Текст книги "Добро не оставляйте на потом"

11

Виареджо

1929 год

Утренний солнечный свет заливал кабинет Претуччи, так что не было нужды включать лампу над смотровой кушеткой.

Претуччи присел на табурет с одной стороны, а Доменика Кабрелли, без пяти минут медицинская сестра, стояла с другой. Волосы ее были аккуратно убраны под шапочку, в карманах темно-синего ученического фартука лежало самое необходимое: ножницы, марля, нитки, пузырек йода.

– Готова? Давай быстренько. У мэра Пьетрасанты приступ подагры. – Претуччи посмотрел на часы.

– Опять?

– Опять, синьорина.

Претуччи вел практические занятия для двадцатилетней Доменики. Он организовал ее обучение в Риме, у Сестер Девы Марии Скорбящей[63]63
  Католическая женская монашеская конгрегация сестер-францисканок.


[Закрыть], и сам руководил ее практикой.

Доктор скрестил руки на груди, уселся поудобнее и наблюдал за своей ученицей.

Доменика положила на стол спелый апельсин. Кожура была достаточно мягкой и рыхлой, чтобы ее можно было ущипнуть. Она открыла набор с инструментами для прививок и достала шприц.

– Десять кубиков, – скомандовал Претуччи.

Доменика протерла небольшой участок неочищенного апельсина кусочком марли, смоченном в спирте. Она поднесла к свету ампулу с жидкостью и перевернула ее, чтобы проверить количество. Затем взяла шприц и наполнила его до нужной отметки. Постучав по шприцу, она удалила пузырьки. Медленно нажала на поршень большим пальцем. На кончике иглы выступила капелька. Одной рукой она придерживала на столе фрукт, а в другой держала шприц.

– Подкожные инъекции вводим под углом в сорок пять градусов. Нащупай жир, – напомнил Претуччи. – Старайся не проколоть мышцу. А если все же проколешь, пациент даст об этом знать.

Доменика ущипнула кожуру, так что образовалась небольшая складка. Введя иглу, она начала давить на поршень и давила до тех пор, пока шприц не опустел. Осторожно вынула иглу, положила шприц в лоток и вновь протерла место укола смоченной в спирте марлей. Закончив, она подняла глаза на своего учителя.

– Хорошо. Ну а когда перед тобой окажется пациент, ты будешь столь же уверена?

– Надеюсь, Dottore.

– Когда вернешься в Рим на выпускные экзамены, практические занятия будут проводить сестры. Иглы-то тебя не пугают, а вот монахини могут нагнать страху.

– Мама всегда говорит, что хорошая швея иголки не боится.

– Кусок атласа не кричит, когда его прокалываешь.

– С пациентами я справлюсь. Чем больше беспорядка, чем громче крики, тем я спокойнее.

– Почему же?

– Я не задаю вопросов, Dottore. Я просто делаю работу, которую нужно сделать.

– Сестра Евгения интересовалась твоими недостатками, я не смог вспомнить ни одного. Ты создана для этой работы. У тебя талант, и ты сможешь стать прекрасной медсестрой.

– Спасибо.

– Будь поосторожнее. Монахини настойчивы. Они неплохо обучили тебя сестринскому делу и ждут чего-то взамен. Они станут уговаривать тебя вступить в орден.

Доменика улыбнулась:

– Большинство моих молитв остались без ответа, так что я даже сомневаюсь, слышит ли Он их. Зачем Ему призывать кого-то вроде меня в свое воинство?

– Я бы не стал делиться этими мыслями с сестрой Евгенией, – доктор взял шляпу и портфель, – пока не сдашь все экзамены.

– Хорошо, Dottore.

– Это эгоистично с моей стороны, но я хочу, чтобы после завершения учебы монахини отправили тебя обратно в Виареджо. Мне нужна хорошая помощница. Если не получится, полагаю, мне придется предложить это место синьоре Маччио, а она хорошо ухаживает за больными, но никогда не умолкает. Я сойду с ума, если в ближайшее время ты не получишь разрешения на работу и не вернешься к нам.

Претуччи ушел, оставив Доменику готовить кабинет к открытию на следующее утро. Она расставила настойки, почистила инструменты и подмела пол.

Спелый апельсин, на котором она тренировалась делать уколы, так и лежал на столе. Она продела нить в отверстие в кожуре, завязала петлю и вынесла плод на улицу.

