Текст книги "Смертень"

– Зоя… – отдышался Евгений, – Все хорошо, она не погналась за нами, слышишь?

Зоя внезапно вскрикнула и как будто даже не останавливаясь повернула в обратную сторону, бросившись на Евгения. Евгений едва удержал ее; обнял, холодную, и прижал к себе, стараясь успокоить.

– Я так замерзла! – сказала Зоя и расплакалась серебряными слезами. Они молча вернулись в избу к Евгению, Зоя попросила заварить ей горячего чаю.

С тех пор прошло еще время, Евгений встречался со своими соседями-лешими, пил с ними чай, читал-писал, думал-гадал, смотрел в окно, гулял по лесу. Правда, до лешнего леса он ходить не рисковал, хотя и тянуло его туда. Однажды с дедом Архипом сидели они у него в избушке, дед Архип принес ему какие-то рукописи, которые оказались староверскими житиями. За эти рукописи любой музей просто разбился бы! А они хранились в хижине дедушки Архипа без дела. И кто знает, сколько из них дед Архип успел пустить на самокрутку!

Евгений подарил деду Архипу оставшийся табак, и решил спросить у него о лешнем лесе и его обитательнице. Дед Архип не удивился, но нахмурился, вздохнул по-стариковски, и рассказал Евгению историю.

– Есть тут одна. Мало о ней знаю, по правде. Появляется иногда как королевна али княжна, посмотрит и уйдет, только диток испужает. Странная дева. Хотя и дева ли – непонятно, потому как и мой прадед еще эту ведьму видывал два раза всего, да чуть не окочурился от глазищ этих ведьминых. А прадед мой леший знатный был, могучий! У него в бороде пчелиный рой обитал, а из рук росли колосья хлебные, которыми он даром кормил детей своих… И медведи паслись у хижины его и охраняли от врагов пришлых. Но и они не вечны, дружок! – выдохнул дед Архип.

Дедушка Архип пригорюнился, даже и цигарка истлела у него в руках. Евгений одернул его:

– Дед Архип, ну а насчет девы-то снежной доскажи, пожалуйста.

– Да а чего рассказывать, неясно ничего! Видал ее прадед мой, дед не видал ни разу, я уже три раза видал, вот и тебе показалась эта красавица снежная королевна. Странно это. Не понять, отчего так! Может, времена какие чудные настают, ишь, и ледяные бабы из лешнего леса выходят, и любомудры молодые к нам приезжают… Ты будь осторожнее, милок, околдует и поминай как звали…

– Басня есть, – продолжал дед Архип, помолчав с минуту, – мол, девка эта живет в лешнем лесу в проклятом, у озера сердечного, что в центре леса. Посреди леса вьется тропиночка к озерцу этому узкая, непротоптанная, а по снегу-то по нашему по вечному так и вовсе не разобрать. Но уж ужели отыщешь тропинку в лесу дремучем, то встретит тебя тепло небывалое, всеми цветами радуги озеро тебя орадует. Живет там дева-лебедь, ждет путника самосильного и ясного, и ежели придет он, то окатит его радостью самоцветной от вод своих, и так сладко станет человеку, что возвращаться ему нужды не будет…

– Хорошая легенда, дедушка Архип!

– Легенда-то хорошая, да только и другая такая же есть. Сказывают, мол, брехня все это пустоцветная, и дева-лебедь, и озеро сердечное с водами святыми самоцветными. Будто бы и тропинку тебе протаптывают специально, и заманивают к озеру намеренно… Чтоб погубить душу твою и себе останки забрать – потому как силы темные там обитают и к себе зазывают души молодые и смелые… Вот как-то вот, милок.

Дед Архип замолчал и задумался, Евгений еще не видел такого выражения на его лице. Вдруг дедушка заговорил очень серьезно и как будто с беспокойством:

– За бабой этой, Евгений, ходить нечего. Ты старика послушайся, я дело говорю. Закабалит она тебя чудесами… Побежишь ты от нее, а душу свою обронишь… да и превратишься в зверя, на которых я тут с сынками охочусь. Прибью тебя, а ты и не поймешь. Потому как окромя матюка все слова в тебе повымрут человеческие… Знаю я, милок, что ты вечно в себе думу какую-то носишь и ни с кем ею не поделишься, но ты все-таки мне старику поверь. Привязались мы к тебе… – дедушка Архип замолчал, он смотрел в окно и докуривал папиросу.

