Текст книги "Природа человеческих конфликтов: Объективное изучение дезорганизации поведения человека"

Анализ показывает, что две основные черты проявляются здесь особенно резко: 1) повышенная сенсибильность нервной системы этих испытуемых, и 2) своеобразные дефекты в корковых регуляциях возбуждения, вследствие которых каждое возникшее возбуждение обнаруживает тенденцию переключаться непосредственно на моторику.

Мы увидим ниже, что эти два момента являются характерными для психофизиологии функционального невроза, и совершенно неудивительно, если они проявляются с особой резкостью у тех из переживающих травматическую ситуацию испытуемых, которые и в обычном своем поведении проявляют невропатические черты.

Мы присутствуем здесь при смыкании линий аффекта и невроза. Аффективная ситуация вызывает реакции, по своей структуре близкие к реакциям невротика; она создает как бы кратковременный актуальный невроз, который, естественно, проявляется ярче всего у имеющих уже соответственные невропатические предрасположения.

Экспериментальное исследование реакций испытуемых на травматическую ситуацию является здесь и путем к диагностике их невропатических предрасположений; целый ряд случаев, когда лица, давшие в нашем опыте картину резкой реактивной лабильности, позднее – через 6–7 месяцев усиленной работы – заболевали церебрастенией, показывает, что наше исследование может служить и раннему диагнозу невропатических заболеваний.

В самом деле, мы встречаем сотни лиц, дефектом которых является лишь некоторая функциональная слабость их нервной системы; ничто не толкает нас к тому, чтоб отнести их в группу невропатов, в нормальных условиях их поведение совершенно адекватно. Однако мы можем с уверенностью ожидать, что уже первое столкновение с жизненными трудностями даст у них обострение, быть может, взрыв актуального невроза. Для диагностики таких невротических предрасположений мы знаем одно верное средство – поставить исследуемого в некоторую кратковременную травматическую ситуацию и изучить, как влияет она на деформацию его реактивного процесса. Распад его, возвращение к примитивным, диффузным формам возбуждения будет с ясностью указывать на характерные для личности типологические черты. (Подробнее мы затронем эту проблему ниже – см. часть II.)

Глава 3
Исследование аффекта преступления

Каждый материал неизбежно выдвигает свои новые и специфические проблемы. Два момента особенно привлекают психолога, изучающего механику аффекта, к исследованию преступников.

Первый из них связан с той исключительной силой аффективных травм и переживаний, которые мы имеем возможность наблюдать у преступников. Психологи, занимавшиеся аффективной жизнью человека, всегда искали случая исследовать настоящий, сильный аффект, глубоко потрясающий всю деятельность организма. В этих поисках психологи прибегали к самым разнообразным ухищрениям, тратили массу остроумия, пытались вызывать такие аффективные реакции стрельбой из револьвера над ухом испытуемого или показыванием картин, предложением «вспомнить что-нибудь сильно неприятное» или кормлением хиной, демонстрацией фекальных масс и т. д.[29]29
  Один из наиболее богатых ассортиментов таких способов вызывания аффекта см.: Brunswick D. The effect of emotional stimuli on the gastro-intestinal tone // Journal of Comparative Psychology, 1924, № 1, 3.


[Закрыть] Во всех этих случаях психологи, искавшие устойчивого, резкого аффекта, чаще всего терпели неудачу; получаемое ими состояние или не было достаточно устойчивым, или оказывалось недостаточно резко выраженным, или же было слишком искусственным, поверхностным, не задевавшим какие-либо глубокие слои личности. Это состояние было обычно эмоцией частной ситуации и никогда не оказывалось аффектом личности.

Изучение преступников представляет в этом отношении значительные преимущества. Если нам удастся получить для экспериментального исследования человека, который только что совершил тяжелое преступление, например убийство, и был задержан после этого преступления, мы будем свидетелями необычайно резкого аффективного поведения. Обычно аффект складывается здесь из двух моментов: с одной стороны, не исчезло еще аффективное переживание, связанное с самим преступлением; оно бывает особенно резким в тех случаях, когда субъект совершил преступление первично, и, как это чаще всего бывает с убийствами, без заранее обдуманного систематического плана, а потому с наличием резкого аффективного взрыва. Чем тяжелее преступление, чем более необычно оно, чем резче конфликт с обычными социальными установками, тем значительнее и актуальнее этот первичный аффект преступления. На него наслаивается обычно вторичный аффект. В данном случае он связан не столько с самим преступлением, сколько с ситуацией ареста и с ожиданием возможного наказания. Уже само лишение свободы вызывает понятные аффективные реакции; ожидание наказания, связанное обычно с чувством неизвестности и неопределенности его размеров, вызывает этот вторичный аффект; естественно, что такой аффект тем сильнее, чем тяжелее преступление; в случаях убийств и особо тяжелых преступлений, когда преступника может ожидать смертный приговор, этот вторичный аффект может достигать своей максимальной остроты.

