Текст книги "Метель на кухне. Стихи и песни"

депрессия. времена года

***

Перегорела лампочка. Крошки стекла на теле.

Я на кухне, но будто лежу в партере.

Накаливание мне противопоказано.

Жизнь не так приятна, как кажется.

А ты – в другом городе, мерзнешь в чужой квартире.

В тишине барахтаешься, как в тине.

Перегорают нервы и становится холодно.

В темноте к человечку прижаться хочется.

Ты не можешь выплыть и звук из груди выплюнуть.

Мне же на кухне весело, хоть глаз выколи.

Авось полегчает… Но понимаю – наверное, вряд ли.

Поэтому возделываю душевные грядки.

Ибо лампочка – повод не видеть тоски причину,

Пытаться тебя забыть, с улыбкой прошлое чистить.

Как всегда неудачно. Хоть приступы амнезии

Иногда все же радуют. Вот только не в эту зиму.

***

На душе моей снег. Значит, утром мне будет скользко.

Без конца восьмерки разваливаются на кольца.

Зажимают пальцы, прикрывая дорогу крови,

А в груди тихо бьется, подыхая, кролик.

Я спасаюсь от снега болью, от боли – кружкой.

Иногда выходит – и сон мне делает ручкой.

Я сижу, а сверху падают пылью, солью,

Может, совесть, может, чьи-нибудь слезы.

Скоро будут сугробы слез, а весною – лужи.

Но избыток влаги не делает землю лучше.

Парниковый эффект снаружи, а душа моя леденеет.

Единицами-иглами выпадает стабильный нечет.

Как не-встречи с тобой, как ямбический хрен на блюде.

Говорят, на юге люди все еще любят.

У меня же не то что север, скорее, вакуум.

И похоже, скоро мой кролик отправит меня на свалку.

***

Остановка троллейбусов. Зависает моя аорта.

Аониды хлюпают носом и ждут аборта.

А чего бояться, если к поручню тело липнет,

Но на символ – опять – не реагирует мое либидо?

Все, наверное, к лучшему – мой компас в норме,

Иногда (все реже) кивает на женские ноги,

Но в такой жаре плоть похожа больше на мясо,

А я сам – на индуса, пытавшегося сломаться,

Изменив ахимсе. Насмешливо кружат мухи,

Издеваются, твари, над родовыми муками

Истекающего слюной и потом горе-поэта.

И отчаянье трётся в мозгу: ах, лето,

Лето красное, как кефирно-солнечные ожоги,

Отпусти меня, не дави меня своим желтым,

Выплесни тело из города, из бетонной твоей удавки.

И я даже выживу. Если дождусь от тебя подарка.

***

Я чужим слезам часто бывал причиной.

Отворял им бессмертную душу ценою в чирик.

Создавал себе повод о нас не думать —

И со мной даже в парке осеннем бывало душно.

Убегал от правды, рядился в красные платья —

И в который раз уже осенью разучился плакать…

Так что дождь за окном – хоть какой-то (дешёвый) повод

Не смотреться в зеркало и видеть оттуда подлость.

Пить свое молоко, чесать пятерней в затылке,

Успокаивая себя тем, что таких нытиков в мире тыщи —

Как в тумане – капель, как в парке – листьев.

Мне б смириться, но… Я продолжаю злиться

На себя, на осень – на любимое время года,

На проклятый бумажный лист, как обычно, голый.

Хоть бы вирус поймать или снова услышать сердце.

Но вокруг – лишь серость. Лишь серость. Одна лишь серость…

2008

капельки

С.Б.

 
Я устал тебя пить по капельке,
из копилочки колупать.
По утрам не себе рассказывать,
что и в этой игре я – пас.
Побеждать, убегать с копеечкой,
хороводить, бояться снов.
Где-то в мягкой, уютной петельке
с полуслова всё решено.
Там невстречи и полувыходы,
полумеру и полу-дни.
Похоронным биг-битом выжжены
голубые глаза твои.
И по капельке из артерии
утекают твои мечты.
Были дни, где не всё потеряно,
но всё там же остался стыд.
Тела слабости, совпадения…
Там где я, там канавы сток.
Как покаяться в НЕсодеянном?
Я придуман – кем? Не за что…
Это чья-то слепая выдумка.
Может, сам я? Года не те…
Где-то рядом – смерть. Я – у выхода.
Самый сладкий конец мечте.
 

2009

здравствуй

 
здравствуй. не хочешь – не отвечай.
виделись. было как-то.
разум – оплавленная свеча,
свет – западня Декарта.
я – или был, или быдло. боль
мечется между мельниц.
всё же – алло. говорю с тобой.
зеркало взгляд заменит.
месяцы. мили. минуты. дни.
как увильнуть от встречи?
боремся. бьёмся. но спим – одни.
бесимся: кто же третий?
кто же с тобою, а кто – пустяк,
мелочь, полушка, фетиш?
замок построенный на костях.
выстрелы без ответа.
да, безответственно. да, смешно.
да, за постелью – лето.
а за слезами вплывает ночь,
каждый рассвет – последний.
каждый окурок нам жжёт язык,
печень все клянчит водки.
я продолжаю болтать. привык
к ритму гудков коротких.
 

2009

разговор с че геварой

С.Б.

 
Много в доме есть забытых вещей.
Для любимой дверь открыта всегда.
На груди висит оранжевый Че,
Улыбается, подлюка, солдат
Мировой любви, футболок, сигар.
И герилья затихает в печи.
За стеною – хохоток, перегар.
Если слышишь, то прошу, помолчи.
Пересуды за спиной молодят.
Я – не Кастро, да и ты – не Брюс Ли.
Может, нам с тобой, солдат, зазвездят,
Комиссуют нас с планеты Земли.
Как реклама, потечет по усам
Потолок из рыжих звёзд под тобой.
Ты не парься и не думай – я сам,
Может быть, уже почти голубой —
Но прижмусь к тебе небритой щекой
И сниму тебя с девичьей груди.
На полу ты обретёшь свой покой.
Я ведь тоже утром буду один.
А пока скрипит диван, полежи,
В небеса смотря измятым лицом.
Я напьюсь горячей сладостной лжи
И останусь, как всегда, подлецом.
Ну а ты вернёшься снова на грудь,
Под пальто исчезнут скулы твои.
Хлопнет дверь.
                          Но ты, солдат, не забудь
Мировой войны.
                              Случайной любви.
 

