Текст книги "Письма к госпоже Каландрини"

Письмо XVI

Из Парижа, декабрь 1728.

Целую вечность не удостаивали вы меня своими письмами. Неужели со всеми друзьями вы так аккуратны в переписке и пишете им не раньше, чем они ответят на предыдущее письмо? Мне следовало еще месяц назад поблагодарить вас за письмо ваше, сударыня, и я было уже начала писать ответ на него, собираясь пересказать вам некоторые здешние истории, и лишь ожидала их завершения, но они оказались столь богатыми событиями, что я совсем в них запуталась. К тому же очень хворала госпожа Болингброк, и я занята была всякими печальными хлопотами. А тут еще здоровье госпожи де Ферриоль, которая по-прежнему недомогает, а еще пуще – дурит. Пон-де-Вель поручил мне выразить вам свое почтение. Он все прихварывает – несварение желудка. Д'Аржанталь уже не влюблен в мадемуазель де Тансен [220]220
  Мадемуазель де Тансен – племянница г-жи де Тансен и г-жи де Ферриоль


[Закрыть]и бывает у нее только из чувства долга. К Лекуврер [221]221
  Лекуврер Адриенна (1692–1730) – драматическая актриса, одна из самых выдающихся исполнительниц французского трагедийного репертуара.


[Закрыть]он теперь тоже поостыл, но талантом ее восхищается так, словно по-прежнему влюблен. Она последнее время часто болеет, боятся, как бы вовсе не зачахла.

Госпожу де Парабер месяцев пять или шесть назад бросил г-н д'Аленкур, что привело ее в отчаяние, и, дабы утешиться, она уже через неделю взяла себе в любовники г-на де Ла Мот-Уданкура, противнее которого, на мой вкус, не сыщешь на всем белом свете. Подобная поспешность очень всех удивила, а в особенности меня, я менее всего этого ожидала. Вышеназванный г-н де Ла Мот теперь от нее ни на шаг, ревнив как тигр. Чтобы обрисовать вам его во всех подробностях, начну с фигуры – большой, нескладный, с длинным лицом; очень смахивает на некрасивую лошадь; лет ему сорок пять; ужасно разговорчив, болтает невесть что, все время сам себе противоречит; говорит только о самом себе, полон самомнения, мнит себя Адонисом [222]222
  Адонис (мифол) – прекрасный юноша, любимец Афродиты, в переносном смысле – мужчина редкой красоты.


[Закрыть] и потому держится горделиво; а в общем малый неплохой, только больно уж избалован придворными вертихвостками. Меня он до ужаса боится, но невольно уважает, ведь ему мало приходилось встречать женщин, столь далеких от всяких любовных интриг; он не раз говорил мне, что лучше бы я была подругой его жены, а не любовницы. Я у нее изредка бываю, мне кажется, с моей стороны нехорошо было бы вовсе перестать туда ходить: ведь она так трогательно ко мне относится. Начать с того, что стоит мне только чуть-чуть заболеть, как она тотчас же ко мне приезжает, оказывает мне множество всяких услуг, всем и каждому говорит, что безмерно любит меня. Не могу же я не чувствовать благодарности, сударыня, за подобное проявление дружеских чувств. В ту неделю, что она оставалась одна, на нее было более двадцати претендентов, и всем им я внушала невообразимый страх, потому что они уверены были, что я любыми средствами стану отвращать ее от разврата. Один из них рассказал мне о всех их ухищрениях: оказывается, они договорились между собой увезти ее из Парижа в деревню, чтобы разлучить ее со мной. Рассказал мне это один родственник шевалье, который надеялся с его помощью убедить меня не чинить никаких препятствий отъезду госпожи де Парабер. Шевалье сказал ему на это, что он напрасно меня опасается, я-де так же мало расположена проповедовать добродетели, как и поддерживать пороки, что никогда я не впутываюсь ни в какие интриги, за что он весьма меня хвалил, ибо достаточно хорошо знает эту даму, чтобы не сомневаться в том, что она-то ни в чьих советах не нуждается.

