Текст книги "Служили два товарища. Сказания, размышления, наблюдения"

Киргизбаев

Был в нашем взводе один очень заметный узбек Киргизбаев, все звали его просто Киргиз. Ростом был метр с кепкой. Если про кого-нибудь говорят, что он попал в Армию из-за одного лишнего сантиметра, то это относится к Киргизу.

Маленький, худой, в чем только душа держалась? Форма на его тщедушном тельце вечно висела, как на вешалке. Какой бы размер сапог не возьми – все велики.

Солдат должен иметь бравый и молодцеватый вид,

такое положение имеется в Уставе – но это явно не про Киргиза.

Среди своих собратьев он был самым грамотным, лучше других изъяснялся по-русски. Несмотря на неказистый вид и малый рост, он был лидером среди своих, имел определенный вес и авторитет.

Со стороны было видно, как к нему прислушиваются остальные. Спортсменом был отменным, правда, лишь в беге себя особо не проявлял.

Его любимым коньком была перекладина, проще говоря, турник. Что он на ней только не выделывал, гимнаст, в хорошем смысле слова.

Как-то мы пришли в расположение роты чуть раньше положенного времени. Бытовая комната, каптерка, была закрыта и ключей ни у кого не было.

Были мы в ту пору махровыми «дедами» и вели себя согласно своему статусу. Вальяжно расхаживались по казарме в танковых, не всегда чистых, комбезах и грязных валенках.

Садились на кровати, в общем, вели себя по-барски и, откровенно говоря, маялись от безделья.

И тут Киргиз выдает мне:

– К …, а спорим, что я сделаю 15 раз подъем-переворотом, не раздеваясь, прямо в том, во что я сейчас одет.

В том, что он на турнике Бог, никто не сомневался. Сделать подъем с переворотом при полной амуниции – это вопрос даже для такого виртуоза турника, как Киргиз.

Во-первых, танковый комбинезон велик Киргизу в два раза, чего стоит одна мотня, которая доходит ему до колен. Рукава завернуты в два, три загиба.

Во-вторых, валенки сорок последнего размера с залитой в резину подошвой, наподобие «ранешних» галош. Эти новомодные, в ту пору, аксессуары утяжеляли и без того не хилые валенки в разы.

В-третьих, Киргиз пообещал не снимать даже шапку-ушанку и меховые рукавицы.

Принимая во внимание все эти факторы, я без тени сомнения ударил с ним, при свидетелях, по рукам. Спор был с моей стороны беспроигрышным, потому как одна только роба вместе с валенками весила не меньше самого Киргиза.

На кон мы поставили две банки сгущенного молока, благо этого продукта в солдатской чайной было – завались. Ребята на Родине никогда не видели этого добра на прилавках вечно пустых магазинов.

А группа советских войск в дружественной нам Монголии и иже с ней все местное население, употребляли сей продукт на регулярной основе.

Было не только молоко, но и другие разновидности сгущенки, коих было великое множество: и кофе, и какао, и сливки…, такого разнообразия и в помине не было даже в Союзе, откуда, собственно, и доставлялся этот дефицитный, у себя на Родине, товар.

Наконец, Киргиз запрыгнул на перекладину. Представление началось. Так как все детали будущего состязания обсуждались бурно и горячо, невольными свидетелями стали все кто был в казарме. А это, ни много, ни мало – две роты.

Каждый подъем Киргиза на перекладину с последующим переворотом его неповоротливого тела сопровождался дружными вздохами ста с лишним любопытных солдатских харь.

Уговор был 15 раз. Киргиз, как опытный артист цирка, откровенно наслаждался всеобщим вниманием. Делал он свой трюк со знанием дела – степенно и очень благородно.

И сделал-таки, шельмец! Победа была честной, сорванные аплодисменты заслуженными.

Вечером, после отбоя все ребята, и победитель, и побежденный, а также «всякий сумнящийся люд из их увзводу», дружно отмечали это неординарное событие, чем Бог послал.

