Текст книги "Москау. Сказочник (сборник)"

(Дом Страданий на «Выборгской», дневное время)

…Естественно, Илья сразу что-то заподозрил. У детей столь развито чутьё и инстинкты… Удивительно, почему младенцами не комплектуют спецотделы ЦРУ и ФСБ. Стивен Кинг не перебрал с ужасами, написав антиутопию «Дети кукурузы». А если приплюсовать кровавые зверства детишек-боевиков в Сьерра-Леоне[88]88
  В 1992–1997 гг. повстанцы Объединённого революционного фронта Сьерра-Леоне мобилизовали в свои отряды десять тысяч детей от 8 до 14 лет. Детские боевые группы под кличкой «вестсайдские мальчики» прославились жестокостью в отношении мирных жителей и пленных: чаще всего они отрубали жертвам руки.


[Закрыть] (опять Африка!), так остаётся радоваться, что взрослое человечество откупается от этих монстров конфетами, иначе власть на Земле давно принадлежала бы ребятне. Установив диктатуру коротких штанишек и бантиков, они покажут родителям, где раки зимуют. Отомстят за попытки уложить спать, не дав досмотреть мультик, и запрет на сладкое за мелкие провинности.

Нет сомнений, планета содрогнётся.

– Почему ты пришёл днём?

– Опять душу соседнюю принимал, дай, думаю, загляну. В чём проблема? Сейчас как раз время посетителей, а я в обличье школьника. Никто не заподозрит, подумают – одноклассник. Прости, с пустыми руками… Надеюсь, ты сможешь это пережить.

– Не смогу, – капризно говорит Илья. – Да будет тебе известно, – вздох, – я умираю.

О, заезженная пластинка. Мне, к его сведению, лучше остальных это известно. Однако у меня для Ильи сюрприз… и… Короче, я в полном восторге. Особенно после ночных фарфоровых приключений. Честно, с моим пофигизмом я удивлён, что могу ТАК радоваться.

– Мне жаль тебя разочаровывать, – произношу я с напускным безразличием. – Но я только что случайно подслушал разговор твоих врачей. Это началось не вчера, и можно считать чудом, но… с каждым днём у тебя в крови всё меньше раковых клеток. Доктора испытывают «осторожный оптимизм». Они считают, что наступила ремиссия.

Он смотрит в потолок. Сперва я думаю, Илье не знакомо слово «ремиссия», но тут…

– Это значит – я НЕ умру?

Фраза произносится с такой грустью и разочарованием, что мне смешно. Отняли у ребёнка любимую игрушку. Хотя, с другой стороны, я его понимаю. Он уже свыкся с мыслью о призрачном мире, а теперь – что ждёт мальчика? Детский дом либо приёмная семья. Так и хочется сказать Илье: «Не отчаивайся, вдруг получится!» Но нет, не буду.

– Да, именно так, – губы сами собой расползаются в улыбке. – Ты не умрёшь.

Он тяжело вздыхает – словно узнал новость о полном запрете шоколада.

– Знаешь, это может означать одно. Ты больше НИКОГДА не придёшь.

Признаться, я даже растерялся. Он считывает мысли, как сканер.

– Как ты мог такое подумать? – трепещу я, оправдываясь. – Я же прихожу каждый вечер!

– Да, но тебе незачем станет у меня гостить, – мрачно говорит Илья. – Я думал, когда умру, попаду в призрачный мир и стану работать косарём, собирать души. Я даже форму себе придумал, в стиле Гарри Поттера. А теперь, получается, мне там не бывать?

Подумайте только, он ещё и недоволен! Конечно, для детей смерть – это игра. И если существование продолжается, значит, ты вовсе не умер. Могу с вами поспорить, Илья наверняка словил бы кайф от гуляний по Питеру в образе привидения.

– Тебе там не понравится, – спешно объясняю я, созерцая его недовольное личико. – Знай правду: никаких чипсов. Отсутствуют гамбургеры. И самое страшное – пепси тоже нет. В наличии только перец. Ты хочешь сказать, что готов к таким адовым мукам?

