Текст книги "Служили два товарища. Сказания, размышления, наблюдения"

Охотнички…

Поехали, как-то Гена Овечкин с Семеном Прокудиным на утиную охоту, аккурат перед праздником 9-е Мая. Страна отмечала великий праздник, а им праздник, не праздник, лишь бы по лесу побегать.

Погода в тот год выдалась на славу, они в самый раз поймали теплые и солнечные дни. Выехали после обеда, уйдя с работы чуть пораньше.

О том что они поедут на озера договорились давно. Может быть для многих сама охота не так важна, как сам процесс сборов к ней. Это очень важный и приятный, до легкого трепета, момент.

Ведь собираясь на охоту, человек мобилизует все свое внимание на данной проблеме, стараясь учитывать все мелкие детали – как бы чего не забыть.

Семен обычно собирал свою амуницию загодя. У него в холодной кладовке в постоянной боевой готовности всегда дожидались своего часа вещи первой необходимости на случай объявления внезапной «тревоги».

Это два ящика с теплыми вещами, начиная от теплых курток, которые в силу разных причин не были пригодны для повседневной носки, зимнего полушубка из натуральной овчины и кончая спальными мешками.

Они, практически, никогда не использовались по своему прямому назначению, так и приезжали домой не распакованными. Но Семен всегда их брал с собой, хоть они и занимали в машине достаточно много места.

С большим запасом теплых вещей, он всегда чувствовал себя уверенно – чтобы в лесу не случилось, он не замерзнет, да и друзьям всегда подкинет, чего на себя натянуть.

А непосредственно в доме, они вместе с женой собирали теплые вещи, которые надеваются до верхней одежды. Их тоже набиралось порядком и раскладывалось все это хозяйство по рюкзакам и мешкам.

Затем черед наступал до всякого рода посуды и продуктов. Их вместе с вещами набиралось столько, что все проходы в столовой зоне их дома занимались только ими.

Несмотря на то, что столовая у них просторная – 20м2, приходилось с трудом протискиваться между ними, перешагивать…

Во время такого ажиотажа, Сенина мать, наблюдая за хлопотами сына с невесткой интересовалась:

– Сынок, а ты насколько дней выезжаешь-то на охоту (рыбалку)?

– Да, дня на два, – отвечал Семен матери.

– Выезжаешь на два дня, а собираешься, как на месяц. Это здесь я вижу полный дом вещей, знаю в кладовке в ящиках тоже немало всякого барахла. Твои друзья так же много всего берут, или ты у меня один такой?

Мать Семена всегда с улыбкой наблюдала за его хлопотами. Было видно по её глазам, с какой любовью она смотрит в такие минуты, когда сын с невесткой без конца снуют по дому, укладывая походные баулы.

И неизменно задавала один и тот же вопрос:

– Сынок, а ты насколько дней выезжаешь…

Итак, вещи у всех участников, двоих, если точнее, были собраны неделей раньше и им на погрузку времени потребовалось совсем ничего – раз, два и все уложено, и притянуто ремнями.

Так и сделали, закидали все за считанные минуты, и… тронулись.

Ехать до озер было не очень далеко и часа через два с небольшим они благополучно доехали до места предполагаемой охоты.

Когда заглушили мотор, в лесу стояла удивительная тишина, только верхушки деревьев мерно раскачивались из стороны в сторону. Не было слышно ни пальбы, ни мата, ни собачьего лая.

Вот это мы удачно приехали! – радостно воскликнул Семен, – коли не слышно стрельбы, значит мы здесь одни. Теперь вся утка будет наша!

Радостно потирая руки от предстоящей охоты, он начал выгружать из машины охотничий скарб. Геннадий тем временем, крест-накрест перетянутый чехлами с боевым зарядом, как пламенный борец за счастье трудового народа времен гражданской войны, с «шашкой наголо» ринулся «в атаку».

Не успел Семен крикнуть ему, чтобы тот начинал натягивать палатку, как Гена, сверкнув пятками болотных сапог, юркнул в ближайший перелесок, только его и видели.