Евгений меж тем, конечно же, затаил в себе намерение пойти в лешний лес и отыскать там тропинку до сердечного озера, посмотреть, правдива ли легенда о деве-птице. Удивила его та встреча в лесу, во время их с Зоей прогулки. Да и новых чудес ему хотелось. То, что полтора месяца назад было для него сказочно удивительным: семейство леших, их хижины, которые сторожат белки да медведи, – теперь стало привычным и своим, даже красота Зоина стала казаться уже своей, человеческой, даже как бы обычной, и к самой Зое относиться он стал как к человеческой своей подруге, которую и за руку взять приятно.

Но Евгений все же твердо решил, что надо идти в лешний лес. Идти и проверить. Если неправда, то вернется, если же правда, то терять ему все равно нечего, останется в озере, счастливым ли, или мертвым, и то и другое интересно, потому что неведомо.

Рано утром он вышел из своей избы и направился к лешнему лесу.

Вновь звонкая ледяная тишина окружила Евгения, когда он подступился к лесу. Казалось, можно дотронуться руками до нее. Дыхание Евгения и даже хруст снега от его шагов – любой звук тонул в этой глухой тишине. Здесь можно было потеряться от всего мира навеки.

Евгений брел сквозь тишину, не находя никакой тропы, хотя бы даже ее подобия. Он шел долго, казалось, десятки километров уже оставил он позади, и уже было разуверился в рассказанной дедом Архипом легенде, даже не проверив ее, но через секунду ему удалось разувериться в легенде уже по проверке.

Евгений вышел к замершему озеру посреди леса. В середине озера был небольшой островок с большим старинным пнем, покрытым толстым слоем инея по гладкой, совсем без коры, поверхности. Евгений слишком верил глазам своим и слишком замерз, устал и оголодал в пути для того чтобы осмотреться подробно, однако он прошел через все озерцо до острова, осмотрел пень, ничем не примечательный, осмотрел озеро, ничем не примечательное, рассмотрел окрестности насколько было доступно взору: ни девы-лебедя, ни живностей, которые приходили бы к сердечному озеру напиться и согреться – ничего!..

Евгений расстроился и даже костер не стал разводить здесь, чтобы передохнуть перед обратной дорогой и согреться, а вместо этого просто повернул назад. Даже леших каких-нибудь незнакомых не попалось ему по дороге. Совершенно ничего мистического не было ни в озере, ни в лесе. Добрался до своей избы Евгений совершенно измотанным. Подкинул дров в огонь и забрался на печь спать.

Обижен ли он был на деда Архипа за эту глупую легенду, или злился на себя за то что поверил, даже разбираться в этом не было сил. Уже отходя в сон, Евгений подумал, что хорошо бы чаю, но сил уже не было, и чай он оставил до завтрашнего дня…

Ночь опустилась на ледяную долину. Евгений уснул, и снилось ему, будто входит в его избушку снежная дева, проходит медленно по избе, осматривается, как бы в удивлении, к каждой незнакомой вещи, как будто молодая хозяйка, приведенная в мужнин дом, который и ее домом теперь будет. Одета дева в снежное тонкое платье, которое быстро тает на ней, обнажая совершенно белое девичье тело. Подходит дева к рабочему столу Евгения, минуту стоит, наклонившись над его дневником, улыбается, а затем поворачивается и направляется к печке, на которой спит Евгений. Смотрит на него, рукою проводит по его волосам, и тихо говорит:

– Шла за тобой от самого озера, никак догнать не могла, будто ты ветер… Я очень замерзла, впусти меня к себе! – звонким голосом просит. Евгений пускает снежную гостью к себе на печку под одеяло, обнимает ее и старается согреть…

И вдруг оказывается он вновь в лешнем лесу. Идет он к сердечному озеру, а ведет его за руку дева-лебедь, в красном расшитом сарафане ведет она его по талому снегу, из-под которого дышит зеленая травка.