2009

разговор с алисой

 
Люди пьют и старятся, бьются о борт стихами,
укрываясь от жизни, от неба, до боли синего.
Лёжа лгут на песке, нервы точат о камни.
Это так не больно – сказать: «Прости меня!»
Темно-серые люди в клетках воды и суши
одноцветной радуге радуются всем сердцем.
Не мешай им, бейби, добираться до грустной сути:
счастье – это когда на тебя не сердятся.
Не грусти и ты, не ускоряй движение,
подбери подол, чтоб не вляпаться в энтропию.
Рыцари – легкомысленные мишени.
Безопаснее – в эпицентре. Лучше не торопиться,
приближаясь ко мне. В мире шёлковых революций
королей – под нож, а капусту – считают банками.
Ну а рыцари – ископаемые моллюски —
каменеют. Отстрел амура. Ищи с собаками
отголоски чувства. Не пробуй драться,
там, где можно кончить и стопку жахнуть.
Ну а я, Алиса, мягкий. Или – вчерашний.
И не жизнь это. Просто такие шахматы.
 

2009

чайки

Насте Вишневской

 
Порхают чайки по роялю.
На ветке закудахтал бог.
Так неразумна гениальность.
Несовпадение? И пох…
 
 
Пусть птицы залезают в дупла,
Пусть ноги по Земле скользят,
Пусть наступает ночь,
Как будто приходит вишневый де Сад.
 
 
Нет снам покоя на морозе
На кухне в пять часов утра.
Ложится снег пинком по роже.
На сердце бантик. Сам – дурак.
 
 
Волна седьмого никотина
Сбивает с ног, даёт звезды.
Сто грамм тоски – и накатила
Родная дрожь из темноты.
 
 
Не быть как все. Не быть собою.
Не быть страною без лица.
Но – море движется любовью.
Ей нет конца. Ей нет конца.
 
 
Ей нет разврата и ответа.
Пять капель тела… Свет в глазах.
И – степь да степь. И – месяц лета.
И – вифлеемская звезда.
 

2009

разговор с котом

Степану

 
Так спускается с неба по нитке кто,
Или в небо за снегом уходит дождь.
Не мяучь, пожалуйста, милый кот.
Не дождёшься ласки моей, не до…
 
 
Штукатурка сыплется со стены.
Штуки три, свезёт, то дадут аванс.
Так и ты, мой кот, не скули, не хнычь,
Лучше молча на печку свою залазь.
 
 
Не грусти – найдёшь в миске молоко.
Вдруг не только я за тобой слежу?
Пережди кошачий свой холокост,
А пока снежка за окном пожуй.
 
 
Есть надежда, милый мой Бармалей…
Вдруг однажды всё-таки не вернусь
И в трамвае старом, а то в троллей-
бусе, тихо крякнув, в дугу согнусь.
 
 
И найдёшь прислугу получше ты:
Будет гладить, бить, выпускать гулять.
Будешь ты, мой милый, как все коты —
И никто при встрече не скажет: «Блядь,
 
 
Как достал ты, Серый, шакалом выть!
Не пошёл бы ты… в лес, искать столбы?»
А ты будешь мякать жалобно.
                                                 Как и вы,
Все, кого при жизни пришлось любить.
 

2009

на смерть поэта

 
мы вчера сидели на качелях,
с пацанами мы там курим спайс,
никого не трогали, глядели,
как жизня проходит мимо нас.
 
 
в школе делать нефиг, дома тоже,
разве только хезать иногда.
зырим, прёт чувак с небритой рожей,
тощий и очкастый чемодан.
 
 
я ему: чувак, дай сигарету!
он мне тянет пачку «прима лайтс».
– слышь, братан, случайно денег нету?
дай-ка пятихатку нам на спайс!
 
 
он такой: да вы чего, ребята… —
и телегу катит нам про мир.
я ему впечатал аккуратно,
чтобы он захлопнул свой сортир.
 
 
мы его тихонько попинали,
выбили немножечко зубов,
а с утра по телику сказали,
что убит такой поэт Столбов.
 
 
и его картинку показали —
это был вчерашний пидарас.
что за времена теперь настали —
дохлые поэтики у нас!
 
 
надо, бля, братва, объединяться,
от поэтов наш очистить край.
скока можно нищим размножаться?
лучше их отправить сразу в рай.
 
 
на качели мы уже не сядем,
надо быть полезней и нужней.
скоро мы покажем этим гадам —
и поможем тем родной стране!
 

2010

между

 
Без оглядки на ритм запевает акын между рёбер.
Между женщин моих в промежутках слова и века.
Это lyric old scool, просто повод казаться здоровым
Между майна и вира, как между привет и пока.
 
 
В захламлённом чулане пылится сердечная мышца,
А на кухне – гамлет многояйцевый в сковороде.
Эту горечь не съесть, можно только немножко помыкать,
А потом – зажевать и размазать всё по бороде.
 
 
Между хлебом и тортом всё больше становишься чёрствым.
Так словесный понос переходит в душевный запор.
И веб-камеры глаз, как big brother, мне сверлит печёнку.
И грустит потолок – до конца недопонятый пол…
 

2010

про счастье

 
этот выбор меж саблей и греблей
разбивает штурвал кораблю
два стакана в корму, чтоб согреться
смертоносным российским «люблю»
 
 
как сказала Бобо, надо впрячься,
чтобы в лужице мутной воды
разглядеть недопитое счастье —
и разбрызгать его до среды
 
 
потому как любовь в понедельник,
двадцать первого, в ночь – это факт
я, пожалуй, поэт и бездельник,
сам Боярский хрипит «pourquoi pas»
 
 
до среды доживают нечасто
так ломает нас новая жизнь
а ведь было, пожалуй, и счастье…
да попробуй, поди, докажи.
 