Теперь о госпоже дю Деффан. Долгое время она горела желанием примириться со своим супругом [223]223
  Жан-Батист-Жак де Лаланд, маркиз дю Деффан (1688–1750) с 1718 г со стоял в браке со своей двоюродной сестрой Марией де Виши-Шамрон (см примеч 17 к письму XII).


[Закрыть], а так как отнюдь не глупа, она подкрепляла это желание весьма убедительными доводами и в ряде обстоятельств сумела так повести дело, чтобы примирение это выглядело в глазах всех и надежным, и приличным. Умирает ее бабка [224]224
  Мария Бутилье де Шавиньи (1646–1728), в 1669–1692 гг. состояла в браке с Никола Брюларом, в 1699–1705 гг. – с Сезаром Огюстом, герцогом де Шуазелем, ее дочь от первого брака Анна Брюлар, в замужестве графиня де Виши Шамрон, была матерью маркизы дю Деффан.


[Закрыть], оставив ей четыре тысячи ливров ренты. Располагая подобным состоянием, она может теперь предложить мужу лучшее общественное положение, чем прежде; поскольку же он небогат, она, чтобы примирение не ставило его в смешное положение, решила объяснить это его желанием иметь наследников. Все вышло, как было задумано, и все очень ее за это хвалили. Но на мой взгляд, не надо было так с этим торопиться. Надобно было пообождать еще полгода, чтобы испытать свои чувства, и это время, разумеется, мужу следовало провести у своего отца [225]225
  Имеется в виду Жан Батист де Лаланд, маркиз дю Деффан (1652–1728).


[Закрыть]. У меня были свои соображения, когда я советовала ей так поступить, но поскольку сия милая дама, вместо того чтобы вести себя твердо и рассудительно, следовала лишь своим чувствованиям, а вернее сказать, своим фантазиям, она так повела дело, что влюбленный муж вернулся с полдороги и водворился в ее доме, то есть каждый день стал ходить к ней обедать и ужинать; ибо о том, чтобы поселиться вместе раньше, чем через три месяца, она слышать не хотела, опасаясь оскорбительных толков касательно их отношений. Полтора месяца между ними царило полное согласие, потом ей это наскучило, и муж стал вызывать у нее прежнее отвращение. И хотя грубостей она себе не позволяла, вид у нее такой был унылый и надутый, что он счел за благо уехать к своему отцу. И вот теперь она все делает для того, чтобы он не вернулся. Я весьма сурово представила ей всю неблаговидность подобного поведения. Она пыталась меня разжалобить и принять ее доводы. Я была неумолима. Три недели я ее не видела. Она приехала ко мне, всячески передо мной унижалась, чтобы я только не оставляла ее. Я же ей заявила, что весь свет от нее отвернулся, а не только я, что ей надобно подумать о том, чтобы угодить свету, а не мне, я же слишком дорожу общественным мнением, чтобы ради него не пожертвовать дружбой с ней. Она горько плакала – меня это не тронуло. Безобразное это поведение до того ее довело, что она теперь осталась одна – любовника [226]226
  Это был Жан-Луи де Рие, граф де Фаржи (1681–1742).


[Закрыть], который был у нее перед примирением с супругом, она так измучила, что он бросил ее; однако узнав, что она вновь поладила с г-ном дю Деффаном, стал писать ей письма, полные упреков, самолюбие разожгло в нем угасшую было страсть, и он к ней вернулся. Но сия милая особа способна следовать только своим прихотям: она вдруг решила, что любовник лучше, чем муж, и понудила последнего освободить место; однако не успел он уехать, как и любовник тоже ее бросил. Теперь она притча во языцех, все ее осуждают, любовник презирает, друзья от нее отвернулись, и она не понимает, как из этого положения выйти. Бросается на шею то к одному, то к другому, чтобы люди не подумали, что у нее никого нет. Только ничего из этого не выходит. Ведет она себя то развязно, то скромнее скромного. Вот до чего она себя довела, и вот каковы сейчас наши отношения.