По добру, конечно, надо было бы сначала обустроить табор, подготовить ночлежку, сварить ужин, а с утра пораньше двинуть на утреннюю зорьку. Ну, да ладно… не бежать же теперь за Геной, чтобы вернуть его на место дислокации.

Между тем день уже клонился к вечеру. Семен, понимая, что скоро наступит непроглядная темень, первым делом взялся за палатку.

Выбрал сухое место, нарубил кольев и не суетясь довольно быстро установил ее, удачно вписав меж двух толстенных лесин, прикрытых густым кустарником и порослью молодого осинника.

Рядом поставил свою таблетку – санитарный УАЗ, а от нее натянул к тонкой лесине веревку. Продел ее в верхние концы брезентового тента, а нижние прикопал в землю, сверху положив груз изо всякого лесного хлама с тем, чтобы их не вырвало с места порывами ветра.

Другой кусок брезента соорудил по верху сидячих мест. Получилась очень удобная стоянка, прикрытая с трех сторон от ветра. На открытом месте определил место для кострища.

Наскоро управившись с обустройством становища, пошел собирать хворост для костра. Дров вокруг их стойбища было – хоть завались. Семен, не заходя глубоко в лесную чащу, быстро собрал увесистую охапку сухого хвороста.

На заранее определенном месте, выбрав место повыше, он наломал сухих веточек, положил между ними привезенной с собой березовой бересты.

Не успел он поднести к бересте зажженную спичку, как язычки пламени мгновенно захватив края березовой коры, начали разгораться с веселым треском, захватывая все больший участок наложенных веток.

Когда костер набрал силу он, подложив туда толстых сутунков, принялся обустраивать место привала. Изначально они удачно выбрали место для табора.

С одной стороны небольшое озерцо, вокруг чаща, а они остановились посередине лесной опушки, елани, прикрывшись от ветра заслоном высокорослого листвяка, усиленного искусственными сооружениями в виде палатки, авто и тента.

Вытащил из салона «буханки» рюкзаки с провизией, закинул в палатку спальные мешки и баулы с теплыми вещами. Сколотил из того, что было посадочные места вокруг костра.

Взяв в руки по ведру: одно для супа, другое для чая – пошел к озерку.

Хотел было у берега черпануть воды, но, встревоженный его неосторожными шагами, ил поднялся со дна озера превратив кристально чистую воду в черно-бурое месиво.

Пришлось поднимать голенище сапог до пояса и заходить в воду подальше от берега. Набрав полные ведра, Семен пришел к костру и подвесил их на перекладину с тем, чтобы потом продезинфицировать их кипятком и помыть горячей водой.

Предварительно по обе стороны костра вбил в землю две толстые рогатины для перекладины. Пока закипала вода в ведрах, он принялся чистить картошку.

В это время, громко сопя на всю тайгу и чавкая по болотной жиже, вышел из лесу запыхавшийся Геннадий и подошел к костру.

Семен, не прерывая своего дела, бросил:

– Генаха, вон вода закипает в ведрах. Ополосни их кипятком и сходи за чистой водой.

Тот снял с костра оба ведра, вылил содержимое на землю и даже не подумав их помыть, пошел к озерцу.

Не успел Сеня дочистить картошку и досчитать до десяти, как явился Гена с полными ведрами и водрузил их на прежнее место на перекладине.

– Что-то быстро он набрал воды, – удивился Семен и не дав созреть мысли до конца, сразу же приступил к нему с расспросами:

– Ну и как прошла разведка боем?

– Утка вроде бы есть, – ответил Гена, – сходил на ближние озера, из дальних обошел только одно, к остальным идти, чтой-то не захотелось.

Но вижу утки перелетают с одного места на другое. Думаю, с утра мы с тобой набьем их добре, – бодренько отрапортовал тот.

– С чего это ты, Генаха, сорвался то сразу, будто бы скипидаром по голой заднице намазанный?

