Текст книги "Корни"

Глава 36

Жалящие укусы, зуд во всем теле от вшей – с каждым днем жить становилось все труднее. В немыслимой грязи вши, как и блохи, размножались тысячами и вскоре покрыли все вокруг. Особенно они зверствовали в тех складках тела, которые были покрыты волосами. Подмышки и пах Кунты горели огнем. Свободной рукой он озверело чесался там, куда не доставала закованная рука.

Он все еще думал о том, чтобы вырваться и сбежать, но каждая такая мысль вызывала слезы ярости и отчаяния. Гнев нарастал в нем. Ему приходилось изо всех сил бороться с собой, чтобы обрести хоть какое-то успокоение. Хуже всего было то, что он не мог двигаться – совсем. Ему хотелось перекусить свои цепи, перегрызть их зубами. Кунта решил сосредоточиться на чем-то, найти хоть какое-то занятие для ума или рук – иначе он просто сойдет с ума, как уже произошло со многими, если судить по их крикам.

Лежа неподвижно и прислушиваясь к звукам дыхания своих соседей, Кунта научился понимать, кто спит, а кто бодрствует. Потом он стал концентрироваться на тех, кто находился дальше. Прислушиваясь к постоянным, повторяющимся звукам, он понял, что теперь может определить, откуда они исходят, почти точно. Ощущение было странным – теперь уши стали его глазами. Среди стонов и проклятий в непроглядном мраке он слышал, как кто-то бьется головой о доски. Появился еще один странный монотонный звук. Он периодически прекращался, потом возобновлялся вновь. Казалось, что два бруска железа трут друг о друга. Внимательно прислушавшись, Кунта решил, кто кто-то пытается перепилить оковы. Кунта часто слышал короткие восклицания и металлический звон, когда двое рабов начинали отчаянно бороться, дергая цепи, которыми были скованы их щиколотки и запястья.

Кунта потерял счет времени. Моча, рвота и кал, окружавшие его, скользким месивом покрывали твердые доски длинных полок, на которых лежали рабы. И когда он начал думать, что больше этого не вынесет, люк открылся и к ним спустились восемь тубобов. Они страшно ругались. Вместо привычной бадьи с едой они несли мотыги с длинными ручками и четыре больших чана. Кунта с изумлением увидел, что они совершенно голые. Голых тубобов сразу же начало рвать – еще сильнее, чем тех, что приходили раньше. При свете факелов они стали ходить вдоль проходов и мотыгами соскребать жуткую грязь в свои чаны. Когда чаны наполнялись, тубобы утаскивали их к люку, поднимали наверх и там опустошали, а потом возвращались снова. Тубобов рвало, лица их кривились в нечеловеческих гримасах, бесцветные тела были покрыты комьями грязи, которую они соскребали с досок. Но когда они закончили свою работу и ушли, в трюме ничего не изменилось – стояла такая же жара и удушающее зловоние.

Когда настало время раздачи еды, в трюм спустились не четыре тубоба, как обычно, а гораздо больше. Кунте показалось, что на ступенях лестницы столпилось человек двадцать. Он замер. Поворачивая голову туда и сюда, он увидел, как небольшими группами тубобы расположились в разных точках трюма. У некоторых были кнуты и оружие. Они охраняли тубобов с факелами, которые освещали полки с лежавшими на них рабами. Раздались странные резкие звуки, потом тяжелый звон цепей. Кунту охватил животный страх. Внезапно его закованную правую щиколотку дернули. С нарастающим ужасом он понял, что тубоб освобождает его. Зачем? Что еще страшного должно произойти? Он лежал неподвижно. Правая нога более не ощущала знакомой тяжести цепи. Вокруг себя он слышал те же резкие звуки. Звон цепей не прекращался. А потом тубобы начали кричать и размахивать кнутами. Кунта понял, что их заставляют сойти с полок. Вокруг раздались дикие крики на разных языках: мужчины поднимались и сразу же ударялись головой о низкий потолок.

