Текст книги "Корни"

Глава 44

В этой хижине Кунта провел четыре дня и три ночи. Каждую ночь он слышал пение, доносившееся из соседних хижин, – и чувствовал себя еще большим африканцем, чем в собственной деревне. Что же это за черные, думал он, если они поют на земле тубобов? Кунта гадал, сколько же на земле тубобов этих странных черных, которым нет дела до того, кто они и откуда.

Каждый раз, когда всходило солнце, Кунта ощущал особую близость с родными. Он вспомнил, как во мраке трюма большого каноэ старый алькала говорил: «Каждый день солнце будет напоминать нам о том, что оно светит над нашей Африкой, которая суть центр земли».

Хотя Кунта по-прежнему был растянут на четырех цепях, он приспособился немного сдвигаться вперед и назад на спине и ягодицах. Ему хотелось лучше рассмотреть небольшие, но толстые железные кольца, которые, как браслеты, скрепляли цепи с четырьмя столбами в углах хижины. Шесты были толщиной с его щиколотку. Кунта понял, что ему не удастся сломать их или как-то выдернуть из плотного земляного пола, потому что верхние их концы проходили сквозь крышу хижины. Сначала глазами, а потом пальцами Кунта тщательно изучил небольшие отверстия в толстых железных кольцах. Он видел, как его мучители вставляли в эти отверстия тонкие железные штуки и поворачивали их со скрежещущим звуком. Когда он тряхнул одно кольцо, цепь зазвенела – довольно громко. Он понял, что его могут услышать, и оставил свои попытки. Кунта попытался подтянуть кольцо ко рту и укусить его изо всех сил, но только сломал себе зуб, от чего голова заболела еще сильнее.

Выискивая на полу землю, из которой можно было бы сделать фетиш духам, Кунта наскреб пальцами немного красноватой, твердой глины между бревнами. В грязи он заметил короткую и толстую черную щетину. Присмотревшись, он понял, что это волосы грязной свиньи, и с отвращением отбросил землю прочь, а потом изо всех сил принялся тереть руку, которая ее касалась.

На пятый день черный пришел сразу после утреннего рога. Увидев, что он держит в руках короткую плоскую дубинку, Кунта напрягся. Но черный принес еще и два толстых железных кольца. Наклонившись, он замкнул кольца, соединенные тяжелой цепью, на щиколотках Кунты. Только после этого он поочередно отпер четыре цепи, которые удерживали Кунту на спине. Освободившись, Кунта не удержался и сразу же рванулся вверх – и тут же получил тяжелый удар кулаком. Кунта продолжал рваться вверх, но черный сильно ударил его по ребрам ногой в тяжелом ботинке. Но и это не остановило Кунту – он рвался вверх от ярости и боли и тут же получал новые удары. Кунта не понимал, насколько ослабел после стольких дней, проведенных прикованным к столбам. В конце концов он рухнул на земляной пол, глотая ртом воздух, а черный стоял над ним, и по выражению его лица Кунта понял, что его будут бить до тех пор, пока он не поймет, кто здесь хозяин.

Когда он перестал сопротивляться, черный сделал ему жест подниматься. Кунта не смог подняться даже на четвереньки. Тогда черный с ругательствами вздернул его за цепь и поволок за собой. Идти со скованными ногами было неудобно, Кунта мог лишь неловко семенить.

Солнечный свет ослепил его, но через мгновение он увидел черных людей, быстро идущих цепочкой. Следом за ними ехал тубоб на том странном животном. Кунта слышал, что животное называли «хосс»[20]20
  От horse – лошадь.


[Закрыть]. По запаху Кунта понял, что это тот самый тубоб, который тащил его на веревке, когда его выследили собаки. Черных было десять-двенадцать человек. Головы женщин были повязаны красными или белыми тряпками. Большинство мужчин и детей были в потрепанных соломенных шляпах. Некоторые шли с непокрытой головой. Ни на одном из черных Кунта не увидел амулетов – ни на шее, ни на руках. Но некоторые мужчины несли странные длинные ножи. Цепочка направлялась к большим полям. Кунта решил, что это те самые черные, пение которых он слышал по ночам. Они вызвали у него лишь презрение. Моргая, Кунта повернулся и сосчитал хижины, откуда они вышли. Хижин было десять, включая и ту, где эти дни лежал он. Хижины были маленькими и шаткими, они ничем не напоминали основательные, обмазанные глиной постройки его деревни с крышами, крытыми душистой соломой. Хижины стояли двумя рядами по пять в каждом. Кунта заметил, что располагались они таким образом, чтобы из большого белого дома было хорошо видно все, что происходит у черных.