У озера белки да зайцы скачут и веселятся, птицы порхают кругом и щебечут чудные песни. У древнего пня в центре озера возлег медведь, озеро охраняет, а рядом с ним яркие рыжие лисята прыгают и с белоснежными куницами играют. А по краям озера цветут всякие цветочки красочные, а над ними пчелы жужжат да в воздух пыльцу роняют. Пыльца эта разноцветная то стелется по водной глади туманом, то собирается в причудливые танцующие радуги над озером. Между цветочков выглядывают ягоды разные лесные, которыми кормятся обитатели сердечного озера.

Смотрит Евгений на это все и глазам своим не верит. А дева-лебедь оглядывается к нему и зовет его голосом теплым и нежным: пойдем!

Раздевается дева-лебедь, крылья свои распахивает и в воду входит, сквозь радугу идет по воде к центру озера.

Евгений за ней идет в воду, на глубину идет да ко дну к самому, все темно становится и чувствует Евгений, что тонет он в теплом сердечном озере. Зовет он свою невесту лебединую, но воды озера не дают ему и слова вымолвить, тащат к себе на дно темное, во тьму бездонную…

Вдруг взмах крыла лебединого белого на миг темень водяную прогоняет от Евгения, видит он птичек, бросающихся водную темень клевать, и белок, ягодки по воде кидающих, видит пчел, которые ниточки радуги ему на помощь несут, чтобы его за них из водоворота водяного вытащить. И слышит он голос снежной невесты своей, его зовущей…

Но темнота его хвать за ногу и отпускать не собирается, уж и дева-лебедь крыльями белыми своими устала ее бить, сердце все свее кровью живой облила, уж и половина птичьей рати в водице мертвой поганой потонула, уж и веревочки радужные почти все оборвались… – нет спасения Евгению, смертище страшное его тащит к себе на дно бездонное!

И вот прощается уже Евгений с жизнью. Видит он свои похороны одинокие и печальные. Друзей своих далеких видит, потерявших его без вести. Видит свою избушку и дедушку Архипа с детьми, пригорюнившихся о пропавшем своем соседе-чудаке. Видит и невесту свою снежную, деву-лебедя, которой ходить теперь всю вечность в холодном своем отчаянии по лесу лешнему и слезы свои ронять льдинками в землю промерзшую мертвыми семенами…

…И когда последний самый смертный удар сердца Евгения должен был простучать, то направил он его прямо в темень водяную. Красной стрелой пронзил сердечный удар смертище страшное, заревело оно утробным своим голосищем, да на миг ослабило хватку свою, а в этот миг крыло лебединое уж и подоспело Евгения за руку схватить да из воды вытащить.

…Очнулся Евгений в кипятке черном, у себя на печке в избушке холодной, с сознанием тайны несказанной в сердце. Заглянул туда – и обжегся. Побежал он к деду Архипу за разгадкой, но не нашел старика лешего нигде. Даже и места не отыскал, где хижина лешая стояла. Весь день бродил Евгений по лесу – ничего! Заходил и в Лешний лес, но не отыскал тропинки к сердечному озеру…

И на следующий день бродил Евгений по лесу, исходил его весь, звал и плакал – ничего и ничего, даже и белки его подружки ему не встретились.

…В начале апреля забрали Евгения из тайги. Был он худ и молчалив. Старик-водитель, тот самый, что отвозил его сюда в декабре, даже и расспрашивать его ни о чем не стал.

Было раннее утро, туман еще расхаживал вольным казаком по воде и земле, а птицы только-только начинали распеваться. Евгений сидел у обрыва и смотрел, как речная синь уходит в небесный простор сквозь туман по багровым сопкам.

В сердце у него тихо лежала тайна, унесенная от сердечного озера. К разгадке ее он приступал уже не раз, но так и не прочитал до конца странные вековые письмена ее. Оставил он тайну эту жечь свое сердце до поры до времени, а сам стал смотреть на пространство вокруг, оставленное всякими оградами, суетой и временем.

