Текст книги "Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)"

Глава первая. Приезд в Петербург

На девятый день пути Чернышевский с женой прибыли в столицу. В первом петербургском письме в Саратов от 17 мая 1853 г. дата обозначена точно: «в среду (13 числа) в 9 часов утра». Временно остановились у Терсинского[673]673
  И. Г. Терсинский в ту пору жил один: жена (Любовь Николаевна, двоюродная сестра Чернышевского) скончалась в 1852 г. Подробности болезни и смерти своей жены сообщены Терсинским Г. И. Чернышевскому в письме от 27 мая 1852 г. (РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 38. Л. 67–68). Об отношении Чернышевского к Терсинским см.: Научная биография (2015). С. 153–154.


[Закрыть] – «…через месяц, когда все разъедутся по дачам, приискивать квартиры можно будет гораздо удобнее, да и мебелью можно будет к тому времени запастись постепенно и гораздо выгоднее, нежели покупать поспешно» (XIV, 226). В начале августа перешли вместе с Александром Пыпиным в освободившуюся трехкомнатную квартиру И. И. Введенского (XIV, 235).[674]674
  Все петербургские адреса Чернышевского 1853–1862 гг. см. в кн.: Рейсер С. А. Революционные демократы в Петербурге. Л., 1957. С. 92–108.


[Закрыть]

Переезд в Петербург осмысливался как возвращение, связанное с реализацией давно намеченного плана, в котором двум саратовским годам отводилась лишь эпизодическая, подготовительная роль. Чернышевский приехал женатым, сердечные дела теперь не могли отвлечь и «помешать работе» (I, 482), и он целеустремленно занялся устройством своего положения в столице. Его будущее зависело только от него самого. Ничто не омрачало многообещающих надежд. Правда, небольшое происшествие во время дороги на какое-то время насторожило Ольгу Сократовну. Впоследствии она рассказывала: когда поезд приближался к Петербургу, который был уже виден, Николай Гаврилович высунулся из окна, чтобы посмотреть на город, и у него сорвало ветром с головы его шелковую фуражку. Это было сочтено ею за «дурное предзнаменование». «Неужели Вам там снесут голову? Дай Бог, чтобы Вы не потеряли там головы», – говорила она, Чернышевский же «по обычаю отшучивался».[675]675
  Воспоминания. С. 97. Из записанных Ф. В. Духовниковым рассказов О. С. Чернышевской явствует, что Чернышевский был в дороге необыкновенно вежлив с нею, говорил ей «вы», «ухаживал за нею, как за малым ребенком» (там же).


[Закрыть] Вероятно, крепко запомнились ей предостерегающие слова мужа об особом «образе мыслей» (I, 418–419), если мелкий дорожный эпизод был воспринят как зловещая примета. Однако вряд ли в 1853 г. она придала своему предчувствию серьезное значение. Лишь позднее, когда Чернышевский будет арестован и сослан, память подскажет ей подробности давнего дорожного приключения. А пока ничто не предвещало грозы, и жизнь открывалась им заманчивыми перспективами.

Прежде всего, важно было получить ученую степень, открывающую путь к университетской кафедре. Не оставлена мысль и об участии в журналистике.

Подготовка к магистерским экзаменам и защите диссертации могла осуществиться лишь при условии твердого материального обеспечения. Надежный ежемесячный заработок в тех обстоятельствах можно было найти только на государственной службе, и Чернышевский сразу же по приезде начал хлопоты о переводе в штат 2-го кадетского корпуса, где он преподавал два года назад. Он добивался штатной должности еще и потому, что на этом настаивал его отец. В письме к сыну от 31 июля 1853 г. Гаврила Иванович спрашивал: «Приискал ли ты, милый мой Николенька, себе место в каком-либо учебном заведении? Частная служба не полезна в будущем. Пожалуй – пристройся где-нибудь в казенном месте, чтобы лета и силы не истощались даром. С нетерпением жду этой вести».[676]676
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 495. Л. 10. См. также: Ляцкий Евг. Н. Г. Чернышевский и его диссертация об искусстве // Голос минувшего. 1916. № 1. С. 15. Однако Ляцкий ошибочно повторяет описку, допущенную Г. И. Чернышевским в дате: 31 августа.