Крики боли смешивались со свистом кнутов, когда очередную пару рабов вытаскивали в проход. Кунта и его сосед, волоф, обнялись на полке и стали неловко выбираться под сыплющимися на них ударами. Кто-то обхватил их за щиколотки и резко дернул вниз. В скользкой грязи рабов выстроили в шеренгу, осыпая ударами кнутов. Корчась и уворачиваясь в тщетных попытках избежать боли, Кунта увидел, что их ведут к открытому люку. Пару за парой рабов толкали к лестнице. Они неловко спотыкались в темноте и получали за это очередные удары. Кунта почти не чувствовал ног. Он, спотыкаясь, брел за волофом – руки их оставались скованными. Нагой, покрытый засохшей грязью, Кунта молился только об одном – чтобы его не съели.

Впервые за пятнадцать дней они оказались на дневном свете. Солнечный луч молотом ударил по глазам. Кунта покачнулся от мучительной боли и попытался прикрыть глаза свободной рукой. Босые ноги подсказали ему, что поверхность, по которой они идут, слегка покачивается. Слепо пробираясь вперед – зажмуренные веки, прикрытые рукой, все же пропускали мучительный слепящий свет, – Кунта тщетно пытался сделать вдох. Нос его был почти полностью забит. Тогда он раскрыл потрескавшиеся губы и глубоко вдохнул морской воздух – впервые в жизни. Кунта чуть не захлебнулся этой глубокой, абсолютной чистотой. Содрогнувшись, он рухнул на палубу, и его немедленно вырвало. Отовсюду доносились такие же звуки: людей рвало, цепи звенели, свистели кнуты, слышались крики боли и ругательства тубобов. А над головой раздавалось странное хлопанье.

Когда по его спине прогулялся очередной кнут, Кунта перекатился на бок и услышал стон своего спутника волофа, которому увернуться не удалось. Их полосовали, пока каким-то чудом им не удалось подняться на ноги. Кунта приоткрыл глаза, чтобы понять, можно ли избежать ударов. Но голова взорвалась новой болью. Мучители тащили их туда, где Кунта видел расплывающиеся фигуры других тубобов, которые надевали новые цепи на щиколотки рабов. Оказалось, что в трюме их было больше, чем он думал, – и тубобов тоже было гораздо больше. На ярком солнечном свете они выглядели еще более бледными. На лицах их он заметил отвратительные язвы болезни. Странные длинные волосы были желтыми, черными или красными. А у некоторых волосы росли даже вокруг ртов и под подбородком. Одни были тощими, другие жирными, многие с уродливыми шрамами от ножей. У некоторых не хватало руки, ноги или глаза. Спины многих были покрыты глубокими шрамами. Кунта вспомнил, как еще в Африке тубоб осматривал и пересчитывал его зубы – здесь же у многих тубобов во рту было всего несколько зубов.

Многие тубобы стояли вдоль поручней, вооруженные кнутами, длинными ножами и какими-то тяжелыми металлическими палками с дырой на конце. За ними Кунта увидел нечто поразительное – невероятное бесконечное пространство перекатывающейся синей воды. Он поднял голову, чтобы понять, что за хлопанье раздается над головой, и увидел огромные белые полотнища, привязанные к высоким шестам множеством канатов. Полотнища надувались от ветра. Повернувшись, Кунта увидел, что поперек гигантского каноэ построено высокое заграждение из бамбука, выше самого высокого мужчины. Примерно посередине зияло черное жерло огромной металлической штуки ужасного вида с длинным, толстым, полым стволом. Рядом виднелись стволы тех металлических палок, какие держали и тубобы у поручней. И здоровенная штуковина, и палки были направлены туда, где стояли он и остальные рабы.

Когда кандалы на ногах приковали к новой цепи, Кунта сумел наконец-то рассмотреть своего товарища по несчастью, волофа. Как и он сам, волоф был с головы до ног покрыт засохшей грязью. Возраста отца Кунты, Оморо, с классическими для своего племени чертами лица, он весь был очень черным. Спина его кровоточила от ударов кнута, клеймо, выжженное на спине, гноилось. Когда их взгляды встретились, Кунта понял, что волоф смотрит на него с тем же изумлением. В этой суете у них было время разглядеть и других голых мужчин – большинство рабов дрожали от ужаса. По чертам лица, племенным татуировкам и шрамам Кунта понял, что здесь были фула, джола, серер и волоф. Но больше всего оказалось мандинго, хотя были и такие, чье происхождение он не смог определить. Кунта с восторгом уставился на того, кто убил предателя. Это действительно был фула; на его теле засохла кровь от кнутов тубобов.

