Текст книги "Иоанн Антонович"

Заговор Турчанинова – вообще миф, состряпанный Тайной канцелярией, чтобы хоть как-то оправдать своё существование, потому что после ссылки всех высокопоставленных вельмож прошлого царствования полиция бездействовала. Кто-то был в кабаке, кто-то что-то сказал, – вот и готово дело. Суд, смерть.

Заговор Лопухина – никакого заговора, пошлость. Жена генерал-кригс-комиссара, Лопухина[341]341
  Лопухин Степан Васильевич (умер 1748 г.) – генерал-лейтенант, действительный камергер, член Адмиралтейств-коллегий, кригс-комиссар по морской части (1740), губернатор в Астрахани (1742). Сослан в Сибирь в 1743 г. Степан Васильевич Лопухин был двоюродным братом Евдокии Лопухиной – первой жены Петра I. В 1817 г. Лопухин женился на Наталье Фёдоровне Балк, дочери генерал-лейтенанта и кавалера Фёдора Николаевича Балка.


[Закрыть], была любовницей маркиза де Бота[342]342
  Автор допускает неточность. Лопухина не была любовницей де Ботта. Известна её глубокая привязанность к Левенвольде. «Мне сделала визит после родов первейшая красавица столицы, госпожа Лопухина, – пишет леди Рондо к приятельнице в Лондон, в 1738 году, – это жена здешнего вельможи, которого вы должны были встречать в Лондоне. Госпожа Лопухина… племянница Анны Монс… находится в связи с графом Левенвольде и очень верна ему».


[Закрыть]; красавица Бестужева – сестра графа Головкина[343]343
  Графиня Анна Гавриловна Бестужева, разделившая по делу 1743 г. судьбу Лопухиной.


[Закрыть], которого сослали; её муж был братом государственного канцлера Бестужева-Рюмина. Она говорила повсюду, что Головкина сослали несправедливо. Отомстить ей было немыслимо – нужно было арестовывать весь двор. Арестовали сына Лопухиной, подполковника Лопухина, и его подчинённых. Мария-Терезия была в курсе всех событий. Только из политики она арестовала де Бота[344]344
  Мария-Терезия убеждена была в невиновности своего посланника, но чтобы угодить петербургскому двору, от дружбы которого зависело многое, если не всё для австрийского правительства, королева приказала нарядить следствие над Боттою.


[Закрыть]. Он жил в замке Грац ничуть не хуже, чем в Петербурге, и через несколько недель был назначен главнокомандующим армии, действующей в Италии.

Заговоры не напугали Елизавету. Она их совершенно определённо мистифицировала. Раньше не было причины притеснять Иоанна Антоновича. Елизавета «заподозрила» заговоры в его пользу – теперь причина появилась. Во всеуслышание императрица объявляет, что потенциальным вдохновителем бунтов является Иоанн Антонович.

Заговоры пустяковые: три простолюдина, один подполковник-повеса, который узнал, что он вождь восстания, лишь в тюрьме, и сочувствующий всем им, как всякий нормальный человек, кстати сказать, – австрийский министр-идеалист.

Беспокоиться нечего. Но есть возможность ещё дальше убрать Иоанна. Пусть ему три года – он претендент.

Елизавета опять играет: она сообщает своим двенадцати гренадёрам, что её священная жизнь в опасности. Свои светлые волосы она перекрашивает в чёрный траурный цвет. Она заставляет перекрасить волосы в цвет траура всех фрейлин и всех новых невест из Правительственного Кабинета Двенадцати Гренадёров. Она пишет специальный манифест (всё о волосах!). Манифест публикуют петербургские и московские газеты.

Отечество в опасности! Автор опасности – трёхлетний мальчик. Его нужно изолировать. Пусть поблуждает по тюрьмам до совершеннолетия, пусть поумнеет, а потом – посмотрим.

Начинается лихорадка: поиски изоляторов. Тринадцатого декабря 1743 года Иоанна перевозят в крепость Дюнаминде.

Это ещё не так далеко и не надёжно. Через полтора месяца Иоанна переправляют в Раненбург. Это ещё досягаемо.