Госпожа де Тансен изволит гневаться на меня за то, что я пальцем не пошевелила, чтобы вновь бывать у нее, и объявила мне открытую войну. Она заранее посылает узнать, где я нынче обедаю, чтобы не прийти к нам в то время, когда может застать меня дома. Это новое выражение ее немилости трогает меня столь же мало, как и все прежние. На днях ко мне стали приставать, чтобы я с ней помирилась; на это я ответила, что ничего другого и не желаю, ибо почтительно отношусь ко всем, кто принадлежит к семейству Ферриоль, и уж по одной этой причине хотела бы, чтобы госпожа де Тансен перестала на меня гневаться, но что я не настолько благочестива, чтобы подставлять левую щеку [227]227
  Евангельская реминисценция («А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». – Евангелие от Матфея, гл. V, ст. 39).


[Закрыть], и не стану просить прощения за то, что она мне отказывает от дома; что за исключением госпожи де Ферриоль нет никого на свете, ради кого я бы это сделала; что госпожа де Тансен вообще не имеет права так со мной обходиться, а ежели она утверждает, будто я веду о ней неподобающие речи, то на это я отвечу так же, как госпожа де Сент-Олер [228]228
  Госпожа де Сент-Олер. – Тереза де Ламбер (1679–1731); в 1704–1709 гг. состояла в браке с Луи де Бопуалем, маркизом де Сент-Олером, сыном поэта (см. примеч. 12 к письму XV).


[Закрыть], которая в ответ на подобное же обвинение заявила, что ежели госпоже де Тансен донесли, будто она плохо о ней отзывается, то это весьма прискорбно для госпожи де Тансен, ибо только доказывает, что у нее коварные друзья. Так и со мной: я могла высказываться на ее счет друзьям своим, но слишком уважаю себя и знаю свои обязанности, чтобы говорить об этом с посторонними, а по поводу этого злосчастного происшествия с Ла Френе, из-за которого она теперь ярится на каждого, в ком не нуждается, я даже говорила, что это ужасно и никто не может нести ответственности за то, что какому-то безумцу вздумалось в вашем доме наложить на себя руки.

Жизнь моя течет довольно спокойно. Будь еще со мной в Париже вы, я чувствовала бы себя счастливее самого короля. Немного огорчена из-за новогодних подарков – все мне их дарят, а я никому ничего подарить не могу. Покорно сношу мелкие обиды, которыми досаждают мне в этом доме; бывают дни, когда это не слишком на меня действует, все зависит от того, каково у меня на сердце: когда оно спокойно, легко пренебрегаешь мелкими неприятностями, кои постоянно встречаешь в жизни, а здесь их предостаточно. По-прежнему глупая болтовня и постоянные жалобы. На днях она вздумала жаловаться на меня Фонтене, который дал ей весьма суровую отповедь, он сказал, что никто никогда ее наветам не поверит, и она этим только восстанавливает всех против себя же самой; он-де сам был свидетелем того, как меня уговаривали у госпожи де Парабер остаться ужинать вместе с шевалье, а я отказалась и отправилась домой в девять часов вечера, и притом пешком, да еще в дождь. Это заступничество нисколько меня не обрадовало – ведь всякие доводы злят ее еще больше. Что до шевалье, то у меня есть все основания быть довольной – он все так же нежен со мной и так же боится меня потерять. Я его чувствами не злоупотребляю. Людям свойственно обращать себе на пользу слабости другого. Мне сие искусство неведомо. Я умею одно: так угождать тому, кого люблю, чтобы удерживало его подле меня одно лишь желание – не расставаться со мной. Желание, это ему по сердцу, я вижу, что и он всей душой стремится к тому же. Быть может, это приведет наконец к тому, чего оба мы желаем, но непреодолимым препятствием к этому может явиться источник его доходов. Господь, быть может, и сжалится над нами. Меня обуревают иной раз чувства, которые трудно бывает заглушить и себе. Самое удивительное, что я испытывала их всю жизнь! Не могу себе простить… Увы! Зачем на месте госпожи де Ферриоль не было вас. Вы научили бы меня понимать, что есть добродетель. Но оставим это. И однако, если говорить о любви, то нет на свете никого счастливее меня. Тут есть над чем поразмыслить молодым сердцам. Простите мои слабости, в коих я вам откровенно признаюсь, и позвольте теперь немного написать вам о малютке. Она очаровательна – слыша рассказы о ней, я право же не могу раскаиваться в том, что произвела ее на свет. Боюсь только, как бы не пришлось ей пожалеть об этом больше, чем мне; с каждым днем она все хорошеет. Я посылала туда Софи под видом посещения ее тетки, и она пробыла там две недели; от девочки она в восторге. В монастыре [229]229
  Речь идет о монастыре Богоматери в г. Сане, где воспитывалась Селини Ле Блон.