Вскоре их кнутами погнали туда, где еще одну цепочку из десяти человек мыли морской водой, которую доставали прямо из-за борта. Рабов обливали водой, а потом скребли щетками на длинных палках. Люди кричали от боли. Кунта тоже закричал, когда его окатили соленой водой. Кровоточащие раны от кнутов горели огнем. Сильнее всего болело обожженное место между лопатками. Он закричал еще громче, когда жесткая щетина содрала не только грязь, но и поджившие корочки на исполосованной кнутами спине. Он видел, как пенится и розовеет вода у ног. Потом их снова согнали на середину палубы. Кунта снова уставился вверх, где тубобы прыгали по канатам между шестами, словно обезьяны среди огромных белых полотнищ. Как бы ни был потрясен Кунта, жар солнца был приятен. Он ощутил огромное облегчение от того, что тубобы смыли с его тела хотя бы часть грязи.

Неожиданно раздались крики, от которых скованные мужчины буквально подскочили на месте. Из-за заграждения выбежали около двадцати женщин, по большей части девушек-подростков, и четверо детей. Все они были голыми. Цепей на них не было. Их гнали двое ухмыляющихся тубобов с кнутами. Кунта сразу же узнал девушек, которых подняли на борт вместе с ним. При виде тубобов, беззастенчиво пялившихся на обнаженных женщин, в душе его закипела ярость. Некоторые тубобы даже откровенно потирали свои фото. Нечеловеческим усилием воли он подавил желание наброситься на ближайшего тубоба – даже оружие его не сдержало бы. Кунта непроизвольно сжал кулаки, втянул воздух сквозь стиснутые зубы и отвел глаза от напуганных женщин.

Потом тубоб, стоявший у поручней, начал растягивать и сжимать в руках странную складную штуку, издававшую сипящие звуки. К нему присоединился еще один – начал отбивать такт на африканском барабане. Подтянулись другие тубобы – они выстроились в неровную линию, а обнаженные мужчины, женщины и дети с изумлением смотрели на них. У тубобов в цепочке была длинная веревка, и каждый из них обмотал ею одну щиколотку – словно это была цепь, сковывающая рабов. Ухмыляясь, тубобы начали приседать и подниматься, перемещаясь короткими прыжками под бой барабана и сипящие звуки странного инструмента. Потом они и другие вооруженные тубобы сделали рабам знак, чтобы те прыгали точно так же. Но рабы стояли, словно окаменевшие. Ухмылки тубобов превратились в хмурые гримасы, и они снова взялись за кнуты.

– Прыгайте! – неожиданно крикнула самая взрослая женщина на мандинго.

По возрасту она была похожа на мать Кунты, Бинту. Подскочив на месте, она начала прыгать.

– Прыгайте! – пронзительно кричала она, глядя на девушек и детей, и те запрыгали, как она. – Прыгайте, чтобы убить тубобов!

Женщина сверкала глазами, сурово смотрела на обнаженных мужчин, руки ее двигались в ритме танца воинов. Смысл ее слов и движений дошел до рабов, и скованные парами мужчины один за другим начали подпрыгивать на месте. Цепи громко звенели. Кунта опустил голову. Он видел дергающиеся ступни, чувствовал, как подкашиваются колени. Ему не хватало голоса. Потом к женщине присоединились девушки, и их пение прозвучало бальзамом для измученной души Кунты. Но женщины пели о том, как ужасные тубобы каждую ночь забирают девушек в темные уголки и пользуются ими как собаками.

– Тубоб фа! (Убей тубоба!) – пели девушки с улыбками и смехом.

К ним присоединились обнаженные, подпрыгивающие на месте мужчины:

– Тубоб фа!

Тубобы, не понимавшие ни слова, усмехались. Некоторые даже начали хлопать в ладоши от радости.

Но колени Кунты подкосились, а горло перехватило, когда он увидел, что к ним приближается невысокий, плотный тубоб с белыми волосами, а за ним идет хмурый громила с исполосованным шрамами лицом. Они были там, где Кунту осматривали, избивали и заклеймили, прежде чем доставить на это огромное каноэ. В ту же минуту их увидели остальные рабы. Мгновенно воцарилась тишина. Слышно было только громкое хлопанье огромных полотнищ над головой. Даже тубобы замерли в присутствии этих двоих.