[Закрыть] Настойчивость совета выдает споры отца с сыном, которые возникли еще в Саратове. «Все-таки до тех пор буду беспокоиться, – писал протоиерей 7 августа, – пока ты, Николенька, не поступишь на должность казенную».[677]677
  РГАЛИ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 495. Л. 12.


[Закрыть] 21 августа: «<…> Служба твоя <…> опять во 2-м корпусе. Только об одном прошу, чтобы она была не частная, а казенная» (XIV, 795). Чернышевский отвечал 30 августа, что служба «конечно, будет считаться казенною, а не частною службою», что отношение о переводе уже послано в Казанский учебный округ (XIV, 238–239). Все эти месяцы (до 10 сентября) он пользовался разрешением числиться в отпуске,[678]678
  Соответствующие документы о продлении отпуска опубликованы: Чернышевский. Вып. 2. С. 289–294; Научная биография (2015). С. 262.


[Закрыть] а приказом от 27 августа определен учителем словесности во 2-й кадетский корпус.[679]679
  Летопись. С. 87.


[Закрыть] Но этот приказ еще не означал зачисление в штат. В архивном списке чиновников и учителей, датированном 27 августа, его имя не значилось. Список за следующий месяц не сохранился, а в октябрьском отмечено: «Состоящий в чине 9 класса учитель русской словесности; вступление в службу 1851 г.» Запись сделана в графе «приватно преподают». В списке от 30 декабря Чернышевский вычеркнут из этой графы и приписан к штатным учителям 3-го рода.[680]680
  РГВИА. Ф. 315. Оп. 1. № 307. Л. 84–101, 110 об., 129 об., 136 об.


[Закрыть] Официальное утверждение в штатной должности переводом из Саратовской гимназии состоялось 24 января 1854 г.[681]681
  Летопись. С. 93. Текст опубликованного приказа гласил: «Военный министр сообщил попечителю Казанского учебного округа, что вследствие ходатайства его императорского высочества государя наследника цесаревича Главного начальника военно-учебных заведений старший учитель Саратовской гимназии Чернышевский высочайшим приказом 24 января 1854 за № 5 перемещён во 2-й кадетский корпус в должность учителя 3 рода» (Санкт-Петербургские сенатские ведомости. 1854. 5 февраля. № 11).


[Закрыть]

Со службой во 2-м кадетском корпусе связаны два года жизни Чернышевского, и в его жизнеописании она должна быть рассмотрена подробнее.

Протекцию в переводе оказал И. И. Введенский, пользовавшийся в штабе военно-учебных заведений особым доверием. К его мнениям прислушивался начальник штаба Я. И. Ростовцев, его службу высоко ценил начальник учебного отдела К. Д. Кавелин, который помнил Чернышевского по пробной лекции 1850 г.[682]682
  См.: Научная биография (2015). С. 212.


[Закрыть] Он «очень расположен ко мне, – писал Чернышевский 14 сентября 1853 г. отцу о Введенском, – и если не успею я в скором времени найти себе лучшего, то в военно-учебных заведениях мне служить будет приятно» (XIV, 241).[683]683
  Подробнее об их взаимоотношениях см.: Там же. С. 196–210.


[Закрыть] Официальные приказы на Чернышевского подписывал Главный начальник военно-учебных заведений наследник цесаревич Александр Николаевич (будущий Александр II). Так впервые в 1853 г. произошла заочная встреча будущего самодержца и будущего писателя-демократа. Сколько можно судить по перемещениям в кадрах, Чернышевскому было отдано место, занимаемое до него К. В. Смирновым.[684]684
  См.: РГВИА. Ф. 315. Оп. I. Д. 7907. Л. 22, 55.


[Закрыть]

На службу в корпусе Чернышевский смотрел как на временную и вынужденную. Однако в выполнении поручений был обязателен. Так, в 1853 г. (с 14 по 21 ноября) он пропустил всего полтора часа занятий по болезни (у других преподавателей большие пропуски без уважительных причин), при этом, как видно из инспекторского журнала, ни разу не опоздал ни на один урок.[685]685
  Там же. Д. 10569. Л. 53 об.