Тут черный стал тыкать в грудь Кунты пальцем, повторяя:

– Ты – Тоби!

Кунта не понял, и непонимание отразилось на его лице. Черный продолжал тыкать его пальцем в грудь, снова и снова повторяя эти слова. Постепенно Кунте стало ясно, что черный пытается заставить его понять то, что он говорит на языке тубобов.

Кунта непонимающе смотрел на черного, который теперь стал тыкать в свою грудь:

– Я – Самсон! Самсон!

Потом черный снова ткнул пальцем в грудь Кунты:

– Ты – То-би! То-би! Масса сказал, что тебя зовут Тоби!

Смысл сказанного постепенно стал доходить до Кунты, но он с трудом взял себя в руки, чтобы не дать воли ярости, которая захлестнула его с новой силой. Кунте хотелось кричать во все горло: «Я – Кунта Кинте, первый сын Оморо, сына святого Каирабы Кунты Кинте!»

Явная глупость Кунты вывела черного из себя. Он выругался, пожал плечами и повел его в другую хижину. Там он знаками показал, что Кунта должен вымыться в большой, широкой железной емкости с водой. Черный кинул в воду тряпку и коричневый брусок. По запаху Кунта определил, что это мыло – женщины Джуффуре варили мыло из растопленного жира, смешанного со щелоком из древесной золы. Черный хмуро смотрел, как Кунта моется. Когда он закончил, черный дал ему одежду тубобов, чтобы прикрыть ноги и грудь, и широкополую шляпу из желтоватой соломы – такую же, как у других мужчин. Каково было бы этим язычникам под жарким африканским солнцем, подумал Кунта.

Потом черный повел его в другую хижину. Сидевшая там старуха раздраженно швырнула Кунте плоскую железную миску с едой. Он стал глотать густую кашу. Хлеб напоминал печенье мунко. В кружку ему плеснули горячий коричневый бульон с мясным вкусом. Потом они пришли в узкую, тесную хижину – по запаху Кунте сразу стало ясно ее предназначение. Сделав вид, что он снимает нижнюю одежду, черный присел над большой дырой, прорезанной в широкой доске, и с кряхтением натужился, словно облегчаясь. В углу лежала небольшая кучка кукурузных початков. Кунта не понял, что с ними делать. Но он решил, что черный показывает ему, как живут у тубобов, а ему нужно всему научиться, чтобы легче было сбежать.

Черный провел его мимо нескольких хижин. Кунта увидел старика на каком-то странном стуле. Стул медленно раскачивался назад и вперед, а старик плел из сухих кукурузных стеблей что-то вроде щетки. Старик с сочувствием посмотрел на Кунту, но тот холодно отвернулся.

Черный взял странный длинный нож, с какими другие мужчины отправились со двора, и указал головой на далекое поле, что-то ворча и жестикулируя, чтобы Кунта следовал за ним. Семеня в железных кандалах, сковывавших его щиколотки, Кунта увидел, что на поле женщины и дети наклоняются и выпрямляются, собирая сухие кукурузные стебли, а перед ними идут мужчины и срезают стебли ударами этих длинных ножей.

Голые спины мужчин блестели от пота. Кунта выискивал ожоги, как на его спине, но видел только шрамы, оставленные кнутом. Подъехал тубоб на своем «хоссе». Он перекинулся парой слов с черным, потом угрожающе уставился на Кунту. Черный снова дернул Кунту, привлекая его внимание.

Срезав десяток стеблей, черный повернулся, наклонился и сделал Кунте знак собирать и складывать их, как это делали другие. Тубоб подъехал поближе к Кунте, щелкая кнутом. По хмурому выражению его лица Кунта отлично понял, что произойдет, если он не подчинится. Разъяренный собственной беспомощностью, Кунта нагнулся и поднял два стебля. Замешкавшись, он услышал, как нож черного свистит впереди. Он снова наклонился, поднял два стебля, потом еще два. Он чувствовал, как другие черные смотрят на него из соседних рядов, слышал топот копыт лошади тубоба. Кунта ощутил облегчение черных. В конце концов тубоб отъехал подальше.

Не поднимая головы, Кунта видел, что тубоб подъезжает к тем, кто, по его мнению, работает недостаточно быстро. С громким криком он безжалостно хлестал черных по спинам.

