Текст книги "Добро не оставляйте на потом"

Сильвио шел следом за Доменикой, продираясь сквозь толпу. Он чувствовал себя невероятно счастливым, находясь рядом с ней, рядом с излучаемым ею светом. Он и представить себе не мог, как скучал по Доменике, пока не потанцевал с ней.

Сильвио купил ей bombolone.

– Ты же не хочешь, чтобы я уезжал, правда?

– Но ты должен. Тебя ждет чудесная девушка.

– Откуда ты знаешь, что она чудесная?

– Другую ты бы не выбрал.

– Ты так хорошо обо мне думаешь.

– Я же имею на это право?

– Конечно. И мне очень приятно. Хочешь знать, что я думаю о тебе?

– Я и так знаю. – Доменика поделилась с ним кусочком пончика.

– Неужели?

– Что я люблю покомандовать.

– Это правда. – Он рассмеялся.

– Кто еще мог заставить тебя станцевать на карнавале? Филомена Фортуната? Она тебе нравилась целых шесть дней, когда нам было по десять лет.

К пончику Сильвио так и не притронулся – он забыл о нем, поглощенный общением с Доменикой. Когда друзья Сильвио разыскали его, им уже пора было уезжать. Доменика проводила их до автомобиля.

– Ты, как и в прежние времена, должна убедиться, что я доберусь до дома живой и невредимый, – с улыбкой отметил Сильвио.

– Будь осторожен. – Она обняла своего старого друга.

Доменика смотрела, как они уезжают, и думала, сколько пройдет времени, прежде чем этих четверых молодых мужчин призовут на военную службу. Она помолилась за них и поцеловала висевший на шее медальон святой Лючии. Ей стало досадно, что она не показала медальон тому, кто подарил его ей столько лет назад. Она просто не успела это сделать.

* * *

Доменика возвращалась домой босиком, неся танцевальные туфли в обеих руках и покачивая ими, как в детстве ведрами, когда она ходила за водой. С тех пор как к их дому провели трубы, по которым с гор поступала вода, те времена уже почти забылись. Ей даже нравилось ощущать гладкие, холодные булыжники под ноющими ногами. От непривычных туфель ноги ныли уже давно, но в компании Сильвио Биртолини она об этом забыла.

На лестнице их дома стоял густой аромат корицы и аниса. Она присоединилась к родителям и чете Сперанца, сидевшим на кухне.

Сперанца что-то увлеченно рассказывал, а мать стояла у плиты и помешивала томившиеся в кастрюле каштаны. Кухонный стол был накрыт чистой муслиновой скатертью. В середине стола на тарелке сверкала горка сахара. Аньезе обваливала в нем каштаны и выкладывала их на поднос остывать. Рядом отец отправлял нежные, словно припорошенные снегом орехи в жестяную банку.

– Куда вам столько? – удивилась Аньезе.

– Кто работает, тот ест, – ответил Кабрелли.

– Видишь, какой я бесполезный человек, – посетовал Сперанца, обращаясь к Доменике. – Все делают твои родители.

– Ничего, Ромео. Скоро сядешь за руль.

– Вы уже возвращаетесь в Венецию? – с досадой спросила Доменика.

– У Ромео много работы, – объяснила Аньезе. – Ему заказали монстранцию[71]71
  Разновидность богослужебной утвари, металлическая конструкция в форме солнца с лучами, используется при торжественном выставлении Священных даров.


[Закрыть] для собора в Кастель-Гандольфо[72]72
  Город, в котором находится летняя резиденция Папы Римского.


[Закрыть].

Кабрелли захлопнул крышку банки с каштанами. Доменика поднялась в гостевую комнату и взяла их чемодан. Она отнесла его на кухню, где родители прощались со своими друзьями. Кабрелли забрал чемодан у Доменики и спустился вниз вслед за Ромео и Аньезе.

– Попробуй, – предложила дочери Нетта.

– Я съела bombolone.

– От одного каштана вреда не будет.

– Ты только и делаешь, что меня кормишь. – Доменика откусила маслянистое, покрытое сахарной глазурью лакомство. – Мама, зачем так много банок?

– Они нам пригодятся, так что я собираюсь заполнить всю кладовку. Вокруг всякие разговоры ходят. Ты знаешь, что на палаццо Стампоне уже полно чернорубашечников?[73]73
  Черная рубашка – форма итальянских фашистов.


