Текст книги "Служили два товарища. Сказания, размышления, наблюдения"

Заключение

На этом, пожалуй, можно было бы и завершить мое путешествие по залам музея. Описанное выше – это лишь малая толика увиденного мною. В настоящее время музей располагает площадью в 431,5 м2 и 2500 экспонатами основного фонда.

Есть еще два зала, о которых я не сказал ни слова – это Уголок памяти и Геология.

Если о первом зале понятно по названию, здесь рассказывается обо всех значимых людях, оставивших заметный след в истории становления района, а также о тех, кто защищал Родину на фронтах Великой Отечественной.

То зал геологии размещается в отдельном здании во дворе музея. Основоположником и создателем данного направления является Асканаз Апетович Гамчян, геолог до корней волос, что называется,  с большой буквы…

Вся коллекция подобрана из образцов полезных ископаемых не только нашего района, но и соседних регионов. Многолетний труд неутомимого Асканаза Апетовича, по сбору геологической коллекции, несомненно, представляет большой научный и познавательный интерес.

И последнее… Издана еще одна книга, 14-я по счету. Посвящена 75-летию Победы в Великой Отечественной войне.

Написана директором музея А.В.Точновым в соавторстве с сотрудниками музея Мижитовым А. Д. и Бутченко С. В.

Алексей Владимирович идет верной дорогой, продолжая научную стезю, проложенную его предшественниками Поздняковым А. Г. и Козулиным В. Н.

А теперь, точно все. Всем, кто обнаружил неточности, или не согласен с некоторыми деталями того, что написано, прошу обозначить свою точку зрения в комментариях.

Аксакал

Со Светкой Семеновой мы учились на одном курсе и вместе с определенной группой наших лучших парней и девушек, на протяжении ряда лет, устраивали совместные студенческие вечеринки.

И на очередной из многочисленных посиделок она рассказала один забавный случай.

Был в нашей группе именитый студент, явно выбивающийся из общей колеи, и которого никто из нас толком не знал. Звали его Батор Бимбаевич Цыренов и был он страшно далек от нас, простых смертных.

Работал в Баргузине. Был большим начальником, то ли директором по торговой части, то ли крупным ресторатором. Одним словом, коммерсант и, судя по всему, бизнес его, никоим образом, не прозябал на задворках развитого нашего общества.

По всей видимости, он вхож был в высокие кабинеты нашего учебного заведения. С нами, челядью, даже не здоровался. Только кивнет слегка головой и опять исчезнет, из поля нашего зрения, до следующей сессии.

Когда и в какое время он успевал сдавать экзамены, естественно, никто не знал. Злые языки утверждали, что он одной ногой открывает в институте все двери и, якобы, все преподаватели сами рады бы завести с ним дружбу.

Где здесь, правда, а где вымысел – поди, разберись. Но поводов усомниться в легитимности сданных им сессий было предостаточно.

И был еще в нашем институте некто Очиров – преподаватель философии. Мне в ту пору было невдомек, как человек с инженерным мышлением, а он был инженером по специальности, может преподавать такую далекую от технической мысли дисциплину, как философия.

Несмотря на мои стенания по этому случаю, он излагал материал просто с блеском. Я диву давался, как он умел объяснять такие сложные вещи простым и доходчивым языком.

Мне отчасти, очень даже пришлась по душе такая заумная наука, о которой, на моей памяти, никто не сказал ни единого доброго слова.

Даже искал первопричину такого странного явления и пришел к выводу, что всему виной тот самый Очиров, который умел весь сумбур, творящийся в голове студента, разложить по полочкам.

Слыл он в институтской среде, как человек определенных принципов. «Обидно бывало временами за Державу», но стыдно за Очирова – никогда.

Ходили в студенческой братии всякого рода байки о том, что Очиров де, никаких авторитетов не признает. А шансы у тех, кто когда-либо пытался сдать экзамен окольными путями, практически, равны были нулю.

Вот про тот случай, когда Светка стала невольным свидетелем «сдачи» экзамена, нашим начальствующим товарищем, она и поведала честной компании.

Наш Цыренов, то бишь Батор Бимбаевич, потыкавшись по всем кабинетам и не найдя должного понимания, вынужден был пройти это испытание наравне со всеми.

Хотя, справедливости ради стоит отметить, что некоторая договоренность между сторонами все-таки имела место быть.