Деревня психов

Посвящается Юрию Витальевичу Мамлееву

Есть у нас в Восточной Сибири, которую теперь еще иногда называют нашим дальним Востоком, такие деревеньки, одинокие, затерянные, вокруг которых со всех сторон в полсотки километров нет ничего людского, только степи, леса, озера, сопки и снова степи, леса, озера… В лесах ходят медведи, едят ягоды, в степях бегают волки, едят зайцев, в озерах плавают всякие дикие рыбы и едят рыб. Ежели зайдет в эти края одинокий человек, то его тоже съедают и медведи, и волки, и рыбы. Но вообще человека в этих краях не ждут, и потому из одинокой затерянной деревеньки человек сюда никогда не пойдет. Если только вдруг какой заблудший забредет сюда. Именно таким заблудшим человеком был странник Аркадий Иванович. Шел Аркадий Иванович в Сибирь спасаться к старообрядцам аж из самой Москвы, всякие дороги прошел, поля перепахал, горы-сопки облазал, шел себе и шел, всякие приключения с ним случались в дороге, всякое он повидал. Прошел он и лес мимо медведей, ягодки с ними поел, и степь прошел мимо волков, и озеро вплавь пересек, покивав рыбкам, и пришел в одинокую деревушку, а там его и съели старичок-кабачок со старушкой-побирушкой. На том и истории конец, ибо была та деревушка деревней психов, которые людей варили и затем съедали. Вот такой финал. И жизнь наша вся, с какого конца на нее ни посмотри, вся похожа на эту вот, как у Аркадий Ивановича.

Русские народные ереси. Ересь первая. Бог мертвых

По бердяевской традиции я чувствую симпатию к любому стихийному еретику из народа. И мне пришлось повидать немало настоящих еретиков. Быть может, когда-нибудь я напишу книгу о тех ересях, которые встречались мне на русских дорогах. Так получилось, что 2011-ом году после окончания университета я много шатался автостопом по стране, и во время этих странствий мне встретилась совершенно особая и замечательная ересь, автором ее был дальнобойщик средних лет, который в юности учился в семинарии, а в 90-е годы был вынужден заняться бизнесом, сесть за баранку и таскаться по стране, возя из города в город то, что загрузят ему в фуру. Во время поездок, как мне признавался дальнобойщик, он постоянно размышлял над такими предметами, как Бог, мир, человек и его смерть и т. д. Когда едешь с человеком долго по дороге, на какие только темы не набредешь со временем. С Алексеем (так звали дальнобойщика) мы ехали долго, от Старого Оскола он вез меня до Харькова. Узнав по каким-то скрытым для меня причинам, что я занимаюсь философией (сам я во время автостопа старался и стараюсь держать в секрете, что я философ, от греха подальше), Алексей естественным образом заговорил о своих заветных темах.

– Ты вот веришь, что Христос пришел в наш мир и Ему удалось то, что Он хотел сделать? – спросил меня Алексей. Я, почуяв подвох в его вопросе, ответил уклончиво, типа того, что христиане верят, что да, Христос смертью смерть попрал, искупил грехи и вернул возможность вернуться в рай, к Творцу.

– А я вот нет! – ответил мне бывший семинарист. – Я думаю, что ничего Ему не удалось.

– Как так?

– Да вот так. Человек умрет, и ничего не будет, смерть не побеждена. Это выдумка, что смерть была попрана смертью и что нас ждет воскрешение. Не будет новой земли и нового неба, будет и есть только смерть.

– Постой, чья выдумка?

– А вот тут-то и самое интересное! Это выдумка не жрецов, не политиков, не каких-нибудь там гуру, как обыкновенно считают всякие дурачки, типа вот Бога выдумали сильные мира сего для того чтобы управлять нами, обывателями, при помощи религии.

– Да, это мнение настолько же древнее, насколько глупое, согласен. Но чья же тогда это выдумка?

– А самого Бога!

– ?

– Бог ничего не смог поделать с человеком и с его жаждой погубить себя. Дело, конечно, не в дьяволе, который вообще-то вовсе не враг Богу, а враг архангелам. Дьявол никак не может навредить Богу, Бог всемогущ, но сам себе смастерил ловушку. Знаешь, греческие философы какой вопрос задавали первым христианам? Они спрашивали: может ли Бог сотворить камень, который сам же не сможет поднять?

– Да, знаю такую штуку. Этот камень человек – так отвечали христиане.

– Да, точно! Так вот, Бог ничего не может поделать с человеком. Не потому что Он не всесилен – Бог всесилен! Но потому что Бог так любит человека и так уважает его свободу, что ни за что не покусится на нее. Даже если человек свободно избрал гибель.