[Закрыть] Это всего в полумиле отсюда. Они все ближе и ближе.

– Может, и обойдется.

– Я молюсь об этом. Тебе тоже следует молиться. – Нетта продолжала обваливать каштаны в сахаре. – Тебя долго не было.

– Я встретила старых друзей. Ты помнишь Сильвио Биртолини?

Мать на секунду задумалась.

– Гадкий мальчишка. Дай угадаю. Кто-то его зарезал?

– Мама!

– Такова судьба мелких воришек. Начинают смолоду, дальше только хуже, и в итоге их ждет ужасный конец.

Доменика всегда восхищалась тем, что у матери отличная память, но у этого ее качества была и обратная сторона: мать так долго таила обиды, что те превращались в фантазии.

– Вообще-то он вырос и стал очень красивым.

– Смазливый воришка. Эка невидаль! В тюрьме Лукки таких в каждой камере можно найти.

– Я танцевала с ним сегодня.

– Тьфу! Он что, в Виареджо?

– Приезжал только на сегодня.

– Он прилично себя вел?

– Он обручен с хорошей девушкой. Она учительница.

– А чем он занимается?

– Он ученик огранщика.

Мать закатила глаза:

– Еще один. Бриллианты и жемчуг для церкви, а жене достается паста фаджоли[74]74
  Паста с фасолью.


[Закрыть] и наперсток домашнего вина, если повезет.

– Тише, мама. Папа услышит.

– Он это тридцать лет слышит. Бог даст, будет слышать еще столько же. Ювелирное дело выгодно для тех, кто эти украшения покупает. А не для тех, кто их делает. Мастер всегда остается в проигрыше.

– Сильвио гордится своим ремеслом.

– Отдаю ему должное, он добился большего, чем все ожидали.

– Я никогда не верила всем этим сплетням.

Мать села за стол напротив дочери:

– Доменика, что бы он в тебе ни пробудил, оставь это там, на променаде. Ты ходила в школу. Получила образование. Ты медицинская сестра. Я хочу, чтобы ты вышла замуж за врача, а не за человека, приносящего одни неприятности.

– Претуччи женат.

– Речь не о нем, конечно. За молодого доктора. Из Милана. Или Флоренции. Рим тоже подойдет. Любой город, где много врачей.

– Я могу никогда и не встретить хорошего парня. Не хочу, чтобы ты расстраивалась, если мне не повезет. Мне и так хорошо.

– Никогда в это не поверю. Ты слишком много работаешь. Иногда семь дней в неделю.

– В выходные дни люди тоже болеют.

– Пусть ждут до понедельника.

– Может быть, я слишком люблю свою работу. Она меня наполняет. Но я бы не возражала, если бы за мной ухаживал приятный мужчина. Я была бы рада.

– Ты заслуживаешь самого лучшего. Не соглашайся на il bastardo или ему подобных. Лучше быть одинокой женщиной с профессией, чем выйти замуж за мужчину ниже тебя по положению.

– Мама, о ком ты говоришь?

– Об этих карнавальных проходимцах. Они околачиваются у прилавков, выискивая хорошеньких девушек. Помнишь, что случилось с Джованной Беланкой? Такая чудесная, пела как птичка! Однажды все ее благонравие и строгая мораль разбились, как стекло, после катания на карусели. Карнавал закончился, и она сбежала с жонглером. Ее родители были убиты горем! Их прекрасную семью разрушил какой-то циркач. Я беспокоюсь о тебе. Когда речь заходит о Биртолини, ты перестаешь замечать что-либо вокруг!

– Да я о нем за столько лет и думать забыла, – солгала Доменика. Время от времени она вспоминала Сильвио, пытаясь представить, как сложилась его жизнь. Теперь она это знала, и, к сожалению, он уже принадлежал кому-то другому. – Может быть, Альдо вернется домой с принцессой, тогда твоя мечта наконец-то осуществится.

– Альдо? Хорошо, если он вообще найдет дорогу в Виареджо, какая уж там принцесса.

– Не беспокойся обо мне, мама.

– Станешь матерью, узнаешь, можно ли перестать беспокоиться.

– Мне всегда везло.

– Везению приходит конец. Как и женской красоте. Ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать, как устроен мир. Будь внимательна.

Доменика поцеловала мать.