Вдалеке Кунта увидел дорогу. Черные трудились под палящим солнцем не покладая рук. Пот заливал глаза Кунты, но он все же успел разглядеть на дороге одинокого всадника на лошади да две повозки. Повернувшись в другую сторону, он увидел опушку леса, в котором пытался спрятаться. Оттуда, где он складывал стебли кукурузы, ему было видно, насколько узка лесная полоса. Неудивительно, что его поймали – он просто не сознавал, что это лишь перелесок. Через какое-то время Кунта буквально силой заставил себя отвернуться – желание бежать к лесу становилось почти непреодолимым. Но каждый шаг напоминал ему, что в этих кандалах не сделать по полю и пяти шагов. В тот день Кунта решил, что, прежде чем бежать, нужно найти какое-то оружие, чтобы сражаться с собаками и людьми. Слуга Аллаха должен сражаться, если на него нападают, напоминал он себе. Собака это или человек, раненый буйвол или голодный лев – сын Оморо Кинте никогда не сдастся.

После заката снова прозвучал рог – на этот раз в отдалении. Кунта смотрел, как черные выстраиваются в цепочку. Ему хотелось, чтобы они не принадлежали к тем племенам, на которые походили, потому что были всего лишь язычниками, не достойными сравнения с теми, кто прибыл с ним на большом каноэ.

Но до чего же глупы тубобы, если заставляют фулани – даже самых недостойных членов этого племени – собирать кукурузные стебли. Они должны заботиться о скоте. Всем известно, что фулани рождены для этой работы, они умеют разговаривать со скотом. Мысль эта мелькнула и исчезла, когда тубоб на «хоссе» щелкнул кнутом, направляя Кунту в конец цепочки. Он подчинился. Толстая, нескладная женщина в конце цепочки быстро сделала несколько шагов вперед, чтобы оказаться как можно дальше от Кунты. Ему захотелось плюнуть на нее. Черные зашагали вперед – каждый небольшой шаг в кандалах давался Кунте нелегко. Ноги уже были растерты в кровь. Кунта услышал вдали собачий лай. Он вздрогнул, вспомнив тех псов, что выследили и набросились на него. Он сразу подумал о своем вуоло – верный пес погиб, защищая его, в Африке.

Вернувшись в свою хижину, Кунта преклонил колени и коснулся лбом земляного пола, обратившись в сторону, где восходит солнце. Он молился долго, не забыв и о тех двух молитвах, которые не смог прочитать в поле, – тубоб на «хоссе» наверняка не дал бы ему это сделать, вытянув его по спине кнутом.

Закончив молитву, Кунта выпрямился и тихо заговорил на тайном языке сира канго. Просил предков дать ему силы, чтобы выдержать это испытание. Потом он сжал в пальцах два петушиных пера – ему удалось подобрать их незаметно для Самсона – и задумался, сможет ли он раздобыть свежее яйцо. Из этих перьев и молотой яичной скорлупы он сможет сделать мощный фетиш духам, которых попросит благословить пыль на том месте, где в деревне остались его последние следы. Если он получит благословение, его следы когда-нибудь снова появятся в Джуффуре. Жители деревни знают следы каждого, и тогда они возрадуются, узнав, что Кунта Кинте еще жив и вернется в свою деревню. Когда-нибудь.

В тысячный раз он вспоминал кошмар того дня. Если бы сучок треснул под ногой тубоба на миг раньше, он успел бы прыгнуть и схватить копье. Слезы ярости сами собой потекли из глаз Кунты. Ему казалось: все, что он знал, исчезло навсегда, когда его выследили, схватили, избили и заковали в цепи.

Нет! Он не должен вести себя как мальчишка. Он же мужчина, ему семнадцать дождей, он слишком взрослый, чтобы плакать и жалеть себя. Кунта вытер слезы, улегся на свой тонкий клочковатый матрас из сухих стеблей кукурузы и попытался заснуть. Но в голове его крутилось имя «Тоби», которое ему дали. И ярость вскипала с новой силой. От злости он пнул ногой воздух, но от этого движения железные браслеты впились в его плоть, и он снова застонал.

Станет ли он когда-нибудь таким, как Оморо? Думает ли сейчас о нем отец? Подарит ли мать Ламину, Суваду и Мади ту любовь, которую украли у нее вместе с ним? Кунта думал о Джуффуре. Он и не осознавал, как сильно любит свою деревню. Как это часто бывало на большом каноэ, Кунта полночи вспоминал Джуффуре, но потом сон смежил его глаза, и он наконец-то заснул.

