Текст книги "Добро не оставляйте на потом"

К этому времени кожа вокруг раны Сильвио слегка порозовела.

– Синьора Вьетро, видите? Рана уже заживает.

Доменика внимательно рассматривала искусную работу доктора. Стежки прилегали друг к другу так плотно, что ряд крошечных темных точек повторял изгиб густой черной брови Сильвио.

– Здорово, Dottore. – Доменика была впечатлена. Она повернулась к матери друга: – Синьора Вьетро, на ночь смазывайте швы оливковым маслом, и шрама почти не будет.

Был неплохой шанс, что у Сильвио не останется напоминания об этом ужасном дне, но Доменике не суждено было о нем забыть. Однако вспоминать она будет не приказ, отданный Анибалли местным хулиганам, не звук удара, когда камень угодил в лицо Сильвио, и даже не обидные выкрики мальчишек, а стыдное поведение родителей. Они так и не поздоровались с синьорой Вьетро, которая, насколько могла судить Доменика, была прекрасным человеком, не говоря уже о том, что она мать ее лучшего друга. Синьора хорошо относилась к Доменике, и родителям стоило отвечать ей взаимностью. Но они словно ее не замечали.

Возможно, мама забыла, что прошлой зимой синьора Вьетро сварила для них целую кастрюлю картофельного супа с кусочками копченой ветчины и заштопала их шерстяные чулки, поеденные молью. Неужели мама забыла, как синьора давала детям карандаши и бумагу, чтобы они могли срисовывать фрески в Сан-Паолино, пока сама она трудилась внутри, натирая скамьи лимонным воском к Страстной неделе? Возможно, если бы родители помнили, как добра была синьора Вьетро к их семье, то проявили бы к ней то же почтение, что и к другим семьям в их городке, – семьям с двумя родителями. Хотя синьора Монтаквило, например, была вдовой, к ее сыновьям в школе относились с уважением. Их приглашали на пикники и праздники, куда никогда не звали Сильвио, а родители Доменики принимали у себя семьи Греко, Де Реа, Нерино и Тибурци. Их детям разрешалось играть в саду Бонкурсо без всякого приглашения, так почему бы и Сильвио там не поиграть? Доменика не могла придумать для родителей ни одного веского оправдания. Возможно, они не поприветствовали синьору Вьетро должным образом, потому что на ней не было шляпки. Ее мать бывала очень щепетильна в отношении таких мелочей, как шляпка и перчатки.

Бедный Сильвио. Он изо всех сил старался быть незаметнее, чтобы избежать неприятностей, в то время как его мать жила так, словно и в самом деле невидима.

6

Нетта Кабрелли обмакнула тряпку в блестящую ваксу и принялась начищать носок ботинка своего мужа. Она энергично водила рукой взад-вперед по кожаной поверхности, пока не исчезли потертости. Воск заполнил трещины там, где кожа истончилась. Нетта поднесла ботинок к лампе – совсем недавно обувь отдавали в починку сапожнику Массимо, между верхом и подошвой он поставил прокладку из черной шершавой резины.

По словам Массимо, ему досталась отменная партия резины из Конго. Башмачники в Италии уже вовсю использовали прочный материал для туфель и ботинок. Зимой полоска резины защищала от протекания, кожа не портилась, и в результате пошитая вручную обувь служила дольше. Нетте хотелось, чтобы ее муж, подмастерье, выглядел как настоящий мастер, ведь он усердно трудился, чтобы им стать, и потому она особенно следила за его внешним видом. Мужчине тоже подобает иметь la bella figura[49]49
  Прекрасный вид (ит.).


[Закрыть], особенно если он единственный кормилец в семье.

Пьетро закрыл за собой дверь спальни.

– Смотри. Массимо починил твои ботинки, – сказала мужу Нетта.

– Va bene.

– Они теперь толще. Зимой ноги не будут мерзнуть. – Нетта принялась энергично полировать ботинок.

– Вообще-то чистить мою обувь должен Альдо. Мы договаривались.

– Он устал.

– Конечно, от всей этой беготни. Он не привык быстро двигаться.

– Его хотя бы можно поймать. – Нетта вздохнула. – Не то что Доменику, она же настоящая лиса.

– Ну, не знаю. Она скорее умная, чем хитрая.

– Слишком умная, – Нетта ухмыльнулась, – себе на беду.

– Ничего подобного.

– Дети в школе ее боятся.

– Она лидер.

– И кем она руководит? У нее же нет подруг. Девочки не зовут ее с ними играть. Ну так, говорю, пригласи их к нам в сад. Она ни в какую. Считает их глупышками. Они, дескать, слишком часто хихикают.

