Текст книги "Корни"

Глава 4

Освежающие короткие дожди теперь шли почти каждое утро. Когда небо прояснялось, Кунта и его товарищи выскакивали на улицу.

– Моя! Моя! – кричали они, указывая на радугу, упиравшуюся в землю совсем рядом.

Но вместе с дождями появились и тучи летающих насекомых, которые жалили так больно, что дети тут же скрывались в хижинах.

А потом одним поздним вечером неожиданно начались большие дожди. Люди сидели в своих холодных хижинах, прислушиваясь, как вода стекает по соломенным крышам, со страхом глядя на вспышки молний и успокаивая детей, которые дрожали при раскатах грома. Когда дождь немного стихал, в ночи раздавался лай шакалов, завывание гиен и кваканье лягушек.

Дождь шел и на следующую ночь, и на следующую, и на следующую – только ночью. Берега реки и поля превратились в непролазное болото, а деревня – в грязную лужу. Но каждое утро до завтрака все мужчины пробирались по грязи в маленькую мечеть Джуффуре и молили Аллаха послать им больше дождя, потому что сама жизнь людей зависела от того, насколько сильно промокнет земля до прихода жары. Жара иссушит посевы, если корни ростков не смогут добраться до накопившейся в почве влаги.

Старухи и дети собирались в детской хижине, сырой и плохо освещенной. Единственным обогревом были сухие палки и лепешки навоза, которые сжигали в плоском очаге прямо на земляном полу. Старая Ньо Бота рассказывала детям о страшных временах, когда сильных дождей не хватало. Как бы ужасно ни было на улице, Ньо Бото всегда могла припомнить время, когда было еще хуже. Она рассказывала детям, как после двух дней сильных дождей снова началась жара. Люди молились Аллаху изо всех сил, плясали танец дождя, каждый день приносили в жертву двух коз и вола, но все растущее на земле начало засыхать и умирать. Пересохли даже лесные источники, и к деревенскому колодцу потянулись сначала птицы, а потом лесные животные, умирающие от жажды. На кристально-чистом небе каждую ночь зажигались тысячи ярких звезд, дул холодный ветер, а люди начинали болеть. Всем было ясно: в Джуффуре пришли злые духи.

Все, кто мог, продолжали молиться и танцевать. Наконец, в жертву были принесены последние козы и волы. Казалось, что Аллах отвернулся от Джуффуре. Старые, слабые и больные начали умирать. Многие покинули деревню и отправились в другие места, чтобы стать рабами у тех, у кого была еда. Люди готовы были на все ради пропитания. Оставшиеся же окончательно пали духом и просто лежали в своих хижинах. И тогда, говорила Ньо Бото, Аллах направил в голодающую деревню Джуффуре марабута[11]11
  Мусульманский праведник, паломник.


[Закрыть] Каирабу Кунту Кинте. Увидев страдания людей, он опустился на колени и стал молиться Аллаху. Он молился целых пять дней, не прерываясь на сон и время от времени делая лишь несколько глотков воды. И вечером пятого дня пошел сильный дождь – настоящее наводнение. Этот дождь спас Джуффуре.

Когда Ньо Бото умолкла, дети с уважением посмотрели на Кунту, который носил имя столь достойного предка, мужа бабушки Яйсы. Кунта и раньше замечал, как родители других детей относятся к Яйсе. Он чувствовал, что его бабушка – очень важный человек, такой же, как старая Ньо Бото.

Сильные дожди продолжали идти каждую ночь. Кунта и другие дети стали замечать, что взрослые ходят по деревне по щиколотку в грязи, а порой и по колено. А потом они стали плавать на лодках, чтобы добраться до нужного места. Кунта слышал, как Бинта говорила Оморо, что рисовые поля полностью залило водой болонга. Замерзшие и голодные отцы детей почти каждый день жертвовали Аллаху драгоценных коз и волов, латали текущие крыши, укрепляли поплывшие хижины – и молились о том, чтобы погибающий рис и кускус дожили до урожая.