Доменика встала на цыпочки, подтянула к себе ветку барбариса и повесила на нее апельсин. Когда она отпустила ветку, та взметнулась над ее головой.

Она знала, что совсем скоро птицы склюют апельсин и от него останется одна только нитка. Вернувшись в кабинет, Доменика встала у окна и принялась наблюдать, как слетаются зяблики.

12

Виареджо

Наши дни

– Мама? – крикнула Николина, выходя из лифта и переступая порог родительской квартиры. – Мама, это я. Я принесла анчоусной пасты, которую ты хотела. И взяла немного…

Стеклянная дверь была открыта, ветер раздувал занавески. Николина поставила пакеты с продуктами на стол и вышла на террасу.

Обеспокоенная, она вернулась в квартиру и осмотрелась. Поднявшись по ступенькам в спальню, позвала мать. Кровать была аккуратно застелена. Она быстро спустилась вниз и прошла на кухню. Мать лежала там на полу.

– Мама! – Николина опустилась рядом с ней на колени.

– Все нормально, – пробормотала мать.

– Но ты упала.

– Голова закружилась.

– Ты меня узнаешь? – спросила Николина, помогая матери сесть.

– Ты моя дочь Николина. При рождении ты весила девять фунтов семь унций, и даже спустя пятьдесят лет я отлично это помню.

– Ты меня до смерти напугала. – Николина налила матери воды. – Сиди, не вставай. Я вызову «скорую».

– Не смей!

– Тогда позвоню твоему врачу.

Матильда не стала возражать и послушно сделала пару глотков.

Николина созвонилась с врачом, помогла матери подняться, взяла ее пальто и сумку. Они осторожно дошли до лифта, спустились к машине. Николина усадила мать на сиденье и пристегнула ремнем.

– Ты нянчишься со мной, как с ребенком, – посетовала Матильда.

– Пришло время, мама. Помнишь, что ты мне говорила?

Матильда кивнула. Она заботилась о своей матери, Доменике, до самой ее смерти, но ей не верилось, что она сама теперь немощная старуха, которая нуждается в заботе дочери.

Николина уселась на водительское место, пристегнулась и завела мотор. Она медленно выехала на главный бульвар и остановилась на светофоре. Достала маленькую бутылочку воды и протянула Матильде:

– Попей, пожалуйста.

– Я в порядке.

– Попей. Проблемы у пожилых чаще всего от того, что они мало пьют.

Матильда отпила воды.

– Наверное, это сфольятелли. Я их все съела. Похоже, я больше не могу есть то, что люблю.

– От пирожных не падают в обморок.

– Да я почти и не падала.

– Мы не знаем, сколько времени ты была без сознания. Папа ушел на работу в семь, а я пришла около девяти.

– Всего пару секунд.

– Откуда ты знаешь?

– Я как раз вспоминала маму, когда та была медсестрой, еще совсем молодой. Что это может значить?

– Тебе нужен был врач?

– Я способна о себе позаботиться, – уверила дочь Матильда.

– Послушаем, что скажет доктор.

Ида Касичьяро стояла у торговых рядов, когда увидела машину Николины и сидящую в ней Матильду. Она хотела помахать, но тут заметила, что мать и дочь о чем-то спорят. «Ох уж эти Кабрелли. Вечно они ссорятся», – пробормотала она себе под нос.

* * *

Олимпио вышел из мастерской и позвонил Николине.

– Что сказал врач?

– Он сказал, что у нее слабое сердце. Возможно, от этого перепады настроения. Все эти слезы без причины. И проблемы с памятью тоже, вероятно, от этого. Она сказала ему, что ее преследуют видения. Картинки из детства. Ей кажется, что мать зовет ее с собой. Она видит всех своих ушедших родных. – Голос Николины дрогнул.

– Что он еще сказал? Мы можем что-то сделать?

– Он сказал, что бы это ни было, у мамы лишь начальная стадия.

– Деменция?

– Доктор так не думает. И не Альцгеймер.

– Слава богу.

– Он сказал, ничего не изменилось с тех пор, как ты привозил ее на обследование.

– Уже хорошо.

– Из-за проблем с сердцем ее мозг недополучает кислород. Врач считает, ей надо давать кислород по ночам, когда она спит. Он говорит, это поможет. Я сейчас поеду туда с аппаратом, чтобы показать ей, как им пользоваться.