Двадцать седьмого июля 1744 года Елизавета пересылает указ барону Н. Корфу, полицмейстеру Петербурга. Указ гласит: «Переправить Иоанна в Соловецкий монастырь».

В сентябре переправляют. Четырёхлетнего человечка везёт капитан Пензенского полка Миллер. Конвой – двести солдат с заряженными мушкетами.

Распутица. Дождь. Холод. Лошади вязнут и тонут в болотах. До Соловецкого монастыря не добраться.

Девятого ноября они останавливаются в Холмогорах. И останавливаются там на двенадцать лет. Итак, вместо Брауншвейга – тундра, сектанты, рыбаки, комары, болота, морошка, отдельный деревянный домик.

– Хорошо ли жить ему? – радостно беспокоится Елизавета.

– Замечательно! – в письменной форме отвечают полицейские. – Он уже потихоньку читает Библию, цитирует наизусть тексты псалмов Давида и Асафа[345]345
  Асаф – «прозорливец», начальник певцов и музыкантов времён царя Давида. Ему принадлежит 12 псалмов.


[Закрыть], смотрит не насмотрится на северное сияние. Просит прислать серебряную посуду.

Елизавета посылает посуду и обращается к своему фавориту А. Г. Разумовскому:

– Вот, пожалуйста! Все сплетничают о недопустимых условиях Севера. Он ест на серебряной посуде, как самый настоящий принц!

Он ел на серебряной посуде: солёную треску, винегрет из ревеня и турнепса и котлеты из тюленины.

Двенадцать лет одного ребёнка охраняла целая «секретная комиссия», сто тридцать семь человек!

Вот состав «секретной комиссии»:

1. Военный караул – 14 военных чинов и 17 вдов;

2. Придворные официалисты – 1 мундкох; 1 мундшенкский ученик, 1 тафельдекерский ученик, 1 подлекарь, 6 вдов;

3. Мореходы – 13 матросов первой статьи, 9 матросов второй статьи, 1 подлекарь, 2 подштурмана, 1 писарь, 1 штурманский ученик, 2 квартирмейстера, 4 канонира, 7 мушкетёров, 3 камердинера, 1 кормилица, 2 поваренных ученика, 1 мундкох, 14 вдов;

4. Штатная команда – 29 человек, 6 приказных и канцеляристов, 9 вдов.

Сорок шесть вдов?! два подлекаря! и два повара (мундкох)!

В какой роскоши жили эти 137 полицейских, свидетельствуют документы из канцелярии тогдашнего архангельского губернатора, генерал-поручика П. П. Коновницына.

Анна Леопольдовна умерла в 1746 году в Холмогорах. Ей было 28 лет.

Через десять лет, в 1756 году, из 137 полицейских осталось в живых лишь 62! Остальные умерли от голода и от цинги. Они не просили сверхъестественных милостей у Елизаветы. Их послали насильно, они добросовестно исполняли свои обязанности – держали Иоанна в тюрьме, они за свою принудительную работу просили совсем немного, пустяки – хлеба!

В канцелярии Коновницына сохранилось 42 прошения, написанных 62 живыми и 75 ныне мёртвыми охранниками.

Они писали:

«Всемилостивейшая государыня! Матерь отечества! Воззри милосердным оком на наше бедное состояние и благоволи, из монаршиего своего милосердия, высочайше' повелеть нам, всеподданнейшим, в рассуждении означенных недостатков и дороговизны хлеба к получаемым ныне тридцати рублям наградить ещё чем-нибудь».

Двенадцать лет они караулили ребёнка и умирали.

Двенадцать лет Иоанн просидел в Холмогорах и сошёл с ума.

В 1756 году сержант лейб-кампании Савин переправил Иоанна в Шлиссельбург. Тайно. Совершеннолетие настало. Теперь – пусть поближе к столице, непосредственный контроль и присмотр.

Тайная канцелярия, граф А. И. Шувалов[346]346
  Александр Иванович, Граф Шувалов (1710—1771), граф (1746), генерал-фельдмаршал (1761).