Но Кунта и другие дети были еще слишком малы. Они не думали о голоде, им нравилось играть в грязи, бороться друг с другом и скользить прямо на голых ягодицах. Но все мечтали снова увидеть солнце. Дети махали серому небу и кричали – точно так же, как их родители:

– Солнце, свети! И я убью для тебя козу!

Животворный дождь даровал новую жизнь всему вокруг. Повсюду пели птицы. Деревья и растения покрылись ароматными цветами. Красновато-коричневая грязь, хлюпающая под ногами, каждое утро покрывалась ковром ярких лепестков и зеленых листьев, сбитых ночным дождем. Но пышность расцветающей природы не спасала жителей Джуффуре. Урожай еще не созрел и был не пригоден для еды. Взрослые и дети с жадностью смотрели на тысячи крупных манго и аллигаторовых груш, под весом которых сгибались ветви. Но зеленые плоды были твердыми, как камни, а у тех, кто пытался их попробовать, сводило живот и начиналась рвота.

– Кожа да кости! – восклицала бабушка Яйса, прищелкивая языком каждый раз, когда видела Кунту.

Но и сама бабушка была такой же худой, как мальчик. Все кладовые Джуффуре почти опустели. Тех немногих коз, коров и кур, которых не съели и не принесли в жертву, нужно было беречь – и кормить! – чтобы в следующем году появились телята, козлята и цыплята. В пищу людей пошли грызуны, коренья и листья. Сборы начинались на восходе и заканчивались с закатом.

Мужчины отправлялись в леса за дичью, как часто делали в другое время года, но теперь им не хватало сил, чтобы дотащить добычу до деревни. Табу запрещало мандинго есть павианов, которые водились вокруг в изобилии. Не могли они касаться и птичьих яиц, и миллионов больших зеленых лягушек-быков, которые считались ядовитыми. Жители Джуффуре были правоверными мусульманами, и они лучше умерли бы, чем прикоснулись к плоти диких свиней, которые целыми стадами бродили прямо по деревне.

На верхних ветвях большого капока издавна селились журавли. Когда выводились птенцы, взрослые журавли сновали туда и сюда, принося им рыбу, пойманную в болонге. Выждав подходящий момент, старухи и дети бежали под дерево, начинали кричать и кидать вверх небольшие палки и камни. Из-за этого шума и суеты птенцы не успевали подхватить рыбу, и она падала прямо на землю. Дети дрались из-за добычи, и у какой-то семьи появлялся ужин. Если кто-то оказывался особо метким, то камень попадал прямо в неловкого, покрытого пухом молодого журавля, и тот замертво падал на землю вместе с рыбой. Тогда несколько семей могли вечером полакомиться журавлиным супом. Но такое случалось очень редко.

Поздним вечером семьи собирались в своих хижинах. Каждый приносил то, что удалось найти, – иногда попадался крот или горсть крупных личинок. Из всего этого готовили суп, щедро приправленный перцем и специями, чтобы улучшить вкус. Но подобная еда наполняла желудок, не принося ничего полезного. И тогда люди Джуффуре начали умирать.

Глава 5

Все чаще над деревней раздавался громкий женский вой. Счастливы были те, чьи дети были еще слишком малы, чтобы понимать. Даже Кунта уже понимал, что вой означает смерть кого-то из близких и любимых. Среди дня с полей стали привозить мужчин, отправлявшихся туда пропалывать посевы. Они лежали очень тихо и неподвижно.

Начались болезни. Ноги взрослых отекали и раздувались. У многих началась лихорадка – их то бросало в пот, то трясло от озноба. У детей на руках и ногах появлялись пятна. Пятна эти быстро увеличивались, раздувались и начинали мучительно ныть. Потом вздувшееся пятно лопалось, выпуская красноватую жидкость, которая сразу же превращалась в густой, желтый, вонючий гной, привлекавший мух.

Такая большая открытая язва появилась на ноге Кунты. Как-то раз он попытался побежать, но споткнулся и упал. Дети с изумленными криками подняли его. Лоб его заливала кровь. Поскольку Бинта и Оморо были в поле, дети притащили Кунту к бабушке Яйсе. Бабушка уже несколько дней не появлялась в детской хижине.