– Ты же не собираешься опять встречаться с Биртолини, правда?

– Он уехал в Парму. Удача, что я вообще его встретила.

– Скорее неудача. Что ж, раз он женится на ком-то другом, чего бы он нам ни пожелал, я желаю ему вдвойне.

Доменика закатила глаза:

– Мама, ты так добра.

– Я дошила тебе новое платье. Оно висит на твоей двери.

– У меня есть хорошее платье.

– А у меня только одна дочь. И на закрытие карнавала она будет одета лучше, чем Principessa[75]75
  Кронпринцесса (ит.).


[Закрыть] Боргезе. Тебе нужно выделяться из толпы.

– Как скажешь, мама.

– Я стараюсь для твоего будущего счастья. Поверь мне. Ты не выйдешь замуж, если будешь носить старые тряпки.

14

Последний вечер карнавала напоминал показ мод: женщины прогуливались по променаду в своих лучших платьях, а мужчины – в галстуках и жилетах. Публику развлекали певцы, музыканты, жонглеры и гимнасты, а у прилавков с едой можно было подкрепиться. По мере того как часы приближались к полуночи, а значит, к началу Великого поста, очереди за едой росли. С наступлением ночи торговцы снизили цены на сувениры и изделия из кожи, стараясь распродать оставшееся перед тем, как отправиться домой, на север.

Погода стояла ясная и прохладная. В синем бархатном небе висела полная луна, похожая на перламутровую пуговицу. В костровых чашах на берегу еще пылал огонь, и пламя раздувалось сильнее, когда гуляющие подбрасывали туда остатки сосновых поленьев. В воздухе витали сладкие запахи анисовой наливки, какао и табака. На набережной было так многолюдно, что к тому времени, когда Доменика съела сэндвич с колбасой и перцем и пробралась сквозь толпу вниз по пирсу к киоску с джелато, она снова проголодалась. Карусель крутилась под звуки шарманки, ее огни расплывались розовыми полосами.

Местной певице Джильде Гриффо было уже около семидесяти. Со времен Великой войны[76]76
  Великая война – в Европе так называют Первую мировую войну.


[Закрыть] она пела почти на всех свадьбах и прочих торжествах. По традиции в последний вечер карнавала она давала концерт а капелла[77]77
  Пение без музыкального сопровождения.


[Закрыть]. В этот раз сцена в конце пирса была занята, и Гриффо отправили петь на винных бочках, набитых песком, которые служили укреплением для дощатого променада и преграждали путь морской воде во время прилива. Накануне вечером на том же месте выступал фокусник, собравший немало зрителей.

Гриффо по-прежнему обладала красивым голосом, но ее контральто заглушалось гулом толпы, мелодией карусели, скрежетом мороженицы, шумевшей громче бетономешалки. Доменика протиснулась поближе, чтобы послушать Гриффо. Она переживала за певицу: как раз в момент исполнения арии на воду спустили баржу с фейерверками, которая терлась о сваи и громко скрипела.

Небо вот-вот должно было наполниться яркими искрами и затянуться дымом. Гриффо завершила свою программу и поклонилась. Доменика аплодировала ей вместе с немногочисленными местными поклонниками. Такой стиль исполнения уже мало кто ценил. Гриффо была классической певицей, словно пишущей в воздухе красивым почерком с причудливыми завитушками. Что до молодых итальянцев, то они предпочитали непринужденный американский свинг и джаз. Джильда Гриффо вышла из моды. Она еще раз поклонилась, слезла с бочки на песок и отряхнула подол юбки.

– У вас прекрасный голос, синьора! – с восхищением воскликнула Доменика.

– Как можно петь, стоя на винной бочке? Мне нужна настоящая сцена, но она занята. Там прыгают и скачут. Карнавал уже не тот. В прежние времена к искусству проявляли уважение. – Гриффо удалилась.

Недалеко показалась Моника Мирони и помахала Доменике. Как и прежде, свою трехмесячную дочь она несла в корзине, годовалого малыша – на бедре, а мальчуган теперь шагал впереди них.

– La bella famiglia[78]78
  Какая чудесная семья (ит.).


[Закрыть]. – Доменика поприветствовала Монику с детьми.

– Им бы остаться дома и спать, но Леонардо не захотел пропускать фейерверк.