– Я выезжаю домой.

– Не надо, папа, я сама справлюсь. Врач считает, нам надо вести обычный образ жизни, просто присматривать за ней. Если мы вдруг что-то изменим, ее это встревожит.

– Понимаю. Я позвоню твоему брату.

Олимпио стоял на тротуаре. Этого следовало ожидать – в конце концов, им уже за восемьдесят, и что-то обязательно должно было случиться с ним, или с ней, или даже с ними обоими. Но этот момент наступил слишком быстро. Ведь столько еще хотелось увидеть и пережить вместе.

* * *

Николина ехала по бульвару, мать сидела на пассажирском сиденье.

– Мама, ты там как?

– Va bene.

– Прости, тебе сегодня досталось.

– Ходить по врачам – это моя новая профессия. Когда я была бухгалтером, мне полагались выходные. В старости ходить по врачам – это тяжелая работа семь дней в неделю.

Николина остановилась на светофоре.

– Видишь тот магазинчик джелато? – Матильда махнула рукой. – Когда-то здесь была клиника Dottore Претуччи. Моя мать у него работала. Она стала первой женщиной в этом городке, получившей образование.

– Я горжусь ею.

– Я тоже. Но она дорого заплатила за это достижение, поверь мне.

Николина заметила, что память матери работала лучше, когда они куда-то шли или ехали. Как будто именно в движении Матильда начинала вспоминать подробности и тут же ими делиться.

– А что произошло с твоей матерью? – спросила Николина. – Ты помнишь?

13

Виареджо

Февраль 1939 года

Ранним утром в последний день карнавала Доменика Кабрелли шла на работу. В городке стояла тишина, людей на улицах было совсем мало. На рынке рыбаки раскладывали свой улов, а две монахини торговались с местным фермером за рапини[64]64
  Листовая брокколи.


[Закрыть] для похлебки, готовясь к Великому посту. Прилавки вдоль дощатого променада были накрыты брезентом, а над всей набережной развевались праздничные флажки – красные, белые и зеленые. В тишине слышался лишь скрежет металла – это хозяин прилавка с сосисками чистил решетку в предвкушении бойкой вечерней торговли.

Розовое небо было испещрено золотистыми прожилками, словно полевой шпат. Пробивавшиеся сквозь них лучи освещали гребни зеленых волн. На заднем плане над водой едва торчали перископы подводных лодок, вышедших на учения. Туристы даже не обратили бы на них внимания, но Доменика заметила сразу. Италия готовилась к войне, которой никто не хотел.

Отворив дверь в кабинет, она подперла ее и открыла окно, чтобы проветрить помещение. Когда амбулатория была закрыта, в ней застаивались запахи спиртовых настоек, аммиака и формальдегида.

Доменика занялась своими обычными делами, готовя кабинет к предстоящему рабочему дню. Она подмела тротуар, зашла внутрь и подмела пол. Протерла поверхности тряпкой, смоченной спиртом, не забыв про авторучку доктора Претуччи. Потом надела фартук и шапочку, вымыла руки. Разложила на рабочем столике марлю, шпатели для горла и градусник, затем села за письменный стол. Она просматривала список пациентов, когда в кабинет вошла Моника Мирони с тремя маленькими детьми.

В одной руке молодая мать несла cestino[65]65
  Корзина (ит.).


[Закрыть] со спящим новорожденным, другой прижимала к себе годовалого малыша, а трехлетний мальчуган послушно шагал позади. В холодное февральское утро щеки всех троих детей были пунцовыми. У матери, такой же румяной, были тонкие черты лица и выражение грустной куклы.

– Чем я могу быть полезна, синьора? – Доменика выдвинула стул. Она протянула мальчугану яблоко, а корзину с младенцем поставила на стол. – Простите, здесь нет отопления. Dottore Претуччи держит кабинет холодным.

– Скажи «Grazie», Леонардо.

– Grazie, синьорина.

– Prego. – Доменика потрепала мальчугана по волосам. – Какой воспитанный.

– Надеюсь.

– Dottore Претуччи будет только завтра утром.

– Я хотела поговорить не с ним, а с вами.

Доменика села.

– Так чем я могу вам помочь?

Моника понизила голос:

– Научите меня, как не рожать детей.

– Вы не хотите еще детей?

