Текст книги "Служили два товарища. Сказания, размышления, наблюдения"

Та согласно кивает головой, не забывая вставлять свой излюбленный вопрос:

– Часто навещаете родителей?

Сашка, начиная входить в роль, еще больше распушил хвост:

– Конечно, часто навещаю их, я же у них один сын. Езжу каждый месяц, работы по хозяйству хватает: дрова надо вывезти из леса; распилить, расколоть все и сложить под навесом, чтобы родителям не в тягость было их брать зимой для растопки.

По весне надо помочь с огородом: мать у меня биолог по образованию, поэтому высаживает в огороде все, начиная от картошки, заканчивая всякой зеленью. Так что, работы с огородом хватает!

Мать уже старенькая, не может, как раньше высаживать сама. Сейчас она больше показывает да учит, а всю черновую работу приходится делать мне, правда, под ее руководством.

Чувствуя, что его внимательно слушают, Сашка с упоением продолжает нести:

– Не успеешь после весенних работ отдышаться путем, приходит пора прополки огорода. Так как, огород у матери большой – 2 гектара с небольшим, работы хватает на все лето.

Окончательно слетев с катушек Сашка продолжает:

– А там глядишь, и ягода входит в рост. Опять же надо для родителей ягоду собрать, варений всяких на зиму приготовить. У нас места богатые земляникой. Нигде я столько земляники не собирал, как у себя на Родине.

Валентин Гафт, в свое время, изрек такую эпиграмму:

– Как нельзя остановить бегущего бизона, так нельзя остановить поющего Кобзона.

Сашку несло, и он продолжал петь без удержу, не хуже Кобзона:

– А в июле, в августе наступает пора сенокоса. Коров родители содержат много, так что весь июль и август у меня уходят на покос.

Бабушка, умиленная рассказами Сашки, начинает проявлять к разговору живой и неподдельный интерес:

– И со всей этой работой вы справляетесь один?

Сашка, вздохнув тяжко, продолжает:

– А что делать, не бросишь же родителей. А переезжать в город они не хотят, вот и приходится мне мотаться из города в деревню.

А осенью надо все собрать, что посадили по весне. Солить, мариновать и закладывать все это хозяйство в закрома. Не успеешь разделаться с этой работой, как к середине октября наступает пора кошения зеленки.

Хоть я и заготавливаю сенажа впрок, но зеленая масса, по словам матери, очень плодотворно сказывается на удоях.

Бабушка, растроганная пением Сашки, успевает вставлять, в образовавшуюся брешь его красочного монолога, свое:

– И как же вы справляетесь один? А жена…, а жена что вам не помогает?

На что Сашка, скромно потупив «ясны свои глазыньки»:

– Жена моя тоже деревенская. Но сейчас она мне не помощник. Сидит с детьми. Дети у меня еще маленькие – сын и дочь. Кстати, я им обоим дал имена своих родителей.

Тем самым окончательно разбив сердце пожилого человека, Сашка в ответной речи слышит, приятно ласкающую его слух слова, которые отдаются в его душе сладкой музыкой. Та, безвозвратно потеряв контроль над своими эмоциями, восклицает:

– Какой же вы молодчина! Передайте своим родителям мое материнское спасибо, за то, что они воспитали такого замечательного сына.

Был тут один перед вами… так тот, вместо того, чтобы помогать своим родителям, все только тянет с них!

Экзамен Сашка сдал на очень «хорошо». Позже он не раз поминал, своего прелестного учителя, добрым словом. Хохотал, по своему обыкновению, до слез и все повторял свое любимое:

– Ужас, ой ужас…

В тот момент Сашка почти сам поверил своим россказням. Удивлялся только потом – откуда и что взялось, и как у него так буйно разыгралась фантазия?

А что касается его родителей, то они были связаны с деревней только по факту своего рождения.

И жили они по-стариковски тихо, мирно, во вполне приличном доме и, не менее, приличной и благоустроенной квартире, в стольном граде Улан-Удэ.