2010

письма

 
Да, я тебе писал, но…
(странно, что «но» – союз»)
боязно слыть бездарным
(если уж быть боюсь)
Ты слишком много помнишь
(помнишь, как мы нашлись?)
Кто бы стакан наполнил…
(третий по счёту лист)
Осень, река, текила
(что? да, прости, коньяк)
в венах журчит стихия
(сон это или явь?)
бродит в висках жестокость
(быть, повторю, слабо)
ставим кресты и точки
(«боль – то, что не с тобой»)
Странно, я тоже плакал
(или всерьёз мечтал).
Кто же из нас заплатит?
(я уже наверстал)
Кажется, время лечит
(пошлость мне так к лицу)
Как поживает вечность?
(в челюсть бы, подлецу!)
Спрашиваешь, где письма…
(явь это или сон?)
Проще всего напиться,
в небо уткнув лицо.
 

2011

разговор с бабочкой

 
Переливайся, бабочка,
судороги прости.
Звёзды ль, кресты ль на крыльях —
лупит зенитка вдоль.
Ветер в ушах собачится,
словно патруль, свистит.
Только с кавказским рылом
видишь калашный ствол.
 
 
Бабочка-троеручица,
скоро сгорит язык,
А на цветах весенних
герпес совьёт гнездо.
Жизнь насекомых рушится.
Скоро ночной призыв.
Гаснет Полынь в абсенте
после трёх конских доз.
 
 
Падая птеродактилем
к аэродромам крыш,
Бабочка, улыбайся —
это твоя страна.
Бабкам, курсантам, дачникам
к небу проход закрыт.
Боли – на гигабайты.
Мудрости – до хрена.
 
 
Вейся вокруг, капустница.
Ниже – обменный пункт.
Радость не сможешь выменять —
тела кусок продашь.
Если снежок опустится,
хватит тебе капуст:
Нефтерубли из вымени
капают, как вода.
 
 
Переливайся, бабочка,
радуйся колдовству.
В бочки с бордовой жидкостью
падает кеторол.
Хочется позабавиться —
просто встречай весну.
Если же нужно жизнь спасти —
просто взмахни крылом.
 

2011

яранга

 
Увы, мон шер! Вот мне уже и тридцать.
В моей яранге – коврик и плита
И нет недежды в чём-то измениться,
и плакать лень, и боль уже не та.
 
 
А ты цветок, не опалённый зноем,
Не опылённый, в общем-то, цветок.
Зачем тебе кастрюля с геморроем,
В которой внедиспансера квиток?
 
 
О мон ами, не будь такой беспечной,
Не трать свой пыл на треснутый горшок.
Любовь – простуда, и семья – не вечна.
Стояк вот был, и тот уже прошёл.
 
 
Так убегай же в страхе и смятеньи.
Одну лишь боль со мной узнаешь ты,
А я останусь – мерзостным виденьем,
Презренным геньем страшной красоты.
 

2011

пять шансов

Маше Черкуновой

 
Капли синей струйкой текут с листа.
Чьи-то губы просятся на флагшток.
Чьи-то кости лягут под стол. Из ста —
шансов пять, что пальцы отдашь под ток.
Огрызайся, скалься, лови кураж
от большого пальца – на тыщи вёрст
все пути открыты и нет преград,
голос мутной крови тебя зовёт.
Среди ночи в гриппе горит восток.
Указательный тычет в муляжи
вечных чувств, где родина – под кустом.
Жизнь как чудо или же – бред как жизнь.
Осторожней средним зови блесну,
а не то от золота влажных зим
отойдёшь ко сну под бикфордов шнур.
Свет сердечной дури неугасим.
Эту жажду корками не унять.
Безымянным в челюсть – и натощак.
Лучше, с клавиш спрыгнув, загнать коня,
чем зависнуть поутру на вожжах.
Как цепями, фенечками сковав
всех друзей, мизинцы на память взять
и плясать «Зелёные рукава»…
Ты не верь, что ниже упасть нельзя.
Горло бредит криком, стальной струной —
Там от раны к рифме ведёт канат.
Там цветы, как шпаги, лежат у ног —
всю ладонь отдай, чтоб себя не знать.
Коронован тёрном пречистый лоб.
Чашу горьких строк выпивай, не трусь.
Столько капель времени истекло…
– Чей там флаг колышется на ветру?
 

2011

юбилейное

Славе Барышникову

 
Кудрява речь, невнятна боль —
то в правый бок кольнёт, то в левый.
Я устремляюсь за тобой
в предсказанный тридцатый левел.
 
 
Прицельный понт, как в paint in black
под абстиненцию ab ovo,
и словно сломанный каблук,
твоё стреноженное слово.
 
 
Мерцает речь, клубится слог
в кубическом котле мутанта
и растворяется весло
под кислоту восьмого такта.
 
 
Бурлят слова, пока – ничьи,
как чиксы в клубе жгут под умцу,
хоть на затылке встроен чип —
чтоб не сошли с ума безумцы
 
 
стрелять чернилами в блокнот,
по ветру распыляя семя,
чтоб сумрак не стучал в окно,
чтоб вены не текли на север…
 
 
Гуляет слово – как поймать?
Безумству храбрых – кол под рёбра.
И ход конём – опять не в масть.
Корабль покоится в коробке.
 
 
Куда ж нам плыть?..
                                Опять вовнутрь.
Дыру души не смерить тралом.
Душа – без дна? Пойдём ко дну!
Зависнем в крошеве астральном!
 
 
Стать кириллическим рабом,
осколком счастья на взросленьи… —
всё та же сумрачная боль.
Поёт в виске тридцатый левел.
 
 
Левей по курсу! Правый галс!..
Так галстук душит шею хиппи —
ты чёрта коньяком пугал,
не в меру пьян, но в доску хитрый.
 
 
Гуляет во поле игла,
останки пошлой телебашни,
а за душой – то тишь, то гладь,
то чью-то честь грызут собаки…
 
 
Хитришь, лукавый индивид!
То – не по масти, то – по морде.
На распасах десятый вист —
солдат удачи не поможет.
 
 
Стареет в зеркале лицо
и слог – бывает ли невнятней?..
Но смерть становится понятной.
Стих замыкается в кольцо
и – размыкаются объятья.
 