Вот уже темень наступила, надо было сначала отабориться нормально, ужин приготовить, а завтра спозаранку и двинули бы, как договаривались раньше, – пожурил его Семен.

Геннадий, чувствуя свою вину за несвоевременно оказанную помощь в обустройстве ночлежки, стал бестолково суетиться подле него, хватаясь то за одно дело, то за другое.

Пользы от его бурных телодвижений было, как от козла молока. И Семен сказал тому повелительным тоном:

– Сядь! Прижми свою задницу.

А тем временем, ночь окончательно вступила в свои права, потянуло холодком. Нагретый за день воздух, подгоняемый снизу прохладой, поднялся в высь.

Над озерцом поднялась туманная дымка. Воздух казался таким плотным, что протяни руку и почувствуешь его на ощупь.

При свете фонарей доварили ужин и сели за стол, деревянный ящик с теплыми вещами, при кромешной тьме.

Семен разлил по тарелкам наваристых щей, Гена тем временем нарезал сальца, лучку и они стоя чокнулись за удачную охоту, пропустили по первому стаканчику, припудрив их нетленными словами:

– В сердце грусть, в мозгах застой – не пора ли по одной?

– Ах, зараза, хорошо ведь пошла! – воскликнул Семен. Налил по второй и предложил выпить за настоящих охотников:

Встречаются три охотника. Один говорит:

– Идешь вокруг озера, глянь – утка летит. Ты ее бац из ружья – вот это охота.

Второй:

– Идешь по лесу, гляди-ко – заяц бежит. Ты его бац – вот это охота.

Третий:

– Идешь по улице, идет баба, за ней другая, а там и третья. Тебе охота, им охота. Вот эта охота.

Выпьем за нас, настоящих охотников!

После двух пропущенных стопок аппетит разгорелся нешуточный и они в один присест опорожнили полные чашки дымящихся щей. Оба с превеликим удовольствием потянулись за добавкой.

Налили по третьей. Пока Семен при тусклом свете фонарей елозил бутылкой по стаканам, Гена успел вставить:

– Выпьем по стаканчику, за полные карманчики. Эй, начальника, шо-то ты долго разливашь! Елки-палки лес густой, оштрафую за простой! – сострил тот.

После третьей разговор у них пошел обстоятельный и ложки стали реже мелькать. Ночь длинная, торопиться некуда, щей у них оставалось чуть выше половины ведра – до утра хватит.

Так разговаривая не спеша, они почти доели все, что было сварено, сдабривая каждую чашку щей, солидной порцией крепко разведенного спирта.

Время давно уже перевалило за полночь, а они все еще сидели за костром, ведя свои нескончаемые разговоры про рыбалку, про охоту.

И как водится в таких случаях – охотников и рыбаков более удачливых, чем они, на всем белом свете, по их словам, не существовало. И такого – то зверя они добыли, и такенную-то рыбищу они поймали!

Время неумолимо подкрадывалось к запланированной утренней зорьке. Казалось, все разговоры они уже переговорили, все что приготовили съели, греть больше не хотелось, а они все сидели и сидели за костром, швыркая чай стакан за стаканом.

Когда стрелки часов подобрались к 4-м часам утра, они, не сговариваясь направились к палатке. Не успев путем пробраться в спальные мешки и застегнуть молнии на них, оба заснули богатырским сном.

От их могучего храпа все зверье, трусливо поджав хвосты, умчалось прочь от опасного места. Наверное.

Утреннюю зорьку они проспали. Когда Семен, продрав глаза, выглянул из палатки, солнце уже высоко стояло на южном небосклоне.

– Эй, охотничек! Мы спать приехали, али уток бить! – прокричал Семен своему напарнику. Тот и ухом не повел.

– Генаха, подъем! – пуще прежнего заорал Семен. У того «ни один мускул не дрогнул на лице, когда признался жене в измене. А вот между ног – дрогнул, не стерпел. Теперь он не изменяет. Нечем».