[Закрыть] все ее обожают – она рассудительна, добра, терпелива; ей пришлось вырвать четыре зуба – она даже не вскрикнула ни разу. А когда ее за это похвалили, ответила: «К чему бы я стала кричать? Ведь их же следовало вырвать». Она высказала Софи свое огорчение, что не смогла приехать я, она-де очень о том сожалеет и просит, чтобы я непременно приезжала на будущий год; она благодарит меня за мои благодеяния, она знает, что мне часто из-за нее докучают, и будет стараться впредь быть послушной и хорошо учиться, чтобы я не разлюбила ее; она очень ласкова, мне кажется, бедняжка уже понимает, что ей надобно уметь угождать. Ее добрый друг в отчаянии, что не может повидать ее, любит он ее до безумия; иной раз на него вдруг находит пылкое желание тут же отправиться к ней, и мне стоит большого труда отговорить его от этого намерения. Мы собираем ей на приданое на случай, если она не пожелает постричься. Ежели господь продлит нам дни, она получит сорок тысяч ливров единовременно и четыреста ливров ренты. С такими деньгами в провинции можно сделать недурную партию… Но – «Смотри, не разбей кувшина!» [230]230
  Реминисценция из басни Лафонтена «Молочница и кувшин с молоком»: героиня ее, предавшись мечтам о выгодах, которые доставит ей продажа молока, спотыкается и разбивает кувшин. (Этой басней навеяна статуя П. П. Соколова «Девушка с разбитым кувшином» в Екатерининском парке Царского Села, воспетая А. С. Пушкиным).


[Закрыть]. Случись ей рано потерять нас, нелегко ей в жизни придется… В этом случае я поручу ее заботам д'Аржанталя. Шевалье уже положил на ее имя две тысячи экю. Прощайте, сударыня, письмо получилось длиннее, чем ему полагается быть, но я сейчас одна и решила воспользоваться этим, чтобы подольше с вами побеседовать. Посылаю вам маленькую табакерку цвета пламени – не могла отказать себе в удовольствии взять из нее одну понюшку табака, чтобы вы, когда в свою очередь будете ею пользоваться, вспоминали бы, что она служила той, которая любит вас больше всех на свете.

Письмо XVII

Я получила письмо, которым вы удостоили меня в ответ на мое послание, такое толстое, что я опасалась, как бы оно не потерялось. Новое свидетельство ваших дружеских ко мне чувств исполнило меня радости, и я с восторгом приму каминный экран, посланный вами, раз он сделан руками той, кого я так люблю; и однако он слишком часто станет будить во мне воспоминания о вас; признаюсь вам: боль от разлуки с вами столь же велика, как и радость, которую приносит мне сознание вашей дружбы. Эти два чувства яростно борются во мне, и не будь у меня надежды когда-нибудь вновь увидеться с вами, не знаю, право, благодарила ли бы я судьбу, что вас узнала. Вы научили меня быть столь требовательной к людям, что все в них вызывает у меня теперь раздражение. Зачем не все сердца подобны вашему или не обладают одним хотя бы из присущих вам достоинств? Ничего нет в них – ни непреклонной вашей честности, ни мудрости, ни доброты, ни справедливости. Все это у людей одна видимость – личина то и дело спадает с них. Честность – не более как слово, коим они украшают себя; они толкуют о справедливости, но лишь затем, чтобы осуждать ближних своих; под сладкими речами их таятся колкости, великодушие их оборачивается расточительством, мягкосердечность – безволием. И это заставляет меня всякий раз. вновь и вновь вспоминать о том, в какой высокой степени присуща вашей душе добродетель. Чувствую, что слова мои способны смутить вашу скромность, но вам ведь известно каждое движение души моей, и вы знаете, что говорю я все это потому, что так и думаю, и никогда не умела восхвалять кого-либо вопреки правде – простите же мне во имя моей к вам привязанности то чувство неловкости, которое вы испытаете, читая себе эти похвалы. Вы заставили меня уподобиться герцогу Орлеанскому [231]231
  Имеется в виду Филипп герцог Орлеанский (1674 – декабрь 1723), племянник Людовика XIV, регент Франции при малолетнем Людовике XV (1715 – февраль 1723); в молодости проявил себя на военном поприще, затем долго оставался не у дел, проводя время в праздности и низменных развлечениях. По словам герцога де Сен-Симона, «никогда человек, наделенный такими разнообразными способностями и получивший такую широкую возможность ими воспользоваться, не вел жизни столь бездельной, ничтожной и пустой» (Mémoires complets et authentiques du duc de Saint-Simon. Paris, 1853, t. 23, p. 19). Неудивительно, что эпоха Регентства не была ознаменована ни одной сколько-нибудь значительной удачей как в области внутренней политики, так и политики внешней; едва ли не самая характерная особенность ее – глубочайший упадок нравов, главными вдохновителями которого являлись сам регент и его двор.