2011

четыре строчки про весну

 
Снова мне не до сна.
Снова растут цветы.
Снова пришла весна,
глупая, как и ты…
 

2010

разговор с собой
элегия

 
Выйди за дверь. Погляди на бутылки у входа.
Скоро отправится заполночь тело твое.
Хули, дождался. Безденежье. Пьянство. Свобода.
Тихо сопит в рукаве (не буди!) лезвиё.
 
 
Раньше мечтал ты. Как жаль, что всё это свершилось.
Б..дства, любови, страдания – всё, как хотел.
На, прикури от луны, да из ж..пы вынь шило.
Нет нихера в твоём будущем, кроме костей.
 
 
Сколько елозилось, скалилось, харкалось, пелось!
Сколько желаний залезло на пыльный чердак!
Не удивленный, а просто слегка ох..елый,
Смотришься в зеркало в лифте – голимый м..дак.
 
 
Что, не сидится в уютной квартирке без дела?
Выйди во двор, баклажану судьбу рассказать.
Сколько б придурки о жизни своей не п..дели,
Просто беседы кончаются: «…б твою мать!»
 
 
«Хули не жить? Выкинь мусор! Ну ты и г..нище!
Мне бы твои бы проблемы – …бись не хочу.
Чё тебе надо? Здоровый, толковый, не нищий,
А разъ..бай – ну дак хули?» «Не бей по плечу».
 
 
И – до утра, по четыреста граммов на брата.
Выйди во двор покурить – и уснёшь во дворе.
Тапки просрёшь. Рожа синяя снова помята…
На..й, скажи, далеко отходить от дверей?!
 
 
Дома сиди, и дрочи свой двойной, стихотворец.
Сколько Пегаса не бей, п… дла знает, где ссать.
Снова не пишется. Голос божественный вторит:
«…б твою мать же, Столбов! Эх и ж …б твою мать!..»
 

2010

разговор с мефистофелем

 
Когда я вдруг остаюсь один
(ну, раз в полгода, а может, реже),
струится в форточку никотин
и шёпот ласковый в душу лезет:
 
 
– Ты вырос, малчик. Ходи-гуляй.
Ругайса матом. Побойса бога.
И – скока можно ловить халяв?
Сруби хоть бабок. Ну, надо скока?
 
 
– Куда как вырос! Смотрю в экран,
в футбол играю – в 2D-формате.
Peace! Детский выбор: у тех украл,
Тем – полтораху принёс в кармане.
 
 
– И что за дружба на брудершафт?
С собою в зеркале – ай, как вкусно!
Чем ближе к небу, тем злей дышать.
Айда на Землю, валяться в куче!
 
 
– Что ж, правда. Скучно в ночной тиши.
Ты прав, мой бес, как обычно, прав ты.
Чего там, в прошлом? Коровий шит
Да бесконечные швестершафты.
 
 
– Давай по полю! Гуляй-ходи!
Да спирту бочку! Да в ж..пу свечку!
Ах, что за поприще впереди!
Зачем нам звёзды? У нас есть вещи.
 
 
– Нет, я ещё подавлю понтов.
Ведь есть же эти, бл..ть… идеалы…
(и сам себе я машу болтом,
что так торчит из-под одеяла).
 
 
– Да ладно, что это за гешефт7
Тебе бы бабу бы потеплее.
И так горит на загривке шерсть —
от недо..ба шары сопрели.
 
 
– Ну что за пакость, етить-то в рот!
Мне что, своей не хватает дури?
Ведь я ж паэт. Голубая кровь.
Я не чабан – драть овец бездумно.
 
 
– И верно! Правильно! Ну их в пень.
Пердолить – реже, а бить – почаще.
А цвет… Что ж, можно и голубей.
Подбросить парочку из качалки?..
 
 
…Так вертит бредом лукавый бес,
Куда бедром, а куда и локтем.
А я – не верую сам себе.
В ад – неохота. И в рай – неловко.
 
 
Но так уютно в родном аду.
Тут индульгенции не помогут.
И, как столбов, бормочу в бреду:
– Мой ангел, дай мне хоть ты по морде!..
 

2011

разговор с отцом

 
В метели, как в спирали ДНК.
И мифов древнегреческих тонка
усмешка. И картина – как плакат.
И стрелки встали.
То «время усмирило свой разбег».
Я никогда не плакал по тебе.
Так конуру не жалует кобель,
хоть цепь – из стали.
 
 
В пустой кабине молча посидим.
Пусть сердце громко мечется в груди.
Мне всё равно, что я сейчас один,
а ты – не встанешь.
Моя эпоха – твой металлолом,
и в гараже – петля, как западло,
и ветровое вдребезги стекло,
и снега танец.
 
 
Дрожанья рук стаканом не унять.
Ты смотришь, усмехаясь на меня,
и на сиденья плещется коньяк,
но слёз не надо.
Ты знаешь, как противно быть рабом,
и как забыть, что значит «быть собой»,
с утра отъехав от мирских забот.
Шпагат – в награду.
 
 
Слова клубятся дымкою во рту.
Не дрейфь, я набираю высоту,
осуществляя давнюю мечту —
сказать стихами, —
о том, что в моей жизни всё путём
(см. плакат): подъём, обрыв, подъём,
и есть чего оставить на потом.
Пока – бухаю.
 
 
Поля молчат. В бумажной белизне
притихла эта ночь. Не видно мне
при свете фар, как убивает снег
родную землю.
Ты по-английски (древний грек!) ушёл.
Метель кружит над старым гаражом.
Я – между «ничего» и «хорошо»
кружу. Борзею.
 
 
Ты понимаешь. Скалишься. Ну что ж.
Сегодня можно. Хоть «слова – п..дёж»,
мы никогда с тобою – снова дрожь —
не говорили.
Я не в обиде. Ты, пожалуй, прав.
Ты лучше Лая дар свой подобрал:
чтоб Иокасту было не украсть,
не резал крылья.
 
 
Признаться, мудро. Ты – двенадцать лет
лишь осторожный морок на стекле
(я знаю, ты позволишь обнаглеть),
но скоро сгинешь.
Я из кабины выйду, закурю
и с коньяком, навстречу декабрю
я по спирали тропочку пробью
к твоей могиле.
 