Илья приподнимается на локте. В это мгновение он сильно похож на святого страстотерпца (а я, поверьте, навидался их выше крыши – и в Египте, и в Палестине, и в Риме, – кстати, римляне особенно высокомерны в период мученичества). Покрасневшие глаза, тёмные круги, обтянутый кожей череп, впавшие щёки… Истерзанная болезнью куколка. Нет, я всё же страшно рад: скоро он будет выглядеть по-другому. Я помог ему победить болезнь. В груди разливается странное тепло. Вот как оно бывает.

Вот что такое – счастье.

– Я согласен на перец, – заявляет Илья, подавляя своей твёрдостью жертв римских арен. – Лишь бы стать реальным косарём. У тебя же на службе есть другие дети?

– Нет. – Это честное признание. – И не потому, что ООН запрещает детский труд. Просто – незачем. Ребёнок-косарь скорее испугает новоприбывшую тень, чем обрадует. Да, бывали случаи, когда я позволял детям из Освенцима встречать души убитых эсэсовцев, те едва не сходили с ума. Маленькое эстетическое удовольствие, не более того. В целом я не желаю пускать детей в призрачный мир. Это место не для вас.

Илья скуксился. Древние инстинкты говорят мне – слёзы уже на подходе.

– Ну, подожди-подожди-подожди, – тараторю я, стараясь изменить его настроение. – Жизнь – это же так отлично! Зачем ты хочешь умереть? Может, ты проживёшь сто лет. Поедешь в «Диснейленд». Назначишь свидание девушке. Сядешь за руль машины. Разве это не стоит жизни? Лучше быть бесчувственной тенью в призрачном мире? Да не смеши.

Илья упрямо мотает головой слева направо.

– Нет! Нет! Нет! Я хочу стать косарём! Хочу! Хочу! Хочу!

И вот что с ними делать? С любым взрослым можно договориться, купить или запугать. Попробуйте сотворить это с ребёнком, коему вожжа попала под хвост. Он назло будет стоять на своём и повторять одно и то же. Особенно зная, какое влияние имеет на вас. Но тут я ему не уступлю. В конце концов, я сам довольно-таки… э-ээ… крутой. Я забирал души Карла Великого, Гелиогабала и Капицы. Я так пугаю людей, что при упоминании моего имени крестятся. Я ужас, летящий на крыльях ночи. И вот поэтому я ни хрена не поддамся этим сопливым сиюминутным капризам!!!

– Перехочешь, – произношу я волшебное слово, коим миллиарды отцов и матерей заколдовали своих детей. – Не вздумай себе навредить: никакого прекращения приёма лекарств, и всего такого прочего. Умрёшь – в призрачный мир не являйся, я до тебя вообще не снизойду. И нудный косарь из бывших воспитателей потащит твою душу в Бездну. Ясно?

– Я тебя ненавижу, – сквозь зубы бросает Илья и зарывается лицом в подушку.

О, как приятно. Вагоны пепси и чупа-чупсов забываются в секунду, если не потрафил маленькому чудовищу. Он не ведает, что прошлой ночью я спас ему жизнь, но если бы и знал, думаете, это изменило бы ситуацию? Дети воспринимают хорошие поступки взрослых как должное, но вздумай ты им хоть в чём-то перечить, мгновенно почувствуешь себя подсудимым Нюрнбергского трибунала. Ну что ж, мы заключим перемирие после наступления темноты, ближе к полуночи. Я приду с очередным набором вреднейших вкусностей, а он не устоит перед соблазном.

– Приятного тебе дня, – желаю с напускной флегматичностью. – Я, с твоего позволения, поеду. Позже мы возобновим обсуждение земных радостей жизни. И я принесу несколько вещичек, вкус которых изрядно добавит тебе оптимизма.

Илья оставляет мой спич без ответа: вжился в роль обиженного страдальца. Он типа меня не замечает, а я должен разорваться пополам от мысли, какого замечательного ребёнка вверг в депрессию. Небось и подсматривает краем глаза.

Да-да, так оно и есть.