Геннадий и не думал просыпаться, все посапывал во сне. Плюнув на свою затею, Семен вышел из палатки, подвесил на перекладину оба ведра.

Разжег костер, разделся до пояса и побежал к озерцу принять прохладительные ванны. Когда он вернулся к костру, взбодренный после водных процедур, все уже было готово.

При ярком дневном освещении, чай в ведре показался подозрительно черным.

– Блин, сколько же Генаха туда сыпанул чаю? Неужели всю упаковку? – удивился Семен.

Налил себе полную кружку и обжигаясь стал глотать горячий чай. На вкус он показался, каким-то бесцветным, отдающим тиной.

– Интересно. Вчера всю ночь глотали его и вкуснее чая, казалось, в жизни не пивали. Черт, это после вчерашнего, наверное, у меня во рту тараканы подохли, – подумал Семен, принюхиваясь к чаю.

Попил из кружки еще немного, но определенно, чай за ночь испортился настолько, что пить его было невозможно.

– Придется ставить новый, – приняв такое решение, Семену захотелось, прежде чем идти за водой, отведать вчерашних щей.

Когда снимал ведро с костра, он, из-за клубившегося пара над ним, не обратил внимания на содержимое в ведре.

Но когда он полез туда черпаком, почему-то щи будто приняли на себя неприятный грязно-сизый окрас.

Семен отлично помнил – кроме капусты, моркови и головки неочищенного лука он ничего туда не клал. Не считая мяса и картошки.

Тогда почему, приготовленные им самим щи, такого странного цвета? И что это за грязные, жирные разводы по краям бульона?

– Что за чертовщина, – продолжал размышлять Семен—вырви ухо вон.

Хотя он и испытывал чувство голода, но иссиня-черный цвет варева никак не возбуждал в нем аппетита.

Честно сказать, он бы с величайшим удовольствием съел сейчас целого поросенка, так в нем разгорелся аппетит, но ко вчерашнему своему «творению» не притронулся.

– Эх, что делать, придется ставить новую похлебку, – с этими мыслями, Сеня вернулся к своим ведрам.

Когда собрался выливать содержимое ведра со щами, обратил внимание, как снизу, со дна, поднялась черная-пречерная муть.

Чтобы проверить свою догадку, он очень аккуратно, не разбалтывая жижу, поставил ведро на ребро донышка и накренил его набок.

Что и требовалось доказать – четверть ведра была в озерном иле, который осев на дно, представлял собой плотный слой жирной грязи, толщиной в три пальца.

Невидимые два пальца грязи, видать, слопали ночью. Во втором ведре – такая же удручающая картина.

Тут спросонья выглянул из палатки слегка помятый Гена, с заплывшими очами и ниспадающими на глаза свалявшимися патлами.

– Иди сюда, орангутан нечёсаный, страна должна знать своих героев в лицо, глянь, что ты натворил, – с этими словами Семен препроводил того к сиротливо стоящим ведрам вдали от костра и продемонстрировал, то, что минутами раньше лицезрел сам.

Несмотря на свое пролетарское происхождение и простецкую морду лица, впору детей им пугать, Геннадий был брезгливым малым. Поняв, какие «деликатесы» они ели и пили всю ночь, он стремглав помчался к лесу, зажав рот руками.

Р.S.

На этот раз они выехали домой раньше намеченного срока. Опустошив свой желудок, посиневший и пошатывающийся от слабости Гена, и слышать ничего не хотел о «продолжении банкета».

Не солоно хлебавши, голодные и злые напарники взяли курс домой. Сидя за рулем, и размышляя о случившемся, Семен пришел к выводу, что виноваты они оба.

Один дурак, как сохатый буром полез в грязных сапогах в девственно чистый водоем, и не глядя черпанул всю муть со дна.

А второй, несмотря на мелькнувшее в его мозгу сомнение, водрузил туда нарубленных костей и вслед за ними оставшиеся ингредиенты.