Совершенно понятно, что теоретически возможны и нередко встречаются случаи, когда у субъекта резко проявляется лишь вторичный аффект при отсутствии первичного; при аресте и обвинении ошибочно подозреваемых, непричастных к преступлению лиц мы имеем именно такую структуру процесса.

Как правило, во всех этих случаях мы встречаем аффективное поведение исключительной силы; оно тем больше, чем тяжелее преступление, чем мобильнее первичная система субъекта и чем ближе к моменту преступления мы его наблюдаем. Совершенно ясно, что психолог, изучающий аффективную механику, не может пройти равнодушно мимо такого материала, и исследование аффекта у преступников представляет для него исключительно интересную задачу.

Вместе с тем перед психологом выдвигается здесь другая задача, специфичная для данного материала. Если при исследовании аффекта, возникшего в ситуации экзамена, нас в первую очередь интересовали симптомы разлитого аффективного состояния, то при изучении поведения преступников на первый план выдвигаются задачи установления аффективных следов, связанных с преступлением.

В самом деле, может ли психолог, изучающий аффективные следы у преступника, объективно установить причастность его к преступлению?

Уже изучение влияния экзамена на психику студента показало нам, что определенная травма вызывает не только общую аффективную реакцию испытуемого, но и оставляет ряд концентрированных, связанных именно с этой травмой, аффективных следов. Изучая поведение такого субъекта, мы получаем ряд совершенно объективных симптомов, показывающих нам, какие именно группы слов связаны у него с известными аффективными переживаниями; это позволяет нам с достаточной убедительностью ставить диагноз перенесенной студентом травмы, основываясь исключительно на полученных в объективном исследовании данных.

Возможен ли такой диагноз в случае, когда в психике субъекта остались следы совершенного им преступления? Этот вопрос представляет значительный психологический интерес. Ясно, что каждый задержанный после совершения известного акта преступник переживает не «аффект вообще»; его аффективные переживания концентрированы вокруг вполне определенных, связанных с преступлением комплексов, и если психолог окажется в состоянии экспериментально установить наличие таких аффективных следов, которые есть у преступника и которых нет ни у какого другого (даже подозреваемого в преступлении) лица, то задача изучения аффективных следов преступления перестанет быть задачей чисто академической и приобретет новый, практический смысл.

Нам нечего указывать на то, что наличие острого аффекта, концентрированного на вполне определенных следах, представляет огромные возможности для исследователя; возможность изучить этот аффект на различных этапах истории данной психологической драмы (арест – предъявление обвинения – получение признания – осуждение) открывает особые перспективы для изучения аффективной динамики.

* * *

Мы были поставлены в совершенно исключительные условия для изучения указанных вопросов. Благодаря организации специальной лаборатории при Московской прокуратуре[30]30
  Мы обязаны этими возможностями исключительному отношению Ф. В. Шумяцкого и М. В. Острогорского, стоящих во главе Московской прокуратуры, и ряда работников Московского уголовного розыска.


[Закрыть] мы получили возможность проводить наши опыты в весьма чистой обстановке. В отличие от ряда исследователей, занимавшихся психологическим исследованием преступников (К. Г. Юнг, М. Вертгеймер, Риттерхаус, Лоффлер, К. Хайброннер, Ф. Штейн, O. Лёвенштейн и др.) мы были в состоянии производить наши опыты не с уже осужденными или помещенными на экспертизу преступниками, но с только что задержанными лицами, часто отделенными от совершенного ими преступления всего несколькими часами или днями. Когда того требовали условия эксперимента, мы получали преступников до всякого допроса и до объявления им причины их ареста. В особой серии экспериментов мы могли проследить влияние допроса и признания, ставя наши опыты как перед, так и после производимого допроса. Наконец, нам удалось поставить ряд опытов с арестованными, но невиновными лицами, ошибочно подозревавшимися в тех или иных преступлениях.