Она была очень слаба. Черное лицо ее пожелтело и отекло. Она лежала на бамбуковой лежанке, укрывшись воловьей шкурой, и обливалась потом. Но, увидев Кунту, она поднялась и стала вытирать его залитый кровью лоб. Бабушка крепко обняла мальчика и велела другим детям побежать и принести ей муравьев келелалу. Когда дети вернулись, бабушка Яйса свела вместе края раны и стала прижимать сопротивляющихся муравьев к ней одного за другим. Как только муравьи вцеплялись своими острыми жвалами в плоть, бабушка быстро отрывала им тельца, оставляя головы на месте, пока вся рана не была зашита.

Отпустив детей, бабушка велела Кунте лечь рядом с ней. Он лег и стал прислушиваться к ее тяжелому дыханию. Какое-то время бабушка молчала, а потом указала рукой на стопку книг на полке рядом с постелью. Медленно и тихо она стала рассказывать Кунте про его деда – эти книги когда-то принадлежали ему.

В родной Мавритании Каираба Кунта Кинте прожил тридцать пять дождей, прежде чем его учитель, великий марабут, дал ему благословение, которое и его сделало марабутом. Дед Кунты продолжил семейную традицию, которая уходила корнями за сотни дождей в Древнее Мали. Как мужчина четвертого кафо, он упросил старого марабута принять его в ученики и пятнадцать дождей странствовал вместе с ним, его женами, рабами, учениками, скотом и козами, переходя из деревни в деревню, служа Аллаху и его подданным. Под жарким солнцем и холодными дождями они брели по пыльным дорогам и грязным ручьям, зеленым долинам и равнинам, где гулял ветер. Они шли на юг от Мавритании.

Пройдя посвящение, Каираба Кунта Кинте много лун странствовал в одиночестве по всему Древнему Мали. Он побывал в Кейле, Джиле, Кангабе и Тимбукту. Он скромно простирался на земле перед великими святыми стариками и просил их благословения. И все благословляли его. А потом Аллах направил стопы молодого марабута на юг, в Гамбию, где он сначала остановился в деревне Пакали Н’Динг.

Очень скоро жители деревни поняли, что этого человека послал им сам Аллах – столь быстро молитвы его приносили плоды. Тамтамы разнесли известие по округе, и вскоре другие деревни попытались переманить его. К нему присылали гонцов с предложениями юных дев в жены, рабов, скота и коз. И вскоре он действительно ушел, тогда в деревню Джиффаронг – но лишь потому, что Аллах призвал его, так как жителям Джиффаронга было нечего ему предложить, кроме благодарности за молитвы. Там он узнал о деревне Джуффуре, где люди болели и умирали, потому что давно не было большого дождя. Тогда-то он и пришел в Джуффуре, где пять дней неустанно молился, пока Аллах не послал большой дождь, который спас деревню.

Узнав о великом деянии деда Кунты, сам царь Барра, который правил этой частью Гамбии, прислал молодому марабуту юную деву в первые жены. Звали ее Сиренг. От Сиренг у Каирабы Кунты Кинте было два сына, и назвал он их Джаннех и Салум.

Бабушка Яйса поднялась на своей бамбуковой лежанке.

– Вот тогда, – сказала она с сияющими глазами, – увидел он Яйсу, танцевавшую серубу! Мне было тогда пятнадцать дождей! – Яйса широко улыбнулась, продемонстрировав беззубый рот. – И ему не понадобился царь, чтобы выбрать другую жену! – Она посмотрела на Кунту: – Это мое чрево подарило ему твоего отца Оморо.