Громила что-то хрипло скомандовал, и остальные тубобы отошли от скованных рабов. На поясе громилы позвякивало большое кольцо, к которому были прикреплены тонкие блестящие предметы – Кунта видел, как другие тубобы с их помощью открывают цепи. А потом беловолосый тубоб пошел вдоль шеренги скованных людей, внимательно рассматривая их тела. Увидев воспалившиеся раны от кнута, гноящиеся крысиные укусы и ожоги, он смазывал их мазью из банки, которую подавал ему громила. Громила и сам присыпал запястья и щиколотки, натертые кандалами, желтоватым порошком. Когда тубобы приблизились к нему, Кунта съежился от страха и ярости. Но беловолосый тубоб смазал мазью воспаленные места, а громила присыпал его запястья и щиколотки порошком. Его не узнали.

Неожиданно среди тубобов начались крики и суета. Одна из девушек, которую доставили вместе с Кунтой, отчаянно билась в их руках. Ее зажали и бесстыдно лапали обнаженное тело. Девушка с криком перевалилась через поручни и рухнула вниз. Крики стали еще громче. Беловолосый тубоб и громила начали с грязными ругательствами хлестать кнутами по спинам тех, кто в угоду своей похоти позволил девушке ускользнуть.

Тубобы, сидевшие на шестах среди белых полотнищ, закричали, указывая на воду. Повернувшись, обнаженные рабы увидели, как девушка бьется в воде. Совсем рядом появились два темных плавника, которые быстро двигались прямо к ней. Раздался еще один крик, от которого Кунта похолодел. В воде что-то забилось, и девушка скрылась из виду, оставив после себя лишь красное пятно на поверхности. Впервые на палубе не свистели хлысты. Охваченные ужасом чернокожие покорно спускались в темный трюм, где их приковывали на прежние места. Голова Кунты кружилась. После свежего морского воздуха вонь стала совершенно невыносимой, а после солнечного света в трюме казалось темно, как в могиле. Когда обстановка стала привычнее, натренированное ухо Кунты подсказало ему, что тубобы вытаскивают на палубу перепуганных людей с нижнего уровня.

Через какое-то время он услышал правым ухом тихий шепот.

– Джула?

Сердце Кунты сильно забилось. Он плохо знал язык волофов. Но ему было известно, что волофы и другие племена словом «джула» обозначают путешественников и торговцев – преимущественно мандинго. Слегка повернув голову, чтобы быть ближе к волофу, Кунта прошептал:

– Джула. Мандинго.

Он напряженно ждал ответа, но волоф молчал. Кунта подумал, если бы он знал разные языки, как братья его отца, они могли бы поговорить… Но Кунте было стыдно связывать с этим местом дядьев, пусть даже в мыслях.

– Волоф. Джебу Манга, – снова раздался шепот соседа.

Теперь Кунта знал его имя.

– Кунта Кинте, – прошептал он в ответ.

Обоим отчаянно хотелось общения. Они по очереди называли разные слова на своих языках, обучая друг друга, как дети из первого кафо. Когда повисла пауза, Кунта вспомнил, как ночью охранял поля земляных орехов от набегов павианов. Тогда далекий костер пастуха-фулани вселял в него чувство уверенности и покоя. И ему всегда хотелось обменяться парой слов с человеком, которого он никогда не видел. Неожиданно это его желание осуществилось здесь – вот только теперь таким человеком стал волоф, и он, Кунта, ни разу не видел его за те недели, что они провели скованные друг с другом.

Кунта вспоминал все слова волофов, какие только слышал за свою жизнь. Он понимал, что и волоф поступает так же – вспоминает известные ему слова мандинго. Его сосед знал гораздо больше слов из мандинго, чем он сам из языка волофов. В тишине Кунта почувствовал, что человек, который лежал с другой стороны и ни разу не издал ни одного звука, кроме стонов боли, внимательно прислушивается к их шепоту. По тихому шепоту, который распространился по трюму, Кунта понял, что, стоило людям увидеть друг друга при дневном свете, многим захотелось поговорить. Шепот шел дальше. Теперь тишина наступала, лишь когда появлялись тубобы с бадьей пищи или с щетками для уборки. И эта тишина была другой. Впервые с того момента, когда их схватили и заковали в цепи, они почувствовали свою общность, общность разумных людей.