Те, к кому обратился Батор Бимбаевич, судя по его поведению, скорее всего, пообещали оказать содействие, при условии, что он должен обязательно прийти к Очирову на поклон.

Видимо, дана была установка от его покровителей, что надобно банально прийти на экзамен, показаться на глаза Очирову, вытянуть билет, сесть, наконец, со всеми готовиться, а там уж, как Бог пошлет.

Он и пришел. Не опускаясь до «унизительного» ожидания своей очереди перед дверью аудитории, как это делают обычные люди, он сразу же по-хозяйски переступил порог кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

Всем было интересно увидеть, или услышать, что же такое, эдакое может выдавить из себя наш, высоко парящий над всеми, собрат. Но, увы – что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Зайдя в аудиторию, где Светка Семенова с остальной группой студентов готовилась к сдаче экзамена, он решил не мешкая взять быка за рога и высокомерно произнес:

– Здравствуйте, Я – Цыренов!

Экзаменатор:

– Здравствуйте, я Очиров.

Проходите, берите билет, присаживайтесь. Батор Бимбаевич, несколько удивленным тоном:

– Я Цыренов!

Преподаватель, нисколько не смутившись:

– Я Очиров, да вы проходите, проходите!

Наш незадачливый коллега не постеснялся и в третий раз повторить свою фамилию, на что философ невозмутимо ответствовал, что вот он я – Очиров, весь перед вами.

После того, как «бестолковый» преподаватель не понял свалившегося на него счастья в виде «пришествия Христа народу», наш горемыка вынужден был ретироваться из помещения, не солоно хлебавши.

Мы все от души похохотали, и пришли к общему мнению, что этот товарищ, который нам вовсе не товарищ, больше с нами учиться не будет. Надо было знать Очирова – с ним подобные финты не проходят.

Наши прогнозы частично оправдывались, потому как, мы его больше не видели. Но каково же было наше изумление, когда на вручении дипломов, этот, с позволения сказать ученый муж, предстал перед публикой во всей красе.

И, как человек, знающий себе цену, нисколько не смутившись десятков, удивленно устремленных на него глаз, уверенно занял место в первом, почетном ряду.

Тут началось главное действо – вручение дипломов, напутствия, речи… сопли, слезы.

И после этого заведующая кафедрой обратилась к нам, как к своим коллегам, с просьбой выступить с ответным словом.

И тут уверенной поступью выплыл вперед… даже староста группы не успела среагировать. Как вы думаете кто? Ни за что не догадаетесь!

Жестко выхватив из рук заведующей кафедрой микрофон, в некотором смысле хамовато, он, буквально, произнес такие нетленные слова:

– Уважаемые коллеги! Дорогие наши бывшие преподаватели! (…бывшие???) Вы нас мучали, мучали все эти годы; мы вас тоже немало мучали и, наконец, мы все отмучились!

P.S.

После его выступления, мы все растерянно притихли. Всем, безусловно, хотелось скорее завершить торжественную часть и перейти, как подобает в таких случаях, к практической плоскости столь значимого события.

Но, всем было, как-то неловко, чувствовалась, какая-то недосказанность…

Так, с опущенными глазами, будто стесняясь смотреть друг другу в лицо, вся группа, некогда единого организма, с тяжелым сердцем, понуро побрела к выходу из актового зала.

А ведь все так хорошо начиналось! В воздухе незримо витала  атмосфера грандиозного праздника. У каждого из уст готовы были сорваться слова:

– Ну, наконец-то, дождали-и-и-сь!!!

Все были такие красивые, оживленные, то и дело всюду раздавались восторженные возгласы, беспричинные смешки.

И только всего лишь одно, неосторожно оброненное, слово…

Артист

Баир Сунграпович был артистом по сути. В жизни он много переделал всякой работы, но нигде долго на задерживался.

Самсон Самсоныч, принимая его на работу, перелистывал его пухлую трудовую книжку и при этом обратил внимание, что больше двух, трех месяцев он нигде не трудился.

К нему он пришел по рекомендации. И вот, разговаривая с ним, Самсон Самсоныч в уме решал очень трудную задачку. Не принять, значит обидеть протежирующую его особу, которая являлась классным руководителем его сына.