Тем вечером, вернувшись в хижину матери, Кунта долго не мог заснуть. Он думал о том, что рассказала ему бабушка Яйса. Он много раз слышал о своем святом деде, чьи молитвы спасли деревню. Потом Аллах забрал деда к себе. Но до сегодняшнего дня Кунта не понимал, что этот человек был отцом его отца, что Оморо знал его так же, как он сам знает Оморо, что бабушка Яйса была матерью Оморо – точно так же, как Бинта была его матерью. И когда-нибудь он тоже найдет себе женщину, как Бинта, и она родит ему сына. А этот сын…

Кунта повернулся, закрыл глаза и постепенно провалился в сон.

Глава 6

В следующие дни Бинта, вечером возвращаясь с рисового поля, отправляла Кунту к деревенскому колодцу за свежей водой. Вода нужна была для супа – Бинта варила его из того, что удавалось найти. А потом они с Кунтой несли суп через всю деревню бабушке Яйсе. Кунта заметил, что Бинта двигалась медленнее, чем обычно, а живот у нее стал очень большим и тяжелым.

Бабушка Яйса слабо твердила, что скоро ей станет лучше, но Бинта навела в хижине порядок и расставила все по местам. Бабушка поднялась на постели и стала есть суп из миски с голодным хлебом Бинты, приготовленным из желтого порошка, покрывающего сухие черные бобы дикого рожкового дерева.

А потом Кунту среди ночи разбудил отец. Он сильно тряс его за плечо. Бинта лежала на постели и тихо стонала. По хижине быстро двигались Ньо Бото и подруга Бинты, Джанкай Турай. Оморо забрал Кунту в свою хижину. Мальчик ничего не понял, но быстро заснул на отцовской лежанке.

Утром Оморо разбудил Кунту и сказал:

– У тебя появился брат.

Кунта неохотно поднялся, протирая глаза кулаками. Он по-думал, что случилось что-то хорошее, раз его обычно суровый отец так радуется. Днем Кунта со своими приятелями по кафо рыскал по окрестностям в поисках съестного. Ньо Бото позвала его к матери. Бинта казалась очень усталой. Она сидела на краю лежанки, укачивая на коленях младенца. Кунта какое-то время изучал сморщенное черное тельце, потом перевел глаза на улыбающихся женщин. Он заметил, что огромный живот Бинты куда-то делся. Не говоря ни слова, Кунта вышел из хижины и долго стоял на месте. А потом, вместо того чтобы присоединиться к друзьям, уселся за хижиной отца и стал размышлять над увиденным.

Всю следующую неделю Кунта спал в хижине Оморо – и никому не было до этого дела, все занимались только младенцем. Кунта уже стал думать, что матери он больше не нужен – да и отцу тоже… Но вечером восьмого дня Оморо позвал его к материнской хижине. Там уже собрались все жители Джуффуре, кто был в силах. Все хотели услышать, какое имя Оморо выбрал для своего сына. Оморо назвал его Ламином.

В ту ночь Кунта спал хорошо и спокойно – в собственной постели, рядом с матерью и новорожденным братом. Но через несколько дней к Бинте вернулись силы. Приготовив что-нибудь для Оморо и Кунты, она забирала младенца и большую часть дня проводила в хижине бабушки Яйсы. По встревоженным взглядам Бинты и Оморо Кунта понял, что бабушка сильно больна.

Через несколько дней он с приятелями по кафо собирал манго – плоды наконец-то созрели. Потерев жесткую желто-оранжевую кожицу о камень, дети вскрывали плоды и высасывали нежную, сочную мякоть. Они набрали целые корзины аллигаторовых груш и диких орехов кешью. И тут Кунта неожиданно услышал знакомый вой. Вой доносился со стороны бабушкиной хижины. Холодок пробежал у него по спине – это был голос матери, взмывший к небу в смертном плаче, какой он часто слышал в последние недели. К матери присоединились другие женщины, и вскоре выла уже вся деревня. Кунта, не разбирая дороги, кинулся к бабушкиной хижине.

Там царила тревожная суета. Кунта увидел мрачного Оморо и горько плачущую старую Ньо Бото. Через мгновение ударили в барабан тобало, и джалиба стал возвещать о добрых деяниях бабушки Яйсы за долгие годы ее жизни в Джуффуре. Потрясенный Кунта молча смотрел, как молодые незамужние девушки из деревни поднимают пыль с земли взмахами широких опахал, сплетенных из травы, – так велел обычай. Никто не обращал на Кунту внимания.