2011

первый снег

 
белые полянки
с рисовой крупой
ветер веет лямки
над стальной трубой
 
 
ну неважно флаги
этому нет губ
по листам бумаги
с хрустом пробегу
 
 
вместе мы напишем
в ветреной тиши
каблуками вирши
ангел не дыши
 
 
этих белых точек
беспокойный ряд
благодарен Отче
от Тебя принять
 
 
свет стеклянный выпуклый
в мире поутру
снег тихонько выпал
из раскрытых рук…
 

2011

метель на кухне
поэма

 
1
Твой город надвигался, как мигрень.
В кармане брюк лежал дирол с ментолом
И трасса извивалась, как ремень,
 
 
А пряжкой был тот самый дом, в котором
Всё как бы началось. Скорее, нет —
То было в детском лагере картонном
 
 
С речным названьем. Блики на стене.
Настольный теннис. И закат июня.
Лягушки в лужах. В восемнадцать лет
 
 
Нам кажется давно ушедшей юность,
Она же – здесь. На теннисном столе
И в запахе росы. В кустах угрюмых.
 
 
В усталой предрассветности полей.
Конечно, никуда она не делась.
Вот только мы всё проще и подлей.
 
 
2
Твой город был всё ближе. Чьё-то тело,
Смыкая жвалы, думало о том,
Что десять лет – так мало, чтоб истлело
 
 
Всё, что так долго мокло. В горле ком
(а может быть, слюны комочек мятный)
Мешал узнать всё то, с чем так знаком.
 
 
Да, память всё оставила помятым:
Бумаги, тряпки, полиэтилен,
Хранившиеся за щекой хомячьей.
 
 
И даже слову, где в начале «Н»
И мягкий знак в конце, то, что похоже
С изнанки на «любовь», не встать с колен.
 
 
И хочется сказать водиле «Боже»,
Хоть он – совсем не тот. «Кого позвать?» —
Вдруг слышит тело. Но назвать не может.
 
 
3
Мне с лобового капельки аш два
И О и Це, и прочего не-смога
Сметали дворники. И запахом козла
 
 
И порошка стирального, как бога,
Меня встречал проспект. Он тоже наш.
Он точно был. Пусть даже и недолго,
 
 
Но освещал (опять!) седьмой этаж
И арку во дворе. Кусты. Качели.
И это всё – захочешь, не отдашь,
 
 
Куда уж там – забудешь. Вновь ничейный,
Я брёл по краю трассы. Снег налип
На берцы, но и этому значенья
 
 
Я мало придавал. Душа болит,
А ноги мокнут. Мёрзнут, как всегда.
И снег летит. И предавать велит.
 
 
4
«Как хорошо кого-нибудь предать,
Особенно по-дружески, с любовью.
Так, чтоб потом не вспомнить никогда,
 
 
Лишь звёздной ночью, в незнакомом поле,
Когда до счастья остаётся миг,
Давиться искалеченной губою
 
 
И мыслью, что ты многого достиг,
Но лучше б ничего, чем это счастье,
Которое известно нам из книг.
 
 
Всё это снег. С ним так легко умчаться.
Предать любовь. Кого-нибудь распять».
Так думал я, ботфортами качая,
 
 
Сбивая, то есть, грязь с армейских пят
Перед твоим подъездом. И кого же
Имел в виду: тебя или себя?
 
 
5
Но ты открыла дверь. И так похоже
Всё было на простое дежа вю,
Что, как змея, я сразу сбросил кожу.
 
 
Мне десять лет казалось: я живу.
Но вот сейчас я не был столь уверен.
Дерьмо жевал. Да и теперь жую.
 
 
Свои года секундами измерив
И послевкусие своё сглотнув,
Переступил порог. Закрылись двери.
 
 
Ты улыбнулась. Я тебя одну
(мне показалось) знал при этой жизни
И, может, после. Скажут: «Утонул
 
 
Чувак в своём же прошлом». Хер ложили
На сплетни мы когда-то. А сейчас
О сплетнях помнить – будет слишком жирно.
 
 
6
Да, я так думал. Но тогда – смолчал.
Бутылку белого полусухого
Достал из рукава. Но выпил – чай.
 
 
Ты, сделав вид, что мы едва знакомы,
Вопросы задавала невпопад,
А я ответы брал в стекле оконном,
 
 
Держась за табурет, чтоб не упасть.
На этой кухне мы с тобой сидели
Часы и дни. И разговор опять
 
 
Был ни о чём. И мы с тобой – как дети! —
Не думали, что можно о другом,
Лишь об успехах. Что ж, ты – академик,
 
 
Жена и мать – какой там будет год?
И в остальном как будто бы успешна,
Пусть даже не горит в очах огонь.
 
 
7
А я – ну что? – огнём я обеспечен,
А в прочем – дауншифтер-образец.
И – либо автостопом, либо пешим
 
 
Могу передвигаться. Оборзев
От голода, аскаю в переходе,
И мелкие купюры – мой резерв.
 
 
Ну, пусть я прибедняюсь. Что ж такого?
Стара, как мир, дурацкая игра,
Но кто постичь сумел её законы?
 
 
Не так легко у нищего украсть
Его свободу, если он не хочет
И если есть в запасе триста грамм.
 
 
Пусть я давил на жалость. Дело к ночи
Приблизилось тем временем. А ты
Ушла на миг, чтоб убаюкать дочку.
 
 
8
И, вынырнув из детской темноты,
Я устыдился вымышленной роли.
Хорош ребёнок. Больше тридцати.
 
 
Но ничего не смог придумать, кроме
Того, чтобы открыть пузырь вина
(и сникерса батончик – на второе).
 
 
Судьба всегда решала за меня
(скорее, просто я всегда пассивен).
Как славно плыть – ни берега, ни дна! —
 
 
Решиться же я, как всегда, не в силах.
На что решиться? Подойти, обнять,
Сказать, что не нашёл такой красивой,
 
 
Как ты? Прости! Да, красота – фигня.
Такой родной? И злой? И подзаборной?
Что забияку-память не унять?
 