[Закрыть] Преподавал он русскую словесность и теорию поэзии. В первый год ради заработка соглашался вести уроки за Введенского в 1-м кадетском корпусе и Дворянском полку. Сообщая об этом отцу, Чернышевский прибавлял в одном из писем: «Я, по обыкновению своему, не просил никого и не хлопотал, а дожидался, пока мне сами предложат» (XIV, 237).

Одновременно с Чернышевским русский язык и словесность во 2-м корпусе преподавали Н. Я. Прокопович, В. И. Классовский, И. А. Шестаков, Н. С. Кириллов, М. И. Сухомлинов, В. П. Лободовский, Н. Л. Ломан. Первых четырех он знал по прежней службе. Особенно хорошо – В. И. Классовского, с которым впервые познакомился в кружке Введенского еще в студенческие годы. В письме к М. И. Михайлову в 1850 г. он называл его человеком «глуповатым и отсталым» (XIV, 206). Рецензируя впоследствии его «Грамматические заметки» (СПб., 1855) и «Русскую грамматику» (СПб., 1856), Чернышевский отмечал претенциозность автора, тщеславное желание представиться глубокомыслящим ученым; его «философско-филологические мудрствования» лишь затемняют представления о языке и делают пособия малодоступными для желающих изучать грамматику (II, 682–684). С В. П. Лободовским Чернышевского связывала давняя дружба по университету.[686]686
  См.: Научная биография (2015). С. 143–159.


[Закрыть] В корпусе тот числился с 29 августа 1852 г. На пробной лекции, состоявшейся в апреле того же года, он «при изложении обеих тем показал весьма основательное знакомство с современными требованиями науки, на все предлагаемые вопросы отвечал весьма отчетливо и обнаружил в каждом ответе богатство положительных сведений».[687]687
  РГВИА. Ф. 315. Оп. I. Д. 7909. Л. 17.


[Закрыть] Из его личного дела видно, что университета он так и не окончил. Свидетельство на звание домашнего учителя – вот все, чего он добился к 30 годам. В декабре 1853 г. его утвердили штатным учителем, и он служил в корпусе до 1857 г., затем перевелся в Сибирский кадетский корпус. Чернышевский поддерживал с ним отношения вплоть до его отъезда, но от былой духовной близости не осталось и следа. Способный и даже одаренный Лободовский, в котором еще в 1851 г. Чернышевский готов был видеть выдающегося человека (см.: XIV, 216), все больше превращался в заурядного чиновника. Отношения с М. И. Сухомлиновым были, вероятно, самыми официальными. По крайней мере, сведений о товариществе между ними не находится. В 1855 г. Сухомлинову предстояло стать одним из официальных оппонентов у Чернышевского-диссертанта. С Н. Л. Ломаном Чернышевский служил всего год: в сентябре 1854 г. тот был переведен в Новгородский кадетский корпус.[688]688
  См.: Там же. Д. 10572. Л. 3.


[Закрыть] Остальные оставались в корпусе и в 1855 г.[689]689
  См.: Адрес-календарь. Общая роспись всех чиновных особ в государстве, 1855. СПб., 1856. Ч. 1. С. 275.


[Закрыть]

Чернышевский не искал приятельства или дружбы. Его интересы были направлены в иные жизненные сферы, а убеждения не могли найти в сослуживцах сколько-нибудь заинтересованного участия. Духовно он так был далек от них, как и в Саратове от учителей гимназии, но все же с саратовцами, хотя бы в бытовом отношении, он был более близок, чем с коллегами по кадетскому корпусу.

Существенной оказалась разница и во взаимоотношениях с учениками. В провинциальной гимназии учитель имел возможность больше влиять на своих воспитанников, чем в столичном военно-учебном заведении с его жесткой регламентацией. Главнейшим и неукоснительно соблюдаемым пунктом действующих правил был «строгий и постоянный надзор за воспитанниками во всякое время и во всяком месте».[690]690
  Краткий отчет о положении и ходе военно-учебных заведений с 1825 по 1850 г. СПб., 1851. С. 70.