Глава 37

Когда мужчин в следующий раз вывели на палубу, Кунта постарался рассмотреть человека, который шел следом за ним, – в трюме он лежал слева от него. Это был серер, намного старше Кунты. Тело его сплошь было покрыто следами кнута. Некоторые раны были настолько глубокими и воспаленными, что Кунте стало стыдно за свое раздражение из-за его громких стонов в темноте. Серер смотрел на Кунту глазами, полными ярости и страдания. Они стояли и смотрели друг на друга. Громко щелкнул кнут – на этот раз досталось Кунте, и он быстро пошел вперед. От боли он чуть не рухнул на колени. Ярость застлала глаза. Издав почти животный крик, Кунта рванулся к тубобу, но тут же упал и потянул за собой того, с кем был скован, а тубоб бросился к ним. Мужчины столпились вокруг них. Тубоб, сузив глаза от ненависти, снова и снова бил кнутом Кунту и волофа. Кунта попытался откатиться в сторону, но получил ногой по ребрам. И все же ему и задыхающемуся волофу как-то удалось подняться и встать в цепочку рабов, направлявшихся туда, где их окатывали морской водой из ведер.

Через мгновение Кунта уже кричал от мучительной боли – соленая вода разъедала старые и свежие раны. Его крики слились с криками остальных и заглушили звуки барабана и странного сипящего инструмента – настало время прыжков и танцев для тубобов. Кунта и волоф так ослабели после избиения, что дважды споткнулись. Но новые пинки и удары кнута заставили их неуклюже задергаться в своих оковах. Ярость Кунты была так велика, что он почти не слышал, как женщины пели: «Тубоб фа!» А когда его наконец вернули в темный трюм, сердце у него отчаянно колотилось от желания убить тубоба.

Каждые несколько дней восемь голых тубобов спускались в зловонный мрак и выносили чаны, полные экскрементов, скапливавшихся на досках, где лежали чернокожие. Кунта лежал молча, пылая от ненависти. Он следил глазами за прыгающими оранжевыми факелами, слушал ругательства тубобов, которые иногда поскальзывались и падали прямо в вонючую грязь в проходах. Зловоние становилось невыносимым – пищеварение у рабов нарушилось, и теперь экскременты просто стекали с полок прямо в проходы.

Когда их в последний раз выводили на палубу, Кунта заметил мужчину, который тяжело прихрамывал. Ноги его были в ужасном состоянии. Главный тубоб смазывал их мазью, но ничего не помогало. Человек этот начал ужасно кричать в темном трюме. Когда подошло время следующей прогулки, он не смог выбраться сам, и ему пришлось помогать. Кунта заметил, что нога его, которая раньше была какой-то серой, начала гнить и распространять зловоние даже на свежем воздухе. Когда всех отправили назад в трюм, этого человека оставили на палубе. Через несколько дней женщины в песне рассказали узникам, что ему отрезали ногу и одну из женщин приставили ухаживать за ним, но той же ночью несчастный умер, и его выбросили за борт. С того времени тубобы, приходившие чистить полки, стали приносить с собой раскаленное железо и ведра крепкого уксуса. Едкий пар на время убивал зловоние, но очень скоро прежняя удушающая вонь возвращалась. Кунта знал, что запах этот навсегда останется в его легких и на коже.

Ровный гул, возникающий в трюме, как только тубобы скрывались, постепенно нарастал. Мужчины начали лучше понимать друг друга и больше общаться. Непонятные слова передавали шепотом вдоль полки, пока кто-то, кто знал несколько языков, не разъяснял их значение. Так все мужчины на каждой полке учили новые слова на языках, которых не знали раньше. Иногда кто-то из мужчин дергался, ударяясь головой о потолок, – таким был восторг от возможности общаться, причем в тайне от тубобов. Мужчины часами разговаривали друг с другом, и постепенно у них возникло ощущение братства. Хотя все были из разных деревень и племен, они более не ощущали своих различий – несчастье и страдание объединили их.