А Бог послал небедный стол – было всего понемногу: и хлеба горячего горбушка из собственной солдатской столовой, и маслица украденного из наших же пайков все тем же хлеборезом и главный атрибут всех «узбеков земли русской» – настоящий ферганский плов.

Вообще по жизни Киргиз был веселым парнем и непревзойденным выдумщиком. Как то несли мы с ним караульную службу.

В то время, основные силы нашей части выехали на учения. Служили мы в Переправочно-десантной роте, а с водными преградами в Гоби, в пустыне, была напряженка, а стало быть, десантировать было некуда.

По этой причине, во время учений нашу роту вечно оставляли, что называется, на хозяйстве. «На хозяйстве» это значит наряд через сутки.

Сегодня, скажем, пришел из наряда, поспал в белых «постелях», а на завтра снова служба в наряде. Молодым бойцам очень тяжело – ночь не спать, да день продержаться.

Единственным утешением было то, что наряд по кухне, или по роте чередовался с нарядом по караульной службе. Так вот пошли мы в караул: Киргиз караульным, я разводящим, Гиляз помощником начальника караула.

Пошел я во время несения службы, глубокой ночью, на очередную смену постов. На одном из них – Киргиз. Пробежали быстренько по всем точкам, одних поставили на пост, других сняли все, как обычно.

Все, кто нес тогдашний караул, были старослужащими и по этой причине никто особо не следовал букве Устава; менялись постовые по-житейски просто и безо всякого занудства.

И вот подходит смена, с разводящим во главе, к посту Киргиза, а он «уставник» хренов (он Устава не знал ни в молодые годы, не выучил и к дембелю, как, впрочем, многие русскоговорящие солдаты срочной службы, не говоря уж об узбеках) еще издалека подает голос:

– Стой, кто идет!

Я ему в ответ:

– Конь в пальто!

Снова Киргиз:

– Стой, стрелять буду!

Разводящий:

– Я те, козел, стрельну, я те так стрельну, что пешком побежишь до своего Узбекстона, только пятки будут сверкать!

То есть идет нормальный разговор двух дембелей, один из них – разводящий, который после команды постового продолжает идти со сменой, а другой – часовой, наделенный особыми полномочиями.

После того, как разводящий со сменой не исполняет его указаний, Киргиз, как часовой на посту, передернул затвор. Звук клацнувшего металла прозвучал громом среди ясного, ночного неба. Шутки закончились.

Я довольно струхнувшим голосом:

– Киргиз, это же я, разводящий К…!

А он:

– Стой, буду стрелять!

Сейчас последует предупредительный выстрел в воздух, а потом он имеет право разрядить хоть всю обойму в разводящего и заступающую смену.

Будет ли предупредительный выстрел в воздух – бабушка надвое сказала, а если он вдруг умом тронулся, а таких случаев было – пруд пруди, то следующего раза для нас уже не будет.

Мы с его сменщиком развернулись с опасного места и мелкой трусцой направились в караульное помещение, от греха подальше. Придя в караулку, доложил по инстанции Гилязу, как помощнику начальника караула:

– Иди, меняй своего придурка, он там оружием бряцает, уже затвор, гад, передернул. Гиляз мне в ответ:

– А нах… й он мне сдался, мне на дембель скоро, пусть стоит!

Я ему:

– А мне на дембель не надо?! Ты помощник начкара – тебе и принимать решение!

Гиляз, как отрезал:

– Пусть стоит, я на пулю не пойду, мне еще пожить охота!

Я задумался. Оставлять Киргиза там нельзя, рано, или поздно менять надо. Я разводящий, стало быть, это моя обязанность менять постовых на карауле, несмотря на то – долбанулся ли умом один из них, или в здравом рассудке.

А Гиляз – помощник начальника караула и он в отсутствие последнего обязан принимать решение.

Но он не стал брать на себя ответственность. А командира взвода, заступившего в наряд в качестве начальника караула, как всегда на месте нет.

Вот бы где он пригодился, как офицер, как старший, как человек могущий принять то единственное, правильное решение. Но время неумолимо шло вперед.

