я вам это обещаю.

– В таком случае мне остается только поблагодарить вас и заверить в том, что я никогда не забуду вашей доброты.

Граф Керу ничего не ответил и поспешил проводить посетителя до ворот. Но в ту минуту, когда Паласье в очередной раз снимал шляпу и раскланивался, граф вдруг задумался, а затем проговорил:

– Еще одно слово.

– Я к вашим услугам, ваше сиятельство.

– В какой день похитили вашу дочь?

Читатель, конечно, помнит, что почтенный господин Паласье явился к господину Вильбруа, прочитав объявление о ста тысячах франков награды тому, кто найдет или укажет местонахождение женщины, пропавшей двадцать второго апреля.

– Двадцать второго апреля, – быстро нашелся Паласье.

– Не может быть! – воскликнул граф Керу.

Паласье оскорбился:

– Не думает ли граф, что я все это сочинил?

– Вовсе нет, – ответил господин Керу, – но полагаю, что память вам изменила.

– В свою очередь, – сказал Паласье рассерженно, – хочу заметить вашему сиятельству, что ошибка с вашей стороны.

– Вам придется согласиться со мной, – с горечью возразил граф, – ведь двадцать третьего апреля мой племянник Губерт был здесь, в замке Трамбле.

Тут пришла очередь Паласье удивляться:

– Двадцать третьего? То есть на следующий день после похищения?

– Увы! И, к несчастью, я не могу ошибаться…

– Почему же?

– Потому что двадцать третьего апреля здесь было совершено преступление…

Услышав слово «преступление», Паласье, словно полковая лошадь при звуках музыки, затрясся на своих худощавых ногах.

– Преступление! Как? Здесь, в этом замке?

– Да, страшное преступление!

– Ради бога, расскажите мне об этом! Разумеется, мне очень неприятно затрагивать этот вопрос, но как знать! Это может заинтересовать вас гораздо больше, нежели вы полагаете…

– Что может быть общего между убийством моей жены Элен Керу и похищением мадемуазель Паласье?

Поверенный по делам сделался бледным как смерть, однако, не теряя самообладания, спокойно спросил:

– Извините меня, но не сказали ли вы только что, что господин Губерт де Ружетер был здесь двадцать третьего апреля?

– Это верно и ясно доказывает, что он не мог похитить вашу дочь двадцать второго.

Паласье с минуту подумал.

– Итак, здесь произошло убийство? – спросил он наконец.

– Да.

– А убийца?..

– Правосудие полагает, что преступник в их руках, но…

Паласье, забыв о собственном горе, заинтересовался чужим:

– Он не сознается?

– Он протестует против предъявленных ему обвинений.

– Расскажите мне об этом, – фамильярно попросил Паласье, усаживаясь на тумбу у ворот.

– Почему вас это интересует? – сухо заметил граф.

– Я отец, и мое сердце разбито – это правда. Но в то же время я человек и не могу оставаться безучастным к тому, что интересует все человечество. Не знаю, стоит ли вам об этом говорить, но совпадение чисел вызывает у меня некоторые подозрения. Что-то подсказывает мне, что вы не раскаетесь, если обо всем мне сообщите.

Подчиняясь просьбе Паласье, потому что его последние слова дарили надежду что-то прояснить, граф, не вдаваясь в детали, поведал о трагедии, случившейся двадцать третьего апреля. Когда господин Керу начал говорить, лицо Паласье приняло свое нормальное выражение. Не успел граф закончить печальное повествование, как Паласье, вскочив с тумбы, вскрикнул:

– Довольно, довольно! Мне не нужно больше ничего слышать. Ваш покорный слуга!

И без всяких церемоний Паласье развернулся и ушел. Он шагал так быстро, как будто за ним гнались жандармы. Граф Керу видел, как он исчез за опушкой леса.

– Однако он действительно сумасшедший. Пожалуй, я зря поверил всем его бредням.

Что бы сказал граф, если бы услышал то, что говорил удиравший Паласье!

Добежав до леса, он остановился, снял шляпу и положил ее возле дерева. Расстегнув галстук и запустив одну руку в волосы, сыщик воскликнул:

– Да, Паласье! Ты велик! Ты великолепен! Паласье все взвесит, обдумает и отыщет! Будущее поколение воздаст тебе по заслугам!

Утешив таким образом свое самолюбие, Паласье успокоился, поднял шляпу, надел ее, перевязал галстук и гордо приосанился.

– Вот как! – усмехнулся он. – Значит, господин Губерт де Ружетер… Если так… Почему нет?.. Как говорил господин Талейран-Перигор[13]13
  Шарль Морис де Талейран-Перигор (1754–1838) – французский политик и дипломат, занимавший пост министра иностранных дел при трех режимах, начиная с Директории и заканчивая правительством Луи-Филиппа; известный мастер политической интриги.


[Закрыть], все может быть.

Наши проницательные читатели, вероятно, не поверили этой истории о пропавшей дочери, выдуманной господином Паласье, но им наверняка было бы интересно узнать:

1. Каким образом Паласье очутился в замке Трамбле?

2. Зачем ему понадобился адрес Губерта де Ружетера?

3. Для чего нужна была эта выдумка о Розалинде Паласье?

4. По каким причинам Паласье, которому было поручено отыскать Нану Солейль, интересовался смертью Элен Керу?

Паласье принадлежал к числу людей, не имеющих постоянных занятий. Он перепробовал всего понемногу, но нигде не встретил удачи. Тогда в одно прекрасное утро он сказал себе: «Меня уже столько раз провели, что теперь я достаточно хитер, чтобы провести всех на свете. Меня надували, и отныне я буду делать то же самое».