В течение пяти лет мы собрали материал исследования около пятидесяти испытуемых, по большей части убийц или подозреваемых в убийствах. В специальном исследовании, посвященном аффектам и комплексам преступников, мы останавливаемся на детальном анализе всего нашего материала; здесь мы по необходимости должны ограничиться приведением лишь отдельных случаев, придавая нашему изложению характер сводок, иллюстрируемых типичными случаями.

Мы остановимся прежде всего на симптомах того актуального разлитого аффекта, которые мы наблюдали у наших испытуемых. С полной уверенностью мы можем сказать, что никогда за все время наших работ с человеческими аффектами и конфликтами мы не видели людей, настолько выведенных из обычного равновесия, настолько резко переживающих аффект, настолько дезорганизованных в своем поведении. Никакой лабораторный эксперимент не может получить столь резкого и длительного аффекта, как тот, который мы наблюдали зачастую у лиц, лишь несколькими десятками часов отделенных от преступления, и лишь несколькими часами – от ареста.

Можно было бы занять целые страницы описанием того, как ведут себя наши испытуемые, какими специфическими чертами отличается поведение человека, сегодня утром – неожиданно для самого себя – ставшего убийцей. За годы исследования мы видели людей, у которых травматические переживания дня вызывали аффективный ступор и которые приходили к нам в тупо безразличном состоянии; перед нами проходили и такие, чье поведение характеризовалось общей растерянностью, у которых совершенное ими убийство еще никак не укладывалось в голове; были и такие, в каждом движении которых сквозило не улегшееся еще возбуждение, были и другие, внешне совершенно спокойные, относящиеся к своему преступлению, как к совершенному и необратимому поступку, и терпеливо ждущие наказания. Наконец – и это было чаще всего – к нам приводили людей, которые были травматизированы своим арестом, выражали по этому поводу удивление и решительно отвергали всякое подозрение в преступлении, с тем чтобы через несколько дней снова очутиться в нашей лаборатории, уже после признания в совершенном убийстве и с депрессией, связанной с ожиданием кары.

Однако вернемся к нашим основным задачам; ограничим свое описание лишь психофизиологией этих состояний. Чем характеризуется психофизиологическая картина переживаемого преступниками аффекта? Каковы механизмы поведения в такой ситуации?

Мы провели всех наших испытуемых через нашу обычную лабораторную установку, предъявляя каждому серию слов-раздражителей и регистрируя ассоциации и сопряженную с ними моторику. Мы меньше интересовались теми изменениями, которые вносило аффективное состояние в ряд органических отправлений испытуемого (вегетативные изменения, дыхание, пульс и т. п.); нас более интересовал вопрос о том, чем характеризовалось поведение испытуемых, находящихся в состоянии резкого аффекта. Сравнительный материал позволил нам сделать ряд выводов, говорящих о специфических механизмах поведения субъекта, находящегося в состоянии резкого аффекта. Мы остановимся лишь на нескольких основных механизмах.

а) Трудность воспитания правильных форм поведения

Мы уже отмечали выше, что в состоянии резкого разлитого аффекта оказывается трудно, часто даже невозможно, воспитать сколько-нибудь правильные и устойчивые формы поведения. Организм оказывается совершенно не в состоянии выработать какой-либо стандарт поведения, какую-нибудь устойчивую систему координат, какую-либо и сколько-нибудь стойкую «реактивную формулу». Получаемые в состоянии резкого аффекта акты характеризуются своей неорганизованностью, случайностью; создается впечатление, что организм не в состоянии выработать устойчивые высшие автоматизмы, реагируя на примитивном уровне и отказываясь заново приспособляться к каждому предъявляемому ему стимулу. В результате мы наблюдаем неустойчивую систему реакций, почти недоступных для воспитания устойчивых установок.

Это правило прежде всего сказывается на речевых реакциях наших испытуемых. Если нормальный субъект дает их со значительной

устойчивостью, легко вырабатывая свой стандарт скорости речевых ответов, то изученные нами преступники оказались совершенно неспособными к этому; установка на определенную среднюю скорость ответа здесь совершенно не вырабатывается, процесс в высокой степени дезавтоматизируется и мы наблюдаем, как испытуемые реагируют с поразительно случайными скоростями.