Когда в следующий раз тубобы пришли, чтобы вывести их на палубу, скованные мужчины маршировали, как на параде. А когда они вновь спускались в трюм, те, кто говорил на разных языках, постарались оказаться на другом месте, чтобы расположиться на концах полок – так им легче было передавать свои переводы. Тубобы ничего не замечали. То ли они не могли, то ли просто не хотели отличать скованных людей одного от другого. По трюму летали вопросы и ответы.

– Куда нас везут?

Этот вопрос сразу же вызывал горечь и боль в душах.

– А разве оттуда кто-нибудь возвращался, чтобы рассказать?

– Там всех съели!

Когда кто-то спросил, сколько времени они уже находятся в этом месте, предположения были самыми разными. Но потом вопрос перевели человеку, имевшему возможность считать дни – он был прикован рядом с маленьким вентиляционным отверстием, куда проникал свет. Он сказал, что насчитал восемнадцать дней с момента отплытия большого каноэ.

Из-за появления тубобов с пищей или щетками ответа на некоторые вопросы приходилось ждать целый день. Люди взволнованно искали знакомых и земляков.

– Здесь есть кто-нибудь из деревни Барракунда? – как-то раз спросил кто-то, и через какое-то время ему передали радостный ответ:

– Я, Джабон Саллах, я тут!

Однажды Кунта чуть не подскочил от радости, когда волоф прошептал ему на ухо:

– Есть здесь кто-нибудь из деревни Джуффуре?

– Да, есть, Кунта Кинте! – передал он, чуть дыша.

Кунта целый час лежал, затаив дыхание в ожидании ответа.

– Да, имя было таким. Я слышал барабаны горя из этой деревни.

Кунта разрыдался, представив себе, как вся семья собралась вокруг бьющего крыльями белого петуха, умирающего на спине, а жители деревни узнали печальное известие. И люди потянулись к Оморо, Бинте, Ламину, Суваду и маленькому Мади, рыдающим возле своей хижины. А потом деревенские барабаны разнесли по всей округе весть, что сын деревни по имени Кунта Кинте считается исчезнувшим навеки.

Целыми днями люди искали ответа на самый главный вопрос: «Как напасть на тубобов этого каноэ и перебить их?» Знает ли кто-нибудь, что могло бы стать оружием? Никто не знал. Поднимаясь на палубу, люди искали признаки беззаботности или слабости тубобов, надеясь застать их врасплох, но никто ничего не заметил. Самую полезную информацию они получали из женских песен: женщины по-прежнему пели, пока мужчины плясали в цепях. Они узнали, что на этом большом каноэ около тридцати тубобов. Мужчинам казалось, что их гораздо больше, но женщинам было легче сосчитать врагов. Женщины передали, что в начале путешествия тубобов было больше, но пятеро умерли. Их зашили в белую ткань и выбросили за борт, а беловолосый тубоб что-то читал над ними по книге. Женщины в песнях сообщали, что тубобы часто дерутся и избивают друг друга – чаще всего из-за споров о том, кому какая женщина достанется.

Благодаря пению женщин мужчины, пляшущие в цепях, быстро узнавали обо всем, что происходило на палубе. Потом они обсуждали это в трюме. А потом произошло еще одно важное событие – удалось установить связь с теми, кто был прикован на нижнем уровне. В трюме Кунты воцарялась тишина, и вопрос задавали рядом с люком.

– Сколько вас там?

Через какое-то время соседи начинали передавать друг другу ответ:

– Нас около шестидесяти.

Получение даже самых незначительных сведений из любого источника было единственным, что хоть как-то оправдывало их жизнь. Когда известий не было, мужчины разговаривали о своих семьях, деревнях, профессиях, полях, охоте. Все чаще люди ссорились из-за того, как убить тубобов и когда следует это сделать. Некоторые считали, что нужно напасть на тубобов, как только их в следующий раз выведут на палубу. Другие считали, что лучше понаблюдать и выждать подходящего момента. В трюмах стали вспыхивать настоящие ссоры. Один такой скандал прекратился, когда прогремел голос старейшины:

– Слушайте меня! Хотя мы все из разных племен и говорим на разных языках, помните, что мы – один народ! Мы должны быть как одна деревня! В этом месте мы должны быть все вместе!

Гул одобрения прозвучал в трюме. Этот голос люди слышали и раньше. Он давал советы в особо тяжелые моменты. Это был голос опыта, силы и мудрости. Вскоре люди зашептали, что тот человек был алькалой[19]19
  Мудрец.