– Для меня это будет уже двадцать девятый фейерверк. – Доменика присела рядом с мальчиком. – Я тебя хорошо понимаю.

– Какое красивое платье! – Моника рассматривала платье Доменики с заниженной талией и оборкой по подолу. – Изумрудный – мой любимый цвет.

– Как ваши дела? – спросила Доменика.

– Я приду к вам снова.

– Я записала вас на прием, помните?

Доменика наблюдала, как Моника пошла с детьми к карусели. Женщине не помешала бы помощь, но ее мужа рядом не было. Многие мужчины в их городке обеспечивали семьи, но почти не уделяли времени своим детям. Доменика чувствовала благодарность судьбе, что ее отец был не из таких.

Она шла по пирсу. Торговля стихала – все, что было в новинку и в диковинку, уже давно распродали. Доменика услышала, как торговец джелато объявил, что у него закончился сахар. Теста для bomboloni осталось на последнюю порцию, теперь придется ждать следующего праздника. Казалось, что уехавшие туристы прихватили с собой и лучшие лакомства, и веселье.

– Кабрелли, надо поговорить. – Гвидо Мирони выскочил ей наперерез.

Вскоре к нему подошли несколько мужчин, которых она узнала. Они работали с Мирони на мраморном карьере. Сейчас они были пьяны, ослабленные галстуки болтались на шеях, жилеты небрежно расстегнуты. Доменика не остановилась.

– Кабрелли, ты оглохла? – громко крикнул Мирони.

Его приятели захохотали.

Доменика развернулась и подошла к нему вплотную:

– Синьор Мирони?

Мужчины еще больше развеселились:

– Синьор! Надо же, синьор!

– Да я учился с ней в школе. – Мирони поднял бутылку, изображая тост.

– Когда ты удосуживался там появляться, – заметила Доменика. – Позволь пройти.

Мирони перегородил ей дорогу:

– Хочу с тобой поговорить.

Доменика оглядела променад, ища Монику с детьми, но те куда-то исчезли.

– Синьор? – Доменика скрестила руки на груди и чуть расставила ноги. Будучи женщиной маленького роста, она научилась занимать пространство и заполнять его уверенностью. Ее поза и тон Мирони явно сообщали, что сейчас последует ссора, и вокруг них тут же собралась толпа. Доменика поискала глазами хотя бы одно дружелюбное лицо, но не нашла.

– Не лезь в мои дела, – рявкнул он и передал бутылку граппы одному из приятелей, чтобы порыться в карманах. От него разило вином, но он был достаточно трезв, чтобы стоять, переваливая массивное тело с ноги на ногу. – Что это? – Он помахал в воздухе листовкой.

Доменика поняла, что это та самая листовка, которую она дала Монике. Она выхватила листок у него из рук.

– Сейчас не время и не место обсуждать личные вопросы. Приходи к Dottore Претуччи, если хочешь о чем-то спросить.

– Я указываю ей, что делать. Не ты. Не Претуччи. Я.

– Она прекрасно знает, что ты считаешь себя padrone[79]79
  Хозяин, господин (ит.).


[Закрыть].

– Я и есть padrone! – прорычал Мирони.

– А теперь ты решил всем об этом сообщить.

Толпа захохотала, что привело Мирони в ярость. Он бросился к Доменике. Она оказалась гораздо проворнее крупного и неуклюжего Гвидо и мгновенно отскочила в сторону. Сложила листовку и спрятала ее в рукав.

– Держись подальше от моей жены! – пригрозил он.

Толпа разделилась на мужчин и женщин. Доменика чувствовала напряжение между двумя лагерями, став голосом одного из них. Мирони собрался было уходить, но вдруг развернулся и плюнул Доменике под ноги.

Доменика посмотрела на землю перед собой и вновь подняла взгляд на Мирони:

– Да, во всех смыслах ты большой человек, кроме самого главного.

По толпе прокатилась новая волна смеха. Борьба была неравной. Боролись медведь и мышка, но люди не могли двинуться с места, их внимание было приковано к молодой женщине, давшей отпор великану.

– Гвидо Мирони, ты всю жизнь был грубияном, – спокойным голосом произнесла Доменика. – Ты пакостничал в тени, стараясь не попасться. Но мы с тобой знаем, что ты натворил. Ты вырос пьяницей, а это удел всех трусов, которые боятся смотреть в глаза самим себе.