На рисунке 20 мы приводим кривые распределения реактивного времени у восьми взятых нами выборочным методом преступников.

Рис. 20. Кривые распределения времени речевых реакций у восьми преступников-убийц

Все эти восемь человек – убийцы, все подверглись нашему исследованию через 2–3 дня после совершения ими убийства, тотчас же после ареста; все во время испытания находились в состоянии максимального аффекта. Кривые распределения, которые мы приводим, поражают одним: они не проявляют никакой закономерности; в них обычно даже не намечается вершины, которая бы указывала на стандартную форму реагирования. Такая установка у наших испытуемых напрочь отсутствует; аффект исключает воспитание тех устойчивых форм реагирования, которые так легко и быстро устанавливаются у нормальных испытуемых.

То, что наши субъекты не дают нам сколько-нибудь устойчивых по времени реакций, вовсе не объясняется их малой интеллигентностью или непривычными условиями опыта; столь же интеллигентный, но спокойный испытуемый уже со второй-третьей реакции вырабатывает свою стандартную скорость и держит ее все время опыта. На рисунке 21 мы приводим два таких примера.

Рис. 21. Кривые распределения времени речевых реакций у двух контрольных испытуемых

Двое контрольных испытуемых, одинакового социального положения и развития с нашими испытуемыми-преступниками, впервые подвергающиеся опыту, но не имеющие никакого отношения к преступлению, не знающие, для чего их исследуют, и спокойные, дают нам кривые совершенной правильности, с резко выраженной вершиной и примерно с 30–40 % всех реакций, протекающих с идентичным временем.

Рис. 22. Кривые распределения времени речевых реакций у детей

А – исп. Н., 8 лет (IQ = 72)

B – исп. Б.(олигофрения), 15 лет (IQ = 40) С – исп. С., 12 лет (IQ = 100)

Совершенно очевидно, что аффект нарушает одну из основных функций поведения — функцию воспитания организованных установок, выработку того, что в американской литературе получило название «reaction-patterns». Эту функцию выработки стандартных установок мы можем считать завершенной в отношении речевых реакций уже к 10–12 годам; аффект возвращает человека к тем хаотическим формам, которые характерны для речевых реакций ребенка 7–8 лет.

На рисунке 22 мы приводим аналогичные кривые распределения скорости речевых реакций у трех детей; первому из них 8 лет (некоторая умственная отсталость), второму – 15 лет (дебил) и третьему (нормальному ребенку) – 12 лет 8 месяцев[31]31
  Кривые взяты из книги: Речь и интеллект в развитии ребенка / Под ред. А. Р. Лурии. – М., 1928.


[Закрыть]. Эти кривые показывают, что уже у ребенка 12,5 лет стандартные установки на определенную скорость речевых реакций полностью стабилизируются и поведение на этом сложном этапе деятельности принимает вполне организованный характер; эта организованность отсутствует у 8-летнего (да и то отсталого) ребенка и процесс оказывается совершенно распавшимся у дебила, который также не в состоянии воспитать стандартных установок этих сложных функций.

Только у младших детей и дебилов мы имеем ту разрушенность в координированности речевых реакций, которую мы наблюдаем у преступников; правда, здесь нет простого возвращения к пройденной уже ступени: в то время как дети еще не доросли до сложных организованных форм реагирования, переживающие аффект преступники утеряли их. Ниже мы увидим еще, что эта внешняя картина распада имеет в обоих случаях совершенно различные основания и что распад в образовании установок на стандартные формы реагирования у преступников сводится к действию тех аффективных следов, которые у него необычайно актуальны; однако психофизиологическое правило остается бесспорным: мы имеем здесь резко выраженную потерю способности воспитания «reaction-patterns» и переход к хаотическим и случайно дающимся реакциям.

В таблице 11 мы даем сводку, которая характеризует это в цифрах. Мы выбрали двадцать семь преступников; шестнадцать из них – убийцы, одиннадцать – подозреваемые в убийстве; все попадали к нам почти тотчас после ареста.

Мы приводим здесь среднее время речевых реакций и их среднюю вариативность по каждому испытуемому; первое оказывается резко задержанным (у некоторых доходит до 4–6 сек), картина второй оказывается особенно характерной. Если вариативность обычного взрослого нормального испытуемого достигает не более 0,2–0,4 сек или 20–25 % средней скорости его ответов[32]32
  За показатель вариативности мы берем коэффициент ZWo-ZW, т. е. верхний квартиль; это обусловлено тем, что обычные резкие отклонения идут в нашем материале только в сторону торможения, т. е. повышения реактивного времени.