[Закрыть] Формулируемая высшим начальством общая цель военно-учебных заведений заключалась в «доставлении юному российскому дворянству приличного сему званию воспитания, дабы, укоренив в воспитанниках сих правила благочестия и чистой нравственности и обучив их всему, что в предопределенном для них военном звании знать нужно, сделать их способными с пользою и честью служить Государю и благосостояние всей жизни их основать на непоколебимой приверженности престолу».[691]691
  Исторический очерк военно-учебных заведений, подведомственных главному их управлению. От основания в России военных школ до исхода первого двадцатилетия благополучного царствования Государя императора Александра Николаевича. 1700–1880. Составил генерал-майор Лалаев. СПб., 1880. Ч. II. С. 53. М. С. Лалаев прежде служил во 2-м кадетском корпусе вместе с Чернышевским. С декабря 1852 г. он, имея звание подпоручика артиллерии, несколько лет занимал здесь должность смотрителя музея и библиотеки (см.: РГВИА. Ф. 315. Оп. 1. Д. 10568. Л. 5–9).


[Закрыть] Тем же целям служил издававшийся с 1836 г. «Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений», заполнявшийся верноподданническими публикациями. В 1853–1855 гг. «Журнал» особое внимание уделял событиям Крымской войны, официозно освещая их. Редкие материалы первого отдела, который заполнялся сочинениями, заимствованными из других журналов, были перепечаткою действительно лучших художественных произведений тех лет. Так, в 1853 г. здесь помещены публиковавшиеся в «Современнике» «История моего детства» и «Набег. Рассказ волонтера» Л. Н. Толстого.[692]692
  См.: Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений 1853. Т. 104. № 413–416; Т. 107. № 427 (рассказ «Набег» воспроизводился без 5-й главы).


[Закрыть]

Дух верноподданничества, возведенный в николаевское царствование в закон, пронизывал всю систему обучения и воспитания кадетов. Детально разработанный перечень наказаний внушал безоговорочное послушание вышестоящим чинам, начиная с ефрейтора, унтер-офицера и фельдфебеля, в число которых обычно попадали отличники. Всего в корпусе ежегодно числилось около 600 учеников. Они делились на роты по 100–120 человек в каждой. Вновь поступавшие малолетние воспитанники девяти-десяти лет составляли так называемую неранжированную роту. Главными их воспитателями были офицеры. В стенах корпуса кадет находился восемь лет: два года в приготовительном классе, четыре в общем и последние два в специальном. Степень «нравственного достоинства» определялась 12-балльной системой. За проступки полагалось снятие погон с куртки, объявление имени на черной доске, надевание серой куртки, перевод в батальоны военных кантонистов или нижними чинами в армейские полки.[693]693
  Батальоны, полубатальоны и отдельные роты военных кантонистов начали формировать ещё в начале царствования Николая I из военно-сиротских отделений. «Безобразия внутреннего быта кантонистов были получше безобразий бурсы», – свидетельствовал историк (К. Л. Военно-учебные заведения в России // Исторический вестник. 1880. № 5. С. 112–113).


[Закрыть] Наказание розгами допускалось лишь в «крайних случаях» и «не иначе как с разрешения директора». Так было записано в инструкциях. На деле же, как свидетельствуют архивы, к розгам преподаватели прибегали гораздо чаще, подводя под «крайние случаи» довольно заурядные, но приобретавшие в глазах начальства особое значение нарушения дисциплины. В секретном циркуляре, подписанном Я. И. Ростовцевым и К. Д. Кавелиным 4 января 1853 г., отмечалось, что в «некоторых заведениях воспитанники подвергаются 30-ти и до 50-ти ударам розгами». Главный начальник повелел «ни в коем случае не назначать более 25-ти ударов».[694]694
  РГВИА. Ф. 315. Оп. 1. Д. 7611. Л. 76.