[Закрыть] писал коменданту крепости полковнику Бередникову:

«В ту казарму никому, ни для чего не входить. Чтобы арестанта никто видеть не мог. Арестанта из казармы не выпускать. Когда кто впущен будет к нему для убирания в казарме всякой нечистоты, тогда арестанту быть за ширмами, чтобы его видеть не могли. Без особого приказа Тайной канцелярии не впускать в крепость никого».

2

Шлиссельбург.

Опять одиночка.

Крепость, церковь, крест, колокола, офицеры караула, какие-то коменданты. Одно зарешёченное окошко, забрызганное чёрной масляной краской, железная койка, табурет, Библия, деревянный люк в полу – уборная. В блюдечке – свеча, над свечой трепещет ночная бабочка, вот и бабочка прилетела, потрепетала и уснула, на подоконнике, что ли, – живое существо.

Ещё восемь лет заключения.

В 1764 году Иоанну было 24 года, он просидел в тюрьмах уже двадцать лет.

Естественно, император был болен. Вши и нечистоты, от тюремной пищи – рахит. Двадцать лет он ни с кем не разговаривал, запрещалось – и ему, и с ним. Он говорил только с самим собой, заговаривался. Он говорил невразумительно, сильно заикался.

Искалеченный двадцатью годами тюрьмы. У него отваливалась нижняя челюсть, когда Иоанн что-нибудь пытался попросить у караульных, – так сильно он заикался.

Естественно, Иоанн перестал быть человеком в настоящем смысле этого слова, – просто существо, оно. Рыжеволосый, с белым нежным лицом, он был больше похож не на двадцатичетырехлетнего юношу, а на девушку-монахиню; он ещё ни разу не брился – ни усы, ни борода у него совсем не росли.

Несчастный дегенерат; ничего удивительного – таким его сделали исключительные условия жизни, если этот кошмар животного существования можно назвать жизнью. Пещера с решётками, свеча-огонёк, полусырое мясо.

Теперь о наследственности.

Группа историков «Русской старины» (XIX век, журнал по истории России) девять лет (1870—1879) занималась беспристрастным исследованием документов семьи Иоанна Антоновича.

Вот объективные выводы.

Причины многих важных исторических событий заключались в болезненном состоянии отдельных личностей, в руках которых находились судьбы государства. Так, сыном слабоумного Клавдия был Нерон – свирепый мономан[347]347
  Мономания – помешательство на каком-либо одном, предмете, мысли и т. п., например, мания преследования, величия.


[Закрыть]. Сыном Иоанна Грозного, страдавшего, как и Нерон, припадками мономании, был слабоумный Фёдор. В династии французских Меровингов[348]348
  Меровинги – первая королевская династия во французском государстве (ок. 430—751).


[Закрыть] почти все короли были идиотами. Примеры наследственного помешательства находим мы в истории шведского королевского дома Вазы, в истории ганноверско-английского дома и у Габсбургов. История испанского королевского дома особенно поучительна. Вот потомки королевы Изабеллы и Фердинанда Католика[349]349
  Изабелла (1451—1504), королева Кастилии с 1474. Брак Изабеллы в 1469 г. с Фердинандом, ставшим с 1479 года королём Арагона, привёл к династической унии Кастилии и Арагона (фактически к объединению Испании).


[Закрыть]: их дочь, Иоанна Безумная, вышла замуж за эрцгерцога Фердинанда Австрийского. От этого брака (Иоанна – помешанная, Фердинанд – глупец и эротоман) родился император Карл V[350]350
  Карл V (1500 – 58), император Священной Римской империи (1519—1556), король Испании (1516—1556) под именем Карла I из династии Габсбургов. Карл V возглавил борьбу с Реформацией и вёл ряд войн: с Францией за господство в Италии, с Турцией, с протестантскими князьями; после Аугсбургского религиозного мира (1555) отрёкся от престола.


[Закрыть]. Он сошёл с ума. Его сын Филипп II был кровожадным фанатиком. Но что такое фанатизм, если не то же сумасшествие? Сын Филиппа II – инфант дон Карлос – с детства страдал припадками помешательства.

Краткий очерк всемирной истории. Теперь – конкретно.