Начальника, как не было, так и нет; Гиляз упорно молчит и делает вид, что будто бы занимается другими, более важными делами.

Я разбудил Вову Новосельцева, сменщика того засранца Киргиза, и пошли мы с ним вдвоем в неизвестность.

Идем мы в глубокой и тихой ночи, совершенно не по Уставу, рядышком друг с другом и рассуждаем:

– Вот ушел он, Вова, на пост и был нормальным парнем. Возможно случилось, что-то на посту и он е… ся. Может же быть такое, Вова?

А он напуганным голосом: как же, разбуди, кого ночью, обрисуй ситуацию и скажи, что ты пойдешь ему на смену – немного найдется охотников, отвечает:

– Н-н-не знаю.. Ничего я не знаю. Х…й его знает, что случилось с этим чуркой!

А Вова в то время «дед» по службе, еще не успел толком проснуться, идет и прикуривает сигарету, опять же не по Уставу. Кто же курит в строю?

Идем мы, значит, с Вовой идем, оба понурые и немного напуганные – черт знает, что еще выкинет их обезумевший товарищ. Возьмет, чего доброго, и откроет огонь на поражение.

Вот уже пост, на котором стоит эта «редиска». И тут же этот нехороший человек выкрикивает бодрым таким голосом:

– Стой, кто идет!

Я в ответ ему строго по Уставу:

– Идет разводящий!

Безумец наш, который, судя по голосу, не очень похож на безумца, игривым тоном подает команду:

– Разводящий ко мне, остальные на месте!

В таких случаях разводящий подает команду:

– Смена, стой!

После этого он продолжает идти один. В той ситуации все было так, как предписывает Устав. И, как гром среди ясного неба поступает команда:

– Разводящий, стой!

В моем мозгу молниеносно пронеслось – сейчас начнет палить без предупредительного выстрела в воздух, но команду выполнил неукоснительно. Шутки давно закончились.

В данном случае идет разговор не двух друзей-сослуживцев, а часового с разводящим. Киргиз продолжает умничать:

– Разводящий, осветить лицо!

В других случаях, разводящий фонарик берет с собой не всегда, чего уж греха таить, хотя, если следовать, букве Устава, то фонарик это обязательный инструмент разводящего в темное время суток.

Но кто у нас живет, соблюдая все требования законов? Скучное это занятие, поэтому в обычной жизни, разводящий всячески старается «забыть» фонарик в караулке.

На этот раз, учитывая, что товарищ их умом не того, я решил ничего не упускать из вида и выполнять все его требования.

В данный момент, он не только мой товарищ и сослуживец, а часовой со всеми вытекающими.

Скажи он – мордой в грязь, пришлось бы испачкать лицо, хотя и малоприятное это занятие. Сказал он осветить лицо, и я покорно показал ему свое лицо под ракурсом яркого луча фонарика.

Так велит Устав. Освещаю свое лицо, а сам думаю, что же еще этот гад придумает, неужели прикажет по-пластунски вилять задницей.

А меж тем человек, принесший всему составу бодрствующей смены караула столько неприятных моментов, катался по земле, извиваясь в диком хохоте.

Подошел Вова, и мы с ним оба, еще в ступоре, молча наблюдали над тем, как эта сволочь, просто напросто решила «повеселиться» над нами.

Как оказалось, Киргиз так пошутил. Шутил он и в первый раз, когда клацал затвором; шутил и во второй раз, проявляя излишнюю требовательность, хоть и вполне законную, но столь не присущую статусу старослужащего.

А ведь до дембеля нам обоим оставалось времени всего-то месяц с небольшим, по крайней мере, моему дембелю.

Я уволился в запас в числе первых, в начале апреля. Киргиз оставался еще после меня и в каком месяце он ушел, я не знал – уже гражданский человек.

Когда, возвращаясь с ним в караулку, я спросил у него, с чего это ему взбрендило шутки шутить, ведь мы же с Вовой могли в штаны накласть, Киргиз объяснил:

– Ночь теплая, небо звездное – так размечтался о скором дембеле, что не заметил, как пролетели два положенных часа. Я ему:

– А, если бы тебя, сукиного сына, я не стал менять?