– Постой, я потерял нить. Насчет выдумки…

– Да, воскрешение – это выдумка, и выдумал это сам Бог. Для человека. Больше Он ничего не смог для него сделать. Он не победил смерть, потому что ничто ее уже не победит, мы все умрем, и умрем безвозвратно, понимаешь?

– Да, очень…

– Уйдем в смерть и не вернемся уже никуда никогда! Но если бы мы это поняли, то жизнь обессмыслилась бы окончательно, и поэтому Бог, уже обессиленный в борьбе за нас, из любви к нам дал нам последнюю надежду – выдумал, что будет воскрешение.

– Ты вообще веришь с Бога, чувак?.. – не вытерпел я.

– Я верю в Него больше, чем любой поп. – очень серьезно и как-то очень искренне ответил мне мой приятель-водила. – Я очень верю в Бога, но верить в Него можно по-разному, вот в чем фишка. Что Бог существует – это для меня не вера, я это просто знаю. Верить в Бога надо по-другому.

– Поделись же!

– Верить надо не в Его существование, а в Его Победу. Под Божественной Победой я понимаю Победу над смертью. Вот это действительно предмет веры, потому что никаких достаточных оснований предполагать наше воскрешение и будущее бессмертие нет.

– Но такая вера получается совершенно абсурдной, ведь ты же утверждаешь, что Богу не удалось совладать со смертью!

– Да, это абсурдная вера, потому что то, во что мы верим, никогда не будет. Но мы должны верить, потому что никакой другой веры в Бога просто нет.

– Т. е. мы должны верить в выдумку о Боге, которую выдумал сам же Бог?!

– Да. – уверенно ответил мне Алексей.

– А чем такая вера отличается от обыкновенного неверия?

– Тем, что наш Творец признается в этой вере самым прекрасным, самым главным и самым ценным, что только у нас есть.

– Но не всемогущим, так? Раз Он не совладал со смертью?

– Получается, что так. – Мой собеседник мыслил логически, надо ему отдать должное. Я спросил его, откуда он знает обо всем этом?

– Мне однажды было видение. После семинарии, в армии, я стаял на посту ночью. Было холодно, хотелось спать и есть, и вот тогда у меня случилось нечто вроде видения, или какой-то внутренней беседы с Творцом. Он сказал мне, что мы очень далеко от него, в чуждом нам и Ему самому мире, и что Он ничего не может для нас поделать. Он как бы просил прощения…

– Бог просил прощения?!..

– Да. Как будто это был момент величайшего уныния, уныния самого Бога, Который обессилел… Знаешь, Андрюха, я тебе скажу, что я человек пуганый, но вот тот разговор был по-настоящему страшный, ничего страшнее со мной в жизни потом не случалось. Голос Бога будто прорывался ко мне из-за каких-то звуковых преград, это был голос усталый, страдающий, я вообще-то едва разбирал его. Но все же услышал вот то, что рассказал тебе сейчас. Можешь думать, что я ебанутый, но сам посуди, ведь то, что я рассказал тебе, это намного правдивее выглядит, чем то, что нам рассказывают попы.

Я попробовал еще поспорить с ним, но, похоже, что мой собеседник был убежден в своей доктрине на все сто процентов. Человек по этой доктрине оказывался, как у гностиков, безумно далеко от Бога в чужом для него мире, заброшенным в этот мир по чьей-то злой воле. Связь с Богом для него затруднена, как и для Бога связь с человеком. Бог ничего уже не может поменять в участи человеческой. Однажды Он явился в мир, но ничего не сумел исправить, и потому, чтобы не оставить человека даже без надежды, выдумал то, во что верят теперь христиане. Это одна из интереснейших ересей, которая мы встретилась в моих путешествиях. Много еще таких рождаются и по сей день в русской тьме, в бесконечных одиноких пространствах между нашими городами. Когда-нибудь я восстановлю их все и составлю сборник современных русских народных ересей.