Иоанн Антонович – правнук Ивана Алексеевича (1666—1696). Иван Алексеевич – брат Петра I. В истории его называют «царь Иван».

«Царь Иван был от природы скорбен головой, косноязычен (заика), страдал цингой, плохо видел.

Жена царя Ивана, царица Прасковья Фёдоровна, выросла в предрассудках и суевериях, грамоте была обучена довольно плохо, хитрость и вкрадчивость заменяли ей ум, страдала припадками бешенства.

Дед Иоанна Антоновича Карл-Леопольд был известен по сварливому, вздорному и беспокойному характеру, был слабоват умом.

Бабка – царевна Екатерина Ивановна – могла служить типом пустой избалованной барышни. Все умственные способности её, от рождения слабые, были подавлены ещё в юности одной чувственностью.

Отец – Антон-Ульрих – не кончил полного курса наук. Белолицый, подслеповатый, золотушный, очень робкий.

Сестра Иоанна Антоновича, Екатерина[351]351
  Екатерина Антоновна, великая княжна, принцесса (род. в 1741 г.). Доживала свой век в одиночестве и горестном состоянии. Пережив всех своих родных (сестра Елизавета скончалась после жестокой болезни, в октябре 1782 г., брат Алексей – в октябре 1787 г., брат Пётр – в январе 1798 г.), оставшись одна, Екатерина пожелала возвратиться в Россию и поступить в монастырь. С этой целью она в 1803 году препроводила письмо к императору Александру 1, которым просила о дозволении ей «постричься в монахини». 9 апреля 1807 г. она скончалась и была погребена в Горзенсе, там же, где сестра её и братья.


[Закрыть], сложения больного, чахоточного, несколько глуха, говорила немо и невнятно, одержима болезненными припадками.

Вторая сестра, Елизавета, подвержена частым головным болям, страдала помешательством в 1777, но после оправилась.

Брат – Пётр – имел спереди и сзади горбы, кривобок, косолап, страдал геморроидальными припадками, прост, робок, застенчив, молчалив, до обмороков боится вида крови.

Второй брат – Алексей – совершенное подобие своего брата в физическом и нравственном отношении».

Комиссия по генеалогии обобщает:

«Достаточно, наконец, взглянуть на силуэты этих несчастных, чтобы по профилям, по неправильной форме голов их догадаться о врождённом их слабоумии. Болезненное состояние Иоанна Антоновича само по себе не только лишало его всяких прав на престол, но едва ли могло допустить и самостоятельное пользование правами простого гражданина».

Это – синтез и анализ через сто пятнадцать лет.

То же пишут и современники.

Овцын, комендант Шлиссельбургской крепости, доносил:

«Май 1759 год.

Он (Иоанн Антонович) в уме несколько помешался.

Июнь 1759 год.

Видно, что сегодня гораздо более помешался прежнего.

Апрель 1760 год.

Арестант временами беспокоен».

Капитан Данила Власьев и поручик Лука Чекин, непосредственные представители Тайной канцелярии, надзиратели, показывали на суде:

«Ни единого нами не замечено момента в течение восьми лет, когда бы он настоящим употреблением ума пользовался».

Екатерина писала о Власьеве и Чекине, и писала справедливо, как о «двух честных и верных гарнизонных офицерах». Восемь лет они ежедневно общались с узником и ни разу не услышали от него ни единого умного слова.

Им можно поверить. Им нет смысла лгать. Их служебная совесть чиста.

Власьев и Чекин постеснялись рассказывать на суде подробности помешательства Иоанна. Слишком вопиющие факты идиотизма компрометировали всю царскую семью. Но впоследствии, в домашней обстановке, они рассказывали следующее. Молва распространила их достоверные рассказы по всей России.

Иоанн Антонович никогда не видел солнца. Пыльная камера, мутные свечи. Прогулок по тюремному двору ещё не существовало.

Он одичал. Его все боялись, – он делал невесть что. Если бы его связали, его судьба была бы получше. Екатерина слишком снисходительна к узнику. По приказу императрицы Власьев и Чекин должны были выполнять все желания Иоанна. Все претензии.