– Хотела бы, да мне нельзя. Акушерка из Пьетрасанты сказала, что у меня плохая кровь. Она принимала мою девочку три месяца назад. И сказала, что если я рожу еще одного, то это подвергнет мою жизнь опасности. Я беспокоюсь, ведь если заболею или со мной что-то случится, некому будет позаботиться о детях.

– Вы живете со своей семьей?

– С семьей мужа. Поэтому я и волнуюсь.

– Понимаю.

Моника печально кивнула:

– Муж хочет много детей.

– Вы рассказали мужу о том, что узнали от акушерки?

– Он считает, что это вранье.

– Зачем акушерке врать? Это ее работа – принимать роды. Не в ее интересах лишать себя работы, так ведь?

– Верно. – Моника улыбнулась.

– Мы можем попросить Dottore Претуччи вас осмотреть и выдать заключение. Возможно, тогда ваш муж поверит, что ваше состояние – это серьезно. Ну, знаете, когда он увидит все это на бумаге.

Доменика знала, что Гвидо Мирони никогда не поверит словам медсестры, но к Претуччи может прислушаться. Она записала в тетрадь свой разговор с Моникой.

– Я сделаю пометку, что доктору следует ожидать визита вашего мужа. – Доменика отложила карандаш и чуть подалась вперед. Ей не полагалось давать советы пациентам, но в данном случае она решилась. – Синьора, вы знаете, как именно происходит зачатие ребенка с точки зрения науки?

– Кое-что знаю.

– Можно предотвратить беременность с помощью барьерного метода. Вы понимаете, о чем я?

Моника кивнула.

– Доктор Претуччи снабдит вашего мужа всем необходимым.

– Он не будет ничем таким пользоваться.

– А если доктор ему порекомендует?

– Могу я сама что-нибудь сделать?

– Не говоря мужу?

Моника снова кивнула.

– Но такие вопросы хорошо бы решать совместно.

– Он и слышать об этом не хочет. У меня есть подруга, которая рассказала мне об одном приспособлении. И даже показала его.

– Мне нужно будет поговорить об этом с доктором Претуччи.

– Зачем? А если доктор расскажет мужу?

– Ваши визиты сюда останутся в тайне.

Моника вздохнула.

– Давайте запишем вас на прием. Я могу попросить прийти вашу акушерку, если вам так спокойнее.

– Это она послала меня поговорить с вами, так что, думаю, она не будет возражать. Она католичка и сказала, что священник отпустит мне этот грех.

– Надеюсь. У вас серьезная проблема, и вы должны послушать доктора. – Доменика записала Монику на следующий прием.

– Синьорина, вы же учились в школе вместе с моим мужем, так ведь?

– Да. – Доменика выдавила улыбку.

– Каким он был в детстве?

– Гвидо был сорванцом, – дипломатично ответила Доменика. Мирони дважды оставляли на второй год. В школе он все время попадал – или чуть не попадал – в неприятности. Кроме того случая с камнем было множество других. Но рассказывать об этом Монике она не станет, не ее это дело. Она нацарапала на полях «Сильвио Биртолини» и закрыла тетрадь. – Энергия у него била через край.

Доменика надеялась, что Мирони изменился, – по крайней мере, ей бы так хотелось ради его жены. Родители Моники были родом из другой местности и, очевидно, не знали правды, когда давали согласие на брак дочери.

– Ну а сейчас что он за человек?

– Il Duce[66]66
  Вождь, предводитель (ит.).


[Закрыть].

Обе женщины засмеялись.

– О нет. Мне жаль это слышать.

– Сегодня ему пришлось уехать в Лукку, так что у меня выдалось свободное утро. Даже не знаю, как вас благодарить, что нашли время и поговорили со мной.

– Уверена, он хочет для вас самого лучшего. Для вашего здоровья.

– Надеюсь. – Моника собрала детей, чтобы уйти.

Доменика подошла к столу Претуччи и выдвинула ящик. Она достала листовку и протянула ее Монике:

– Здесь информация о тех самых методах. Прочтите перед приходом и сможете потом все обсудить с Dottore Претуччи.

Доменика наблюдала за удаляющимся семейством, пока те не свернули за угол и не скрылись из виду. Чувство тревоги сдавило ей грудь. Хорошо, что Претуччи работал в Пьетрасанте и не стал свидетелем ее эмоций. Она спешно смахнула слезы и вернулась к своим бумагам.