Принять его, прямо так с ходу, он тоже не мог, слишком уж его трудовая биография пестрила разнообразной писаниной – хорошей и не очень…

Ему в то время было около шестидесяти лет и внешне он не был похож на пьющего, неблагополучного человека. Очень располагающая внешность, улыбка не сходящая с лица, подтверждали его благонадежность.

Да и говорил он правильные вещи, правда, для столь почтенного возраста чересчур многовато. Но, что-то в его поведении было такое, от которого Самсон Самсоныч все никак не мог избавиться.

А, между тем время шло, а они все продолжали разговаривать, не приходя к какому-либо конкретному решению.

Уже и разговаривать так долго становилось неприличным и отпустить его, пообещав перезвонить– Самсон Самсоныч тоже не мог, не хотел обманывать ни себя, ни его.

Но тем не менее, он все еще колебался, понимая, что их знакомство несколько затягивается – надо, как-то выходить из неловкого положения.

Наконец, он решился оформить его сотрудником службы безопасности. В дальнейшем он понял, почему его вновь принятый сотрудник нигде дольше одного года не задерживался.

Причина заключалась в том, что тот занимался не своим делом. В душе он был артистом и не был приспособлен ни к какой другой работе.

Может состоялся бы, как специалист в сфере умственного труда, однако, образования соответствующего не имел, поэтому вся его деятельность была связана с рабочими профессиями.

Но как только в коллективе намечалось, какое-нибудь празднество с постановкой различных творческих номеров – тут Баир Сунграпович, которого все стали звать просто Сунграпыч, был на высоте, пел и плясал без устали, веселил народ без удержу.

На одном из таких мероприятий, когда объявили танго, он остался без партнерши. Недолго думая, он взял к себе в пару обыкновенную поломойную швабру.

Нежно и бережно прижав к себе свою деревянную «подругу», он страстно исполнил танец от начала и до самого конца.

Он настолько красиво и правдоподобно делал всяческие поддержки и другие элементы бального танца, что вся публика, побросав своих партнеров, устремила свой взгляд на самого почтенного члена коллектива и на его пронзительный номер.

После этого случая он официально был признан лучшим массовиком – затейником. Все его промахи и огрехи по основной работе воспринимались теперь не так остро.

Он действительно был совершенно бесталанным человеком в любом другом деле, кроме танцев и песен. К примеру, дашь ему молоток, он обязательно промахнется и со всей дури долбанёт в стену с евроремонтом.

Вручишь топор – он всенепременно счешет не там, где нужно, или чего хуже заденет кого-нибудь, либо поранит себя. И таких случаев было великое множество.

В общем, если хочешь испортить дело – поручи Сунграпычу. Это очень скоро поняли его коллеги, а Самсон Самсоныч и подавно, как только он появился, распознал в нем такую особенность.

Но расставаться с ним не спешил, потому как, он не пил, не курил, службу по охране объектов нес исправно. А всю другую работу в офисе, связанную со смекалкой и хозяйственной жилкой, он давал в нагрузку всем, кто гордо именовал себя мужчиной.

Не нанимать же для этих целей сторонние силы, когда в своем коллективе всегда найдутся «рукастые» люди. Но Сунграпыч, к таковым не относился.

Как-то, Самсон Самсоныч прикупил себе коня на «зимний мясоед». Договорился с хозяином приехать на забой в ближайшие выходные дни.

Расстояние до места совершения сделки было не большим, и он в субботний день, часиков в восемь, не торопясь выехал из дома.

Попросил Сунграпыча составить ему компанию. Взрослый человек, думал он, имеющий немалый опыт в забойных делах, наверняка умеет лучше него самого разделывать тушу.

С такими, далеко идущими, планами Самсон Самсоныч привлек его к себе в напарники. В принципе, он мог бы обойтись и без помощников, так как хозяин кобылы обещал оказать содействие, но тем не менее он посчитал неприличным являться на такое событие в одиночку.

Приехали они вместе с Сунграпычем в назначенное время, рассчитались и хозяин, передав повод коня из рук в руки, вышел из сарая со словами:

– Стреляйте сами, я не буду присутствовать.

Самсоныч, в свою очередь, передав мелкокалиберную винтовку своему старшему и многоопытному товарищу, тоже вышел.

Прошло минут десять, как он оставил вооруженного Сунграпыча наедине с беззащитной лошадью. Пора бы уже прозвучать выстрелу, а его все еще нет.