Что ж, и я люблю поиграть в театр. Хлопнув дверью, покидаю палату. Захожу в туалет, запираюсь в кабинке и принимаю облик полицейского: по крайней мере, никто не будет цепляться с вопросами: «Мальчик, а что ты здесь делаешь?». Типичный мент-клише: килограммов на сто, стрижка «бобриком», ну прямо из сериала. Шагаю по коридору, оглядываюсь: косари принимают душу скандальной старушки, чьё привидение орёт на них благим матом, мол, ей надо забрать с собой «судочек с салатиком». Этажом выше призрак прямо у операционного стола наводит порядок: «Это ошибка, подождите, меня сейчас откачают!» А ни фига не ошибка – я и отсюда чувствую, смерть-то не клиническая. Я в отличном настроении. Хрен с ним, с Мастером. Илья начал выздоравливать, ремиссия – это шанс. Чудеса всё же случаются, особенно в те дни, когда их совсем не ждёшь. Хм, а местные фильмы ведь правы, под Новый год всегда происходит нечто волшебное. Надо выпить шампанского с чили.

Раскланявшись с косарями у реанимации, выхожу на улицу. Подчинённые странно смотрели на меня. Само собой, с появлением Мастера все встревожены, – и я могу их понять.

Автомобиль. Где же «мустанг»?

Смотрю направо. Налево. Никого. Элвис что, отошёл в ближайший караоке-бар вспомнить лучшие годы жизни? Лезу в карман за пультом… Сейчас Пресли достанется.

Пространство бьёт меня в лицо вогнутым зеркалом.

Воздух, сгущаясь, обволакивает моё тело, как маньяк-убийца полиэтиленовой плёнкой: чтобы избежать крови жертвы на полу. Я пытаюсь вырваться – тщетно. Быстро меняю телесную оболочку на призрачное состояние… Увы, с тем же успехом. Меня тащит вверх, словно вихрем, я чувствую страшный холод. Минус шестьдесят по Цельсию, как минимум. Мать вашу, ДА ЧТО ПРОИСХОДИТ? Я пытаюсь «включить» эмоции, но и это не получается: гнев не прорывается, испытываю скорее недоумение и любопытство. Я на высоте реактивного самолёта – и поток воздуха, как смерч, влечёт меня с собой. Я заключён в прозрачный куб, скован по рукам и ногам.

Всё заканчивается почти моментально.

Смерч вдруг исчезает, я камнем валюсь вниз. Бездна. Мрачные воды, окружённые чёрными, словно обугленными деревьями. Свинцовое небо. И беспрестанный вой ветра. Я поднимаюсь на ноги. Определённо, хорошо быть привидением, – грохнулся с приличной высоты, не получив ни единой царапины. Итак, меня проволокли от больницы на «Выборгской» к Бездне. Я чувствую гнетущее, непреодолимое желание обернуться.

Трон.

Прямо из вод Бездны на холм поднимаются мраморные ступени. Безотчётно повинуясь внутреннему зову, я иду по ним. Перила лестницы украшены скульптурами зверей – мне запомнились тигр и аист. Чем выше я поднимаюсь, тем сильнее солнечный свет. Был бы я человеком, он сжёг бы мои глаза. На вершине холма – трон из пористого синего камня, сделан в виде распустившего хвост павлина. Положив руки на подлокотники, на троне восседает фигура в грубом монашеском балахоне. Почти как я в образе, разве что без косы. Я не вижу лица в тени капюшона – только два светящихся, как у кошки, глаза. Меня тянет к нему магнитом… с огромной силой.

Достигнув подножия трона, я опускаюсь на колени. Автоматически.

Передо мной Мастер. Демиург. Создатель Вселенной – тот, кому я обязан своей работой. Смотри-ка, он решил снять шутовскую маску. Но… каков тогда его истинный облик?

– Я ждал тебя, – спокойно говорит Мастер. – А ты не спешил… Вот я и задействовал одну из своих самых мелких возможностей. Этот поступок избавит меня от доказательств своей сущности и заодно объяснит, с кем ты имеешь дело, Танатос.

– Почему ты не приходил раньше? – шепчу я, слыша звон в голове.