* * *

Доменика толкнула калитку в сад Бонкурсо и подняла один из сложенных под перголой мешков с каштанами. Со времен ее детства сад изменился. Стволы каштановых деревьев стали такими толстыми, что Доменика уже не могла обхватить ни одно из них руками.

Летом сад одновременно и радовал глаз, и служил источником пропитания: красные розы и желтые подсолнухи росли среди аккуратных рядов цикорного салата, зеленого лука, помидоров, рукколы и перца. В тени под перголой, увитой виноградной лозой с крупными гроздьями, устраивались обедать садовники. Зимой в той же беседке можно было перебирать фасоль и сквозь плетеную крышу любоваться далеким солнцем.

Прихватив мешок каштанов, Доменика поспешила домой. По дороге несколько штук со стуком выкатились на брусчатку. Доменика не стала их подбирать. Она не хотела останавливаться, ведь сквозь деревья уже пробивались лучи прожекторов, освещающих сцену.

Зайдя в дом, Доменика позвала отца и мать, но тут же вспомнила, что они уже ушли на карнавал. Она быстро поднялась по лестнице, оставила каштаны на кухне и зашла в свою спальню. В ванной включила горячую воду и, пока она набиралась, почистила зубы. Вскоре от поверхности воды поднялся пар, зеркало запотело. Доменика плеснула в ванну лавандового масла, разделась и легла в воду.

Тело ломило. Шея и плечи затекли от долгой работы в амбулатории. Ноги устали – она помогала акушерке при затянувшихся родах. Постепенно Доменика приходила в себя, намыливаясь мылом с козьим молоком. Затем она ополоснулась холодной водой и вылезла из ванны. Завернувшись в полотенце, она вышла из ванной комнаты и подошла к кровати, на которой мать разложила ее танцевальный костюм. Одеваясь, она начала напевать – сначала себе под нос, затем все громче. Она натянула чулки, сунула ноги в танцевальные туфли и вприпрыжку спустилась по лестнице.

Уже третью неделю городок был набит туристами. Публику, съехавшуюся со всего Лигурийского побережья и даже с севера, вплоть до Доломитовых Альп, развлекали фокусники, жонглеры и музыканты. Вдоль каналов выстроились прилавки, торговцы из Флоренции и Милана наперебой предлагали изделия из шелка, соломы и кожи. Каждое воскресенье февраля бульвар освобождали для карнавального шествия, в котором участвовала целая флотилия гигантских кукол из папье-маше с расписными лицами политиков, звезд синематографа и святых. Карикатурные фигуры знаменитостей с выпученными глазами, ярко-красными ртами и зубами в виде громадных клавиш, одетые в пестрые костюмы арлекина и других персонажей la commedia dell’arte, нависали над толпой, как чудовища из кошмарного сна.

Доменика ускорила шаг, чтобы успеть на танцевальную площадку. У края сцены собралась большая толпа зрителей. Они были в расписных масках, по традиции украшенных бисером и жемчугом. Те, кто постарше, предпочитали простые бархатные маски с атласной лентой, предоставляя блистать молодым.

Доменика затянула шнуровку на лифе и присоединилась к танцующим. Белая блузка с пышными рукавами и традиционная красная юбка подчеркивали ее точеную фигурку.

Братья Чинкотто увлекли Доменику в свой круг. Тут же под барабанную дробь, пение скрипки и ликующие трели рожков танцоры выстроились в ряды. Доменика приподняла подол пышной юбки и, исполнив простое шассе[67]67
  Фигура в танце.


[Закрыть], сделала братьям знак следовать ее движениям.

– Готовься, Доменика, сейчас полетаешь, – пообещал ей старший Чинкотто.

Доменика засмеялась:

– Смотри не урони меня, Мауро.

Около танцевальной сцены разговаривали несколько мужчин. Один из них, вполуха прислушиваясь к беседе, скользил глазами по танцующим и остановил взгляд на Доменике Кабрелли. Мужчина ослабил ленты на затылке и спустил маску на шею, чтобы разглядеть получше.

Доменика стояла в самом центре сцены. Она распростерла руки и закружилась в пируэте. Слои юбки взлетели, обнажая стройные ноги. Мауро поднял Доменику высоко вверх, ее длинная темная коса мелькала, как хлыст.

Незнакомец вернул маску на глаза и продолжил наблюдать за танцовщицей, парящей в воздухе.