Первые шаги в профессии

Институт мы с супругой закончили в один год. И по ее распределению, она врач, мы уехали в далекие, неизведанные дали. На Крайний Север, причем туда мы собирались выезжать еще будучи студентами.

За время обучения мы успели народить троих детей. И жена моя ни дня не сидела, ни в академическом отпуске, ни в декретном.

Ну где в советское время еще можно было рассчитывать на «длинный» рубль? Только на Северах. Поэтому выбор наш был вполне осознанным и обдуманным.

По прибытию на место временной дислокации, которое имеет продолжение и по сей день, супруга, буквально на следующий день, вышла на службу.

Я же, как свободный молодой специалист, денек походил по поселку в поисках работы по специальности.

Хорошее было время. Тогда найти работу можно было безо всякой протекции и блата. В одном строительном хозяйстве приняли меня на работу с распростертыми объятиями. И с первых же дней пришлось окунуться в работу с головой.

Работы было много, работы всякой приходилось делать с задором и энтузиазмом. Молодость брала свое, энергии хватало на десятерых.

Однако, здесь я не хочу описывать всю свою работу в хронологическом порядке. Скажу кратко – дело, чему я учился, пришлось мне по душе.

Главное в любом деле и в любом коллективе – это люди. Вот на них-то я и хочу заострить свое внимание.

Виталий Иванович

Соседом по кабинету у меня был Виталий Иванович, главный инженер, по совместительству секретарь их первичной партийной организации. Человек с большим сердцем и добрейшей душой.

К нему рабочие заходили не только по каким-то производственным делам, а в большей степени, как к политруку, который обязан решать все их семейные проблемы.

И Виталий Иванович решал, чего-то там кричал, спорил, ругался, звонил. В общем, проситель уходил из его кабинета почти всегда с положительным результатом.

К нему заходили с самыми различными вопросами, мало касающимися производственной деятельности: корова у кого-то плохо стала доиться; зима на дворе, а у него в ограде ни полешка дров; зима еще не пришла, а у кого-то корма уже закончились…

Приходили и жены. Одни жалуются, что муж не приносит домой денег; другие, что муж не может выйти из запоя; третьи сетуют, что муж ухлестывает за молоденькой девицей; четвертая признается в том, что она сама, в целях наказания вот уже с месяц, мол, не даю мужу, а он, гад, не просит и не хочет меня.

Вот со всем этим перечнем вопросов Виталий Иванович разбирался целыми днями, в ущерб своим прямым обязанностям. Главное, все чужие беды воспринимал, как свои: переживал за всех, волновался, хватался за телефон, чтоб кому-то позвонить, чтобы тот сделал за этого, а этот за того…

Главное, он умел находить подходы к каждому. Жаль, в те годы не было в стране религии, так же, как и секса. Не то быть бы ему Батюшкой, принимающего от всяк страждующих исповедальные речи.

Я в ту пору всегда удивлялся тому, как можно вторгаться в интимную сторону вопроса. Как должен взрослый человек увещевать другого взрослого человека, в том, что тот обязан спать с женой.

Виталий Иванович находил нужные слова. Очень деликатно указывал тому, что надо… супружеский долг это тебе не хухры-мухры. И по тому, как человек внемлет советам Иваныча, и выходит из его кабинета уверенной поступью, можно было сделать вывод, что разговор у них получился.

Бесконечная череда человеческих проблем не давала покоя Виталию Ивановичу ни днем, ни ночью. Так, как мы с ним занимали на двоих один рабочий кабинет, то весь этот груз проблем доходил и до моих ушей.

Поначалу мне трудно было с Иванычем. К примеру, надо срочно позвонить в город и передать головной конторе нужную им бумажку, а главный инженер завис на телефоне, решая проблемы очередного просителя.

Мне необходимы были по работе тишина и покой, потому как передо мной стояла задача переработать вал цифр, отчетов, сводок. А рядом с галдящей толпой не очень-то сосредоточишься. Но это было по первости.