Прошло еще минут пять – в ответ тишина. И тут, как молния, пронзила мысль, и он вспомнил абсолютную беспомощность Сунграпыча в любых делах:

– Мать твою… он же сейчас себе пуля в лоб пустит!

Порядком испугавшись от своего непродуманного поступка, Самсоныч вихрем влетел в помещение сарая. А там полнейшая идиллия:

Лошадь на привязи, мирно жующая сено, и рядом с ней, в трех шагах, «стрелок» с ружьем наизготовку.

– Сунграпыч, ты чего не стреляешь!

А он в ответ:

– Не мешайте мне. Я целюсь.

– Тьфу… твою ж дивизию! Чего там целиться, бедная лошадь стоит на привязи. Подойди, если уж ты ни на что не способен, приставь ружье ко лбу и все дела! Какое там «целиться»!?

Подумав так, Самсоныч тяжко вздохнул и вышел. Ну да Бог с ним, лошадь подождет, лишь бы они, ненароком, не поменялись местами. Не окажись Сунграпыч пристреленным вместо лошади! С него станется.

С грехом пополам выстрел все же прозвучал. Настало время настоящих мужиков – показать «фигуры высшего пилотажа» по разделке туши по частям.

Сунграпыч, которого ради этого дела и взял с собой господин начальник, ничего серьезного представить из себя не мог, а лишь бестолково суетился вокруг убиенной лошади.

По большей части он всем мешал. Впрочем, Самсон Самсоныч, к тому времени уже окончательно спустился с небес и особых надежд на него не возлагал.

Вовремя пришел на подмогу хозяин с сыном и в считанные минуты, не прошло и часа, они, по указке Самсоныча, разделали все по косточкам и суставчикам.

Опосля хозяин пригласил к себе в дом, хотя этот пункт в условия договора не входил. Сели за стол, Самсоныч принес из машины бутылочку вожделенного напитка.

Под это дело завязалась хорошая беседа. Немного погодя, хозяин тоже подсуетился – ловким движением руки извлек из «широких штанин» еще одну беленькую.

После такого чудесного знакомства расстались они на очень хорошей ноте, троекратно облызав друг друга и поклявшись в вечной дружбе.

Приехали домой, когда солнце, лишь слегка задев краем диска линию горизонта, неспешно садилось. Жена виновника столь знаменательного события, быстро и уверенно наладила на стол.

Сунграпыч чувствовал себя победителем и вел себя, как будто бы он не далее, как сегодня совершил переход с Суворовым через Альпы.

Выпили по первой, перед этим он произнес спич – длинный и цветистый.

Налили по второй – Сунграпыч поднял тост за здоровье хозяйки дома, попутно припомнив факты из мировой истории, начиная от сотворения мира. По этой причине речь его несколько подзатянулась.

Тут подоспела свеженина, налили по третьей. Сунграпыч торжественно возвысился над столом:

– Самсон Самсоныч, Дарья Петровна, поскольку мы сегодня сделали большое дело, я просто обязан спеть вам, и пожелать, чтобы достаток и благополучие никогда не покидали ваш гостеприимный дом.

После его профессионального номера, растроганный хозяин, попытался было сказать в ответ, какие-то хорошие и добрые слова. Но когда он наполнил бокалы Сунграпыч, как будто бы ждал этого:

– Дарья Петровна, Вы еще не видели моего последнего танца – это мое детище, над которым я трудился все последнее время. Я пока его никому еще не показывал, вы первые, кому так несказанно повезло…

Хотя Самсоныч и не сомневался в его способностях, но всё же сольный номер Сунграпыча удался на славу и он аплодировал своему гостю стоя.

И оба они взволнованные, отчасти, от исполненного танца, отчасти от горячительных напитков – вытерли незаметно, выступившую, скупую мужскую слезу.

Видя такое дело распорядительница застолья, чтобы замять неловкость момента, сама наполнила рюмки и призвала их к столу. Сунграпыч поднимая свой бокал сказал:

– Други мои! Я так рад встрече с такими восхитительными людьми, что готов пойти вместе с вами и в огонь, и в воду!

В общем, хозяину дома, в тот вечер никто не позволил и слова вымолвить. Половина его, как воспитанный человек, всячески старалась угодить прихотям седовласого своего гостя. Что делать, такие у нас обычаи…

Служили два товарища

Бимбуха был толстокожим человеком и все нравоучения Петрухи отскакивали от него, как от стенки горох. И это безобразие продолжалось изо дня в день, пока одним прекрасным утром Петруху не осенила одна глубокая мысль.