* * *

– Твои родители у киоска с джелато, – сообщила Доменике Амелия Ле Донне. – Оркестр уходит на перерыв. А потом бергамаска[68]68
  Старинный веселый танец крестьян Северной Италии.


[Закрыть]. Через двадцать минут, – она постучала по своим часам.

Доменика пробиралась сквозь толпу. Ароматы колбасы, перца и лука напомнили ей, что она сильно проголодалась.

Очередь за сэндвичами оказалась слишком длинной, и Доменика остановилась у прилавка с инжиром. Торговец крутил прутья над огнем. Особые лакомства, которыми угощали во время праздника, словно компенсировали следующие сорок дней воздержания. Fichi su un bastone – инжир, фаршированный прошутто и сыром, – нанизывался на прутья и обжаривался на раскаленных углях до хрустящей сахаристой корочки. Дети уплетали его с удовольствием из-за сладости, а родители только поощряли их, зная, что мясо не появится на столе вплоть до окончания Великого поста. Доменика откусила кусочек островато-сладкого лакомства, закрыла глаза и принялась жевать.

К прилавку с bomboloni очередь выстраивалась в первый же день февраля и не заканчивалась до завершения карнавала. В огромных чанах делали тесто – большими деревянными лопатками взбивали смесь из муки, дрожжей и яиц, вымешивали и ловко опускали круглыми порциями в баки с кипящим маслом, где лепешки превращались в невесомые золотистые облачка. Их вынимали шумовками, обваливали в сахаре и подавали горячими.

Чуть дальше по променаду двое крепких мужчин крутили ручки хитроумного устройства, которое сбивало свежее мороженое. Они приводили в действие большие металлические мешалки в круглом бочонке, обложенном каменной солью. Замороженный крем готовили из свежих сливок, яиц и горсти измельченных стручков ванили. Когда мороженое густело, его выкладывали в теплые вафельные стаканчики и сбрызгивали растопленным шоколадом, который тут же застывал аппетитными сосульками.

Доменика заметила родителей, сидящих за столиком у киоска с джелато. Рядом с ними сидела пара, часто бывавшая у них в доме. Она поздоровалась с Аньезе и Ромео Сперанца. Муж и жена жили в Венеции, давно дружили с ее родителями и всегда приезжали на карнавал. Мужчины Кабрелли и Сперанца, известные мастера по огранке драгоценных камней, подружились еще во время поездки в Индию, когда оба были подмастерьями и обучались своему ремеслу.

– Дочка у вас красавица, – сказала Аньезе, обращаясь к Нетте. Это была стройная рыжеволосая женщина, одетая в шикарное темно-синее платье и красную соломенную шляпку. Доменика поймала себя на мысли, что вместо традиционного деревенского костюма с удовольствием надела бы что-нибудь по последней моде.

– Спасибо, синьора. Мне очень нравятся ваше платье и шляпка, – призналась она, целуя Аньезе в обе щеки.

– Про меня не забудь. – Сперанца тоже подставил щеку.

– Забудешь тебя, как же! – пошутил Кабрелли. – Твою фотографию напечатали в газете Ватикана. Тебя назвали лучшим огранщиком Италии.

– Благодарю. – Сперанца довольно улыбнулся.

– Я бы никогда не забыла вас, синьор, и неважно, знамениты вы или нет. – Доменика поцеловала Сперанцу.

Нетта зачерпнула джелато шоколадом, который служил ей ложкой.

– Попробуй, – протянула она лакомство дочери.

Доменика откусила кусочек.

– Нам не терпится увидеть, как ты танцуешь, – воскликнула Аньезе.

– Я уже разогрелась, так что приходите смотреть бергамаску. Надеюсь, Мауро Чинкотто все еще способен меня поднять. – Доменика расправила юбки. – Ты столько сил потратила на этот костюм, мама, не хочу, чтобы это оказалось впустую. Ciao.

Пробираясь сквозь толпу обратно к сцене, Доменика расплела косу. Волосы волнами упали ей на плечи. Она уже подумывала о том, чтобы сделать модную стрижку, но пока не решалась.

– Вот такой я тебя помню, – произнес мужской голос у нее за спиной.

Карнавал притягивал разную публику, включая ловеласов, да и кого похуже. Доменика ускорила шаг, но человек в маске обогнал ее.