Он панически боялся воды и не мылся. Помыть его – мука. Волосы перепутались на его голове и стали как ненастоящие, какой-то рыжий, красноватый парик.

Голубые крошечные глазки прятались в путанице волос. Нос у него красный, в склеротических прожилках, он поминутно вытирал нос рукавом, и от этого рукав стал как стеклянный.

Он кричал по ночам. Он требовал любви, то есть женщин. Власьев и Чекин трепетали перед Иоанном: зажигали свечи и молились, а при свете свечей у него – не лицо, а оскаленный череп, так просвечивали кости сквозь тонкие, как перламутровые, щёки. Ничего удивительного: Иоанн двадцать лет не дышал свежим воздухом.

Читать он не умел, сколько его ни учили. Он запомнил какую-то молитву и шептал её постоянно, задыхался, челюсти сводили судороги, он плакал.

Он грыз ногти и заусенцы. Он ел мыло. Он бросался на всех, под утро, хихикая хитренько, выламывал дверные ручки.

А по ночам он ходил со свечой в матросской шинели и в вязаном колпаке (дурацком!) и ловил крыс. Он вывешивал крыс на решётки окна, как игрушки, и – хохотал, а потом только – спал.

Ничего не поделаешь: Власьев и Чекин снимали крыс, выбрасывали трупики в Неву.

Он хорошо ловил мух и давил их на листе белой бумаги, а потом расклеивал листки по стенам камеры и любовался, как красивыми картинками.

У него было всего несколько зубов, и проваленный рот никогда не закрывался.

Там, где висит икона, в левом углу темницы, он разводил пауков и объяснял с весёлой усмешкой своим полицейским, что пауки – самые питательные существа на земле, что ему не хватает жиров, – и бросал пауков в свои и без того жирные щи. Власьев и Чекин выхватывали пауков из щей – деревянными ложками, чтобы дурачок не отравился.

Он был совсем слаб, после очередного приступа бешенства он лежал несколько дней и не вставал, так ослабевал.

Исполнительные мученики, Власьев и Чекин сдерживали слёзы страха и сострадания, восемь лет издевательств этого так называемого императора.

Теперь по достоинству можно оценить беспристрастие Екатерины. Ведь она читала донесения. Она слышала об Иоанне.

Используя показания Власьева и Чекина, донесения Овцына и вспоминая свою страшную аудиенцию с самим Иоанном (Екатерина встречалась с Иоанном в 1762 году, в доме А. И. Шувалова[352]352
  Историк В. Бильбасов сообщает, что свидание могло произойти в один из девяти дней, от 14 по 23 августа 1762 года. «Екатерина говорит, между прочим: «Мы увидели в нём, кроме весьма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества, лишение разума и смысла человеческого». Правда ли это?» – пишет В. Бильбасов в своей книге «Иоанн Антонович и Мирович» (М., 1908).


[Закрыть], чтобы удостовериться, действительно ли так невменяем юноша-император, как о нём говорят, может быть, он ещё может быть полезен государству и обществу хоть в какой-нибудь деятельности? Аудиенция потрясла и расстроила императрицу – так безумен, так болен был Иоанн, когда его привезли к Шувалову в закрытой карете), анализируя допросы свидетелей, свои личные впечатления и слухи, Екатерина написала объективное объяснение смерти Иоанна Антоновича:

«Кроме косноязычия, ему самому затруднительного и почти невразумительного другим, он решительно был лишён разума и смысла человеческого. Иоанн не был рождён, чтобы царствовать. Обиженный природою, лишённый способности мыслить, мог ли он взять скипетр, который был бы только бременем для его слабости, оружием его слабоумных забав?»

Бильбасов писал:

«Таков был Иоанн Антонович. Безвинный, безобидный для общества, ни на что не способный, он родился, жил и умер коронованным мучеником деспотизма. С колыбели до могилы, в течение двадцати четырёх лет, он всегда был только слепым бессознательным орудием политических страстей: никто не хотел в нём видеть человека, для всех он был политическим «фантомом». Он был и убит потому только, что появился какой-то подпоручик, избравший его орудием своих честолюбивых замыслов».