– Ты надоумила мою жену покинуть нашу постель. Это против закона природы. Против церкви. Держись подальше от моей семьи, Кабрелли.

Мирони сказал что-то еще, но тут первые залпы фейерверка с громким свистом взвились в ночное небо и, достигнув высшей точки, разорвались ярким огненным дождем. Свист, гул и грохот заглушили его слова.

Дружки Мирони подхватили его под руки и потянули обратно на пляж. Доменика отвернулась от этого зрелища. Она пошла домой, вместо того чтобы, как все прошлые годы, любоваться красотой взмывающих в небо огней. Ей было страшно, хотя виду она не показала. В школе всякий раз, когда случалась ссора, она брала верх над вспыльчивым Мирони. И вроде с тех пор ничего не изменилось. Но во время сегодняшней стычки что-то произошло с самой Доменикой. Впервые в жизни она не ощущала Виареджо своим домом. Местные жители то ли перестали почему-то ее уважать, то ли разозлились из-за того, что у нее хватило смелости дать отпор, а быть может, все оказалось еще хуже – они встали на сторону Мирони, полагая, что молодой медсестре следует знать свое место, когда дело касается Святой Римской церкви.

15

Доменика никогда не видела Претуччи в гневе. Она, конечно, совершала ошибки, но обычно он терпеливо ждал, пока она их исправит.

Шторки на окнах в кабинете были опущены так низко, что свет не проникал внутрь. Лампа над смотровой кушеткой отбрасывала на мраморный пол круг света, похожий на луну. Доменика стояла с одной стороны кушетки, а Претуччи расхаживал взад и вперед с другой. Первый раз в жизни доктор повысил на нее голос:

– Ты не можешь давать медицинские советы, которые противоречат канонам нашей церкви.

– Я не выступала против церкви, я пыталась помочь синьоре Мирони. Ей нельзя снова рожать, у нее малокровие.

– Это не твоя забота.

– Она пришла ко мне за помощью. Церковь, похоже, не слишком беспокоится о трех уже родившихся детях. Кто о них позаботится, если их мать умрет при родах? Не припомню, чтобы дон Джузеппе катал детскую коляску.

– Синьорина!

– Но это правда. Почему, когда дело касается детей, решение принимает ее тупоголовый муж? Разве недостаточно того, что в его руках деньги, имущество, он имеет права на детей и на любое наследство? С какой стати он распоряжается ее здоровьем?

– Я ясно дал понять, что ей нельзя больше иметь детей. И Мирони, и священнику, и мэру.

– Il sindaco?[80]80
  Мэр, городской голова (ит.).


[Закрыть] А он здесь при чем?

– Закон.

– Бассини – шут гороховый.

– Это неважно. Закон он держит в своих цепких ручонках.

– Трое мужчин против одной женщины? Ее малокровие – это медицинская проблема, так ведь?

Претуччи по-прежнему выглядел недовольным.

– Да, именно.

– Так скажите им. Объясните ситуацию этим тупицам. Покажите им листовки.

– Эти листовки для заезжих моряков. Не хватало еще, чтобы они разносили заразу по всему побережью. Я не показываю эти листовки семейным парам.

– А стоило бы! Эти самые листовки могут помочь женщинам о себе позаботиться.

– Ты унизила Гвидо Мирони перед целым собранием.

– Карнавал не собрание, а развлечение. И он был пьян.

– Это не имеет значения! Он глава семьи!

– Да какой из него глава!

– Какой есть. Его жена – это его дело.

– Она боялась говорить с ним о защитных средствах. Это могла бы сделать я.

– Решение их семейных проблем состояло не в том, чтобы научить женщину не беременеть. Это не входит в твои обязанности.

– Почему? Если у меня есть какие-то знания, разве я не должна ими делиться?

– Ты можешь ими делиться, но тебе следует понимать, что именно рассказывать пациенту.

– Мне не стоило говорить правду?

– Ты могла предоставить это мне.

– Но вы же доверяете мне общение с женщинами. С вашего разрешения я рекомендовала настойку цимифуги синьоре Лючизи, у которой сейчас перемены в жизни. Чем я могла навредить матери троих детей, дав ей листовку?

– Выслушай меня. В этом случае твоя добросовестность сослужила плохую службу. Синьор Мирони пошел к священнику, а тот – ко мне. Потребовал показать твое разрешение на работу.