Он был высоким, стройным, с густыми черными кудрями. Развязав ленты, он снял маску и показал свое лицо:

– А ты меня помнишь?

Возможно, Доменика не вспомнила бы его нос, высокий лоб и черты лица, но именно его улыбку она узнала бы где угодно.

– Сильвио Биртолини! – Она крепко обняла его.

– Не думал, что ты меня узнаешь.

– Ничего себе ты вымахал! Я же была выше тебя. На целый фут.

– Сейчас ты ненамного выше, чем была, когда я уезжал отсюда.

– Ты уехал, и я перестала расти, – пошутила она.

– Это было ужасно – потерять меня, правда?

– Не то слово.

Они рассмеялись.

– Девятнадцать лет. Ты можешь в это поверить? – Сильвио вздохнул. – Я был уверен, что ты меня забыла.

– Я бы никогда не забыла своего лучшего друга.

Ангельская пухлость детского личика Сильвио исчезла. Он уже не напоминал толстощеких putti[69]69
  Амуры (ит.).


[Закрыть], украшавших алтарь церкви Сан-Паолино, но ростом и атлетическим сложением стал похож на статую святого Михаила, которая с трудом помещалась в церковной нише. Каждая девочка, которой доводилось молиться в Сан-Паолино, была влюблена в святого Михаила, а теперь в него превратился Сильвио Биртолини. Четкие черты, крупный нос и единственное, что осталось от знакомого ей маленького мальчика, – его глаза. Тот же темно-карий бархат, тот же оттенок грусти. Доменика была уверена, что только она могла видеть то, что выражали его глаза, потому что знала источник его боли.

– Как ты меня нашел?

– Я везде тебя искал.

– Ты же знаешь, где я живу.

– Все та же оранжевая дверь?

– Ты помнишь! Папа заново покрасил ее к карнавалу. Весь дом отремонтировал.

– В саду еще есть каштаны?

– В этом году был большой урожай.

– Туда я бы тоже зашел.

– Ты хочешь видеть только то, что не изменилось.

– Все изменилось. Ты, я, конюшня за церковью. Наш дом превратили в гараж. Ни одной лошади не видно.

– Лошадей отправили в горы. По крайней мере, так у нас говорят.

– В нашем детстве почти у каждой семьи была лошадь и ни у кого не было автомобиля. Автомобили слишком дорого стоили. И были редкостью. Скоро у каждой семьи будет машина, но никто не сможет позволить себе лошадь. – Сильвио усмехнулся.

– Ты говоришь совсем как мой папа. Долго ты здесь пробудешь?

– Уеду сегодня.

– Как жаль!

– Прежде чем уехать, я хотел бы познакомиться с твоим мужем.

– Мама тоже хотела бы.

– Не понимаю.

– Я не замужем.

– Но синьора Занелла сказала, что ты…

– Ты разве не знаешь? Синьора Занелла, бедняжка, выдумывает всякие истории. Считает себя графиней, которая владеет Banca d’Italia.

– А это не так?

– У нее даже счета нет.

– В смысле, ты не замужем? – Сильвио сделал шаг назад и окинул ее взглядом.

– У меня есть профессия. Я медицинская сестра. Работаю с Dottore Претуччи.

– Он еще жив?

– Он был примерно нашего нынешнего возраста, когда зашивал твою бровь. Он и помог мне стать медсестрой.

– Но это не объясняет, почему ты не замужем. Ты монахиня?

– По-твоему, я на нее похожа?

– На сестру ордена Тарантеллы[70]70
  Тарантелла – итальянский народный танец.


[Закрыть] точно.

Доменика засмеялась.

– Ну а ты? Женат?

– Обручен.

Доменика огляделась по сторонам, радуясь, что можно отвести взгляд и скрыть разочарование.

– И где она? Я бы хотела с ней познакомиться.

– Она в Парме.

– Когда свадьба?

– Этим летом.

– Поздравляю. Ты заслуживаешь счастья.

– Ты единственный человек, который так считал. Хотя нет. Ты и моя мать.

Дирижер оркестра дунул в свисток, приглашая танцоров на сцену.

– Мне пора идти. Ты меня подождешь?

– Прости, я должен найти друзей, с которыми еду обратно в Парму.

Доменика не смогла скрыть досады.

– Очень жаль. Мы ведь и поговорить толком не успели. – Она закусила губу. – Я все это время за тебя молилась. Береги себя.