[Закрыть], то здесь мы нередко встречаем вариативность в 1, 0–2,0 сек, и отклонение доходит часто до 40–60 % среднего времени, практически давая ряд, совершенно лишенный закономерности.

Мы нарочно привели здесь как группу убийц, так и группу подозреваемых в убийстве; обе они дают практически одинаковые результаты, и, как мы увидим ниже, специфические различия между ними нужно искать в других показателях.

Таблица 11

Скорость и устойчивость речевых реакций у 27 преступников (убийцы и подозреваемые в убийстве)

Невозможность (или трудность) воспитания в аффекте установок на стандартные реакции проявляется чрезвычайно сильно; то, что мы говорили о речевых реакциях, относится целиком и к реакциям сопряженной с речью моторики.

Мы привыкли получать у наших нормальных испытуемых устойчивые сопряженные реакции с исключительной легкостью; уже двух-трех проб достаточно для того, чтобы связь нажима рукой с речевой реакцией устанавливалась достаточно крепко и в дальнейшем протекала автоматически; случаев забывания нажать, выпадения моторных нажимов мы, как правило, не встречаем у нормальных испытуемых вовсе; кривые нажимов сопровождают каждую речевую реакцию и представляют собой ровный ряд похожих, почти одинаковых нажимов, совсем не варьирующих по форме и очень незначительно варьирующих по интенсивности.

Совершенно другую картину мы видим у лиц, находящихся в состоянии резкого разлитого аффекта. Сопряженные моторные реакции оказываются здесь весьма неустойчивыми; испытуемый часто «забывает» произвести связанный с речевым ответом моторный нажим, и это забывание входит в систему, характеризует трудность получения в таком состоянии крепких автоматизмов; с другой стороны, давая моторные реакции, испытуемый оказывается не в состоянии выработать их сколько-нибудь определенный стандарт, и нажимы оказываются неодинаковыми, указывающими на различные заряды возбуждения, которые каждый раз лежат в их основе.

Рис. 23. Интенсивность сопряженных моторных реакций во время аффекта

А – исп. Храм.

В – исп. Бел.

На рисунке 23 мы вычертили два ряда ординат, характеризующих интенсивность отдельных моторных реакций у двух наших испытуемых. Первый из них (исп. Храм.) обращает на себя особое внимание. Мы видим исключительную неустойчивость сопряженных моторных реакций, они то появляются, то исчезают вновь; в начале – до 30-й реакции – мы имеем ряд выпавших моторных нажимов, однако этот факт нельзя объяснить тем, что процесс сопряженных реакций был у испытуемой недостаточно натренирован. Относительно правильный ряд нажимов держится здесь на протяжении каких-нибудь 25 реакций, затем снова реакции становятся резко неравномерными, местами выпадая совсем. Весь ряд говорит о том, что даже такой простой акт, как сопряжение движения руки с речевым ответом, не может быть прочно воспитан у этой испытуемой; поведение ее во время опыта убеждает в том, что в его основе лежит резкий разлитой аффект. Испытуемая Храм. подозревалась в очень серьезном преступлении, и хотя ничего не знала о предъявленном подозрении, была в сильной степени травматизирована внезапным арестом и доставкой в чужой город (арестованная в провинции, она была доставлена в г. Москву); во время опыта плачет, очень депрессивна, растерянна. Мы даем на рисунке 24 отрезок из подлинного графического протокола, полученного при опыте с этой испытуемой; он показывает все своеобразие протекания ее реакций.

Рис. 24. Изменение сопряженных моторных реакций во время деструктивного аффекта

В одних случаях сопряженные моторные нажимы даются правильно (реакция 17); в других (реакции 18, 19, 21) они совсем выпадают, в третьих (реакция 19) моторные нажимы запаздывают. Какой-нибудь общей картины мы здесь не имеем, и дальнейший протокол возбужденных резких нажимов показывает нам, что у этой испытуемой совершенно нельзя установить какой-нибудь типичной для нас модели реакции: ее нажимы иногда не превышают 3 мм, иногда доходят до 40 мм, иногда пропадают совсем. В последних случаях мы действительно имеем полное выпадение моторного компонента реакций и кривая, покрытая ровным тремором, показывает, что здесь выпали даже попытки сопровождать речь моторными нажимами. Нейродинамическая картина, лежащая в основе реакций, поражает своей неорганизованностью; разлитое, блуждающее возбуждение ведет к резким энергетическим разрядам в одних случаях и к полному выпадению моторных иннерваций – в других.