– Раньше ты хорошо работал, – плывёт вокруг меня голос Мастера. – А теперь я должен вмешаться. Но я вызвал тебя не для того, чтобы делать выговор или лишать премии. Перед тем как мы познакомимся поближе, я хочу рассказать тебе сказку…

Сказка пятая

Личный Апокалипсис

«… Долго ли, коротко ли – в старые, стародавние, а вернее сказать, доисторические времена появилась на белом свете Смерть. Не успела она даже присесть и осмотреться как следует, пришлось ей приниматься за работу. Какую? Хлопотную и однообразную. Едва вступив в свою должность, Смерть инстинктивно начала презирать людей. Они казались ей (и не зря) тупыми существами в шкурах, озабоченными лишь поисками пищи, – да собственно, на заре человечества так оно и было. На их фоне Смерть чувствовала себя куда более интеллектуальной: ведь ей еда не требовалась. И бедной Смерти было УЖАСНО скучно. Я её понимаю, как никто, – провести пятьсот тысяч лет среди грязных существ с безумными глазами, жующих полусырые туши мамонтов, то ещё удовольствие. Зачастую Смерть посещали упадочные мысли, что она обречена: как у уборщика в зоопарке, годами чистящего вольер с сотней индийских слонов. И тут, к её удивлению, в сказочном мире охотников за мамонтами случилась удивительная штука: эти примитивные существа вдруг стали развиваться. Поначалу подобные предположения казались Смерти нереальными. Ну какую цивилизацию смогут построить игуаны или аквариумные рыбки? Но затем появились Родосский колосс, висячие сады Семирамиды, изящные зиккураты[89]89
  Вавилонская башня: многоступенчатое сооружение из усечённых пирамид.


[Закрыть] и пирамида Хеопса. А благо Смерть вечна, её обуяло ощущение, что она видит бесконечный и при этом весьма захватывающий сериал с постоянной сменой актёров и декораций. Она и пикнуть не успела, как «подсела» на регулярный просмотр. Вот только что здесь была Греция, потом на её месте Рим, потом Византия, потом Турция, потом опять Греция. Смерть наблюдает шоу. Нет, её, будем уж откровенны, раздражали и цивилизованные люди: хотя бы вечной жаждой денег, агрессией и злобой. Но выбора нет – обратно, в период мамонтов и охотников с коэффициентом интеллекта как у мочалки, Смерти совсем не хочется. Желает она или нет, но начинает привыкать к людям. Более того, сливается с ними. Перевоплощается в них, носит модную одежду, согласно развитию технологий меняет коня на автомобиль, а теневой мир превращает в копию земного, заимствуя лучшие вещи. Пусть Смерть считает себя выше людей, ведь ей как никому знакомы худшие пороки человечества, – она не замечает, как сама… становится ЧЕЛОВЕКОМ. Да-да. Это синдром Маугли – тебя воспитала стая волков, ты человек по облику и поведению, но если вдруг учуешь запах крови, увидев на небе полную Луну, то… Ты видел евреев в Китае? Они живут в городе Кайфэн. Не говорят на иврите, носят шёлковые шапочки и халаты, имеют узкие глаза и косички… Даже синагога у них – пагода с загнутыми уголками крыш, чтобы селились ласточки. Тысячу лет назад они перебрались в Поднебесную из Персии и Йемена, а сейчас утратили не только язык, но и родовую внешность. Вирус слияния поразил и Смерть. Она была сверхсуществом, однако стала частью мира людей – и наверное, не жалела об этом. Шли годы, века, тысячелетия. Смерть примерно выполняла свою работу. И вот однажды, совершенно случайно, Смерть увидела в госпитале у «Выборгской» (в чей морг она зашла за душой одного бизнесмена, подстреленного киллером из снайперской винтовки) супругов, навещающих больного раком ребёнка. Учёные-биологи, работающие в секретной лаборатории: там же познакомившиеся и поженившиеся, чудесная пара… Их брак омрачает только одно – страдающий лейкемией сын. Смерти интересно. Ей даже любопытно. Она любит отслеживать судьбы отдельных персонажей, это тоже сериалы – комедии и ужасы утомляют, иногда хочется глянуть драму со счастливым концом. Ведь других развлечений у неё нет. Она следует за учёными в лабораторию и видит: они не спят ночами, делают массу опытов, стараясь изобрести вакцину, размножить особые бактерии, способные спасти жизнь мальчику. Забавно. Смерть пытается заглянуть в их будущее и неожиданно понимает: ЧЕРЕЗ ДВА МЕСЯЦА они погибнут: бактерия, которую выведут как «пожирателя» раковых клеток, мутирует и разрушит весь организм. Смерть выходит на улицу и… выясняет, что вон тот прохожий тоже умрёт от вируса. И тот. И вот этот. ВСЕ УМРУТ. Обезумевшие от горя учёные сотворят вирус Апокалипсиса, и Земля обезлюдеет – противоядие изобрести не успеют. Смерть в шоке.