– У него нет никаких прав в этом вопросе.

– Священник на стороне Мирони. И закон тоже. Нам следует быть осторожными в том, что касается деторождения.

Доменика почувствовала, как внутри закипает гнев.

– Мне следует быть очень осторожной, только потому что я женщина. – Она села на табурет и попыталась собраться с мыслями.

Претуччи оперся о кушетку.

– Боюсь, они серьезно настроены.

– Я сама встречусь со священником и все ему объясню.

– Не надо. Он сейчас зол. Я смогу защитить тебя, если ты уедешь из Виареджо. Скажу им, что отослал тебя, чтобы преподать урок. В Марселе есть одна больница…

– Во Франции? Но я нужна матери здесь.

– Прояви здравомыслие. Ты же не хочешь, чтобы священник сам решал, куда тебя отослать? Окажешься где-нибудь на самом дне. Если уедешь, со временем они забудут о том, что произошло. Послушай меня, я все-таки твой босс. И друг. – Претуччи достал из кармана платок и протер очки. Dottore протирал очки всякий раз, когда ему нужно было что-то обдумать. – Если ты уедешь в Марсель на несколько месяцев, я уверен, все уляжется, тогда ты сможешь вернуться домой и работать на прежнем месте.

На глаза Доменики навернулись слезы. Она спешно вытерла их.

– Гвидо Мирони был зловредным ребенком и вырос в жестокого зверя. Я ничуть не жалею, что все ему высказала.

Претуччи сдержал улыбку. О том, что случилось между Доменикой Кабрелли и Гвидо Мирони на карнавале, он узнал быстро – слухи по маленькому городку распространились за считаные часы. Новые рассказчики приукрашивали подробности, но испытывали невольное уважение к решимости молодой медсестры, давшей отпор обидчику.

– Ты сказала то, что должна была сказать.

– Возможно, это была не лучшая идея, но у меня не было выбора. Люди должны знать, что они всегда могут прийти в амбулаторию, когда им нужна помощь.

– Тебе нужно понять одну вещь. Может, ты и права, и у тебя есть все основания так считать. Но здесь, в Виареджо, ты ничего не добьешься, даже если весь город с тобой согласится. Последнее слово всегда за священником.

* * *

Доменика чиркнула спичкой, зажгла конфорку и поставила кофеварку на голубой огонь. В темноте мерцала маленькая лампа, стоящая на столе. Доменика присела и стала ждать, пока сварится эспрессо.

Кожаный чемодан, который она собрала накануне вечером, принадлежал отцу. Когда-то молодой Пьетро Кабрелли поступил в ученики к ювелиру в Барселоне, чтобы обучиться пайке и искусству филиграни. Его отец, Микеле, подарил сыну чемодан для его первой поездки за границу. Позже Пьетро брал чемодан в Индию и Африку. Теперь в нем лежала одежда Доменики, хотя в этой одежде не было особой надобности. Ей предстояло надеть белую форму, выданную сестрами из монастыря Явления Святого Иосифа.

– Ты поспала? – спросила мать, входя на кухню.

– Ни минуты.

– Может быть, в поезде поспишь. – Синьора Кабрелли обняла дочь. – Хорошо бы.

– Мама, ты когда-нибудь бывала во Франции?

– Один раз. На юге. Я была совсем юной и ездила туда со своими кузинами. Мы учились делать мыло.

– Я никогда не хотела от тебя уезжать.

– Это ненадолго.

– Только это меня и утешает.

– Я бы хотела, чтобы ты ходила на мессу. И читай Розарий[81]81
  Розарий – традиционные католические четки, а также цикл молитв («Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава»), читаемых по этим четкам.


[Закрыть]. Даже если у тебя есть сомнения, молись за меня.

– Обязательно.

– А я буду молиться за тебя. С твоим отцом все будет хорошо. У него мастерская и свои проблемы, которые никогда не решить, но это и неважно. Ему есть чем занять голову.

– Мама, я знаю, ты хотела помочь, но зачем ты пошла к священнику?