 
9
Нет, никогда не мог я дать свободу
Себе же самому. Мешает страх
И травмы детства. И разборки с Богом.
 
 
Сказал бы Фрейд: анальная фрустра-
ция. Такой готов психоанализ.
Рефлексия моя всегда быстра,
 
 
Но малоэффективна. Начинались
Минуты самоедства и тоски,
Но ты зашла – и унеслась банальность
 
 
И отключились чёртовы мозги.
Подняв бокалы с язвенным напитком,
Мы выпили во здравие. Виски
 
 
Тотчас сдавило обручем. Запишем,
Что головную боль я ожидал
В начале текста. С голодом вампирским.
 
 
10
Ты мне пришла на помощь, как всегда,
«Ну, как я выгляжу?» – спросив надменно.
И треснул лёд. И полилась вода,
 
 
И теннисным мячом пошли обмены.
Так в лёгкий флирт по-детски, невпопад,
Мы впали, словно грешники в геенну.
 
 
Кокетства славного стремительный запал!
Как ты прекрасен, сладостен и вечен!
И вкус неповторимости опять
 
 
Волнует кровь. Нам чудится в ответе
И да, и нет, и трепетность огня,
Воды прохлада и мерцанье света…
 
 
Да, было время в жизни у меня,
Когда казалось, что я мастер флирта.
Так почему бы время не догнать?
 
 
11
Мне будто бы в бокал подлили спирта.
– Пожалуй, зря накрасила глаза, —
Заметил я, уставившись на плинтус.
 
 
Ты лезла в бой, почувствовав азарт.
– Что, это плохо? – Можешь и получше.
– И как же это? – Нужно показать?
 
 
– Ну, как же пропустить подобный случай!
– Тогда держись. – Ты знаешь, за кого?
– Ты выглядишь всё более колючей!
 
 
– А я была пушистой? (Разговор,
Наверно, мог бы привести к обиде,
Когда бы мы дружили с головой.)
 
 
– Возможно. Я тебя такою видел.
– Я изменилась. – Да и я другой.
Но ты не стала хуже. – Что ж, завидуй.
 
 
12
Такой вот спорт: зевнул – и сразу гол.
Сплошной матч-бол, и проигрыш приятен.
На ставке – всё, и, в общем, ничего.
 
 
Легко забыть о тягости объятий,
Когда твоя судьба ушла во тьму.
Мы клятв не отличаем от проклятий
 
 
И даже не боимся адских мук —
Чего мы там не видели с тобою?
Кому-то полегчало? Никому.
 
 
Скорее, поломало жизнь обоим.
Хотя, ты знаешь, жаловаться – грех,
Ведь мы давно не корчимся от боли,
 
 
Но дружно имитируем успех
Для всех «друзей» -подписчиков контакта,
А им плевать (ну, как и нам) на всех.
 
 
13
Так странен путь от финиша до старта!
Я понял цену всем вчерашним дням.
Для этого не жалко и расстаться.
 
 
И пусть трепал нас жаркий отходняк,
Но годы – как секунды перед небом.
Наш выбор был: любить или понять.
 
 
Знакомство, шутки, поцелуев нежность,
Дрожь первых встреч, неверия глаза
И счастье, припорошенное снегом.
 
 
Друг другу нам хотелось доказать,
Что кто-то круче, у кого-то – право,
А у кого-то – нет пути назад.
 
 
Все битвы и старания – напрасны,
И мы – такие стойкие бойцы —
Заслуженно имеем горстку праха.
 
 
14
Той паузе завидовал бы цирк,
Хоть мысли пронеслись быстрее мига
И, Землю облетев, впаялись в цинк.
 
 
Но ты увидела мою заминку
И тоже замолчала. – Что не так? —
Приподнятая бровь. – Я утомила?
 
 
Ответить не давала немота.
Судьба твоя лежала предо мною
Жестоко обнажена и чиста.
 
 
Сплошная горечь, а надежд – немного.
Гордыня обгорела на углах.
Мечты девчонки – ковриком под ноги.
 
 
Раскаянья сапожная игла.
На каждой вене – капельница желчи.
Всё, что хотела. Всё, что не смогла.
 
 
15
Так просто о рефлексию обжечься.
Всё изменилось за один момент,
И ты – сосредоточие всех женщин —
 
 
Сияла предо мной. И свет не мерк.
На кухне, на фанерной тубаретке,
Как Мила Йо, как пятый элемент,
 
 
Владевшая когда-то даром речи
(кому он нужен, этот глупый дар,
когда такие встречи слишком редки?).
 
 
– Ты испугалась? – Нет, не угадал.
Тебя, похоже, посетила муза?
– Ну, кто кого… – Ты мил, как никогда.
 
 
– Да ты не смейся. Прибалдел. К тому же
Устал я, и мыслительный процесс…
– Простите, не хотела вас измучить!
 
 
16
(Простить? Да-да! Была такая цель.
Когда-то я прощал так обречённо,
Что горечь не читалась на лице
 
 
Моём. Но белый свет казался чёрным,
Ты снова уходила в темноту
И слово «верность» было ни о чём нам.
 
 
Я, как индюк, подбитый на лету
(такая вот метафора, читатель!),
Валился в сартровскую тошноту,
 
 
Ты возвращалась, как всегда, некстати,
С кругами под глазами и просила
Простить тебя опять. Весёлым стартам
 
 
Не виделось конца. И я, весь синий
От водки и конфликтов со стеной,
Искал прощенья в петлях на осинах).
 
 
17
– Вообще-то я тебя простил давно,
Но, если просишь, лишний раз – не жалко.
Ведь, слава Богу, ты – передо мной.
 
 
Я так боюсь сердечного пожара,
Что руки сам себе готов вязать,
Как будто я в смирительной пижаме.
 
 
Ну а сейчас вязать не обяза-
тельно. Не зная, свидимся ли снова,
Я понял, что молчать уже нельзя,
 
 
Я напряжён до дрожи, до озноба,
И, если уж кого-то не прощать —
То лишь себя – за сдержанное слово…
 
 
Оттягивая миг, а, может, час,
Я медлил с драматическим признаньем.
(решимость не присуща овощам!)
 