Он:

– Ну, и что – простоял бы еще пару часов. Рано, или поздно ты все равно поменял бы.

Простоять дополнительное время – не каждый согласится, это ведь его личное время, время отдыха. На такое был способен только Киргиз, человек, отличающийся своими необычными поступками.

Студенчество

После дембеля я успел еще некоторое время поработать в Тюменской области, в Ханты-Мансийском округе. Туда мы дружной компанией прибыли прямо со службы.

А бывшим военнослужащим отпуск в то время полагался по истечении трех месяцев от начала исчисления рабочего стажа на месте поступления на работу после службы.

Приехал в отпуск домой… и остался. Не стал уезжать обратно, а вернулся в свое учебное заведение, техникум, продолжать прерванное обучение. «Добил» оставшийся год, получил диплом, вышел на работу, как молодой специалист, на авиационный завод.

Было большое желание продолжить обучение в ВУЗе, но по законам того времени, любой специалист среднего звена, обязан был отработать на производстве в течение трех лет.

То есть терялось право обучения по дневной форме. Нам законы не преграда – решив, что «мы пойдем другим путем», в тот же год поступил в институт на заочное отделение.

Вот об этом, о некоторых наиболее интересных на мой взгляд, эпизодах своего обучения в ВУЗе, я хочу немного поговорить.

В жизни студентов всегда происходит много ярких событий, и один их них, случай с моими друзьями, навсегда запечатлелся в моей памяти.

И я об этом случае частенько рассказывал им же, моим друзьям, но один из них, главный герой моего повествования, как-то отнесся к этому с недоверием и упрекнул меня в том, что все это я выдумал.

Я не стал оспаривать его мнение, а просто-напросто описал события тех лет так, как мне об этом рассказывал сам герой моего рассказа, кстати, тот, самый Фома неверующий.

Я в то самое время был, где-то рядом, но все происходящее своими ушами не слышал. Тем не менее всецело доверяюсь красиво изложенной истории со слов моего друга и излагаю в своей интерпретации, в расширенном варианте.

С Сашкой и Назаром мы учились на одном курсе экономфака. В 80-х годах специальность экономиста вдруг стала очень модной и перспективной.

По этой причине курс наш был очень пестрым и переполненным донельзя. Кого там только не было: и военные прапора, и милицейские сотрудники всех мастей, торговые работники, учителя, профсоюзные работники, и даже была одна балерина.

Это еще не полный перечень обучающегося люда, жаждущего получить диплом о высшем экономическом образовании. Были в наших рядах и партийные чинуши, и советские работники, считавшие себя элитой тогдашнего общества.

И вся эта разношерстная масса дружным строем переходила от одной сессии к другой. Набирая такой большой курс, руководство факультета, по всей вероятности, рассчитывало на естественный отбор.

Во всех «нормальных» ВУЗах всегда бывает большой процент отсева после первой же сессии. На такой результат, наверное, и было нацелено руководство нашего факультета, набирая непомерно большой курс.

Но оно допустило просчет. Наши люди, хоть и «не ездют в булошную на таксё», но за призрачный образ востребованной специальности в будущем, ухватились мертвой хваткой. Никто не хотел уходить без боя.

Все, удивительным образом, с успехом сдавали сессии и переходили из курса в курс. Преподаватели не уставали нам повторять:

– Мы не нуждаемся в экономистах в таком количестве и в любое время можем с вами распрощаться.

Это они без устали повторяли, имея в виду тот фактор, который должен был сработать против нас и наши ряды должны, когда-то поредеть.

Но все тщетно, народ твердо решил, во что бы то ни стало дойти до финиша и получить диплом экономиста.

На фоне всего этого обстановка внутри коллектива была нервозной, напряженной. Все делали друг другу мелкие пакости и разного рода подставы. Редко кто на экзамене мог протянуть утопающему товарищу руку помощи.