– Так и есть.

– В этом возрасте все девочки хихикают.

– Если уж они ей не нравятся, то не нравятся. Она вполне способна завести друзей.

– Только не тех! Жаль, я с самого начала не запретила ей общаться с Сильвио Биртолини.

– Это ничего бы не изменило. Она бы все равно с ним подружилась.

– Она подружилась с ним просто потому, что других друзей у него нет. Из жалости.

– Значит, она добрый человек.

– Ничего хорошего из него не выйдет. Общение с ним – это пятно на всю жизнь. Теперь он еще и ворует.

– По просьбе нашей дочери.

– Я-то это знаю. Но знают ли прихожанки в церкви? Боюсь, что нет.

– Значит, нам стоит объяснить, что произошло. Дети есть дети. Наша дочь услышала историю, увлеклась идеей о зарытом кладе. На самом деле все это совершенно безобидно.

– А чем мы заплатим за карту, которую они испортили? Анибалли утверждает, что она залита кровью.

– Я уже сказал, что все улажу. Библиотеке нужен ремонт. За несколько месяцев я там управлюсь.

– Пусть этот мальчишка Биртолини тебе поможет.

– Анибалли и близко его к библиотеке не подпустит.

– Да уж, это будет чудом, если ему позволят вернуться в школу. Теперь ты понимаешь, о чем я? Доменику не должны больше с ним видеть. Вспомни, из какой он семьи.

– Он в этом не виноват.

– Они не задаются вопросом, кто виноват, когда кидают камни.

– А не мешало бы, Нетта. Но они этого не делают. Они издеваются над мальчишкой, у которого нет отца.

– У него есть отец! Только у его отца жена и дети в Орвието[50]50
  Город в Италии в регионе Умбрия.


[Закрыть]. Мальчик ему не нужен. Полагаю, его жене было что сказать по этому поводу.

– Это просто сплетни.

– Сплетни, которые вредят нашей дочери и ее доброму имени.

– Семейство Вьетро – хорошие люди. Ее отец был кузнецом в Пьетрасанте. А мать родом из Абруццо, из семьи честных фермеров. Одна ошибка перечеркнула десятилетия благочестивой жизни, – с сожалением отметил Кабрелли.

– Это больше чем ошибка. Не стоит ее жалеть. Это смертный грех.

– Грех, который не нам искупать. Все эти разговоры о Вере и Сильвио – пустая болтовня. Я не хочу, чтобы моя жена в них участвовала. Пропускай все мимо ушей.

– Да у меня и так забот хватает. Я с собственными детьми не справляюсь.

– Все дети бедокурят, – устало сказал Пьетро. – Я своих бить не собираюсь.

– Ты единственный из отцов, кто этого не делает, и вот результат! Доменика ничего не боится. Я отправляю ее в церковь, она причащается. Но страха Божьего в ней нет, он витает над ее головой и исчезает в облаках, словно дым. Он в нее не проникает. Она постоянно спорит с монахинями. Вопросы задает вежливо, но кто она такая, чтобы задавать вопросы? А если ей не понравится ответ, берегись! Будет спорить, пока урок не закончится.

– Нет ничего плохого в том, чтобы иметь собственное мнение. Это стоит поощрять, особенно если девочка способная.

– Мы должны ее наказать за участие в краже, иначе, если мы этого не сделаем, – Нетта вытерла слезы платком, – сможет ли она вырасти добропорядочной женщиной? Стать женой? Матерью? Она считает Виареджо своим королевством, где она устанавливает порядки. Ей бы родиться в семье Бонапартов. Такая же гордячка.

Кабрелли сел рядом с женой.

– Ты лишила ее ужина и чтения. Этого достаточно. С домашними делами она справляется, так ведь?

Нетта кивнула.

– Доменика усердно учится. Читает молитвы. Она послушна.

Нетта укоризненно взглянула на мужа.

– Ну хорошо, у нее есть проблемы с послушанием, – признал Пьетро. – Но она никогда не бунтует без причины. У нее есть моральные принципы.

– Только она понимает их по-своему. Ей не хватает благоразумия. – Нетта была в отчаянии.

– Я с ней поговорю.

– Сегодня же.

– К чему такая спешка, Нетта?

– Тот камень предназначался не для мальчишки Биртолини.

7

Позади церкви Сан-Паолино, вниз по каменной дорожке, рядом с садовым сараем находилась конюшня, в которой раньше содержались церковная коляска и лошадь. Как только у нового священника появился первый в Виареджо автомобиль, лошадь и коляска были проданы, а конюшня осталась пустой.