Мы приводим здесь три участка из одного и того же протокола одной и той же испытуемой и получаем три совершенно различные картины, как будто реагируют три разных человека; интенсивность нажима, форма координации, бурность разрядов здесь совершенно различны, совершенно неустойчивы.

Аффект дает картину полного распада в регуляции разлитого возбуждения, активность начинает определяться совсем иными факторами, чем у обычного нормального человека.

б) Неустойчивость динамики возбуждений в реактивном ряду

Мы непосредственно подошли ко второму моменту, характеризующему поведение аффективно возбужденного испытуемого. В то время как у нормального испытуемого энергия отдельных реакций обнаруживает значительную устойчивость в течение всего реактивного ряда, у аффективного испытуемого она часто проявляет своеобразную динамику. Мы разобрали случай, когда установившиеся в середине опыта моторные реакции к концу его обнаружили тенденцию к угасанию и испытуемая перешла к ослабленным, вялым нажимам. В нашем распоряжении есть и обратные случаи, когда, начав со сравнительно слабых моторных реакций, испытуемый приходит во время опыта во все нарастающее возбуждение, и эта динамика возбуждения проявляется в резком изменении моторных кривых.

Следя за динамкой моторных реакций, мы получаем графическую картину динамики возбуждения за данный отрезок времени.

Вернемся к реактивному ряду В, изображенному на рисунке 23.

Перед нами – испытуемый Бел., обвиняемый в том же убийстве, в котором подозревается и испытуемая Храм. (см. выше). Перед началом опыта Бел. держится внешне спокойно, но во время опыта приходит в возбуждение; это отражается на динамике его моторных реакций, и если в начале ряда его обычные реакции достигали 15–25 мм, то постепенно он переходит к нажимам с интенсивностью в 45–50 мм, дающим все более и более увеличивающуюся интенсивность отдельных реактивных разрядов.

Как и в первом случае, испытуемый оказывается не в состоянии давать более или менее равномерные стандарты по затрате энергии, однако эта неравномерность является здесь уже не столько результатом неспособности воспитать достаточно стойкие, организованные установки, сколько выражением определенной динамики возбуждения в течение опыта. Аффект характеризуется здесь тем, что, не давая возможности выработать определенные стандарты в затрате энергии, втягивает в действие все большие и большие ее массы; поведение характеризуется постепенной мобилизацией активности, выходящей далеко за пределы намеченных первыми реакциями норм.

Такая неустойчивость затраты энергии, сравнительно неровный профиль опыта, неравномерные пределы энергетических фондов на различных участках опыта обнаруживаются почти в любом нашем протоколе, и вариативность в интенсивности моторных нажимов, сводку которой мы даем в таблице 12, достигает часто 35–50 % от основной, средней для испытуемого интенсивности, в отдельных же случаях далеко переходит за эти пределы. Энергетическая неравномерность в отдельных участках поведения является для аффективного состояния очень характерным симптомом.

Приведенные нами в сводке цифры далеко не однообразны, однако это говорит лишь о том, что простой статистический анализ здесь не всегда пригоден. Два фактора влияют на неодинаковость полученных данных: 1) наши испытуемые находились далеко не в одинаковом аффективном состоянии; наиболее аффективные из них (№ 1, 23, 24, 25, 27) и дают как раз максимальную вариативность в реактивных разрядах; 2) голый анализ интенсивных моторных нажимов мало что может дать и потому, что значительное число моторных реакций при почти той же интенсивности оказываются резко нарушенными по форме, а это делает простое измерение интенсивности нажимов по высоте бессмысленным; за внешне очень благополучными цифрами скрываются поэтому часто очень неблагополучные процессы.