В общем, группа была большая и каждый жил в ней своей собственной жизнью.

Мы же, три шалопая – Сашка, Назаревич (по правде говоря, его зовут Назар) и я, относились к учебе по философски просто: особо не напрягались, красная корочка, в виде диплома не затмевала наш разум; могли прогуливать лекции, пропускать семинары.

Притчей во языцех стали наши «брызгания». Причем брызгали мы, как перед самой сдачей экзаменов, также, в обязательном порядке, и после сдачи.

Многие наши сокурсники были с западных регионов, были с Севера, например, с Якутии и им было невдомек, что это значит «брызгать».

С религией в стране была напряженка. Что говорить о тех, кто был издалека, когда наши же местные барышни, по-первости, не совсем принимали наш обряд. Бывало, спрашивают нас, намылившихся слинять с лекций:

– Парни, куда это вы лыжи навострили?

Мы им в ответ:

– Брызгать пошли, завтра же экзамен!

Нам троим, в плане учебы везло несколько больше, чем некоторой части наших коллег.

Долговременных «хвостов» не имели, все причитающиеся испытания сдавали вовремя и задолженностей, практически, не имели. За исключением отдельных, досадных случаев.

К концу первого курса нашего полку прибыло. Мы, как сдружились с лучшими девушками нашей группы, во главе со старостой, так и прошагали дружной компанией вплоть до получения дипломов.

Глядя на нас, некоторые личности женской половины, доставали нас вопросами:

– Ребята, как это у вас ловко получается – не блещете образцовыми посещениями лекций, не проявляете особого рвения к учебе, однако, «хвостов» за вами не наблюдается?

На что мы неизменно ответствовали:

– Так мы же с Богом дружно живем. Всегда вовремя угощаем его – брызгаем от души, не гневим его, словом, мы очень богобоязненные люди.

Они кивают головами и в знак согласия тоже проявляют желание совершить, что-нибудь этакое:

– Мы сегодня, с девочками, тоже пойдем брызгать.

Мы же, строим умные лица и с печалью в голосе сокрушаемся:

– Нет, вам не положено этого делать. Это великое действо должны совершать только лица мужеского полу! Женщинам, а тем более молоденьким девушкам ни в коем случае нельзя; даже думать не моги!

Они хватались за спасительную соломинку:

– А вы нам поможете, составите компанию?

Покочевряжившись для вида, ровно столько, чтобы бы не перегнуть палку, мы соглашались оказать им «посильную» помощь. Главное наше условие: присутствие всей троицы – не обсуждается. Угощение должно соответствовать уровню столь важного события.

В скором времени о наших проделках разузнали все и каждой группке, стайке девчат, тоже захотелось быть в стройных рядах основной массы сокурсников и оказаться в числе сопричастных к нашему таинству.

Мы никогда и никому не отказывали, но на наши шалости с укоризной смотрели дамы из нашего, так называемого, высшего общества. Им хотелось видеть нас всегда в своем кругу.

Они разработали на этот счет свой стратегический план. Просекнув в наших рядах предательские поползновения, они самым решительным образом, старались пресечь идею брызгания на стороне, в самом ее зародыше.

Взамен на нашу лояльность, обычно презентовали не менее интересную программу, в виде обильного угощения, где имели место и «каравай хлеба, и икры бадейка, и жареная индейка, и стерляжья уха, и телячьи потроха – и такой вот пищи, названий было до тыщи».

Если ничего интересного не предвиделось, то мы вечно пропадали у Сашки. То, якобы, пишем конспекты; то, будто бы, готовимся к экзаменам. Он с семьей, в то время, жил на Батарейке, в собственном доме.

Татьяна, жена его, завидев нашу троицу, всегда удалялась по своим «срочным» делам. Сколько дней и ночей мы провели в Сашкином доме – не сосчитать.

Татьяна имела полное право турнуть нас из своего дома, но она ни разу нас ничем не попрекнула. Золотая женщина.