А ведь знал же – надо пройти далеко к середине озерка и там, в глубине, не поднимая ила со дна, аккуратно наполнить емкости.

А этот, пролетел туда, как раненный секач, натоптал вокруг грязи и ею же наполнил ведра. То, то он скоро вернулся – не успел я даже до десяти сосчитать.

После нескольких дней, проведенных в дикой природе, Семен, обычно, любил возвращаться домой, где его всегда ждали с нетерпением.

И на этот раз, с удовольствием отведав домашней снеди, он со смехом рассказал жене почему они «возвертались» раньше запланированного времени.

Жена его, врач, сразу спросила:

– Пили спирт?

После его утвердительного ответа изрекла:

– Тогда не умрете. Спирт свое дело сделал, продезинфицировал ваши никчемные внутренности.

Действительно, у Сени «инкубационный период» прошел безболезненно, не было ни малейших признаков расстройства желудка.

Не было в то время мобильной связи, и он не спросил у Гены, как тот пережил стресс.

– Если я живой, значит и с ним все в порядке, – решил Семен и не стал тревожить того пустыми вопросами.

– Помрет – узнаю первым.

°°°

Маша с детства была нелюбимым ребенком у своей матери. Эта нелюбовь матери к собственному ребенку была замечена, в свое время, всеми: и родными, и даже людьми из дальнего окружения.

Сейчас, когда ей уже много лет, Маша думает, что все у нее было так, как у всех нормальных советских детей.

Эта невидимая черта перенесенных обид от родной матери, сидит в ней до сих пор. Только в этом она не хочет признаваться даже самой себе и никому не позволяет копаться в грязном белье.

Сейчас она, почитаемая матерью, взрослая женщина, мать троих взрослых детей и бабушка многих внуков. Но так было не всегда.

Когда она вышла замуж, молодому супругу достаточно было одного взгляда для вынесения вердикта о том, что «в этом королевстве не все ладно».

Муж с первых же дней совместной жизни очень скоро поладил с ее родителями, тогда, как она сама вела себя, как посторонний человек. Особенно быстро молодой человек сошелся во взглядах с ее отцом.

А мать ее, в то время, когда зять с тестем пропадали за посиделками, всегда находилась, где-то рядышком, тогда, как ее родная дочь смотрела на окружающий мир затравленным волчонком.

Была у нее младшая сестра, которую мать лелеяла и холила на глазах у всех. Все-то ей было дозволено: любая её детская глупость воспринималась матерью, как нечто такое, что выходило из ряда вон.

Любое слово, оброненное из уст младшей дочери, мать воспринимала, как цитату от классиков русской литературы.

Самозабвенно хлопала в ладоши в ответ на очередную ее чушь, и заставляла делать то же самое всю свою родню, твердя всем, что эта ее дочь «алмаз без огранки», но, когда придет её время, она заблистает бриллиантом. Только подождите!

А меж тем нелюбимая росла, не претендую на любовь матери, и как ребенок, обделенный вниманием матери, все больше тянулась к бабушке.

А уж та дала ей все, что нужно было ребенку, относилась к ней так, как относилась ко всем своим внукам, никого не выделяя, никому, не отдавая видимых предпочтений.

Бабушка была очень добрым и мудрым человеком, хотя не заканчивала никаких учебных заведений.

Мудрость ее и доброта исходили от нее в силу ее природных данных. Всех своих внуков она любила до самозабвения и все они ей были одинаково дороги.

Маша, когда была студенткой, всегда приезжала к ней для того, чтобы просто поспать.

Тогда она жила у бабушки по материнской линии, однако, в ее присутствии никогда не могла расслабиться до конца и вести себя так, как должен вести себя человек ее возраста.

Отношение матери не давало ей забыться ни на минуту, а тут еще бабушка, которая так же строга к ней, как и мать.

Другое дело своя бабушка, которая всегда поймет её, и всегда пойдет навстречу её желаниям. Внучка же, зная любимую бабушку, никогда и не спрашивала у той разрешения лечь поспать.