– Ты мой ребенок, а я твой заступник. Я буду сражаться за тебя с кем угодно, с любой армией, любым церковником, да хоть с самим Папой. Я так разозлилась, узнав, что священник тебя наказал, что готова была разнести наш храм топором. Ведь это моя церковь. Моя вера. Я не пропустила ни одной воскресной мессы, ни одного церковного праздника. Мы с твоим отцом платим десятину. Церковь веками выживала вовсе не благодаря священникам. Золотые ризы меня не пугают. Я готова говорить с кардиналами, епископами, монсеньорами[82]82
  Один из титулов высшего католического духовенства.


[Закрыть], я вправлю им мозги. И к священнику я пошла, потому что думала, что смогу его переубедить. Но не смогла. Он сказал, что если позволит тебе остаться, то все местные женщины прослышат о твоих знаниях и прибегут к тебе за листовкой, а тогда скоро в Виареджо не останется ни одного ребенка! Представь себе, какое глупое заявление. Я чуть было не сказала ему, что он мог бы сделать со своей бессмертной душой, но твой отец делает чаши для Римской церкви, и мы не можем позволить себе потерять эту работу.

– Мама, впервые в жизни ты придержала язык.

– Да, но ради высшего блага. Я знаю, как все устроено. И оно того не стоит. Искупи свою вину и возвращайся домой, и мы больше никогда не будем об этом вспоминать.

Доменика сглотнула комок. Мать, конечно, была слишком наивной, да и Претуччи, сказать по правде, тоже. Доменика прекрасно понимала, что значит получить клеймо в маленьком городке. Сильвио Биртолини чуть не забили до смерти за то, что он был незаконнорожденным. Она помнила, как относились к Вере Вьетро. Сейчас так относились и к ней самой. Люди смотрели мимо нее, будто ее не существовало. Они мгновенно забыли все хорошее, что она для них сделала. Даже если раньше тебя любили, если ты всем помогал, защиты от сильных мира сего не существовало. Они могли выбросить тебя ради своей прихоти.

Нетта приготовила кофе, как любила Доменика. Она отставила кофеварку с эспрессо в сторону. Откинула крышку ледника в полу, достала бидон со свежими сливками. Подогрев сливки в кастрюльке на огне, пока они не вспенились, налила эспрессо и сливки в маленькую чашку. Добавила чайную ложку сахара и протянула чашку дочери.

Доменика медленно выпила сладкий кофе со сливками, наслаждаясь вкусом. Она понятия не имела, готовят ли такой же в Марселе. Большую часть жизни это был ее завтрак, и она не могла представить себе утро без него. Она поставила чашку на стол.

– Я не хочу уезжать, мама.

– Не говори так, Доменика. Ты должна быть сильной. Не смей плакать. Не позволяй им сломить тебя.

– Меня наказывают за то, что я выполняла свою работу.

– Ты единственная образованная женщина в этом городе. Он слишком мал для твоего ума.

Чрезмерная прямолинейность матери пугала Доменику.

– Мама, следи, пожалуйста, за тем, что говоришь людям. Я насчитала еще больше перископов. Они уже здесь.

– Немцы?

– Пока нет. Итальянцы. Regia Marina[83]83
  Военно-морской флот Королевства Италии (ит.).


[Закрыть]. Королевский флот дуче.

– Что бы ни случилось, мы с твоим отцом будем усердно трудиться.

– Никому не доверяй, мама. Я серьезно.

Нетта села за стол рядом с дочерью.

– Если они придут за нами, я не буду сопротивляться.

– Вам надо уходить сейчас. Не тяните, – взволнованно сказала Доменика. – В горах у нас есть родственники. Они вас примут.

– Я поговорю с отцом.

– А за меня не волнуйтесь. Поработаю там и вернусь домой, как только смогу.

– Держись поближе к монахиням. – Нетта обняла Доменику.

– Лучше держись от них подальше. Моя дочь никогда не станет монашкой. – В кухню вошел Кабрелли.

– Я им не нужна, папа.

– Да хоть бы и нужна. Они тебя не получат. Уповать на милостыню, чтобы получить еду, одежду и пару новых башмаков? Ты станешь просто целомудренной побирушкой. Нет, моя дочь ни за что не примет эти подачки. К тому же башмаки у них уродливые.

– Не беспокойся, папа. Я могу позволить себе собственную обувь. И даже красивую. Видишь? – Доменика показала отцу черные кожаные туфли, которые сшил для нее местный башмачник.