[Закрыть] своей деревни. Через какое-то время он заговорил вновь. Он сказал, что нужно найти вождя, с которым будут согласны все, а потом следует продумать план нападения – только тогда есть надежда победить тубобов, которые гораздо лучше организованы и хорошо вооружены. И эти слова тоже были встречены гулом одобрения.

Новое чувство близости с другими людьми было настолько утешительным, что Кунта почти перестал ощущать зловоние и грязь. Даже вши и крысы перестали его беспокоить. Но потом возник новый страх – прошел слух о том, что на нижнем уровне есть предатель. Одна из женщин спела об этом перед группой закованных рабов, которых поймали с его помощью. Она пела, что ночью, когда с нее сняли повязку, ей удалось увидеть, как тубоб давал этому предателю спиртное, тот напился и рухнул замертво, а тубобы со смехом избили его и посадили в трюм. Женщина пела, что она не может описать лицо этого предателя, но он почти наверняка находится внизу в цепях, как и остальные. Он дрожит от ужаса, что его могут узнать и убить, как уже убили одного такого же. В трюме заговорили о том, что этот предатель может передать задуманное тубобам, в надежде спасти свою жалкую жизнь. Он может предупредить их о планах рабов, если что-то узнает.

Кунта тряхнул цепями, чтобы отпугнуть жирную крысу. Он размышлял о том, почему так мало знал о предателях раньше. Наверное, потому, что они не осмеливались жить в деревнях, где одного лишь подозрения было достаточно, чтобы расстаться с жизнью. Кунта вспомнил, что в Джуффуре, когда он сидел у ночного костра вместе с отцом и другими старшими мужчинами, ему казалось, что они слишком много думают об опасностях, которые он сам и другие молодые мужчины недооценивали. Молодым казалось, что им ничего не грозит, старшие же были очень встревожены. Теперь Кунта понимал, почему старшие так беспокоились о безопасности деревни: они лучше него знали, сколько предателей на просторах Гамбии. Презренных смуглых детей тубобов, сассо борро, было легко распознать, но не всех. Кунта вспомнил о девушке из своей деревни, которую похитили тубобы, но потом ей удалось сбежать. Она пришла на совет старейшин незадолго до его похищения. Она спрашивала, что ей делать со своим младенцем сассо борро. Кунта подумал, что никогда не узнает, что же решили старейшины.

Из разговоров в трюме он узнал, что некоторые предатели всего лишь поставляли тубобам индиго, золото и слоновьи бивни. Но были и другие, которые помогали сжигать деревни и похищать людей. Люди рассказывали, как предатели заманивали детей стеблями сахарного тростника – а потом натягивали им на голову мешок и похищали. Другие говорили, что предатели жестоко избивали их после похищения. Жена одного мужчины была беременна и умерла в пути. Раненого сына другого человека оставили истекать кровью прямо на дороге. Чем больше узнавал Кунта, тем сильнее становилась его ярость.

Он лежал в темноте и вспоминал, как отец сурово наставлял их с Ламином, чтобы они никогда и никуда не ходили в одиночку. Сейчас Кунта горько раскаивался в том, что нарушил отцовский наказ. Сердце его колотилось в груди при мысли, что он никогда больше не увидит отца, не услышит его наставлений. Всю оставшуюся жизнь он проживет в одиночестве, и не у кого будет спросить совета.

– Все по воле Аллаха!

Эти слова передавали от одного к другому. Первым их произнес алькала. Кунте их прошептал сосед слева. Кунта повернулся, чтобы передать эти слова своему другу-волофу. А потом он понял, что волоф не передал их своему соседу. Немного подумав, он решил, что тот не расслышал его, и начал шептать снова. Но волоф громко плюнул и так, чтобы слышали все, рявкнул:

– Если ваш Аллах желает этого, то я лучше буду молиться дьяволу!

В разных углах трюма раздались громкие восклицания согласия. И тут же вспыхнули ссоры.

Кунта был потрясен. Оказывается, все это время он лежал рядом с язычником! Вера в Аллаха была для Кунты так же драгоценна, как сама жизнь. До этого момента он ценил дружбу и мудрость своего старшего друга. Но теперь Кунта понял, что дружбы между ними нет и быть не может.