[Закрыть]

Приведем некоторые архивные данные, характеризующие течение жизни кадетов. Так, 17 сентября 1854 г. директором 2-го кадетского корпуса генерал-майором Д. В. Путятой издан приказ: «Вчерашнего числа дежурный по верхнему классному коридору поручик Ангер, заметив разбитое стекло в 1-м отделении II специального класса, войдя в оный, сделал воспитанникам замечание, на которое воспитанник Борщевский дозволил себе сделать грубое и дерзкое возражение. – Таковой поступок, противный дисциплине, тем более важен, что кадет Борщевский находится в таком возрасте и в таком классе, где всякий должен понимать, что ему следует подавать собою пример подчиненности и повиновения; поэтому кадет Борщевский подлежал немедленному исключению из корпуса, но во внимание прежнего его хорошего поведения и чистосердечного раскаяния предписываю воспитанника Борщевского лишить погонов на куртке и двух баллов в поведении». Неделю спустя издан еще приказ: «…То же самое повторилось в I специальном 2-м отделении, в котором также на делываемое замечание дежурным офицером подпоручиком Левстремом воспитанник Магдалинский дозволил себе неуместные и грубые возражения, старший же в классе ефрейтор Кобылинский при делываемом ему замечании не встал с своего места, за что предписываю Кобылинского лишить ефрейторского звания, а воспитанника Магдалинского наказать телесно».[695]695
  Там же. Д. 43. Л. 108 об. – 109, 111 об. – 112.


[Закрыть] На уроке физики Ермолаев разговаривал с товарищем, и когда преподаватель отослал его к помощнику инспектора классов, кадет «при входе в класс обратно сказал: „Экая глупость”, а ефрейтор Макаров с тоном упрека и наставления осмелился сказать преподавателю, что он своими распоряжениями в этом деле срамит класс; за вышеозначенные поступки, – говорилось в приказе, – обнаруживающие в воспитаннике Ермолаеве строптивость, совершенное невежество и грубость в отношении к своему наставнику, а в ефрейторе Макарове грубый и язвительный тон, употребленный в форме как бы извинения за товарища, предписываю: Ермолаева наказать телесно и понизить одним баллом в поведении, а Макарова лишить ефрейторского звания, понизить одним баллом в поведении и перевесть по возрасту лет в 1-ю роту».[696]696
  Там же. Л. 118 об.


[Закрыть] Помощником инспектора классов служил в ту пору штабс-капитан В. И. Видишев, а учителем физики А. В. Зон. Наверное, не одной грубостью следовало бы объяснить слова, произнесенные 17-летним юношей после разговора с помощником инспектора. Но именно эта самостоятельность суждений и независимость тона (в приказе особо говорилось о «тоне» возражений) должны были в первую очередь подвергнуться подавлению.

Рядом с действиями Ермолаева и Макарова поступок унтер-офицера Чулкова и одного из его одноклассников выглядели куда более грубыми: солдата-служителя, который, исполняя свои обязанности, отказался открыть двери подсобного помещения, чтобы Чулков мог налить в рисовальную кружку воды, унтер-офицер «толкнул», «вырвал у него ключ, сам отворил двери», а воспитанник Минденбаум «нанес служителю побои за неисполнение требований Чулкова». Наказание (приказ от 2 марта 1854) последовало такое: Чулкова впредь до особого распоряжения перевели в другую роту, Минденбаум был на время лишен погон и одного балла в поведении, оба отсидели двое суток в карцере «на хлебе и воде».[697]697
  Там же. Л. 27.


[Закрыть] Избиение солдата, как видим, не было сочтено тем «крайним случаем», за которое полагалось бы более строгое наказание. Примененное к А. Минденбауму взыскание настолько не соответствовало совершенному им проступку, что на это, читая штрафные списки, обратил внимание даже Главный начальник.[698]698
  Там же. Д. 7611. Л. 87.


[Закрыть] Чернышевский преподавал в средних и старших классах и, конечно, знал о многих фактах «воспитания» кадетов.