В стране начинала набирать обороты горбачевская антиалкогольная кампания. Зайти в магазин и так просто купить, что-нибудь из горячительных напитков становилось все труднее. Но мы, как-то справлялись с этой задачей.

Назаревич был постарше нас; Сашка ровно по – серединке; я же был значительно моложе Назара. Придя в Сашкин дом он, на правах старшего, совершал тот самый обряд поклонения Богу.

Он, как-то очень уж прямолинейно, наливал в бокал солидную порцию водки, надевал шапку, выходил с ней на улицу и возвращался с пустой тарой. Раз он так сделал, второй раз, а на третий Сашка не выдержал:

– Назар, ты бы наливал чуть меньше, нам бы больше досталось…

Таких вольностей в отношении религии Назар стерпеть был не в силах. Какими только словами он не ругал Сашку – это надо было слышать.

А Сашка и в молодости был очень добродушным человеком, а в зрелые годы, тем паче – Назаревич распинается на счет его неуважительного отношения к Богу, а Сашка, знай, только заразительно смеется.

По-человечески и мне было тоже жалко водки, ведь долго мы стояли в очереди, нас толкали со всех сторон, мы, поневоле, тоже на кого-то напирали. А тут Назар так щедро льет её.

Но я молчал, понимал, что наш товарищ не простит нам вольнодумства в этом щепетильном вопросе. Я был на стороне Сашки и всецело поддерживал его, но вслух произносить столь богохульные вещи, остерегался.

Вскоре, один случай расставил по местам наш негласный спор. Зайдя к Сашке домой, мы с ним вдвоем, сразу начинали хлопотать возле стола.

Назаревич же, по дембельски разваливался на диване, и оттуда старался руководить нами. Хотя отношение к дембелизму он имел весьма отдаленное, по той причине, что не служил.

Так же было и на этот раз. Мы с Сашкой на стол налаживаем, а «дедушка» наш на своем излюбленном месте. Оттуда подает голос:

– А…, сходи-ка на улицу, подай угощение Богу!

Когда от него поступила команда, я не стал выходить на улицу, подумав:

– У их своя свадьба, а у нас своя, – и совершил обряд, капнув из рюмки водку, по нашему обычаю, на печку. Благо она полыхала ярким пламенем, и бойко трещали в ней разгоревшиеся полешки сухих дров.

Это заметил Сашка и ему дюже понравился такой подход к делу – и волки сыты, и овцы целы.

Все последующие угощения, а их до окончания учебы, было превеликое множество, Сашка оставался рьяным последователем традиций «по-нашенски» и неизменно повторял:

– А…, иди-ка ты брызгать, не то наш аксакал опять всю водку выльет и нам меньше достанется.

Парней в группе было много, примерно половина. Но все они вели себя чересчур уж обособленно. Изредка, мы допускали в свою компанию Петьку Кузьмина. Но он немного проучился, ушел после неудачной сессии.

На втором курсе, мы изучали раздел высшей математики – Теорию вероятностей. Эта дисциплина Эйнштейна, была по-своему мудрёной и со своими причудами.

Главное, в этой науке – уметь творчески мыслить и правильно искать информацию. По этой причине преподаватель при сдаче экзамена, разрешал студентам пользоваться всеми доступными материалами.

На экзамене мы с Петькой оказались за одним столом. Смотрим, друг у друга билеты и свободно общаемся. Ему приглянулся мой билет, а мне, в свою очередь, понравилась задачка в его билете.

Договорились с ним поменяться билетами. Это был, пожалуй, единственный случай в нашей студенческой жизни, когда преподаватель не фиксировал нумерацию билетов.

Задача показалась мне не очень сложной и я быстренько записав решение, пошел сдавать. В билете, кроме задачи были и другие вопросы, но преподаватель, обычно, акцентировал свое внимание, именно, на решении задачи, и если оно не вызывало у него вопросов спрашивал:

– Три балла вас устраивает, молодой человек?

Если да, то экзаменуемый выходил с заслуженной оценкой, а если нет, то преподаватель устраивал ему экзекуцию. Мы решили вопрос по мирному. Я забрал свою Зачетку и пошел не на выход, а к Петьке, якобы собрать вещи.