Синьора Вера Вьетро занималась уборкой в церкви и в доме приходского священника. Половина ее крошечного жалованья уходила на оплату аренды – синьора поселилась в той самой конюшне. Она переехала туда еще до рождения Сильвио и с помощью садовника сделала ее пригодной для жилья. Конюшня имела свое деревенское очарование. Боковую стену и черепичную кровлю оплетали густые зеленые лианы с оранжевыми цветами-граммофончиками, расцвечивая посеревшую от дождей и ветра древесину. В окнах не было стекол, только деревянные глухие ставни с щеколдами. Пол был выложен из сосновых обрезков, оставшихся после укладки новых полов в доме священника.

Из стены торчали железные крюки, на которых когда-то висели поводья, оголовья с уздой, седла и прочая утварь. Сейчас синьора Вьетро использовала их для леек, садовых инструментов и ведер. Материалами, оставшимися после ремонта храма, садовник укрепил строение – в ход пошли и плитка, и доски. Стены конюшни были выкрашены в тот же сливочно-желтый цвет, что и стены ризницы в Сан-Паолино, потому что после ремонта церкви осталась краска. При всей странности внешнего вида их жилище было теплым и сухим, к тому же у Сильвио Биртолини за всю его жизнь и не было другого дома.

Двери в конюшню были приоткрыты, и внутрь проникал свежий запах земли после дождя. Мать уже постирала белье. Штаны и рубашка Сильвио вместе с ее платьем висели на веревке, натянутой между двумя балками.

Сильвио подметал пол, зная, что матери будет приятно. Он чувствовал вину за то, что ей пришлось сегодня отлучиться с работы. Священнику не нравилось, когда ее вызывали в школу или когда она оставалась дома с заболевшим сыном. Мать никогда не давала Сильвио повода чувствовать себя обузой, но он все же испытывал подобное ощущение.

Мальчик всегда нуждался в надежном убежище. Ему удавалось сохранять в тайне место, где они с матерью жили, что не мешало детям из школы выдумывать о них всякие небылицы.

Одни распускали слух, что Сильвио живет в лесу с дикими кабанами, другие – что он спит в церковной усыпальнице прямо рядом с гробницами. Сильвио слышал, как Беатрис Бибба говорила девочкам в школе, что его мать вынуждена убирать церковь, потому что она носит на себе страшное клеймо, стереть которое можно лишь служением Господу. Очевидно, что мать убирала церковь просто потому, что им нужна была еда и крыша над головой. В отсутствие в семье отца, который мог бы их защитить, им не на кого было положиться. Дети продолжали сочинять истории, которые вполне годились для авантюрного романа с продолжением. Истории эти как нельзя лучше служили тому, чтобы Сильвио Биртолини знал свое место в качестве il bastardo.

– Хватит подметать, Сильвио. Отдыхай, – сказала мать, когда пришла домой, держа в руках небольшой сверток. – Вот, – она развернула полотняную салфетку и выложила горячий bombolone на маленькую тарелку, – твои любимые.

– Я не хочу есть, мама.

– Ешь, Сильвио. Они свежие. Их раздавали на празднике.

– Они совсем не такие, когда ешь их дома. Вкуснее, когда наиграешься, а потом берешь прямо с прилавка.

Мать снова завернула гостинец.

– Он не будет сладким, пока у тебя горькие мысли.

– У меня почти все мысли горькие. Чудо, что я вообще могу чувствовать сладость.

– Я тебя понимаю. – Она прижала ладонь к его лбу и осторожно коснулась марлевой повязки. – Как ты себя чувствуешь?

Сильвио отмахнулся от ее руки.

– Болит.

– Заживет. Вот увидишь, завтра утром уже станет лучше. Через несколько дней ты вообще об этом забудешь.

– Не забуду.

– Мы должны прощать.

– Я не могу.

– Даже если я пообещаю, что такое больше не повторится?

– Это будет повторяться до тех пор, пока я не вырасту и не покончу с этим. И то мне придется собрать свое собственное войско. Сейчас у меня никого нет. Есть только я. – Он попытался улыбнуться, отчего потянуло швы.

– И как им не стыдно было за вами гнаться! Будто звери. Их надо наказать за это.

– Не будет их никто наказывать. – Сильвио дотронулся до повязки.

– Доменика велела мне смазывать швы оливковым маслом, и тогда шрама не останется.

Сильвио закатил глаза:

– Тоже мне, возомнила себя доктором.

– Она хороший друг.