Трудно предположить, чтобы Чернышевский совершенно изменил практиковавшиеся им в Саратовской гимназии методы преподавания. Наверняка он и здесь, как в гимназии, старался «содействовать развитию» учеников, «кто сам еще не дошел до того, чтоб походить на порядочного молодого человека» (XIV, 218). Но все же возможности для этого здесь были ограничены. В архиве 2-го кадетского корпуса сохранилось дело под названием «Секретное постановление о преподавании политических наук. 1850–1854». В нем содержался одобренный царем текст инструкции от 24 октября 1849 г., адресованный ректорам и деканам университетов. Действие инструкции распространялось и на военно-учебные заведения, о чем свидетельствует распоряжение Главного начальника от 7 июля 1850 г. Секретное постановление, сохранявшее силу и в 1854 г., было направлено против господствующих в Западной Европе идей. «Россия, – говорилось здесь, – как по местному своему положению, правам народным и потребностям всех сословий, так и по вековым историческим событиям, упрочившим ее благоденствие, не может и не должна иметь иного образа правления кроме монархического самодержавия, в котором Государь как покровитель церкви и отец отечества есть не только средоточие, но и соединение всех властей в государстве: законодательной, судебной и исполнительной». И «ни под каким видом не может быть допускаемо не только порицание нашего образа правления, но даже изъявление сомнения в пользе и необходимости самодержавия в России». Далее указывалось, что в начальствующих лицах «предполагается ясное понятие о возникших в наше время, преимущественно во Франции, разных политико-экономических системах, каковы сен-симонисты, фурьеристы, социалисты и коммунисты, в особенности о двух последних, и играющих столь важную роль в современных событиях на Западе Европы». Особо запрещалось выражать в лекциях какое-либо «сожаление о состоянии крепостных крестьян, говорить с преувеличением о злоупотреблениях власти помещиков или доказывать, что перемена в отношениях первых с последними была бы полезна для государства».[699]699
  Там же. Л. 6–9.


[Закрыть] Излишне говорить, что во 2-м кадетском корпусе, как и в других военно-учебных заведениях, строго следили за соблюдением этого предписания. Чернышевский, уже имевший в Саратове столкновения с директором гимназии, грозившие обернуться политическим доносом, не позволял себе говорить в классах, как в Саратове, о вещах, которые «пахнут каторгою».

По свидетельству одного из сослуживцев, преподавателем он был «весьма хорошим; владел превосходно своим предметом и излагал его увлекательно, но совершенно не заботился о том, чтобы воспитанники работали; Н. Г. вовсе их не спрашивал и не задавал им сочинений; а это было на руку юношам – слушать они слушали Н. Г-ча охотно, но сами не работали. Тщетно инспектор указывал на это явление Чернышевскому и на то, что так идти дело не может, пред ним-де все же школьники, от 14 до 17 лет, не более. Ник. Гавр. отшучивался, уверяя, что успеет задать своим слушателям сочинения».[700]700
  Смирнов А. В. Николай Гаврилович Чернышевский (биографические и библиографические сведения) // Русская старина. 1890. Май. С. 451.


[Закрыть] Пренебрежение его к некоторым формальностям в преподавании отмечали в своих воспоминаниях и ученики по Саратовской гимназии.[701]701
  См.: Воспоминания. С. 69.


[Закрыть]

Вначале Чернышевский не избегал возможности расположить к себе начальствующих особ корпуса. Он, например, согласился на «исправление записок высшей исторической грамматики русского и церковно-славянского языка, которые, – сообщал он отцу в конце июня 1853 г., – теперь литографируются для рассылки по корпусам как пособие» (XIV, 231).[702]702
  Автором этих записок был преподаватель Воронежского кадетского корпуса М. Ф. Де Пуле.


[Закрыть] Но осенью 1854 г. он уже откровенно тяготится пребыванием в военно-учебном заведении. «Теперь, – читаем в письме к отцу от 22 ноября, – я служу в корпусе почти только для того, чтобы считаться на службе». Он не скрывает причины своего настроения: «учительская служба, как и всякая другая, не в моем характере». Однако он знал, насколько подобный вывод расходится с настойчивым желанием отца видеть сына государственным служащим, и он, чтобы не огорчать непослушанием, смягчает резкость фразы словами о том, что готов был бы просить только о двух местах – профессора в университете или библиотекаря в Публичной библиотеке, но «на первое трудно рассчитывать; последнее надеюсь как-нибудь получить через год, через два. До того времени буду служить в корпусе, чтобы не пропадало время без службы». Для более основательной мотивировки высказанного предположения, исподволь подготавливающего к возможным переменам (подразумевалась, но еще открыто не объявлялась журнальная работа), Чернышевский прибавлял: «Жалованье не доставляет мне столько, сколько я теряю времени на уроки. Конечно, можно бы за то же количество часов получать вдвое больше, но для этого нужно или наступать на горло, или интриговать и льстить. У меня недостает характера ни на то, ни на другое» (XIV, 277). «Недостает характера» – то есть «не в моем характере».