Когда Бинта, Ньо Бото и две рыдающие женщины вошли в хижину, все упали на колени и склонили голову. Кунта неожиданно заплакал – не только от горя, но и от страха. Пришли мужчины. Они принесли только что срубленное и обтесанное бревно и опустили его перед хижиной. Кунта смотрел, как женщины вынесли из хижины тело его бабушки, закутанное с головы до ног в белое покрывало, и уложили на плоскую поверхность дерева.

Сквозь слезы Кунта видел, как плакальщицы семь раз обошли вокруг Яйсы с молитвами и причитаниями. Алимамо возгласил, что она отправляется в вечность, к Аллаху и своим предкам. Чтобы придать ей силы для дальнего пути, молодые неженатые мужчины разложили вокруг ее тела бычьи рога, наполненные золой.

Когда большая часть плакальщиц ушла, Ньо Бото и другие старухи расположились поблизости. Они причитали и плакали, сжимая виски руками. Вскоре молодые женщины принесли самые большие листья сибоа, какие только смогли найти: под этими листьями старухи могли укрыться от дождя во время своего бдения. Тамтамы несли весть о бабушке Яйсе в ночь.

Туманным утром, как велел обычай предков, мужчины Джуффуре (те, кто еще мог ходить) присоединились к процессии, направлявшейся к месту погребения, – недалеко от деревни, куда никто не ходил. Мандинго уважали и опасались духов предков. За мужчинами, которые несли на бревне тело бабушки Яйсы, шел Оморо. Он нес маленького Ламина и держал за руку Кунту. Кунта был слишком напуган – он даже не плакал. За ними шли остальные мужчины деревни. Окостеневшее тело, закутанное в белое, опустили в только что вырытую могилу и накрыли толстым ковриком, сплетенным из тростника. Поверх накидали шипастых веток – чтобы гиены не добрались до тела. Потом могилу закидали камнями и насыпали земляной холмик.

Много дней после этого Кунта не мог ни есть, ни спать. Он никуда не ходил со своими друзьями по кафо. Он так горевал, что как-то вечером Оморо забрал его в свою хижину, усадил на лежанку и поговорил с ним гораздо теплее и нежнее, чем обычно. Он постарался облегчить горе сына в меру своих сил.

Оморо сказал, что в каждой деревне живут люди трех видов. Первые – те, кого можно видеть, кто ходит, ест, спит и работает. Вторые – это предки. К ним теперь присоединилась и бабушка Яйса.

– А третьи? – спросил Кунта. – Кто они такие?

– Третьи, – ответил Оморо, – это те, кто должен родиться.

Глава 7

Дожди закончились. Влажный воздух между ярко-синим небом и мокрой землей был напоен ароматами пышных диких цветов и плодов. Ранним утром в деревне раздавался стук пестиков, которыми женщины растирали просо, кускус и земляные орехи – не из основных посевов, а из рано проклюнувшихся семян, упавших в землю при уборке прошлого урожая. Мужчины охотились. Они принесли в деревню отличную упитанную антилопу. После ужина они принялись за чистку и выделку шкуры. А женщины собирали созревшие красноватые ягоды мангкано: они расстилали под кустами ткань и начинали трясти ветви изо всех сил. Собранные ягоды сушили на солнце и толкли, чтобы отделить вкуснейшую муку футо от семян. В деревне ничего не пропадало. Замоченные и сваренные с молотым просом семена превращались в сладковатую утреннюю кашу, которую с удовольствием уплетали Кунта и все остальные. Такая каша вносила приятное разнообразие – кускус всем давно приелся.

С каждым днем еды становилось все больше. Новая жизнь бурлила в Джуффуре – и все это видели и слышали. У мужчин прибавилось сил: они энергичнее ходили на поля и возвращались в деревню, осмотрев свои посевы, которые скоро предстояло убирать. Воды реки на глазах спадали, и женщины каждый день отправлялись выпалывать последние сорняки среди высоких, ровных ростков риса.