 
18
Так мы перед собой сидели, зная,
Что тишина – как темнота – наш друг,
И время трепетало, словно знамя,
 
 
Не выпавшее из болконских рук.
Всё в этой тишине казалось ясным,
Как в той туманной дымке поутру,
 
 
Когда (подозреваю, что напрасно)
Мы перед Богом в верности клялись
И не было мгновения прекрасней.
 
 
Мы очень много слов произнесли
Когда-то. Потому сейчас молчали
Как в сказке. Помнишь? – Принц и рыжий лис…
 
 
Хоть я лет десять как неприручаем
Да и тебе колючек не убрать.
До сказок ли? Банальная печалька.
 
 
19
Мы не искали от добра добра.
Своей минуты ждали поцелуи
И чёрт – в который раз – нам был не брат.
 
 
Случаются признания и лучше,
Но нечего сказать себе в разрез.
Надеясь хоть на миг, что я не лузер,
 
 
Что – чувствую, а значит, ты – не бред,
И – ergo sum (куда ещё конкретней?)
И лайк поставить негде. Проще – крест.
 
 
Я не надеюсь в этом мире встретить
Хоть что-нибудь, похожее на «ты».
Мне славно находиться под запретом.
 
 
С изнанки фронт любви похож на тыл.
Так зеркало становится экраном
И время не прощает немоты.
 
 
20
Поднапустив словесного туману,
Я так хочу прикрыть сюжетный крах.
Метафора – подельница обмана
 
 
Во всех незрелых песнях и стихах,
Ведь юному поэту очень страшно:
«А вдруг – поймут? И – правильно?» Тот страх
 
 
Всегда понятен тем, кто у параши
Паразитирует на багаже
Из мути и цитат. Я сам – не краше,
 
 
Но мне хотя бы стыдно. В неглиже
Из букв и синтаксических конструкций
Застрял давно. Не выбраться уже.
 
 
А мериться пиписьками кто круче
На фестивальных липках – ерунда,
Особенно, когда в карманах руки.
 
 
21
Но, ежели отвлечься от фунда-
ментальных изысканий о проблемах
Поэзии в пределах сэконда —
 
 
Когда мы кол забьём на это племя
Младое, незнакомое, как Googlе,
Мы станем друг для друга чуть теплее.
 
 
Тогда я отвертеться не смогу
От слов, произнесённых перед небом,
И жёлтым нарисую на снегу
 
 
Своих сомнений башенки Диснея,
Которые нам были словно дом.
Была бы крыша – и плевать на мебель.
 
 
Хоть верится-надеется с трудом,
Что я когда-то буду ближе к делу.
Мы всё сидим и, улыбаясь, ждём.
 
 
22
Блаженны ждущие, они не ищут денег,
Не суетятся: где бы что урвать,
И, если их бродяга спросит: «Где я?» —
 
 
Им так легко ответить, не соврав.
Блаженны люди, помнящие юность.
Блаженны не имевшие кровать.
 
 
Блаженны не бывавшие на юге,
Не видевшие моря или гор.
Все жители Советского Союза,
 
 
Средь ночи услыхавшие «let`s go!»
Блаженны все монахини, ткачихи
(Кончиты, Пенелопы), чей огонь
 
 
В окне нам озаряет светом чистым
Дорогу, у которой нет конца.
Блажен роман, который недочитан.
 
 
23
И нечего в запале отрицать.
Он предо мной, quod erat demonstrandum,
Как всё, что может дать die Nachte Zeit.
 
 
Возможны ли другие ночью страсти,
Когда вся жизнь – сплошной Plusquamperfect?
Ну всё, латынь не в моде. Что не странно.
 
 
«Возможен отторгающий эффект» —
Как пишут на рецептах из аптеки.
В какую же скатиться мне из фень?
 
 
«Ну, ёба, чё, опять хайло без текста?
Мля, хули, текст без видимых причин» —
Бздит критик-короед. А время – терпит.
 
 
Шальная мысль плывёт среди ночи
И рифмы содержание диктуют.
И в мире нет ни женщин, ни мужчин,
 
 
24
Нет близких, нет родных. Диван впустую
Разложен, но на нём никто не спит.
Так страшно оглянуться в высоту и
 
 
Увидеть очертанья звёздных спин.
Арена – где-то там, за Милки вэем,
И не букет актёрам, но кирпич
 
 
Из-за угла. Мы ни во что не верим…
Хотя, при чём тут «мы»? Я сам себе
Пускаю солипсизм по синим венам
 
 
И, кажется, давно уж не «зе бест»,
А просто – функция. Предлог для встречи
Всех, кто знаком со мной. Источник бед.
 
 
Дурной пример. Заброшенный запрет.
Примерный дурик. Запрещённый Запад.
…Запарился. Забыл, о чём и речь…
 
 
25
Утраты ритма, смысла – не внезапны,
Но и не запланированы мной.
Где автор заполночь, там автор – запил.
 
 
Куда ж ещё ему пойти весной?
За пивом? Но киоски – как блокноты —
Захлопнуты. Воняет тишиной
 
 
И новопутинской дешёвой ночью.
Все мысли расползлись, как червяки,
Сюжет уже вот-вот протянет ноги…
 
 
И, полно! Я, сюжету вопреки,
Готов придумать пару-тройку сказок —
Бумаге возмущаться не с руки.
 
 
Вот, например: я был судьбой наказан
За робость, за молчание и за
Свои сомнения в секунде каждой.
 
 
26
И, не решившись заглянуть в глаза
Твои, как лох, пошёл к табличке «выход»,
Поняв: «что упустил, того не взять»,
 
 
Что, может быть, ещё успею выпить
И всё забуду, как дурацкий сон,
Стерев все отпечатки с роговицы.
 
 
Ты, оскорблённо отвернув лицо,
Промолвила, что я не изменился,
Что рада была видеть – и that`s all.
 
 
Какая ретирада! Если б Ницше
Был жив, тогда бы право он имел
Убить ту тварь, что в трепете поникла
 
 
Пред мелкой неурядицей семей-
ной. Впрочем, я бы сам ему помог,
Учитывая склонность к макраме.
 