В том же письме сообщалось о болезни Введенского, теряющего зрение и вынужденного оформляться на пенсию. С уходом Введенского Чернышевский лишался надежного защитника в корпусе, хотя сам и уверял отца, будто ничего не теряет. Между тем в словах о неумении и нежелании «интриговать и льстить» позволительно видеть отзвук новых отношений к нему в корпусе, связанных с отстранением от службы его покровителя. Кому-то в корпусе присутствие Чернышевского было явно не по вкусу, и он не мог этого не чувствовать.

Но, повторяем, основная причина высказанного отцу намерения, хотя и с оговорками, оставить корпусную службу была в другом: свое будущее он все решительнее связывал с журналистикой. Письмо от 22 ноября 1854 г. свидетельствует, что в ту пору Чернышевский готов был использовать любой предлог для ухода из корпуса.

Такой предлог очень скоро представился, и 1 мая 1855 г. его прошение об увольнении было подписано. Дело состояло в столкновении с одним из офицеров корпуса. Официальные документы, свидетельствующие об инциденте, не сохранились, а исходящие от мемуаристов данные не отличаются точностью. К тому же это свидетельства не самих участников события, а лиц, поведавших о нем со слов очевидцев. Самое первое по времени и попавшее в печать изложение происшедшего принадлежит автору анонимной статьи в «Колоколе»: «…У Чернышевского начались неприятности с начальством 2-го кадетского корпуса, где он давал несколько уроков, и кончилось ссорой с инспектором классов, либералом Даниловичем (теперь директором корпуса)».[703]703
  Колокол. С. 1559. Существует предположение, что автором этой статьи был М. А. Воронов (см.: Семенова И. Е. Автор анонимной статьи в «Колоколе» о Чернышевском // Известия АН СССР. Отд. лит. и яз… 1962. Т. 21. Вып. 2. С. 143–146). Между тем в статье есть фраза, противоречащая предположению: «Николай Гаврилович приехал в Петербург без гроша денег, с молодой женой и расстроенный потерею матери. Надо было слышать, с каким глубоким, выстраданным чувством говаривал он тогда о своей покойной матери <…>». Чернышевский приехал в Петербург в мае 1853 г., Воронову в ту пору было 13 лет, и он оставался учеником гимназии в Саратове. В Петербург он прибыл только в конце 1857 или начале 1858 г. и беседовать с Чернышевским о только что скончавшейся его матери (она умерла в апреле 1853) он не мог.


[Закрыть] С этой версией сближается свидетельство родственника Чернышевского А. Ф. Раева: «Раз как-то, рассказывали мне, один из офицеров корпуса рассердился за что-то на кадета, отставшего несколько от строя, и Николай Гаврилович, успокаивая его, коснулся рукой до плеча. Офицер сделал из этого сцену, говоря, что никто не может трогать его при исполнении обязанностей службы. Начальство корпуса посмотрело на это косо, и Чернышевский оставил службу в корпусе».[704]704
  Воспоминания. С. 130.


[Закрыть] Из другого мемуарного источника следует, что Чернышевский не впустил дежурного офицера в шумевший класс и тот потребовал извинений. Инспектор классов, «человек, вообще отличавшийся большим тактом и деликатностью», старался склонить Н. Г. к примирению, но он, подтвердив справедливость изложения дела офицером, «наотрез отказался перед обиженным извиниться и подал в отставку».[705]705
  Русская старина. 1890. Май. С. 451.


[Закрыть]

Вероятно, следует принять во внимание все свидетельства: случилось так, что и начальство посмотрело на всю историю «косо» (директор корпуса обычно в подобные дела не вмешивался и судил обо всем по докладам инспектора), и Чернышевский, тяготившийся службой, сам не препятствовал развитию событий, приведших к оставлению должности.

Освободившись от уроков, он смог больше времени уделять делу, властно увлекавшему его – журналистике.