Тут мой Петька дрогнул. Начал ныть, что ты, мол, сдал по моему билету, а я вот сейчас завалю. Я начал его успокаивать, он плакаться и все наши пререкания дошли до ушей преподавателя.

Он строгим голосом:

– Кузьмин и К…, что у вас там происходит?

Тут Петька выложил ему всю правду-матку, будь она неладна. Преподаватель обратно затребовал мою Зачетку и выдал мне новый билет.

Пошел на свое место готовиться к сдаче по-новому, кляня по пути Петьку, препода, правительство и того, кто придумал эти экзамены в летнюю пору.

Деваться некуда, пришлось вновь включать свой «сооброжометр», как говорил один мой знакомый преподаватель по физике.

Смотрю я на билет, смотрю,… а такая задача, почти один в один, оказалась в моем собственном конспекте. Поблагодарил Бога, записал решение задачи и с чистой совестью пошел показывать результаты своих измышлений.

Преподаватель на этот раз долго смотрел с удивлением, то на меня, то на листочек бумаги, который я ему протянул. Его взгляд, как бы говорил:

– Ну вот, можешь же, когда захочешь!

Молча вытащил Зачетку и не глядя всучил ее мне обратно, даже не раскрыв. А зачем раскрывать-то? Оценка же им была уже поставлена и в Зачетку и в Ведомость. Это я понял только спустя некоторое время. Тупица.

А Петька ушел из института сразу после провала экзамена по той дисциплине. Его с самого начала невзлюбил Назаревич, и всегда искал повод «начистить» ему рожу.

А тут после того, как я рассказал про тот случай, Назар и вовсе распоясался, громогласно обещая ему, чуть ли не кары небесной.

Он у нас был известный боксер, проведший пору своей боевой юности на задворках одного бандитского рабочего поселка.

Несмотря на свой маленький рост и вес, он запросто мог, профессиональным ударом, засветить фингал любому, кто пришелся ему не по нраву.

В следующий раз они оба с Сашкой начудили на экзамене по истории. Преподавателем был старый доцент Боронов, очень интересная и колоритная личность.

В первый раз я с ним познакомился на вступительных экзаменах. Так, ничего себе «дедушка», гонял не сильно, дополнительными вопросами не засыпал.

Спросил только:

– На территории, какой современной области состоялась Куликовская битва?

Я этого не знал, он сам подсказал:

– Куликовская битва проходила на территории современной Тульской области. Этого нигде в литературе нет, но запомнить надо.

Расстались мы с ним тогда вполне дружелюбно и дальше, при последующих с ним встречах, он кардинально изменил свое отношение ко мне.

Надо признать, изменился он не в лучшую сторону. Когда на первом курсе я пришел к нему на экзамен, он сразу спросил:

– Молодой человек, почему я вас ни разу не видел на лекциях?

Я попытался было опровергнуть его «ошибочное» мнение, полагая, что он физически не может запомнить одного человека среди огромного количества таких же студентов.

Но товарищ Боронов был непоколебим в своей правоте. Отрывисто бросил своим ассистентам:

– Этого молодого человека ко мне!

Сходил на перекур, а после, с засученными рукавами, принялся вытаскивать из моей головы остатки знаний. Результат был предопределен заранее.

Он, обозвав меня «пособником американского империализма», ласковым тоном попросил прийти к нему по осени. Я был страшно возмущен и пока шел по коридору, молча вел с ним пронзительный диалог:

– Зачем вы столько времени изгалялись надо мной? Я ведь уже поверил, что хотя бы на «удовлетворительно» сдал. Если вы решили меня завалить, то выгнали бы в самом начале! По крайней мере, не так было бы обидно.

«Но Цезарь всегда прав», с ним не поспоришь. На втором курсе, я уже не пропустил ни одной его лекции, сидел за первым столом, глядел ему в рот и старательно записывал все его лекции.

Когда пришел на очередной экзамен по истории, Назар с Сашкой уже были в аудитории, и каждый из них дожидался своего череда.