3

Подпоручику пехотного Смоленского полка Василию Яковлевичу Мировичу было двадцать четыре года. Как и императору Российской империи Иоанну Антоновичу.

Предыстория Мировича пустая.

Екатерина писала:

«Он был лжец, бесстыдный человек и превеликий трус. Он был сын и внук бунтовщиков».

Действительно, дед Мировича, переяславский полковник Фёдор Мирович, был (не бунтовщиком) предателем. Он предал Петра I, присоединился к Мазепе и с войсками Карла XII ушёл в Польшу. Отец – Яков Мирович – несколько раз был в Польше, тайно. Был сослан в Сибирь. За Польшу и за связи. Все наследственные именья Мировичей (правда, небольшие) конфисковала Тайная канцелярия. Род Мировичей не был ни знаменит, ни влиятелен. Как-то известен в пределах Украины был дальний родственник Мировичей, полковник Полуботок. Он тоже оглядывался на Польшу. Семья Мировичей попала в Сибирь. Полуботок – в крепость, в кандалы. Так бесславно окончились претензии этого рода.

Мирович – мечтатель. Он пишет письма.

Он пишет письма императрице Екатерине II, в которую после переворота были влюблены все офицеры гвардейских, конных и пехотных полков. И Мирович влюблён. Всех награждают, всех повышают, повсюду – пир, а подпоручик нищ. И он участвовал в перевороте, но не познакомился с вождями, он всем сердцем был со всеми и два дня – 28 и 29 июня 1762 года – ходил с обнажённой шпагой и на каждом перекрёстке обнимался с кем попало, со всеми пил и торжествовал.

Потом все просили поощрения и получили кое-что. Мирович – ничего. Его даже не принимают в гвардию, не потому, что нищ, хотя и поэтому, но и потому ещё, что – опальная фамилия. А все опальные каллиграфически записаны в Книгу Судеб – в секретные списки Тайной канцелярии. Тайной канцелярией теперь заведует Никита Иванович Панин, сенатор, действительный тайный советник, кавалер, первый франт петербургской полиции. Кем он был до Екатерины? Никем. Мальчиком на побегушках в иностранных миссиях. Вовремя возвратился из Швеции, стал воспитывать цесаревича Павла, попался на глаза после переворота, и теперь в его холёных, женственных руках, окольцованных бриллиантами, – все списки, все судьбы.

Мирович просит императрицу: пусть возвратит ему хоть несколько крошечных поместий его фамилии, он займётся усовершенствованием хозяйства, он заплатит государству втройне, он останется служить, а служит он лучше всех, вот и характеристики, писал их не кто-нибудь, а полковник Смоленского полка Пётр Иванович Панин. Он, Мирович, не виноват, что его родители – предали, сам-то он – честен и ненавидит родителей за прошлое, ему не нужны ни слава, ни счастье – хоть как-то устроиться с деньгами, а служба – сама пойдёт!

Безответные мольбы.

Он служит в простом пехотном полку и занимается текущими офицерскими делами: молодёжь – пьянствует.

Он играет в карты, но не умеет, проигрывает последние копейки. Питается в дешёвых трактирах, живёт где попало, кто пустит, а завтра – будет завтра.

Ничего судьба не сулит. Ничего он не умеет делать. Нигде он не учился. Никакую службу не любит. В отставку не уйти – некуда податься, если только в Сибирь, в Тобольск, к родителям.

Девятнадцатого апреля 1763 года Мировича вызывают в канцелярию полка. Вестовой сообщает: на петициях господина подпоручика появилась резолюция. Резолюцию написала сама императрица.

Мирович опрометью бросается в парикмахерскую. Предчувствия одно другого восторженнее… Парикмахер бреет его светлую щетину, подвивает горячими щипцами парик (совсем запущенный) и припудривает парик серебристой пудрой. Мирович подмигнул себе в зеркало: юноша, двадцать три года, смуглое цыганское лицо, парик – серебрится! Прощай, жизнь-жуть! Здравствуй, жизнь-надежда! Пусть парикмахер почистит ему ботфорты. Парикмахер посопротивлялся, а потом почистил ботфорты, как отлакировал.