[Закрыть], с той только разницей, что я не столь беспутна, как он, и верю в отличие от него, что уж один-то достойный человек на свете все же существует. Он всех людей считал бесчестными; я иной раз готова согласиться с ним, и это приводит меня в дурное расположение духа – мне хотелось бы научиться быть философом, ко всему относиться безразлично ни из-за чего не огорчаться и стараться вести себя разумно лишь ради того, чтобы удовлетворять самое себя и вас. Я прилагаю все свои усилия к тому, чтобы чувствовать себя счастливой и перестать грустить – понимаю, что более чем когда-либо нужно мне для этого мужество.

Дурное настроение царит здесь постоянно, и это становится просто невыносимым; однажды я не выдержала и возмутилась, но вижу, что это против меня же и оборачивается. Люди весьма строги, ибо судят они лишь по тому, что видят снаружи; им горести мои кажутся ничтожными, для них все это пустяки; но увы! то, что повторяется изо дня в день, перестает быть пустяками. Мне стыдно становится своих жалоб, когда я вижу вокруг такое множество людей, которые стоят большего, нежели я, и куда меня несчастнее.

Надобно, однако, вас немного и повеселить. Здесь случились две истории, которые я с удовольствием вам перескажу, ибо знаю, что они развлекут вас. Некий дворянин из Перигора, человек весьма состоятельный, женился несколько лет назад на девице, которая спустя некоторое время умерла, не оставив ему детей. Родители покойной задумали разорить его, потребовав обратно ее приданое, и действовали при этом столь недостойным образом, что довели его до болезни. Дворянин этот чувствовал большую охоту к брачной жизни, однако, памятуя все, что пришлось ему пережить, он решил на этот раз взять в жены круглую сироту. Он написал письмо в Отель-Дье, в коем просил одного из его управителей, чтобы ему подыскали девицу из подброшенных младенцев возрастом от семнадцати до двадцати двух лет и чтобы была она брюнеткой, хорошо сложенной и имела бы черные глаза и красивые зубы, он-де на ней женится. Управитель показал письмо г-ну д'Аржансону [232]232
  Марк-Рене де Вуайе, маркиз д'Аржансон (1652–1721), начальник парижской полиции в 1696–1719 гг.


[Закрыть], и тот велел его просьбу выполнить. Нашли девицу, заключили брачный контракт, и дворянин женился. Она родила ему троих детей. Проходит несколько лет, и она тоже умирает. По окончании траура он снова пишет в Отель-Дье, уже другому управителю, ибо первый за это время тоже успел скончаться. На этот раз он просит подыскать ему девицу возрастом от тридцати восьми до сорока лет, и чтобы была она блондинкой, в теле и имела бы хороший нрав – он прожил счастливейшие годы своей жизни с той, которую ему присмотрели в первый раз, и не сомневается, что выбор нового управителя окажется столь же удачным. Тот отправляется к г-ну Эро и показывает ему полученное письмо. Г-н Эро, как в свое время и г-н д'Аржансон, велит ему выполнить просьбу дворянина, что оказывается делам более трудным, поскольку все девицы в этом возрасте обычно уже пристроены. Наконец отыскали в каком-то монастыре такую, которая отвечала всем поставленным требованиям. И вот месяц назад одна из принцесс де Конти [233]233
  В это время известны три принцессы де Конти – Анна-Мария де Бурбон, состоявшая в браке с Луи-Арманом, принцем де Конти; Мария-Тереза де Бурбон-Конде, состоявшая в браке с Франсуа-Луи, принцем де Конти; Луиза-Элизабет де Бурбон-Конде, невестка последних (см. примеч. 1 к письму V).