– Не забывай, монахини всегда себе на уме. Не позволяй им заговаривать тебе зубы. Они любят разглагольствовать о том, какой прекрасной может быть монастырская жизнь. Когда к нам приезжали миссионеры, я всегда тебя прятал. Они убеждали родителей, что если те отдадут своих дочерей на служение, то и о них позаботятся. – Отец вложил ей в руку свои золотые карманные часы: – Вот, возьми.

– Папа, но они нужны тебе самому.

– Я хочу, чтобы они были у тебя.

– Они должны достаться Альдо.

– Мне решать, что кому достанется.

– Спасибо, папа. – Доменика убрала часы в карман.

– Когда у тебя есть что-то ценное, люди считают, что ты и сам чего-то стоишь. Носи часы, чтобы тебе знали цену. – Отец поцеловал ее в щеку и направился к входной двери, взяв чемодан.

– Пора. – Мать встала и крепко обняла дочь. Они молча последовали за отцом.

Кабрелли отворил входную дверь. Было еще темно, но первые утренние лучи уже заглядывали в городок, мягко касаясь горизонта. На улице перед их домом собралась небольшая толпа. Доменика узнала своих двоюродных сестер с виа Фиренце, несколько старых школьных приятелей и даже Претуччи, который остановился по пути на работу, держа в руках свой медицинский саквояж, словно тоже отправлялся в дорогу.

Доменика поздоровалась, и по толпе пронесся приветственный гул. Синьора Гриффо вручила ей букет цветов.

– С вами поступили несправедливо, – сказала она, и в холодном воздухе возникло маленькое облачко от ее теплого дыхания, – и мы это знаем.

Провожающие во главе с Претуччи и Гриффо направились пешком на железнодорожную станцию. Вскоре улицу залил утренний свет, и каждая дверь, окно, отштукатуренная стена и крыша казались позолоченными. Возможно, Доменику настигла кара за то, что она недостаточно ценила свой городок, воспринимала его как должное. Люди шли молча. Слышны были только мягкие шаги по брусчатке, да изредка поскрипывали новые туфли Доменики. И зачем мать настояла на новых туфлях? Видимо, по той же причине, по которой отец отдал ей золотые часы. Если Доменика Кабрелли будет выглядеть как молодая состоятельная женщина, то и относиться к ней будут соответствующе.

До сих пор путешествия Доменики ограничивались поездками на север в Сестри-Леванте на берегу Генуэзского залива и на юг – к окраинам Рима. Ей не приходилось покидать свою страну и в одиночку ориентироваться в незнакомой местности.

– Я никогда не пересаживалась на другой поезд, папа. А вдруг что-то пойдет не так?

– Ты справишься, – заверил ее отец, словно прочитав ее мысли. – Подними голову, прочитай расписание, найти номер платформы и иди туда.

Она кивнула. На семичасовом поезде ей предстояло доехать до Генуи, пересесть на французский поезд, который доставит ее в Ниццу, а оттуда – в ее конечный пункт на берегу моря, в Марсель. Может быть, там тоже будет тепло. Может быть, те места покажутся ей знакомыми. Может быть, с ней все будет хорошо.

Когда Доменика ступила на платформу, по толпе прокатился прощальный ропот. Она обернулась и помахала, думая, что совсем скоро увидит всех их снова. Эта мысль удержала ее от слез. Она поднялась по ступенькам и вошла в вагон. В окно она увидела мать, которая махала платком и улыбалась, но по лицу ее текли слезы. Отец снял шляпу и прижал ее к груди, чтобы скрыть от дочери свое разбитое сердце.

В одной руке Доменика сжимала железнодорожные билеты, в другой – букет цветов. Проводник взял ее чемодан и проводил к месту. К бархатной ленте на букете была приколота булавка, острый конец которой вонзился ей в руку. Она этого не почувствовала. Доменика Кабрелли вообще ничего не чувствовала, лишившись всего.

Поезд пересекал ревеневые поля, с каждым оборотом колес все дальше унося ее от дома. Если она надеется когда-нибудь вернуться в Виареджо, ей следует быть внимательнее. Стоит сохранить в памяти маршрут. Она рассматривала пейзажи, мелькающие за окном, и считала остановки. Пока поезд катил на север, Доменика старалась запомнить примечательные места. Серый сарай. Цементная фабрика. Зоопарк. Она каждый раз отмечала поезда, бегущие в обратном направлении, словно убеждая себя, что итальянская железная дорога проложена в обе стороны.