Деревня вновь наполнилась смехом и криками – после долгого голодного сезона дети вновь вернулись к играм. Их животы были наполнены питательной едой, язвы затянулись, оставив лишь сухие корочки. Дети играли и носились как сумасшедшие. Как-то раз они поймали больших навозных жуков-скарабеев и устроили для них гонки: нарисовали в пыли большой круг и ждали, какой из жуков выберется из него первым. В другой раз Кунта и его лучший друг Ситафа Силла, живший в соседней хижине, совершили налет на высокий термитник. Они разрушили стенку и наблюдали, как тысячи слепых бескрылых термитов выползают наружу и судорожно пытаются найти укрытие.

Иногда мальчишки пугали земляных белок и загоняли их в кусты. А больше всего им нравилось кидаться камнями и кричать на коричневых длиннохвостых обезьян. Обезьяны и сами могли кинуть камень, прежде чем присоединиться к своим отчаянно вопящим собратьям на верхних ветвях деревьев. Каждый день мальчишки боролись, хватали друг друга, валили на землю, рычали, царапались и вскакивали на ноги, чтобы начать все сначала. Каждый мечтал о том дне, когда он станет лучшим борцом Джуффуре и сможет вести бои с лучшими борцами других деревень во время праздников урожая.

Взрослые, проходившие мимо детей, притворялись, что ничего не видят и не слышат, хотя Ситафа, Кунта и остальные члены кафо рычали, как настоящие львы, трубили, словно слоны, и визжали, как дикие свиньи. Девочки готовили, играли в куклы, толкли кускус. Они готовились к роли матерей и жен. Но сколь бы увлекательными ни были игры, дети никогда не забывали проявлять уважение к взрослым – матери научили их с почтением относиться к старшим. Вежливо глядя взрослым в глаза, дети спрашивали:

– Керабе? (Мир ли у вас?)

А взрослые отвечали:

– Кера доронг. (Только мир.)

Если же взрослый протягивал руку, каждый ребенок хватал ее обеими руками, а потом стоял со сложенными у груди ладонями, пока взрослый не проходил мимо.

Дома Кунту воспитывали в строгости, и ему казалось, что любое его движение раздражает Бинту. Она резко щелкала пальцами, а порой попросту хватала сына и задавала ему трепку. За едой Кунта частенько получал подзатыльники, если Бинта замечала, что он смотрит не в свою миску, а куда-то еще. А если, возвращаясь после целого дня игр, он не смывал с себя всю грязь до последнего пятнышка, Бинта хватала свою жесткую мочалку из сушеных стеблей и кусок домашнего мыла и начинала так ожесточенно тереть сына, что едва не слезала вся кожа.

Стоило Кунте посмотреть на мать, отца или другого взрослого, он тут же получал шлепок – словно совершил какой-то серьезный проступок или помешал взрослым вести разговор. Он даже представить не мог, что кому-то можно сказать неправду. Поскольку у него не было причин лгать, он никогда этого и не делал.

Кунта изо всех сил старался быть хорошим мальчиком. Вскоре он начал делиться полученными дома уроками с другими детьми. Когда дети ссорились, а случалось это частенько, когда они начинали оскорблять друг друга и щелкать пальцами, Кунта всегда отворачивался и уходил, сохраняя достоинство и самообладание: мать говорила, что это самые почитаемые качества племени мандинго.

Но почти каждый вечер Кунту пороли за то, что он обижал младшего брата – пугал его страшным рычанием, вставал на четвереньки, словно павиан, закатывал глаза и начинал колотить кулаками по земле.

– Я сейчас приведу тубоба![12]12
  Белый человек.


[Закрыть] – кричала Бинта, когда Кунта доводил ее до крайности.

И это страшно пугало Кунту, потому что бабушка часто рассказывала ему о волосатых, краснолицых белых чужаках, которые приплывали на больших лодках и уводили людей из их домов.