Потом я научился не видеть никого в упор и не слышать никого рядом с собой. И дела мои пошли вперед очень скорыми шагами: успевал за день все, и времени еще оставалось на то, чтобы прослушать очередную байку одного из просителей Виталия Ивановича.

К концу 80-х, началу 90-х на предприятии стало преобладать нормативное распределение фонда заработной платы. Такой метод начисления оплаты за труд, в основном, имел место там, где расчет по зарплате производился за конечный результат.

Это были зачатки некоего хозрасчета. Бригада рабочих во главе с мастером, например, вахтовым методом строит мосты, искусственные сооружения, или производит капитальный ремонт дорожного полотна.

В этом случае они получают заработную плату в процентах от общей стоимости всего объекта, которая отражена в сметном расчете.

Вот здесь, при распределении заработанных бригадой средств, происходила странная метаморфоза, которая делила руководящий состав предприятия на два лагеря.

С одной стороны руководитель вместе с главным бухгалтером, а с другой – главный инженер с начальником экономической службы.

Группа начальника, практически при каждом распределении, настаивала на выделении меньшего размера заработной платы от общей сметной стоимости строящегося объекта.

Главный инженер, Виталий Иванович, всегда насмерть бился с тем, чтобы рабочий человек получал достойную оплату за свой труд.

В связи с этим, его предложение, обычно, состояло в выделении фонда оплаты труда в размере 17 – 18%%, напротив 12 – 13 процентов, предлагаемых начальником и главбухом.

Виталий Иванович будучи мастером производственного участка, до того, как стать главным инженером, на своей шкуре испытал все тяготы и лишения полевых условий. И конечно же, он очень тонко чувствовал душу рабочего человека, понимал насколько она беззащитна и ранима.

В часы редкого затишья в кабинете, частенько мне рассказывал о «житие» вдали от дома в общем полевом стане вместе с бригадой строителей. Находиться в одном замкнутом пространстве, на протяжении длительного времени, коллективу взрослых людей само по себе уже подвиг.

Но что удивительно, по словам Виталия Ивановича, при всех отрицательных моментах, люди, как ни странно, привыкали к такому образу жизни.

Казалось бы дом, семья – все хорошо, все замечательно, «что еще нужно человеку, чтобы достойно встретить старость?» Но, немного пожив в семейном кругу, душа вахтовика начинает рваться снова туда, где нет домашнего уюта и тепла. Туда, где опять одни и те же лица и годами устоявшиеся порядки.

После пребывания на домашних харчах, как любил вспоминать Иваныч, бригада выезжает на вахту с легким сердцем, хорошим настроением и искрящимися глазами. Все такие милые, добрые, улыбчивые, готовые, казалось бы, объять необъятное.

Первые дни трудовой вахты, по словам Иваныча, протекают исключительно в духе взаимной вежливости и уважения. Каждый готов говорить друг другу чуть ли не «мерси», «пардон».

Но, как только время переваливает ко второй половине вынужденного, совместного пребывания на единой территории, отношения между рабочим людом становятся, с каждым днем, все тревожней и напряженней.

К концу вахты, по его словам, в воздухе ощутимо начинает витать незримая искра, готовая в любой момент возгореться во всепоглощающее пламя, способное в считанные минуты уничтожить многолетнюю дружбу и сложившиеся отношения.

Вот в такие минуты, Иваныч подчеркивал, что нужно быть особо аккуратным и в словах, и в поступках. В таких случаях в коллективе, в обязательном порядке, нужен лидер и его веское слово, способное охладить буйные головушки особо ретивых.

Но зная Иваныча, я могу с уверенностью утверждать, что мой друг имел достаточный вес в коллективе, чтобы предотвратить любой конфликт в самом его зародыше.

Он очень хорошо понимал рабочего человека и готов был бороться за него, за его права, за его достаток в доме до конца, невзирая ни на какие аргументы противоборствующей стороны.