За считаные секунды шок сменяется паникой.

Смерть не ведает, что это такое. Она знакома с усталостью, раздражением, апатией, перегрузкой. Но не с паникой. Значит, через шестьдесят дней у неё на руках будет СЕМЬ МИЛЛИАРДОВ ДУШ? Первая и Вторая мировые войны, эпидемия чумы в Средние века, землетрясение в Китае – детские игрушки по сравнению с тем, что придётся испытать. Это сумасшествие… Все до единого вокруг мертвы. Миллиарды призраков осаждают офисы обезумевших косарей. Бездна вскипает, там не протолкнуться, как в переполненном по утрам троллейбусе, со дна тянутся миллиарды рук. Все сразу – и Обама, и Путин, и Ким Чен Ын, и сорокалетняя парикмахерша, и профессор из соседнего дома, и вьетнамец в дурацкой конической шляпе, и… о’кей, можно, я дальше не буду перечислять? Короче, их выше крыши. Это не только Апокалипсис для человечества. Это личный Апокалипсис Смерти.

Казалось бы – что может быть хуже?

О, такой шанс всегда есть. Кошмар, который Смерть даже не могла себе представить.

Итак, Смерть задумалась. Человечество вот-вот вымрет. И она потеряет работу НАВСЕГДА. Опустевшие мегаполисы, аэропорты, вокзалы… И ни одного живого существа. Уволена огромная армия косарей, в ней нет больше надобности. Смерть, спокон веку ненавидевшая людей, лелеявшая мечту освободиться от рабства, вдруг ощущает ледяное дыхание одиночества. Они останутся на мёртвой планете вчетвером – Танатос, Лимос, Никао и Полемос. Но всадникам нечем будет заняться. Их бытие потеряет свой смысл – раз и навсегда.

Смерть впадает в состояние аффекта.

Такое и раньше случалось, когда Смерть из безмолвного сборщика душ превращалась в безжалостного убийцу. Возможно, ей не хотелось так поступать, но она не могла себя контролировать…

Когда Танатос пришёл в сознание, оба учёных, мужчина и женщина, были превращены в горстку фарфоровой пыли. Что оставалось делать Смерти? Уничтожив следы преступления, она ощутила одновременно – облегчение… и неведомое прежде чувство вины. Той же ночью она заглянула в больницу к умирающему от лейкемии мальчику. Пареньку оставалось недолго. Неожиданно для себя Смерть испытала ещё и жалость.

Второй раз. Первый это произошло с Кларой Пёльцль.

Ребёнка даже некому было навещать. Бабушка и дедушка умерли, родители пропали без вести. То ли потому, что Илья находился под воздействием сильнейших лекарств, то ли роль сыграло его апатичное состояние… Да в общем, чего рассуждать? Смерть и раньше знала: дети доверчивее скептичных взрослых. Это взрослые будут искать логичное объяснение призраку с косой, возникающему по ночам в больничной палате, а дети не удивятся – ну что такого? Смерть так Смерть. Чем она отличается от фей, бабая, серого волка, толстяка с пропеллером и Деда Мороза? Такое же мифическое существо, тёмный страх в сознании старших и неясный образ в твоей голове. А если Смерть подряжается носить тебе гамбургеры с пепси-колой и рассказывать сказки, то ну-у-у-у-у-у… Как тут не радоваться? И Смерть приходит в палату Ильи каждый вечер, обещая себе: «Я обязательно, я непременно, как пить дать, заберу его сегодня». Но не забирает. Илья – единственный живой человек на Земле, наедине с которым ей удаётся побыть самой собой, не притворяясь и не лицедействуя. Постепенно, как и положено в сказке, надвигается хеппи-энд, Смерть понимает: она не заберёт Илью никогда. Просто не решится. Этот мальчик – её единственный друг за миллион лет, и с ним ей так хорошо общаться! Как ни с кем другим… Даже с братьями и сестрой. Ведь умирающий ребёнок ничего не требует взамен – кроме разве что гамбургеров. И Смерть плюет на то, что своим поступком разрушает земное бытие. Хотя она вовсе не бог, коим вдруг себя вообразила. Не ей решать, кого казнить, а кого миловать. Порядок на Земле установлен Демиургом. И Смерть не может распоряжаться жизнями людей. Она – винтик машины управления, ничтожный клерк, превысивший свои полномочия. Если мальчику суждено умереть – значит, такова его судьба. Соблазн превратиться в вершителя судеб очень велик, стоит дать слабину, последуют и другие проступки. Мы оба знаем, кто сохранил жизнь милашке Адольфу и кто колебался в Хиросиме, беседуя с красоткой Садако.