[Закрыть] подписалась под этим брачным контрактом.

А вот другая история: есть здесь некий человек, живущий вблизи набережных, который уже не то семь, не то восемь лет ежедневно от часу пополудни до шести в любую погоду гуляет по одной из набережных, ни разу не пропустив ни единого дня. Об этом донесли г-ну Эро, который послал ему сказать, чтобы тот к нему явился. В ответ человек велел передать, что не придет, ему-де с полицией разговаривать не о чем. Г-н Эро тогда отправился к нему сам, поднялся на пятый этаж и нашел этого человека в комнате, уставленной книгами, сидящим у стола и читающим. Он спросил, почему тот не явился на его зов. «Сударь, – отвечал человек, – я не имею чести принадлежать к числу ваших друзей, и у меня, благодарение богу, нет никаких дел с правосудием». – «Это верно, – возразил ему г-н Эро, – сведений, порочащих вас, у меня нет, но почему, скажите, вы каждый день с такой точностью в одни и те же часы гуляете по набережной?» – «Потому, что это полезно для моего здоровья, – отозвался сей любитель прогулок, – чтобы объяснить вам свое поведение, – добавил он, – скажу, сударь, что я принадлежу к весьма высокому роду (тут он назвал свое имя). У меня было двадцать пять тысяч ливров ренты. Когда ввели Систему [234]234
  Речь идет о реформе, осуществленной во Франции в 1716–1718 гг. шотландским финансистом Джоном Ло (1671–1729). Основанная на выпуске в обращение необеспеченных бумажных денег, реформа не привела к увеличению национального богатства и завершилась в 1720 г. скандальным крахом.


[Закрыть], из них осталось только пятьсот. Я и избрал себе такой образ жизни, который соответствовал бы теперешним моим доходам. Я оставил себе свои книги, мне нравится речной воздух, вот я и поселился в этой комнате. Известная доля тщеславия заставила меня переменить свое имя. Каждый день я ем за обедом вареную говядину, которую в соседней харчевне готовят превосходно. Встаю я рано, утро проходит у меня в чтении, а после обеда я отправляюсь дышать воздухом на набережную. Я совершенно счастлив; я ни от кого не завишу и, придерживаясь столь умеренного образа жизни, сохраняю свое здоровье». Г-н Эро нашел, что человек этот весьма разумен. Он доложил о нем кардиналу, который сказал: «Но случись этому человеку заболеть, ему не на что будет лечиться. Передайте ему, что король жалует ему пенсион в триста ливров». Г-н Эро послал сказать дворянину, чтобы тот к нему пришел, заранее радуясь тому, что сможет сообщить ему столь приятное известие. Но дворянин в ответ велел сказать, что прийти не может, ибо слишком далеко от него живет. Г-н Эро отправился к нему вторично, чтобы сказать ему, что король жалует ему триста ливров пенсиона. Но тот от них отказался, говоря, что уже привык укладываться в пятьсот, а больше ему и не надобно. Несмотря на такую, казалось бы, безотрадную жизнь, человек этот бодр и весел. Есть у него два друга, люди просвещенные, которые ходят на набережную, чтобы побеседовать с ним. Он превосходно знает свет, хорошо образован, у него здравый ум и еще есть у него поразительный талант – по лицу любого прохожего он угадывает род его занятий. Так, например, он говорит: «Вот это идет дворецкий епископа, вон тот человек служит у главного казначея. А вот это – проходимец. Этот вон гасконец, тот из Бретани», – и так о каждом. Прощайте, моя дорогая, хватит на сегодня. Тысячу раз целую ваши руки.