Идя на подобного рода заседания, узкого круга руководящего состава предприятия, я примерно предполагал сценарий будущего разговора.

Понятно, что мы в очередной раз, разделившись в два непримиримых лагеря, будем делить зарплату рабочей бригады.

Был один случай, когда Виталий Иваныч привычно занял свою позицию, а я, вследствие внезапного озарения, без боя согласился на предложение начальника.

Друг мой на полуслове оборвал свою речь, даже поперхнулся от неожиданности. Такого «вероломства» от меня он никак не ожидал.

Начальник также был наповал сражен подобного рода поворотом событий и на радостях очень быстро скомкал, пятью минутами назад, начавшееся заседание. Как же, он без боя получил то, чего раньше быть не могло!

Очень расстроился мой друг. И зайдя, в наш общий с ним кабинет, с недоумением стал расспрашивать меня, что же это такое могло случиться со мной, что я «предал» наши с ним идеалы.

Я попросил его подождать с объяснениями до тех пор, пока не закончу расчеты. А смысл моих расчетов заключался в том, что ту же сумму средств на зарплату рабочим можно получить при той же процентной ставке, которую предложили нам наши оппоненты.

Просто мне виделось, как посредством тонких технических уловок, можно увеличить стоимость Общего сметного расчета ровно настолько, чтобы получить ту сумму фонда заработной платы, которую мы с ним готовились отстаивать.

Иваныч быстро уловил суть вопроса и наши отношения, едва не успев испортиться, приняли прежние очертания и уже больше никогда не возникало между нами, каких-либо недопониманий.

В дальнейшем, мы с ним не единожды прибегали к аналогичным пассажам.

Хорошее было время. Мы сами тогда не понимали того, что живем, практически, при коммунизме. Ну где еще, при каком общественном строе можно было так вольно обращаться со Сметными расчетами?

Если наше предприятие выступало в качестве Подрядчика, иными словами Исполнителя строительных работ, мы с Иванычем поднимали Общую сметную стоимость до невиданных высот.

А, если мы нанимали к себе в помощь сторонние резервы, то есть выступали в роли Заказчиков, то наши сметные расчеты оказывались на самой нижней шкале здравого смысла.

Или другой случай, когда государство поддерживало предприятие финансовыми потоками в случае восстановления объектов, пострадавших вследствие разрушительных действий, наступивших по причине Стихийных бедствий.

Иваныч, конечно, по долгу службы выезжал на место происшествия со всевозможными комиссиями, оценивал масштабы восстановительных работ.

Приехав в контору, давал мне указание на составление Сметного расчета на определенную сумму. Предварительно мы с ним обговаривали, что будем ремонтировать, в каких объемах, в какие сроки.

После этого я с головой уходил в расчеты. Времени, как сейчас помню, уходило не настолько уж много, что можно было, подобно нынешней поросли, пищать и жаловаться. Но тем не менее не обходилось без, определенной доли, фантазии.

Как-то после очередной Стихии, закончив сметные расчеты, показал Виталию Ивановичу результаты своего труда. Тот посмотрел на них и, несколько призадумавшись, спросил:

– А можешь сделать Смету на такую-то… сумму?

Ответ был утвердительным – отчего же нет, конечно сделаем?

Правда, на этот раз Виталий Иваныч запросил Смету вдвое превышающую по стоимости предыдущий вариант сметного расчета.

Конечно, надо было ему сразу запросить завышенную сумму. А так придется всю работу переделывать заново.

Это при нынешних возможностях легко вставить в готовые таблицы новые цены и новые объемы работ. И Таблица сама же выведет итоговые цифры.

Тогда же, эти самые формы нужно было вручную разрисовывать на бумаге А4, а это ни много, ни мало 15 столбцов, вдобавок с внутренними под столбцами.

Если Смета не крупная, то, возможно понадобится 10; 15 листов «изобразительного искусства», а если большая то… боюсь сказать.

А конечная задача – это не только рисовать таблицы, а заполнить их нужными и правильными цифрами, чтоб комар носа не подточил.