И посему, вопреки традициям, для Смерти эта сказка кончится плохо, а для Демиурга – хорошо. Хеппи-энд отменяется. Смерть не станет мешать ходу истории и выполнит свою работу. Иначе мальчик узнает, кто убил его родителей. И тебе выбирать, покинет ли он этот мир в неведении, но счастливым, – либо будет ненавидеть тебя жалкий остаток жизни, ибо всё равно умрёт. Сказка рассказана, Танатос. Как и положено в классике, наступает утро, и Шахерезада прекращает дозволенные ей речи.

Ты слышишь звон колоколов? Тебе пора…»

(на берегу Бездны, в неизвестном месте)

…Мне всегда было интересно – из чего состоит Бездна? Я никогда не заходил туда, даже в прибрежные волны. Не было потребности, да и зачем? Я же не смертная душа. Едва призраки погрузились в Бездну, они не могут вернуться. А может, и могут, но не хотят. Идут на дно, пока вода не сомкнётся над головой. Хм, вода ли это? Взять бы пробирочку, да отнести на анализ. Кислота, плазма, неведомый растворитель? На вид Бездна столь масляниста и радужна, что у меня появлялась мысль – может, внутри торфяное болото?

Я поднимаю голову… смотрю на Мастера.

Мне нечего терять. Я провинился, последует наказание. Оно неизбежно.

– Откуда ты взялся? – напрямую спрашиваю я.

Кромешная тьма внутри капюшона шевелится. Кажется, он смеётся.

– Тебя самого ужасно раздражал этот вопрос, Смерть. Почему ты задаёшь его мне?

Мой боевой настрой слегка осыпается. Тем более я всё ещё на коленях.

– Э-э-э… – лихорадочно соображаю я. – Ты прав, Мастер. Я слышу эту фразу по сотне раз в сутки, и изрядно осатанел. Но тебя-то ею не донимали… Если ты и ходишь по Земле, то инкогнито. Посему не строй из себя уставшую звезду и просто ответь.

Я специально выбрал наглый тон. Мастер же шантажирует меня, верно?

Однако он не поддаётся на провокацию. Не швыряет предметы, не бьёт каблуком в подножие трона. Недооценил я его, пожалуй. Я прочитал прилично романов про Демиургов: вроде как все они требуют почтительности, такая у них традиция. А ему пофиг. Возможно, на павлиньем троне восседает конкретно эстонский Демиург.

– Я вряд ли смогу удовлетворить твоё любопытство, Смерть, – спокойно говорит Мастер. – У тебя-то всё просто: ты всегда знал, что создан Высшим Разумом. А у меня нет более-менее достоверных литературных источников, где бы я почитал по поводу своего происхождения. Да если честно, меня это не интересует. Я не философ и не терзаюсь сомнениями. Я здесь давно, а вот почему я здесь, – я не заморачиваюсь.

М-да. А Демиург-то реально крепкий орешек.

– Но как насчёт Библии? – закидываю я удочку. – Разве она не про тебя?

– Библия? – с интересом переспрашивает Мастер. – Знавал я человек двадцать, принявших участие в написании этого бестселлера. Один из них просто поразил меня, как фантаст… читаю его «Откровение» и говорю: «Друг мой, ты гений спецэффектов. Если ты клянёшься, что при написании сего опуса не употреблял галлюциногены, мне просто страшно с тобой рядом стоять». Благодаря грибам иерусалимских пещер или же нет, но провидческий дар парня несомненен. Он узрел тебя, Полемос, Никао и Лимоса, скачущих верхом на разноцветных лошадях. Кстати, раскраска ужасна: лучше бы я не положился на мнение Полемос, а уделил больше времени оформлению коней. Значимость «Откровения» портит ошибка: вам незачем являться на Землю и предвещать Апокалипсис. Вы всегда находились на Земле.