Бимбуха с Петрухой работали в Службе безопасности одного крупного в их городе торгового предприятия. Было их на том участке, где они несли службу, 12 человек.

Все, приблизительно, одного возраста и до выхода на пенсию являвшиеся руководителями различных структур и органов власти.

Бимбуха, например, прошел все стадии милицейского роста, дослужился до чина подполковника. Короткое время на Крайнем Севере находился на гражданской службе, главным специалистом совхоза.

Будучи на северах, он близко сошелся с местным населением, якутами. В первую очередь, его, как настоящего мачо интересовали женщины.

Он безумно восторгался сахалярками. Говорил, что красивее сахалярок на земле женщин более не существует.

На вопрос, о том, что эта за нация такая «сахалярки» он делал многозначительную паузу и лишь спустя порядочное время глубокомысленно изрекал с верх поднятым указательным пальцем:

– Сахалярки, паря, это небесные создания, ты не представляешь, какие это чудные существа…

Заводя о них разговор, он надолго мог уйти в восторженные восклицания о неземном происхождении этих таинственных созданий.

Судя по его поведению и по тому, как далеко он уходил в себя при одном только упоминании о них, Петруха сделал умозаключение о не простых его отношениях, с придуманным им самим, образом этих небожительниц.

Бимбуха никогда напрямую не говорил о происхождении «своих» женщин. Прежде чем начать разговор о них, он поднимал кверху указательный палец, качал головой, причмокивал губами, поводил плечами, выражая очередное свое восхищение.

Жизнь на то и жизнь, чтобы люди умели наводить мостки доверия друг к другу. Петруха и сотоварищи, все-таки, выведали у Бимбухи великую тайну о принадлежности небесных его красавиц к роду человеческому.

На деле все оказалось довольно прозаично. Сахалярки – это, по сути, метиски, родившиеся от матери якутки и отца европейской расы.

То ли холодный климат Заполярья произвел столь существенную огранку того «алмаза» неувядаемой красоты, то ли звезды так сошлись, но, действительно, эти женщины обладали той притягательной силой, которая могла кого угодно свести с ума.

Свидетелем поэтических зарисовок Бимбухи выступал другой представитель содружества их «боевого» братства – Николай Михайлович Симеонов.

Он, в некоторой степени, поддерживал философию Бимбухи о привлекательной внешности сахалярок, но, в отличие от него, без оголтелого фанатизма.

Николай Михайлович прожил в Якутии не год, и не два и даже не десять лет, а всю свою молодость. Получив распределение после окончания института на далекие севера, он проработал учителем, а потом директором школы, затем заведующим районо вплоть до выхода на пенсию.

И лишь, выйдя на заслуженный отдых, он обосновался в городе своей студенческой юности.

Несмотря ни на что нашел в себе силы, поменяв свои некоторые жизненные установки, явиться народу в другой, не привычной ему, ипостаси.

Что и говорить, Николай Михайлович в душе своей все еще пребывал учителем, руководителем и, исходя из своих ложных убеждений, не очень высоко ценил интеллект своих сослуживцев.

По этой причине он ни с кем не вступал в особо близкие и доверительные отношения. Нередко они с Бимбухой, в присутствии своих коллег, вступали в нешуточную полемику на повышенных тонах.

Частенько приходилось их обоих разводить по разным углам, во избежание взаимных упреков и обид.

Петруха же годами был слегка моложе их, но характером обладал миролюбивым. Он тоже происходил из когорты бывших руководителей, но в отличие от них обоих испытал на себе горечь поражения, осуждение окружающих, потерю отношений со многими коллегами, друзьями…

По жизни он был миротворцем и вокруг него всегда образовывались своеобразные кружки по интересам. И в этой компании бывалых людей он был своеобразным центром притяжения и нередко выступал посредником различных мнений и течений.

С Бимбухой они знакомы были с молодых лет, вместе грызли гранит науки в одном учебном заведении. Друзьями неразлучными не стали, но приятельствовали довольно крепко.

Именно, по протекции Бимбухи, Петруха и был принят на эту работу. В рабочие будни отношения между ними складывались доверительные, не обремененные всяческими обязательствами.