Таблица 12

Интенсивность моторных реакций и их вариативность у группы преступников

в) Диффузно-возбужденный характер реактивных процессов

Если бы мы хотели охарактеризовать специфические особенности возбуждения, типичные для разлитого аффекта, который проявляют наши испытуемые, нам пришлось бы с еще большим акцентом повторять то, что мы говорили при анализе случаев массового аффекта. Хаотическое поведение наших испытуемых характеризуется той же импульсивностью возбуждения, той же дискоординированностью реакций, той же актуализацией огромных масс возбуждения, которые даваемая испытуемым реакция оказывается не в состоянии нейтрализовать.

Лучше всего это проиллюстрировать одним из наблюдавшихся нами примеров резкого разлитого аффекта.

Испытуемый Вор-н, 50 лет, пекарь, обвиняется в убийстве своей жены, с которой он в последнее время жил в разводе. Убийство произошло в полутемном коридоре квартиры; соседка жены Вор-на услышала из коридора ее крик: «Василий (имя Вор-на) меня убил!»… Выбежав на крик, она увидела жену Вор-на в крови. Соседка отвела пострадавшую в комнату, где она скончалась до прибытия скорой помощи. Вскрытие установило смерть от ножевой раны в область живота.

Вор-н был арестован в тот же день у себя на квартире; ему было предъявлено обвинение, но виновным себя он не признал, заявив, что убил ее тот, кто хотел воспользоваться вещами.

Через два дня после убийства Вор-н был подвергнут нашему исследованию.

Поведение испытуемого во время опыта резко возбужденное; потирает лоб, ерзает на стуле, в перерыве между стимулами шевелит губами, бормочет что-то про себя; время от времени – резкие движения ног, речевые ответы то глухие, почти шепотом, то с повышением голоса.

Характерная для всего поведения черта – тенденция немедленных возбужденных реакций на каждый стимул и диффузное возбуждение моторики в свободных от стимулов интервалах.

На целый ряд слов-раздражителей испытуемый дает многочисленные ответы, резко нарушенные по форме:

13. резать – 8,6" – резать… ну… резать хлеб, что ли

20. пальто – 2,2" – ну, пальто… черное, что ли…

27. бумага – 2,4" – бумага… писанная… читанная… чистая…

39. железо – 16,0" – железо… железо… железо… ну, железо в вагоны идет

48. сестра – 11,0" – сестра… ну, сестра… ну что же…

Организованная ассоциативная деятельность испытуемого резко нарушена, часто раздражитель не вызывает сразу определенного слова-реакции, однако латентный период заполняется речевым возбуждением, испытуемый много раз повторяет предъявленный раздражитель, вслух подыскивает подходящую реакцию, давая «перепроизводство» ответов. Во всех этих случаях произносимое испытуемым слово не является готовым продуктом ответа, подготовленного в латентном периоде; реактивный процесс диффузен, он не разделяется на фазу внутренней подготовки и последующей реализации ответа, возбуждение непосредственно захватывает речевую сферу, и ряд неорганизованных речевых импульсов ясно указывает на изменившуюся структуру реактивного процесса.

Особенно резкие разряды такого возбуждения проявляются каждый раз, когда испытуемый связывает предъявляемые раздражители с ситуацией преступления, а это бывает почти на каждом шагу в данном опыте:

13. резать – 6,5" – резать… ну… резать хлеб…

14. окно – 8,0" – (неясное бормотание про себя…)

15. жена – 16,0" – это напрасно все, что вы говорите, голубчик мой, мы не резали и не думали резать…

16. сосед – 8,2" – ну, сосед… ну, Иван, Сергей…

24. удар – 10,4" – удар – по чему… удар по столу бывает…

25. живот – 7,8" – ну, у меня живот сегодня болит…

26. коридор – 30,0" – ну, это вы все напрасно, голубчик мой, мы там не были, в коридоре…

79. страх – 13,8" – страх – ну что же – ну вот в камеру посадили, куды больше страху-то… а за что?

80. жалеть – 6,8" – жалеть можно родных, а чужих… жалко девочку, вот жену зарезали, жалко…

Остро возбужденный, по форме граничащий со спутанностью, но по содержанию все возвращающийся снова к травматической ситуации, – такой характер ассоциативных процессов здесь ясен без дальнейшего пояснения.

Таким возбуждением, однако, не оканчивается аффективный процесс, и в ряде случаев мы имеем переход к эхолалическому ответу или полное отсутствие речевого ответа; испытуемый не в состоянии подобрать никакой ситуации к предъявленному слову и вместо ассоциативного ответа начинается долгий период молчания:

23. рука – 9,4" – ну… рука…