Спасибо, капитан Очевидность. А то я это и без него не знаю.

– Библия – своеобразный набор фанфиков, – продолжает Мастер. – Есть вещи, имеющие ко мне отношение, но большинство – чистая выдумка… Я же говорил, у её авторов превосходная фантазия. Уж кем я не являюсь, так это библейским персонажем. Мышление человечества узко, оно видит в сверхъестественных силах строго два варианта – божественное либо демоническое. Почему? Может быть, я просто попугай-мутант.

– Не хочу тебе льстить, но ты имеешь мало сходства с попугаем-мутантом.

– Да я знаю.

Пользуясь передышкой в разговоре, пытаюсь разглядеть лицо Мастера, но это бесполезно. Мерцающая тьма в капюшоне плюс моё ощущение безнадёжной тоски… Я даже не знаю, призрак ли он или пребывает на Земле в человеческом теле. Я мечтал задать Демиургу миллион вопросов. А встретились – и сказать ему нечего… Стиль классической британской беседы, не хватает только чаю и вышколенных дворецких. Нет, ну… Вспомнил! Надеюсь, хотя бы эту информацию я сейчас получу из первых уст.

– Где же, в таком случае, твоя резиденция? В аду или в раю?

Он разводит руками. Точнее, я вижу лишь рукава от монашеской робы.

– А что есть ад и рай? Я живу здесь, на Земле. Столько, сколько себя помню.

Мой мозг (или призрачную субстанцию) пронзает страшная догадка.

– Так, значит… после Бездны… НИЧЕГО НЕТ.

Мастер даже не пытается мне возразить.

– Абсолютно. Она попросту поглощает души мёртвых, питается ими. Нечто вроде бога Протея[90]90
  Сын Посейдона Протей вообще не имел формы и мог принимать любые облики. Остаётся вопрос – зачем ему форма Бездны? Спишем её на фантазию Мастера.


[Закрыть]. Бездна старше всех нас, она появилась на планете прежде меня, а я её вечный Хранитель. Если Бездны не станет, мир мёртвых окажется перенасыщен призраками больше, чем мир живых китайцами… А я, как ты понимаешь, не могу допустить коллапс. Но это наш секрет, хорошо… сынок? Давай не станем разочаровывать почтенную публику. Устройство земного бытия держится на одной штуке: девяносто процентов людей надеются, будто на том свете лучше, нежели на этом. Стоит сообщить всем – ребята, извините, так получилось, но после похорон вы всего лишь питательная протоплазма для Бездны, и возможно, будете переработаны в нефть, – у людей произойдёт разрыв шаблона. Жизнь и без того слишком коротка, Танатос, уж тебе ли не знать. Мир основан на сказках с легендами, и с удовольствием их поглощает. Да, у человека только один вариант на посмертное существование – в виде тени в призрачном мире. Только не говори мне сейчас, что ты раньше не подозревал о подвохе с Бездной. Я не поверю.

Я поднимаюсь с колен. Поворачиваюсь к Мастеру спиной. И смотрю в Бездну.

Конечно, подозревал, блядь. Десятки миллиардов душ исчезли в волнах, и ни одна впоследствии не подала знака. Не сигнализировала – как там, чего, почему. Глупые люди. Они наперебой трактуют знамения: упавшее зеркало, скрипящая дверь, отражение в луже, тень в сумраке, – ага, мёртвые приходят говорить с ними из ада и рая. Маслянистая поверхность Бездны простирается вплоть до горизонта. Она никогда не насытится. Внизу косари подводят к воде новые и новые цепочки душ в различных одеяниях. Славяне, чернокожие, китайцы, арабы… Да, вот арабов в последнюю пару лет как-то особенно много. Они надеются встретить ангелов, чертей и сексуальных гурий.

Раствориться в бензине никто не планирует.

Люди заправляют машины и самолёты душами своих предков. Как апокалиптично.

– Значит, ты не создавал Бездну? – спрашиваю я, не оборачиваясь.