Бимбуха, придя спозаранку на работу, имел привычку перед началом трудовой смены, что называется, перекусить, попить чаю в рабочей столовке.

Петруха был ярым противником его посещений чуждой территории. Во-первых, все, что оставалось с вечера в столовой, а это в основном сладости и кондитерские изделия, могло иметь применение и в последующие дни.

За все эти излишества рабочими людьми заплачено, и, стало быть, это их собственность. А приходить и брать чужое, даже если все это остается в конце рабочего дня, по мнению Петрухи, не самый правильный поступок.

А друзья в этом вопросе пребывали по разную сторону баррикад. Петруха нещадно критиковал того за малодушие, за его слабость к дармовщине, но Бимбуха всеми правдами и неправдами продолжал втайне от него нырять в закрома, не принадлежащих ему, запасов.

Основная масса сотрудников их Службы предпочитала в качестве обеда обходиться собственными запасами. Бимбуха ходил и в общественную столовую, а после нее частенько присоединялся к трапезе своих собратьев.

Аппетит у него был отменный. Несмотря на далеко не юношеский возраст, он, предварительно откушав в рабочей столовке, мог съесть половину обеда у одного коллеги, а потом пойти ко второму, третьему ….

Особенно Петруха заступался за самого скромного члена их коллектива – Виктора Владимировича. Тот среди них был наиболее возрастным сотрудником и принадлежал к числу людей, которые в силу своего природного такта, не могут противостоять натиску хамоватых людей.

Виктор Владимирович всегда приносил на обед очень приличный пакет пищевых припасов. Видно было, что он из благополучной семьи и жена его баловала не только первыми и вторыми блюдами, но и всевозможными выпечками.

Зная об этом, Бимбуха, в первую очередь, опустошал его неприкосновенный запас дневного рациона. Защищая Виктора Владимировича, Петруха, не стесняясь в выражениях, обрушивал на голову друга весь запас нелицеприятных выражений.

А Виктор Владимирович по мнению Петрухи, не доедал многого из того, что приносил. Шутка сказать – все они несли службу по 15, 16 часов, и за это время потребность перекусить возникала почти у каждого.

Но Бимбуха никак не хотел понимать таких простых вещей. Объедал своих же, а после обильного чревоугодия, он, по обыкновению, отлучался на часик, другой в

Туалэт типа сортира под кодовым названием «Мэ» и «Жо».

Петруха по этому поводу так же негодовал:

– Жрешь без меры, с… без ума! Тут каждый человек на счету, а ты позволяешь себе перелаживать свою ответственность на чужие плечи.

Бимбуха был толстокожим человеком и все нравоучения Петрухи отскакивали от него, как от стенки горох.

И это безобразие продолжалось изо дня в день, пока одним прекрасным утром Петруху не осенила одна глубокая мысль.

Шел он ранним утром, пока еще город спал, к себе на службу. Путь его обычный пролегал по пустынному месту.

Пройдя жилые кварталы, он заворачивал к гаражам, а дальше, перейдя заброшенную местность, он вновь оказывался на краю массива частных домовладений.

И в тот момент, когда одна его нога находилась на краю жилого квартала, а другая нога ступала на территорию заброшенного пустыря он почувствовал резкую боль в районе живота.

– Это, что еще за новости? – подумал он.

Но спазмы режущей боли повторялись раз за разом. Петруха остановился, прислушиваясь к своему организму.

И тут на него накатила неудержимая волна естественных потребностей, какая возникает, обычно, при болях в животе. Он едва сумел отбежать в кустики, где в последнюю секунду успел снять штаны.

Пока сидел там, а большей частью, крутил головой, дабы кто ненароком не стал свидетелем его непристойных действий, к нему пришла успокоительная мысль:

– Это за мои грехи, за мои «наезды» на Бимбуху из-за его чрезмерной любви к посиделкам в клозете…

P.S.

После этого случая он прекратил третировать Бимбуху, однако, тот кушать меньше не стал и все так же продолжал регулярно посещать общественную уборную.

Про случай, произошедший с ним, Петруха благоразумно умолчал. Но с того дня стал смотреть на него почти с завистью, как тот отматывает от рулона туалетной бумаги солидный кружочек себе любимому.

– А он-то идет во всеоружии, – думал он, – а мне-то нечем было… кроме белоснежного платка.