Боронов на подмогу к себе пригласил старую свою гвардию и нескольких молодых ассистентов.

Ходила молва в студенческой среде, что Боронов коли, кого невзлюбит, то человеку, попавшему в немилость, не приходилось рассчитывать при сдаче экзамена на его благосклонность.

Я себя относил к этой категории и думал, что он и на этот раз меня накажет. Хотел было, не искушая судьбы, сразу уйти с экзамена, но была надежда, что старый доцент забыл, и если случится чудо, он меня, не глядя, отправит к своим помощникам.

Когда, переборов свои сомнения, я вытянул билет, то он мне показался чересчур легким и простым. Работа Ильича «О кооперации». Я был на той лекции и помнил повествование Боронова на эту тему почти дословно.

Почувствовав какой-то азарт, я решил пойти, именно, к нему и все выложить слово в слово. Но он переправил меня к молоденькому ассистенту, который и сделал свою работу спокойно, главное, без всяких крайностей.

Как потом оказалось, он был однокурсником моей сестры и мы, пожав друг другу руки, очень довольные нашим знакомством разошлись: он остался сидеть на своем месте, а я вышел к своим друзьям – с утра с ними не виделись.

По сложившейся традиции они не сразу ушли после сдачи экзамена, а стояли в коридоре, дожидаясь своего товарища, то есть меня.

Назаревич стоит, понуро опустив голову и, как-то неестественно улыбаясь, а рядом с ним Сашка буквально рыдает от хохота.

Он, бедолага, пока я был в аудитории, уже устал от смеха; посинел слегка и икает через раз, но, тем не менее, взрывы смеха нет-нет, да и сотрясают его могучее тело. Спрашиваю:

– Что, случилось?

На что Сашка, кое-как уняв новый приступ смеха, поведал мне вот такую историю.

Из старой бороновской гвардии, особо усердствовала одна дама бурятской наружности и очень преклонного возраста. Она громовыми раскатами своего мощного баса затмевала даже самого Боронова.

Мне тоже показалось тогда, что Боронов и сам от нее несколько подустал. К ней-то и подсел Назар, на свою голову. Сначала, как рассказывал Сашка, все шло нормально.

Затем, под завершающие аккорды, она, как бы, между прочим, спросила у Назара – откуда он родом и есть ли у него родители.

Назаревич чистосердечно и с детской непосредственностью выложил ей, что он родом из Курумкана и родители его живут там же. На ее вопрос часто ли он их навещает, Назар простодушно ответил:

– Да, езжу к ним, в основном, когда мясо заканчивается, и молочные продукты на исходе.

Услышав от молодого человека не те слова, которые рассчитывала услышать, пожилая женщина, от возмущения перешла от густого баса на визгливый фальцет, и долго отчитывала бедного Назаревича:

– Нет, чтобы помогать родителям, а они ездят только для того, чтобы пополнить свои съестные припасы! Что за люди пошли?

Ну, что за молодежь? Н-е-е-е-т, в наше время все было по-другому! Мы, не успев переступить порог родительского дома, сразу же впрягались в работу.

Короче, досталось нашему другу по самое не могу и вдобавок, она не засчитала ему экзамен:

– Молодой человек, придете ко мне на пересдачу! Не вздумайте, искать других преподавателей. Только ко мне!

Выпроводив Назара из аудитории, она не успела еще отдышаться, прийти в себя, как пред ее ясные очи, нарисовался Сашка.

Мгновенно оценив ситуацию, он оказался, как принято говорить, в нужном месте и в нужное время.

Преподша, опустошенная наглостью Назара, словно он у нее выжал последние соки, рассеянно перебирала свои бумаги и лишь спустя некоторое время приступила к своим обязанностям, взяв сразу быка за рога:

– Кто такой, кто родители, откуда родом?

Сашка был готов к такому сценарию, и запел соловьем:

– Я из Иркутской области, родители – пенсионеры и живут в деревне, в Осинском районе. Я у них единственный сын.