– Нет. Я создал всё живое на этой планете, чтобы Она питалась. Жизнь появилась благодаря Бездне и в неё же возвращается. Танатос, хватит умных разговоров. Давай всё упростим. Ты больше не станешь нарушать существующий порядок, а пойдёшь и профессионально заберёшь душу Ильи. Я сейчас зол, но я и пальцем тебя не трону, если ты тупо подчинишься приказу твоего личного создателя. Ты всё понял? Тогда иди и выполняй.

– У Ильи началась ремиссия, Мастер. – Мне хочется улыбнуться.

В ответ я слышу скрежет. Наверное, это разновидность усмешки.

– Ты так часто общался с мальчиком, что сам деградировал до уровня младенца. Или притворяешься? Танатос, ты миллиард раз был свидетелем: рак иногда возвращается, и метастазы сжирают тело до костей. Может, он умрёт не сейчас, а через год, и своей слабостью ты только продлишь мучения ребёнка. Ему лучше по той причине, что ты задержал его гибель, остановил болезнь как фильм на DVD, нажав кнопку «пауза». Отпусти её, Танатос. Всё двинется своим чередом, и ты увидишь надпись «Конец фильма». Не проси меня, не умоляй, – бесполезно. Иначе Илья запомнит тебя как убийцу своих родителей. Сделай то, что должен, следуй моему закону. И я исчезну.

У меня в ушах звучат раскаты грома.

– А тебе хоть раз приходило в голову – твои законы давно устарели? – без всякого уважения говорю я Мастеру. – И для чего требовать их соблюдения – спустя миллион лет? Знаешь, в Судане, Иране и Саудовской Аравии отрубают преступникам руки по шариату, своду правил седьмого века. В расцвет айфонов смотрится чрезвычайно современно.

Капюшон на голове распускается, как у кобры.

– Я с удовольствием наблюдаю за религиями на Земле, – вновь со скрежетом усмехается Мастер. – И меня они вполне устраивают. Люди считают священные книги своим главным достоянием и панацеей от всех бед. Так славно! Создать новую веру легче, чем приготовить овощной салат. Берёшь нужные компоненты и смешиваешь в одинаковых пропорциях, можно добавить острые приправы по вкусу – кому-то нельзя есть свинину, а кому-то можно не делать обрезание. Хватит притворяться, Танатос. Ты такой же, как и я, сын мой. Разве не видишь, у нас один и тот же стиль разговора… Я создал тебя как часть своего образа, и ты – плод моего креатива. Законы? Но я не внедрял их насильно в Иране или Египте, где люди сами только что проголосовали за шариат. Они думают, законы продиктованы высшим разумом, а волю небес нарушать нельзя. Не только им: тебе тоже.

Я понимаю – спасения нет. Я обречён – вместе с Ильёй.

– Мне трудно дать ответ сейчас. Дай время, чтобы я мог подумать.

– О, конечно, – флегматично соглашается Мастер. – Ты считаешь меня зверем? У тебя в запасе целые сутки, Танатос. Иди и попрощайся с мальчиком перед тем, как сопроводить детскую душу в Бездну. Расскажи последнюю сказку, угости пирожками… не торопись. И не надо расстраиваться. Он и так знает свою судьбу, правильно? А если ты взял тайм-аут, изобретая способ обмануть меня – о, пожалуйста, попытайся. Мне это будет даже любопытно – мелкое такое развлечение, вроде тараканьих бегов. Ты решил, что единолично управляешь загробным миром? Возможно. Но как там положено у людей? Полковник до тех пор царь и бог воинской части, покуда туда не приехал с инспекцией генерал. А я даже не генерал, Танатос… я и сам сравнить не могу, насколько я выше. Жду тебя через сутки. Я лично хочу увидеть, как душа мальчика погрузится в воды Бездны.

– Будь ты проклят… – говорю я ему, ощущая воистину смертельную усталость.

– Меня некому проклясть, – равнодушно шелестит капюшоном Мастер. – И ты не представляешь, насколько это мило. В то же время нет и того, кому бы я мог вознести молитвы в критических ситуациях, но такое микроскопическое неудобство перечёркивается грудой полновесных бонусов. Они и дарят весь восторг бытия Демиургом, даже если ты скромный хранитель озера нефти. А теперь – удались…

Вокруг меня постепенно сгущается тьма.