Сильвио не хотел произносить это вслух, чтобы не огорчать мать, но Доменика, по сути, и вправду была его единственным другом.

– Тяжело будет уезжать отсюда, – тихо сказала мать, оглядываясь вокруг.

– Священник хочет вернуть конюшню?

– Ты же знаешь, церкви всегда нужно больше места.

– Мама, а ты замечала, что наш священник живет в большом доме совсем один? Зачем ему столько комнат?

– Он важный человек.

– Мне нравится наш дом. Я хочу здесь остаться.

– Неважно, чего мы хотим. Я уже все решила. Мы должны уехать из Виареджо.

– Почему?

– Потому что у тебя все еще целы оба глаза. Они не успокоятся, пока тебе не станет так плохо, что ты не сможешь оправиться. Я знаю, как это бывает. Все будет только хуже, пока тебя не выживут совсем. Потом они найдут себе другую жертву. Так всегда и происходит.

– Куда мы поедем?

– Zia[51]51
  Тетя (ит.).


[Закрыть] Леонора нас приютит.

– О нет, мама!

– Не такая уж она плохая. Нам всего лишь придется выслушивать, где и как у нее болит, и делать ее любимые ромовые шарики. Мы справимся.

– И когда?

– Завтра, до восхода солнца. Дон Ксавье договорился с водителем, тот отвезет нас и посадит на поезд до Пармы. Он дал денег на дорогу и рекомендательное письмо, чтобы я смогла получить работу в церкви Сан-Агостино.

Сильвио хотел было возразить, что лучше остаться, но ему стало так жаль мать, что он передумал.

– Я буду скучать по Виареджо.

– После всего, что здесь было? Ты добрый мальчик. – Вера обняла сына и стояла так, пока он не высвободился. – Давай немного отдохнем. Завтра у нас трудный день.

Сама она взялась за домашние дела. Погладила одежду, сбрызнув ее лавандовой водой, прежде чем прижать горячий утюг к ткани. Собрала их скудные пожитки, которые поместились в холщовый мешок. Вера опустилась на колени и сдвинула один из камней, которыми был выложен очаг. Просунув руку в отверстие, она достала спрятанные там сбережения. Глаза Сильвио невольно расширились, когда он наблюдал, как мать пересчитывает лиры, сидя за столом. Она убрала деньги в маленькую кожаную сумочку, которую ей отдала Zia Леонора, сочтя ее бесполезной для себя, и положила сумочку поверх мешка с вещами. После чего окинула помещение взглядом, желая убедиться, что все осталось на своих местах.

Вера легла и, как всегда, мгновенно заснула – они с сыном часто шутили по этому поводу. Сильвио лежал на койке в другом углу и не спал. Ему никогда не удавалось заснуть сразу, потому что в темноте он обычно придумывал сценарии своей взрослой жизни. Варианты менялись в зависимости от настроения. То он становился солдатом в мифическом королевстве из сказок про страну Оз[52]52
  Серия сказок американского писателя Лаймена Фрэнка Баума.


[Закрыть], то был моряком и сражался с пиратами, то ходил в контору в коричневом костюме, черных ботинках и шляпе. Больше всего ему нравилось фантазировать, как он получает должность на государственной службе и ему выдают форму и мотороллер. Он ставит его у своего дома с верхней террасой и терракотовыми цветочными горшками на лестнице. Когда он уставал, то мечтал о самой обычной жизни, в которой люди были к нему добры. Для более сказочных вариантов приходилось напрягать воображение.

Уехать из Виареджо – это не так уж и плохо, рассуждал он. Возможность начать новую жизнь нужна даже не столько ему, сколько матери. Ему всегда было обидно, когда прихожане словно не замечали ее, хотя именно она чистила скамьи, натирала полы и отмывала витражи. Задумывались ли они о том, кто скатывает восковые свечи и меняет подносы для пожертвований, чтобы их молитвы о самом сокровенном были услышаны до того, как догорит фитиль? Вера Вьетро терпела унижения, ведь тех грошей, которые она получала, хватало лишь на их жалкое жилище. Пренебрежительное отношение окружающих, казалось, ничуть не беспокоило ее саму, зато сильно беспокоило ее сына. Вера Вьетро так отчаянно старалась удержать их обоих на плаву, что не замечала, как с ней обращались, а если и замечала, то мирилась с этим ради сына.