Все это, конечно, лирика, а на деле все у нас получилось, как надо. Только Иваныч после того, как посмотрел очередной вариант спросил:

– А вот на такую сумму сможешь сделать Смету?

В таких случаях наш начальник имел привычку говорить:

– Малядой чэловэк, ты что сэбе пазваляешь, ты совсем…?

После разгоревшегося аппетита Иваныча, я чуть было не перешел на лексикон нашего шефа, но только в более выразительных формах.

В общем, Иваныч запросил еще более внушительную сумму денежных средств на ликвидацию последствий по Стихии. А «бедный» его подчиненный «взяв руку под козырек» ответил:

– Есть!

И приступил к новым расчетам.

И вот такие «Стихийные бедствия» в те далекие годы случались с поразительной регулярностью, чуть ли не по два раза в году. И так же, с нашей стороны – в лице Виталия Ивановича, запрашивались внушительные суммы средств на «ликвидацию» этих самых природных явлений.

Хорошее было время…

Но, как известно, все хорошее когда-то кончается. Закончились не только «хорошие времена», а «кончилась» страна. Союз наш нерушимый приказал долго жить. И наступили, как мы сейчас любим говорить «лихие 90-е»…

Обо всех коллизиях того периода давно уже всеми сказано, пересказано. Мне же вспомнилось, как мы с Иванычем ездили с отчетами в командировку.

Все ранешнее, привычное исчезло, испарилось. Приходилось, даже будучи в командировке, приспосабливаться к новым реалиям.

На наши скудные средства, выделяемые в качестве компенсации командировочных расходов, нельзя стало нормально поесть. И нам с ним приходилось брать из дому все, что могло сгодиться для питания. А это огромные баулы со снедью…

Прибыв в гостиницу, Виталий Иванович, по доброте своей душевной, любил всех конторских служащих зазывать к себе в гости.

На стол по такому случаю выставлялись наши лучшие припасы. Городские ребята, как правило, всегда приходили с пустыми руками. Но зато кушали и пили до неприличия хорошо и много.

Короче, после ухода «благодарных» гостей нам с Иванычем оставались пустые наши баулы. И так продолжалось все то время, пока мы с ним совершали совместное «турне» по столицам нашей республики.

А когда городские ребята приезжали в нашу деревню, Иваныч, на правах хозяина, выкладывался уже здесь, в своей гостинице. Мне, по долгу службы, тоже приходилось принимать участие в совместных посиделках.

Иваныч – человек с широкой душой, всегда готов был принимать гостей, что на своей территории, что на территории «неприятельских» позиций.

Но меня, из конца-то в конец, все это начало напрягать и я все чаще стал задавать вопрос:

– Иваныч! Доколе?!…

И он, конечно, видел всю эту игру в одни ворота, но в силу своего природного такта никогда не мог поставить нахальных людей на место. А те и рады…

Был у него один старый друг, пенсионер. И тот, как дисциплинированный партиец с «дореволюционным» стажем, каждый месяц в один и тот же день приходил к Иванычу, чтобы заплатить очередной партийный взнос.

Но отдавая свои кровные, всегда заводил одну и ту же песню: – Виталий Иванович, вот скажи мне, зачем мне нужна эта партия? Сейчас я на пенсии и каждый месяц хожу к тебе, чтобы заплатить взнос. Сколько я за всю жизнь заплатил – можно было за те деньги машину купить. Нет, я, наверное, выйду из партии.

Иваныч, в праведном гневе, соскакивал со своего места и начинал горячо доказывать своему оппоненту:

– Конечно, когда был молодым, партия тебе нужна была! Ты пользовался ею как проституткой, а теперь вышел на пенсию, партия тебе не нужна стала?! Совести у тебя нет. Такие люди, как ты предают партию, позорят ее! Если тебе не стыдно выходи, пиши заявление!

Это еще мягко сказано, обычно доходило до бешеного ора, матюги разлетались по всей конторе. Они оба работали в рабочем коллективе, и такие обороты речи имели место быть.