Доменика повернулась к сцене, чтобы присоединиться к танцорам, как вдруг Сильвио взял ее за руку.

– Пока ты не ушла… – Он наклонился и прошептал ей в ухо: – Тебе удалось найти сокровища?

Оркестр заиграл. Танцоры задвигались по танцевальной площадке, не дожидаясь Доменики.

– Я их так и не нашла.

– Жаль. А я ведь о них каждое утро вспоминаю, глядя в зеркало. – Сильвио убрал со лба прядь, обнажив шрам. Над черной бровью едва виднелись крошечные розовые точки.

Доменика потянулась поближе к Сильвио, чтобы рассмотреть шрам. Она осторожно провела пальцем по его брови.

– Доменика, – прошептал он. Его губы коснулись ее щеки.

– Шрама почти не видно. Все прекрасно зажило. Ты мудро поступил, что не позволил мне самой тебя зашить.

Сильвио засмеялся.

– Но я воспользовался твоим советом насчет оливкового масла. Так что благодаря тебе он и на шрам не особо похож.

– Я уже этого не помню.

– Ничего, зато я помню. – Сильвио взял ее руку. – Все помню.

– Главное, не забывай, что у тебя невеста в Парме. – Она высвободила руку. – Где ты работаешь?

– Я ученик Лео Де Нунцио, мастера по огранке в Турине. Мне повезло, что он меня взял.

– Папа будет рад, что ты занялся этим ремеслом.

– Как он?

– Много работает, а мама заставляет его работать еще больше.

– У него прекрасная репутация в Тоскане.

– Grazie. А как твоя мать?

– Она вышла замуж за хорошего человека из Флоренции. Каменщика. После стольких лет она наконец обрела счастье.

– Она его в полной мере заслуживает. Он стал тебе хорошим отцом?

– Он добрый и справедливый.

– Я очень рада, – искренне сказала Доменика. – Твоя мать одна из самых замечательных женщин, которых я знаю.

– Я передам ей твои слова. Ну а как твой брат?

– Все такой же.

– Альдо совсем не изменился?

– Ни капли.

– Чем он занимается?

– Пошел в армию. Может быть, это поможет.

– Или испортит его еще больше.

– Мама так и сказала!

К краю сцены подошел Мауро Чинкотто и жестом подозвал ее.

– Доменика, у нас построение. Ты нам нужна. – Он понизил голос: – Я не смогу поднять Стеллу Спадони.

– Сможешь! – Стелла, высокая и широкоплечая, рывком вернула Чинкотто обратно в шеренгу. – И поднимешь.

– Я лишилась своего партнера. – Доменика повернулась к Сильвио: – Не хочешь потанцевать?

– Я не очень хорошо танцую.

– Это не страшно, не переживай! – Не обращая внимания на его отговорки, Доменика потянула Сильвио на сцену. – Давай! Ты же отсюда родом! Иди за мной, – скомандовала она. Взяла руки Сильвио и положила их себе на бедра. Свои опустила ему на плечи. – Теперь считай. – Она показала ему танцевальный шаг и терпеливо повторила несколько раз, пока он не почувствовал себя увереннее. – Добавляем прыжок. (Сильвио подпрыгнул в такт музыке.) Молодец. А теперь двигайся!

– Я думал, мы уже. – Он засмеялся.

– Вот так. – Доменика вела Сильвио, пока они наконец не поменялись ролями. Она довольно улыбалась, а Сильвио то и дело смотрел под ноги, боясь ошибиться.

Они достигли края сцены, и, вместо того чтобы развернуться, Сильвио поднял Доменику и покружил, прежде чем поставить на пол. От ближайших столиков, где сидели пожилые люди, послышались негромкие аплодисменты.

– Еще разок, – попросила Доменика.

Сильвио вновь поднял ее, на этот раз еще выше, и покружил над головами других пар.

Эта девчонка Кабрелли всегда заставляет Сильвио делать то, чего он делать не должен. Он вспомнил, что сказали монахини его матери, когда та пришла в школу сообщить об отъезде.

Сильвио осторожно опустил свою партнершу.

– Отлично! Ты заслужил награду, – сказала Доменика, кланяясь ему. – Тут есть bomboloni.

– Они такие же вкусные, как были тогда, на празднике?

– Надо проверить. – Она взяла его за руку и повела со сцены.