Глава 45

С каждым днем ходить в кандалах становилось все труднее. Боль была невыносимой. Но Кунта продолжал твердить себе, что обрести свободу можно только одним способом – нужно заставить себя делать все, что от него требуют, демонстрируя полное непонимание и тупость. Он так и поступал, но его глаза, уши и нос не упускали ничего – он замечал и оружие, и слабость тубобов, которой можно будет воспользоваться. В конце концов они снимут кандалы – и тогда он снова убежит.

Каждое утро звучал рог, созывающий черных на работу. Кунта, хромая, выбирался из своей хижины и видел, как странные черные выходят на улицу, вялые и сонные, и принимаются плескать себе в лицо воду, принесенную из колодца. Кунта безумно тосковал по стуку пестиков в ступках – так готовили завтрак в его родной деревне. Он входил в хижину старой поварихи и съедал все, что она ему давала – конечно, кроме грязной свинины. За едой его глаза обшаривали хижину в поисках оружия, которым можно было бы завладеть незаметно. Но кроме закопченной кухонной утвари, висевшей над очагом, в хижине были только круглые, плоские железные миски, в которых повариха давала ему еду, которую он ел руками. Он видел, как сама она ест с помощью тонкого металлического предмета с тремя или четырьмя близко расположенными штырьками, на которые накалывалась еда. Предмет его заинтересовал. Хотя он был очень мал, но мог быть полезен – если бы только удалось чем-то отвлечь повариху, когда блестящий предмет будет в пределах досягаемости.

Как-то утром он ел свою кашу, наблюдая, как повариха режет кусок мяса ножом. Раньше он ножа не видел. Кунта уже представлял, что можно было бы с ним сделать, если бы он оказался в его руках. И тут с улицы донесся пронзительный визг боли. Крик этот настолько совпал с мыслями Кунты, что он буквально подскочил на месте. Ковыляя в своих кандалах, он выбрался на улицу и увидел, что остальные черные уже выстроились в цепочку, чтобы идти на работу. Многие еще дожевывали последние куски завтрака, чтобы не получить трепки за опоздание. Позади на земле лежала свинья. Из ее перерезанного горла хлестала кровь. Двое черных подняли ее и опустили в огромный котел с кипящей водой, потом вытащили и принялись соскребать щетину. Кожа свиньи по цвету была такой же, как у тубобов – Кунта обратил на это внимание, когда свинью подвесили за ноги на крюках, распороли ей живот и выпустили внутренности. Кунта сморщился от зловония свиных кишок. Шагая вместе с остальными на поле, он с трудом сдерживал дрожь отвращения при мысли о том, что ему приходится жить среди язычников, пожирающих мясо этого нечистого животного.

Каждое утро на стеблях кукурузы появлялся иней, а над полями висела дымка, пока ее не разгоняло поднимающееся солнце. Сила Аллаха не переставала поражать Кунту – даже в таких далеких местах, как эта земля тубобов за большой водой, солнце и луна Аллаха тоже вставали и пересекали небо, хотя солнце не было таким жарким, а луна – такой прекрасной, как в Джуффуре. Только люди в этом проклятом месте никак не могли быть творением Аллаха. Тубобы вообще не походили на людей, а понять поведение черных Кунта не мог, как ни пытался.

Когда солнце достигало центра неба, звучал низкий рог, сообщая о прибытии деревянной повозки, которую тянуло животное, похожее на лошадь, но еще больше на огромного осла. Кунта слышал, как этих животных называли мулами. За повозкой шла старая повариха. Черные выстраивались в очередь, и она выдавала каждому плоские лепешки и тыквенную миску какого-то варева. Черные съедали это стоя или сидя, а потом запивали водой, которую разливали из бочки, стоявшей на той же повозке. Каждый день Кунта подозрительно обнюхивал варево, прежде чем попробовать – вдруг там окажется свинина. Но обычно это были одни лишь тушеные овощи. Никакого мяса он не видел и не чуял. Легче было с хлебом, потому что он сам видел, как черные женщины перемалывают кукурузу в муку в ступках каменными пестиками – почти так же, как в Африке, только пестик у Бинты был деревянный.