Тут, как любимый ребенок – захотел вкусно поесть, пожалуйста, кушай ребенок. Захотел полежать – пожалуйста, бабушка еще подойдет, погладит по головке, обнимет и чмокнет, одеяльце накинет.

А вот с родной матерью все было по-другому, не было близости. Она, как была волчонком, таковой и оставалась до самого замужества, а потом еще долгие годы, до поры, когда холодок отчуждения не начал постепенно таять.

Замуж выходила глубоко беременной, забыв испросить у матери разрешения на всякие такие вольности. Оно и правильно, потому, как в этом вопросе, они бы никак не смогли найти точку общих интересов.

Она тогда была студенткой, и ребенка на временное воспитание взяла на себя ее мать. Какого же было ее удивление, когда о предстоящем рождении второго ребенка ей «доложила» правильная и любимая дочь.

Они все вместе должны были в тот день ехать в областной центр. Узнав о «прегрешении» нелюбимой дочери, несмотря на ее интересное положение, та начала всю дорогу изводить ее претензиями.

В частности, говорила о себе, что она вся больна и взять на себя воспитание второго ее ребенка у нее не хватит, ни сил, ни здоровья.

Забегая вперед, скажу, что это было тридцать с лишним лет назад, и она до сих пор «живее всех живых».

Просто она хотела сказать дочери, что не время сейчас заводить еще одного спиногрыза, надо учиться, а от нежеланного ребенка избавиться.

Есть Бог, и ребенок, как полагается, в положенное время, появился на свет. Бремя его воспитания, родители полностью взяли на себя, не прибегая к помощи «больной» бабушки. Вообще, ни к чьей помощи.

А спустя полтора года у них родился ещё один ребенок, тут уж терпение зловредной бабушки сошло на «нет».

Она не постеснялась дойти до оскорблений в адрес дочери и её мужа, принародно указав на «низкую социальную ориентированность» их родовой фамилии.

Вся Машина родня была в курсе их внутрисемейных баталий. Как-то муж заехал в гости к её дяде. И дядя во время чаепития, поинтересовавшись у него рождением третьего ребенка, спросил:

– Теща твоя, когда узнала о пополнении в твоем семействе, поди, обос…, или обоср…?

И по тому, как всё застолье пришло в неописуемый восторг от острой шутки главы семейства, Машин муж догадался, что тема острой неприязни бабушки к новорожденным внукам – это самая обсуждаемая тема.

И каждый член того семейства рад был проехаться с легкой издёвкой по самому больному месту Машиной матери.

Все это, к счастью, осталось позади, молодые люди сами справились со своими проблемами. Муж учился на заочном отделении, а на работе попросился выходить на смену только в ночь.

Днем он водился с детьми. В ночь, когда приходила с лекций жена, уходил на работу. Так незаметно пролетели годы учебы и они, муж с женой, став молодыми специалистами, отбыли с малолетними детьми в края далекие, неизведанные, на радость неприветливой бабушке.

Много воды утекло с тех пор, и нелюбимая дочь стала теперь с матерью неразлучной подругой. Тому явилось причиной много событий, благодаря чему старая женщина, наконец, поняла, что не то золото, что блестит.

А то, которое блестит и находится в шаговой доступности, не всегда может оказать матери посильную помощь.

Права народная мудрость – из избалованных детей не всегда получаются благодарные люди. А гадкий утенок, на деле может оказаться прекрасной лебедью!

PS:

Дочь теперь настолько близка с матерью, что по любым вопросам, большим и ничтожно малым, всегда, вместе с ней, противостоит своему мужу.

А ведь сказано было: муж и жена – одна сатана. И не надо бы нарушать этот незыблемый Закон жизни. Рано, или поздно родители уходят, оставив детей своих рядом с их избранниками.

А Машина мать всегда отличалась последовательностью. Сначала дочь, потом муж, а затем зять, благодаря этой закономерности, побывали в роли изгоев.

По-другому она не может, ей постоянно нужен объект «нелюбви».