И только вдоволь накричавшись, расходились. А на следующий месяц, в назначенный день и час все начиналось по новой.

Я проработал с Виталием Ивановичем четыре года, за это время мы стали большими друзьями и сторонниками одних взглядов. За все то время, что я работал в той организации, эта сцена с уплатой членских взносов проходила с завидным постоянством.

Также произносились и с той, и с другой стороны те же слова, так же их встречи заканчивалась на повышенных тонах и острой неприязнью друг к другу. Старый партиец-пенсионер так и не решился покинуть ряды родной партии. За него это сделала сама жизнь. 1991 год был не за горами.

В минуты редкого затишья, Виталий Иванович частенько заводил разговоры на тему партийной принадлежности:

– А …, вот приму в партию того обалдуя, потом этого…, а за ним пойдешь ты. У меня на этот год квота на рабочих заканчивается, а потом можно будет принимать ИТР и служащих. Ты же будешь вступать в партию?

Я, как правило, отнекивался. Говорил, что мне рано, что, якобы, не созрел еще. Виталий Иванович принимался на правах старшего товарища увещевать меня, подмасливать.

Так продолжалось все те годы, что я проработал с ним, ну а дальше незаметно подкрался 1991 год с известным концом. Но все же я, как-то спросил у друга:

– Иваныч, а почему ты все-таки меня хочешь принять в партию? Вон вокруг сколько желающих – бери их тепленькими и лепи из них все, что тебе заблагорассудится.

На что тот начал, не сдерживая своих эмоций:

– Да ну их всех на х…! В прошлом году принимал пятерых рабочих и одного мастера. Прежде, чем идти в райком предупредил их, что там могут задавать те, или иные вопросы с подвохом. И что ты думаешь?

Первый секретарь спросил у одного из них:

– Скажи мне, товарищ Середа, – для какой цели ты вступаешь в партию?

Долго тот жевал варежку, все думал и морщил лоб, а потом взял, да и выложил:

– Не знаю, может квартиру дадут. Вот Гуржапенко, он коммунист, у нас работает, ему же дали, может и мне дадут.

Первый секретарь от такой доверчивой простоты чертыхнулся на весь зал и сквозь стиснутые зубы:

– … твою мать!

– Всех приняли, – продолжает Иваныч, – а после он оставил меня в кабинете и давай чихвостить:

– Иванов, я тебе говорил, что прежде, чем вести своих баранов в райком партии, научи их, как надо правильно вести себя?!

И все в таком духе, орал на меня минут 15 – 20. В заключение Иваныч сказал: – Вот с тех пор я и не хочу никого принимать в партию. А новых членов райком постоянно требует. Может, пойдешь со мной, а?

Тогда я с ним не согласился. Но в стране происходили большие перемены. Многие старые партийцы картинно начали сжигать свои билеты под объективами фотокамер.

Среди них были Ельцин, Афанасьев, Гавриила Попов и многие партийные функционеры. Вскоре я получил новое назначение, отбыл к месту службы, сохранив самые теплые отношения со своим другом Виталием Ивановичем.

А потом, будучи на другой работе, я еще долго к нему забегал на междусобойчики, пока Иваныч не покинул пределы района. Но перед тем, как уехать из района, он успел несколько лет посидеть на директорском кресле.

Когда тому исполнилось пятьдесят лет, я позвонил ему с утра и спросил, как бы невзначай:

– Что, к тебе полтинник незаметно подкрался? А выглядишь моложе.

Иваныч с надеждой:

– А насколько я выгляжу?

Я ему:

– На сорок девять!

Минутное замешательство и Иваныч обронил:

– Ч-о-о-о!

И засмеялся. От его смеха, обычно, дребезжали стекла в кабинете. Зная об этом, я заранее отставил от уха трубку, откуда еще долго лился раскатистый, с бархатными нотками могучий смех Виталия Ивановича Иванова.