Мирович влетает в полковую канцелярию и хватает своё письмо. Резолюция написана красными чернилами. Глаза слезятся. Поперёк пространных жалоб и просьб подпоручика – одна фраза: «Детям предателей Отечества счастье не возвращается».

Надеяться больше не на что. Императрица помнит свои резолюции, а Тайная канцелярия фиксирует их. Нужно что-то делать.

Но что может предпринять подпоручик пехотного полка? Он опять пьёт. И проклинает весь род людской.

Тогда трактиры были демократичны. «Съестной трактир город Лейпциг». Там пили и фельдмаршалы, и барабанщики. Знакомство с фельдмаршалами не сулило ничего хорошего – лишь насмешки собутыльников. Знакомство с барабанщиками – определённые знания закулисной политики, полезные для продвижения по службе. Барабанщики в качестве музыкантов присутствовали на многих государственных церемониях, недоступных простым пехотным офицерам.

Двадцать четвёртого октября 1763 года Мирович услышал от барабанщика Шлиссельбургского гарнизона новость, в Шлиссельбургском каземате, в камере-одиночке, сидит «безымянный колодник нумер первый». Так его называют официально.

Барабанщик пьян и хвастается своей эрудицией:

– Кто он, «нумер первый»? Не знаешь? Кто бы мог подумать! Ну, признавайся, кто это? Какой квас! – восхищается сам собой вдребезги пьяный барабанщик.

– Не знаю и не думаю, – чистосердечно признался Мирович.

Барабанщик оглянулся, посмотрел, как будто поправляя суровый ус – левый и правый, – и сказал счастливым голосом Архимеда:

– Безымянный колодник нумер первый – на самом деле не кто-нибудь, а сам император Иоанн Антонович! – воскликнул изо всех сил барабанщик, упал головой в тарелки и уснул, улыбаясь, а суровые усы солдата разметались по всему лицу.

Про Иоанна Антоновича ходили опасные слухи. За слухами охотилась Тайная канцелярия.

Мирович перепугался. Потихоньку, осмотрительно подпоручик выбрался из трактира, опустив глаза; гвалт, гул, пьяные ораторы и оратории, охапки пивной пены – всё позади, Мирович побежал.

Он бежал через мост (куда-то!) быстро-быстро, не касаясь перил, потом остановился, оглянулся – никого, – ни на мосту, ни на всём свете! Вечерело.

Шёл дождик, парик промок, был вечер, на Неве шаталась баржа с углём, на барже суетились, как чёртики, крохотные фигурки грузчиков-солдат.

Руки замерзали. Мирович вспомнил, что позабыл перчатки, зелёные, замшевые, выронил в трактире или украли, – ну и пусть!

В брезжущем вечернем воздухе летали дождинки, совсем невидимые и незаметные, как иголочки.

Шлиссельбургская крепость мутно просматривалась в дождевой завесе, там, в устье Невы.

Мирович рассмеялся.

Уже были заговоры.

Уже был заговор Петра Хрущёва, трёх братьев Гурьевых. Они уже попытались освободить Иоанна. Но не успели. Их было слишком много: тысяча офицеров и солдат. На тысячу человек всегда найдётся десяток агентов Тайной канцелярии.

Сенат. Приговор – смерть.

Но императрица заменила смертный приговор публичным ошельмованием. Ошельмовали и сослали на Камчатку.

Это было 24 октября 1762 года. Фатум: сегодня 24 октября 1763 года. Жребий брошен: или всё, или ничего.

К оружию! К действию!

Оружие – одна шпага. Действующее лицо – один подпоручик.

Мировича лихорадит. Он ищет сообщников. Немного. Хоть нескольких.

Он расспрашивает офицеров, сослуживцев. Отклика – нет. Все смеются. Все думают: его вопросы – пьяный бред.

Мирович не понимает, как он смешон. Денег – нет, связей – никаких, авторитет – лишь застольный, чин подпоручика – сомнителен для организации батальонов восстания; Мирович – вождь несостоятельного государственного переворота, над ним смеются товарищи по оружию, на него даже не доносят в Тайную канцелярию, так бессмысленна, так бессистемна его болтовня.