Иногда еда была знакома Кунте – земляные орехи и каньо, которое здесь называли «окра», а еще со-со – по-местному «коровий горох». Здешние черные очень любили большой фрукт – они называли его арбузом. Но Аллах лишил этих людей манго, пальмовой сердцевины, плодов хлебного дерева и других восхитительных фруктов, которые почти повсеместно росли на кустах и деревьях в Африке.

Тубоб, который привез Кунту в это место – черные называли его «масса», – каждый день выезжал на поля, где они работали. Кунта сразу замечал его светлую соломенную шляпу. Масса о чем-то говорил с тубобом, следившим за работой. Он указывал в разные стороны длинной плетеной кожаной плетью. Кунта видел, как тубоб-«надсмотрщик», завидев массу, усмехается и кривится, почти так же, как черные.

Много странного происходило каждый день. По вечерам Кунта обдумывал все произошедшее у себя в хижине, когда сон к нему не шел. Судя по всему, черных ничего не беспокоило – они стремились лишь угодить тубобу с его жалящим кнутом. Кунте было отвратительно видеть, как черные судорожно принимаются за работу, только завидев вдали тубоба, а если тот отдавал им какой-то приказ, они сломя голову бросались его исполнять. Кунта представить не мог, что должно было случиться с этими людьми, чтобы они превратились в покорных коз и обезьян. Может быть, все дело в том, что они родились здесь, а не в Африке, и единственный известный им дом – это хижины тубобов, сложенные из бревен, соединенных между собой землей со свиной щетиной? Эти черные никогда не знали, каково это – потеть под солнцем не для хозяев-тубобов, а для самих себя и своего народа.

Но Кунта поклялся себе: сколько бы времени ни пришлось ему провести среди этих людей, он никогда не станет таким, как они. Каждую ночь он снова и снова обдумывал план бегства из этой презренной страны. И почти каждую ночь проклинал себя за неудачную попытку. Вспоминая, каково ему было среди колючих кустов в окружении злобных псов, он точно знал, что следующий его план будет лучше. Сначала он сделает амулет, который обеспечит ему безопасность и успех. Потом нужно разыскать или соорудить какое-то оружие. Даже заостренной палкой можно проткнуть животы собакам, тогда удастся уйти подальше и тубобы с черными не отрежут ему путь через кусты, где поймали его в прошлый раз. А еще нужно как следует изучить окрестности, чтобы найти надежное укрытие.

Хотя Кунта часто полночи лежал без сна, обдумывая свои планы, он всегда просыпался с первыми петухами, будившими остальную дичь. Он заметил, что в этом месте птицы просто щебечут и поют – никаких оглушительных криков зеленых попугаев, поднимавших всех в Джуффуре. Здесь вообще не было ни попугаев, ни обезьян – а ведь дома они вечно сердито пререкались на ветках деревьев и швырялись в проходивших внизу людей палками. Не видел здесь Кунта и коз – впрочем, самым невероятным ему казалось то, что местные держали в загонах свиней и даже кормили этих нечистых животных.

Но даже визг свиней не казался Кунте таким отвратительным, как язык тубобов. Они и сами разговаривали как свиньи. Кунта не слышал ни слова на мандинго или другом африканском языке. Он тосковал по своим товарищам с большого каноэ, даже по язычникам. Что с ними случилось? Куда их увезли? На другие фермы тубобов, такие же, как эта? Где бы они ни были, тоскуют ли они так же, как он, по сладости родного языка? Чувствуют ли себя одинокими и загнанными в угол, не понимая языка тубобов? Кунта знал, что, если он хочет бежать от тубобов, ему нужно научиться этой странной речи. Не подавая виду, он начал учить отдельные слова – «свинья», «кабан», «арбуз», «коровий горох», «надсмотрщик», «масса»… И главное выражение – «да, сэр, масса». Ничего другого черные главному тубобу никогда не говорили. Он слышал, как черные называли женщину-тубоба, которая жила с «массой» в большом белом доме, «миссус». Как-то раз Кунта видел ее – костлявая особа цвета жабьего брюшка. Она ходила среди кустов и лиан вокруг большого дома и срезала цветы.

А вот другие тубобские слова, которые Кунта слышал, все еще озадачивали его. Сохраняя бесстрастное выражение лица, он изо всех сил старался понять их смысл. Постепено он научился связывать отдельные звуки с определенными предметами и действиями. Но одно слово вечно ставило Кунту в тупик, хотя его постоянно повторяли и тубобы, и сами черные. Что же это такое – «ниггер»?