Сильвио видел, как мать преисполнялась напрасной надеждой всякий раз, когда какой-нибудь ребенок, помимо стойкой и преданной Доменики Кабрелли, начинал относиться к нему по-дружески. Стоило любому мальчишке позвать Сильвио поиграть на улице, она решала, что сын наконец-то будет принят другими детьми. А уж она-то постарается укрепить зарождающуюся дружбу добрыми поступками. В знак благодарности вручит новому другу пирог или кастрюлю супа для его семьи, надеясь, что щедрость сделает дружбу прочнее. В такие моменты, когда казалось, что для ее мальчика все изменилось, синьора Вьетро верила, что худшее позади. Но, безусловно, она ошибалась. Узнав об обстоятельствах рождения Сильвио, родители тут же запрещали детям с ним общаться. Они считали, что мальчишке по фамилии Биртолини не место в приличных семьях.

Сильвио рос, и его уже не просто сторонились, а презирали. Презрение неминуемо вело к насмешкам и жестокости. Представление о нем невозможно было изменить, особенно крепко оно засело в головах тех, кто не переставал причинять ему боль. На свете существовал лишь один человек, способный переменить участь Сильвио, но он не собирался этого делать. Нежеланный для своего отца, мальчик стал нежеланным для целого мира. Но, несмотря ни на что, Сильвио не оставлял попыток в этот мир вписаться.

Каждый день своей жизни Сильвио Биртолини начинал заново. Утром, выходя из дома, он надеялся, что вот сегодня грех будет искуплен или, по крайней мере, забыт. Он изо всех сил старался соответствовать, быть хорошим товарищем, но так и не мог добиться расположения, даже если сам его проявлял. На его доброту никто не отвечал. Никто и не думал включать его в ряды друзей, хотя Сильвио ночи напролет придумывал, как с кем-нибудь подружиться и почувствовать дух товарищества в самом обыденном общении, что так естественно получалось у других ребят. Помимо этих переживаний, мучительно было видеть, как страдает мать. То, что его отвергли в школе и взрослые, и дети, стало для нее незаживающей раной. Сильвио ощущал свою беспомощность и расстраивался еще сильнее.

Единственной его отдушиной была библиотека, а теперь даже ее у него отняли. Раньше, если он вел себя тихо и соблюдал правила, ему разрешалось оставаться там столько, сколько он хотел, – чудо для мальчика, которому нигде не были рады. Сильвио и Доменика вместе часами сидели в библиотеке, зачитываясь книгами, которые приводили их в восторг, сколько бы раз они их ни перечитывали. Доменику вдохновляла смелость героев «Трех мушкетеров». Сильвио учился справляться с трудностями у персонажей романов Чарлза Диккенса – ни один другой писатель не описывал жизнь, столь ему знакомую. Истории о чужих тяготах помогали ему разобраться в своих собственных, правда, в отличие от него, вымышленные герои находились в безопасности на страницах книг. А Сильвио был вынужден жить в реальности, где у него не существовало никакой защиты.

Через несколько дней Сильвио исполнялось двенадцать, и ему не терпелось стать взрослым. Тогда он наконец-то сможет сам распоряжаться своей жизнью. Он замечал признаки того, что скоро все изменится, и готовился к своей новой роли, словно к церковным таинствам. Сильвио понимал, что в таких вопросах мать не сможет ему помочь, тут нужен отец. Что ж, он сам во всем разберется, читая книги.

Перед тем как утащить из библиотеки карту, Сильвио просидел там уйму времени, черпая сведения о своем теле из медицинского руководства «Здоровье мальчиков-подростков». Прочитанное его встревожило и взволновало настолько, что он чуть было не забыл про карту и встречу с Доменикой. Но он не мог подвести друга. Если бы только он остался в библиотеке, то избежал бы худшего в этот ужасный день.

Он жалел, что не успел дочитать. Но прочитал достаточно, чтобы понять, что к четырнадцати годам физически станет мужчиной, достигнет роста, веса и силы, благодаря которым никто не посмеет перейти ему дорогу. Вот тогда он сможет бросить школу, обучиться какому-нибудь ремеслу и получить работу, чтобы обеспечивать мать и себя. Удивительно, что в этот переломный период железы управляли его судьбой, а скоро им предстояло стать той главной силой, которая поможет забыть о мучениях, испытанных в детстве. В книге говорилось, что будет именно так. Возмужав, он заживет совсем другой жизнью. Уже по дороге в Парму он расстанется со своим жалким детством. Ему не придется больше никому ничего объяснять, терпеть ежедневные насмешки и прятаться в темноте от погони. Кроме верности Доменики, в этом прибрежном городке у него не было ничего. Кем бы он ни стал и чего бы ни достиг, в Виареджо он навсегда останется il bastardo.