 
27
Но, может, было так: напрягши мозг,
Величием души своей сверкая,
Я наконец-то выговорить смог,
 
 
Что ты меня недаром упрекала:
Любую загребёт такая жизнь
(вольфрам любви не выдержал накала —
 
 
я был не в силах вспышку сторожить).
До судорог в паху себя жалея,
Я сам просил прощенья. Ностальжи
 
 
Нам руки съединила, точно клеем,
Небесный огнь нас опалил тотчас,
И вот уж я повержен на колени
 
 
В желании всё сызнова начать,
А ты, моя звезда, совсем не против,
Долонь твоя, как чайник, горяча…
 
 
28
…Сюжет – такая штука: жрать не просит,
Хоть в хвост его, хоть в гриву, хоть в уста.
Он тем милее людям, чем он проще,
 
 
Но правда жизни вовсе не проста,
Творец её и нежен, и циничен,
Он грустно улыбается с креста.
 
 
Ты знаешь, мне осточертели книги.
Поэтому и создаю свою.
Пускай другие целят в пианиста.
 
 
Но в мире всё имеет свой каюк,
Он должен быть и здесь – хорош ли, плох ли.
На этой кухне. Бездны на краю.
 
 
Конечно, я ушёл. Мечты заглохли
И я в ночи месил ногами снег,
Задумчиво покусывая локти.
 
 
29
Предательством то было или нет?
Как разобраться в темноте душевной?
Как не сгореть на медленном огне?
 
 
Наверное, Бог снова метит шельму:
Кто грузится, с того и больше спрос,
И я в привычном амплуа – мошенник.
 
 
Пожалуй, я остаться был не прочь.
Когда мы подошли к порогу спальни,
Меня уже почти не била дрожь
 
 
И запах памяти был не опасен.
Но в полусвете синих фонарей
Воспоминанья всё-таки напали.
 
 
В твоей мышиной маленькой норе
Мы столько снов с тобой недосмотрели
(и сколько лет нам их ещё смотреть?).
 
 
30
Не помню, в сентябре или в апреле
Я у тебя остался в первый раз
(перегуляли по трамвайным рельсам).
 
 
Тогда мы целовались до утра
И шёпотом, на цыпочках – прощались,
Чтоб маму не будить. «Ну, мне пора», —
 
 
Я говорил тебе не без печали,
Своё же слово нарушал опять.
Потом распухли губы беспощадно.
 
 
Как я держал за грудь тебя, сопя!
Награды выше не придумал смертный.
Ядрёней псилоцибовых опят,
 
 
Как будто дед Кабанов нас приметил,
Нас шторило, как Тауэр в грозу,
И кровь текла подобием цемента.
 
 
31
На прошлое аналоговый zoom
Направив, я остался в настоящем.
На НПЗ опять горел мазут,
 
 
А над кроватью – лампочка чуть ярче.
Там спал ребёнок. Ну, конечно, твой.
И командора нечего бояться.
 
 
Сильнее смерти это существо.
Тут можно позабыть и спесь, и гордость.
Ручаюсь бесполезной головой,
 
 
Мне было сложно оставаться гостем
(испытанная тактика – бежать!
Купить в ларьке брелочек с тамагочи,
 
 
Чтоб, ночью просыпаясь, ублажать,
Гутарить на великом и могучем.
Японского не выучил. А жаль).
 
 
32
– Ей почему-то нравятся лягушки —
Пластмассовые, плюшевые – все.
На полку не влезают, – твои губы
 
 
Шептали мне на ухо. Я присел,
Чтобы поближе разглядеть ребёнка,
Верней, тебя – в младенческой красе.
 
 
Мичуринец по цитрусовым, Бёрджесс,
Знал в пытках толк – не закрывать глаза.
Так, в мутной луже я ловлю рыбёшек,
 
 
И ждёт паденья пафоса слеза.
Что было б, если б мы… Пустая трата
Чернил. Как голливудский динозавр,
 
 
Я жду метеорита. Или града.
Ну хоть тумана. Чтобы в нём пропасть
И самому себе мозги не трахать.
 
 
33
Уплыли годы, как холодный пар,
Вослед им я махал чужой рукою
И ртом чужим грыз грунт из-под лопат.
 
 
Свободы много, только нет покоя.
Что мог иметь – на счастье всё разбил,
И панцирь из хитина – вместо кожи.
 
 
И – разве был я? Разве – я – любил?
Быть может, этот текст недоцелован?
Невнятица – терцин незрелых бич…
 
 
Я всё запутал, хоть сюжет несложен.
Не Тарантино – плохо льётся кровь,
И не Кундера – нет простора слову.
 
 
Апофатический усталый крот.
Простивший. Непрощённый, как Клинт Иствуд.
Как Паниковский – и наоборот.
 
 
34
Читатель, верно, хочет сделать выстрел:
«Так были поцелуи или нет?!»
Закончим танго. Переходим к твисту.
 
 
Зачем трепать зубной болючий нерв?
Терпению любому есть пределы
И мои рифмы будто бы на дне
 
 
Того мешка, что мне подбросил демон,
Пока я возвращался от тебя.
«Ну, хочешь душу? Просто нету денег».
 
 
Он поломался, но расписку взял.
(и правда, на исходе. Вот, зараза!)
Ну, что там? Бдя? Себя? Губя? Любя?..
 
 
Какая-то покоцанная проза
Выглядывает из-под колпака
И слюна во рту слаще халвы шираза
 
 
35
И опять на юг, на юг летят облака…
Вернись, мой ямб, я тебе всё прощу…
Как же картину не превратить в плакат?…
 
 
Да, поцелуи были!.. И – белый шум…
 
 
***
Так что же я предательством считаю?
Ушёл, узнав, что я ещё любим?
Что вылезла сумнительность святая?
 
 
Что всё ещё так давит груз обид?
Что струсил, как почувствовал вериги?
Что не хотел последнее разбить?
 
 
Всё это снег. Он вводит в группу риска.
Он заметает трассу. Лужи. Дёрн.
И кажется, что мы ещё на ринге
 
 
И что к другому выходу придём.
На кухне. Под сиреной аварийной
Мы всё сидим. И, улыбаясь, ждём.
 

2013