Собака

…а тот и научи его, дурочка, глупой шутке, то есть зверской шутке, подлой шутке – взять кусок хлеба, мякишу, воткнуть в него булавку и бросить какой-нибудь дворовой собаке, из таких, которые с голодухи кусок, не жуя, глотают, и посмотреть, что из этого выйдет…

Ф. М. Достоевский, Братья Карамазовы

Наступало двадцать первое столетие. На улицах далекого сибирского городка было холодно. На главной площади пускали салюты, родители с детьми катались на ледяных горках, построенных китайскими чернорабочими. Подвыпившие дяди и тети компаниями ходили по улицам и кричали, радовались, веселились. Навстречу к одной такой компании бежала собака. С морды ее капала кровь. У собаки была оторвана часть пасти, она ничего не видела – глаза лопнули от взрыва петарды, которую ей в рот засунули мальчики. Петарда взорвалась, когда собака уже отвернулась от мальчиков и побежала прочь от них, влажным языком перебирая и стараясь выплюнуть невкусный предмет, издававший какое-то шипение. Ей было интересно, что это такое, и непонятное чувство подрагивания неба заставляло теребить языком бомбочку. Мальчики поначалу очень жалели, что не увидят собаку спереди. Когда петарда взорвалась, собака не заскулила, не зарычала. Был какой-то звук, но он не был собачьим. Неестественный страшный звук собачьей пасти, разлетевшейся в разные стороны. Мальчики тогда испугались и побежали назад к родителям, которые в это время запускали фейерверк у подземных гаражей. Родители не слышали звука собаки, они наказали мальчикам не убегать от них далеко и дальше продолжили кричать, шутить, праздновать. А мальчики стояли и смотрели вниз, в снег, затоптанный подошвами дорогих ботинок, женских туфлей и даже сандалий. Кто это вышел на улицу в сандалиях? Кто-то вышел. Может быть дядя Сережа или еще кто. Сейчас, в канун нового года, немудрено такое…

А собака неслась вперед, ничего перед собою не видя и ничего не чувствуя. Ноги в судорогах бешено перебирали землю под ногами, дергались, сбивались с такта. Собака слетела в неглубокую канаву, проскользила с полметра по тонкому снегу, завалилась на бок и снова понеслась вперед. Впереди стоял дом, и собака на бегу уперлась в стену остатками морды, оставив на стене из белого кирпича кровавое пятно. Отскочила от боли назад и снова понеслась вдоль стены. Остатки собачьего языка беспрерывно дергались из стороны в сторону, не находя вокруг себя привычной полости. Кровь из сотен капилляров разбрызгивалась обрывком языка и капала на снег, оставляя после собаки красные крапинки на снегу.

Мальчики с родителями тем временем закончили пускать фейерверк и отправились домой за стол. Там продолжились разговоры о трудности приготовления необычных салатов, мужчины шутили пьяные новогодние шутки, все смеялись, играла музыка, танцевали, потом пошли всякие розыгрыши.

– Да что с тобой, Алеша? – спросила мальчика мама. Мальчики за столом все так же сидели и смотрели в пол. Алеша посмотрел на маму, заплакал и убежал из комнаты.

– Дима! – сказала мать второму мальчику. – Что у вас случилось? – Дима ответил, что ничего. Мать решила, что мальчики просто устали от продолжительного празднества и им просто надо поспать. Дима спать идти отказался, и ему был предложен торт с чаем.

Алеша сидел в детской комнате. Звук собаки не уходил из головы мальчика. Он будто бы был не в голове даже, а везде вокруг, будто бы он засел в воздухе, навсегда оторвавшись от собаки вместе с кусками плоти, отлетевшими в разные стороны от взрыва петарды. Он заглушал музыку, доносившуюся из зала, где танцевали взрослые. Он заглушал все вокруг, становился невыносимым. Звучал, звучал без перерыва и без пощады. Теперь это уже был не тот отрывистый звук, – он стал длиться, монотонно тянуться. Теперь это точно был звук собаки, только звучал не голос ее, а что-то другое… И петарда теперь взрывалась каждую секунду, каждое мгновение, и взрыв этот никогда не заканчивался, а становился все больше и больше, и нес с собой во все стороны монотонный непрекращающийся звук собаки. Мальчик закричал, упал на постель, закрыл голову подушкой и заплакал.

Наступало двадцать первое столетие. На улицах гуляли веселые пьяные граждане страны Российской Федерации, на площадях родители с детьми пускали салюты и катались на горках, построенных китайскими чернорабочими. В залах за праздничными столами говорились торжественные тосты. По улице бежала собака с оторванной пастью и лопнувшими глазами. В темной комнате на постели плакал маленький мальчик. Кто-то где-то тихо молился.