За что же он борется? Какова его программа?

Впоследствии, на суде, Мирович диктует Никите Панину все свои претензии по пунктам. Офицерское самолюбие. Офицерские формулы. Программа плебея. Вот пункты:

1. В те комнаты, где присутствовала императрица, допускались только штаб-офицеры. Мирович мечтает, чтобы и его допустили, чтобы и он присутствовал.

2. Императрица посещала оперу. Туда допускались только любимцы Екатерины. Мирович мечтает стать любимцем Екатерины. Он хочет ходить в оперу.

3. Штаб-офицеры недостаточно уважали его, Мировича, когда приходилось сталкиваться с ним по служебным обязанностям. Он мечтает, чтобы штаб-офицеры достаточно уважали его.

4. Императрица не возвращала ему именья фамилии. Надо возвратить.

Четыре пункта, объясняет Мирович на суде, – первопричина бунта. Но пункты ничтожны и пошлы.

Вольное честолюбие, дешёвое фрондёрство – присутствовать там, где присутствуют любимцы власти. Жажда обожания.

Но эти объяснения – для суда, трусливые объяснения – для помилования.

Это – офицерская обида. Потом, когда суд принимает всё более ответственный и серьёзный характер, Мирович проговаривается.

Граф Никита Панин спросил Мировича мягко, поигрывая перстнями, охорашивая холёными пальцами парик:

– Для чего вы предприняли сей злодейский умысел?

Мирович сказал быстро, и цыганское лицо его побледнело:

– Для чего, граф? Чтобы стать тем, кем стал ты, дубина!

Вот программа Мировича. Не пустяки. Стать первым министром, великим вельможей, а там – и генералиссимусом. Если Иоанн Антонович при помощи Мировича станет императором, «генералиссимус Мирович» – зазвучит не так уж плохо!

Мирович с пафосом писал перед казнью:

«Я желал получить преимущества по желаниям и страстям».

Писатель Г. П. Данилевский писал о Мировиче. Его романы были опубликованы в конце XIX века. Он писал:

«Я старался быть верным преданию и истории, которые рисуют Мировича самолюбивым, мало развитым и легкомысленным «армейским авантюристом», завистливым искателем карьеры, картёжником, мотом».

Да. У Мировича – самомнение. Он неврастеник. В его судьбе нет никаких предпосылок власти, он её жаждет.

Своим птичьим умом он размышляет:

«Что такое государственный переворот? Пустяк, меланхолическое шествие с барабанным боем, не нужно никакой особенной организации, вон как прост был переворот 28 июня 1762 года!»

Его лихорадит. Он позабыл, что простым переворотом руководила Екатерина, жена императора. Что восстанию содействовали фельдмаршал Кирилла Разумовский, сенатор Никита Панин, статс-дама Екатерина Дашкова, сорок офицеров гвардии, что практически их семьи – это вся свита, всё правительство России. Что на ИМЯ «ЕКАТЕРИНА» явилась многотысячная армия, как на ИМЯ СПАСИТЕЛЬНИЦЫ ОТЕЧЕСТВА.

А Мирович? – подпоручик, и ничего больше.

Что такое государственный переворот в стране с населением в двадцать с лишним миллионов обывателей, с полумиллионной регулярной армией, с двумя миллионами регулярных чиновников, с миллионом полицейских и с несколькими тысячами тюрем?

Абстрактная обстановка, не так ли? Государственный переворот – весёлое затейничество. Со всем этим фарсом Мирович справился бы и один – так он думал.

Но Мирович – актёр.

Ему нужен сообщник. Не столько помощник, сколько слушатель. Какой-нибудь офицерик-балбес, который бы беспрекословно слушал храбрые глаголы вождя. Перед которым можно покрасоваться умом и изобретательностью. Мировичу, эстету бунта, необходима небольшая, но рукоплещущая аудитория.

Подпоручик не бросает пить. Вино сопутствует успеху. Пьяному – и море по колено, и морда на коленях.