Текст книги "Архангельск"

Собирающиеся деревенские гудели перед воротами старика, слышны были и бабьи причитания. Выждав ровно полчаса, вышел к жителям, сел на сани, стоять было тяжеловато, и заговорил:

– Селяне, сегодня тридцать четыре человека из вашей деревни напали на мой обоз. Мне не интересны ваши оправдания, даже если они у вас есть. Сегодня эта деревня будет сожжена, а ваша судьба в ваших руках. Вы можете собрать то, что унесете на себе, и идти на все четыре стороны. Вы можете загрузить в сани моего обоза все, что для вас ценно, и двигаться с ним на новое место жительства. Другого выбора у вас нет. Спорить с вами не буду, любой бунт стану карать немедленно. Вы все меня услышали?

Крестьяне от моего спокойного голоса и от страшного известия стояли как онемевшие. Потом начался вселенский плач с основным мотивом – да что же это такое делается!

Говорить в таком гомоне было невозможно. Спокойно вытащил пистолет и пальнул поверх голов. Плач захлебнулся, не успев набрать обороты.

– Голосить надо было раньше, до того как мужиков своих на промысел кровавый отправляли. Теперь жду вашего решения. Те, кто уйдет куда глаза глядят, идите по эту руку от саней. – Махнул налево. – Те, кто пойдет с обозом, переходите по эту руку, – указал направо. – Тех, кто останется прямо передо мной, когда докурю трубку, застрелю. – Демонстративно взвел боек, положил пистолет на колени и стал набивать трубку. Курить не хотел, но надо было занять руки и дать какой-то понятный всем знак.

Гул возник снова, но в визг и плач уже не срывался. Хныкали только дети. И что с ними делать? А со стариками и теми, кто, возможно, лежит по домам и ходить не может? В какую же задницу меня загнали этим нападением!

Толпа рассасывалась налево и направо. К счастью, направо пошло больше, уйти решились только те, у кого родственники в хуторах поблизости, которым еще напакостить односельчане не успели. Прямо осталось человек пять еще не совсем старых, но уже в летах. Со стариком во главе, смотрящим на меня еще с большей ненавистью. Затягиваясь в очередной раз трубкой, понимаю, время утекает. Махнул старику:

– Подойди. – Когда старик подошел вплотную, взял на всякий случай пистолет с колен и тихим голосом, чтоб только он меня слышал, начал: – Что же ты делаешь, гад старый! Ты почему без надзора молодых оставляешь! Ты ради каких зароков хочешь на этой дороге кровью умыться?! Эти зароки стоят того, чтоб племя свое в беде оставить? И не ври мне, видал таких верных делу ранее, у меня полстраны таких было. Ты за собой еще и приятелей своих потянешь, они верят тебе и идут за тобой, а ты их под пули заводишь. Думай, старик, стоит ли так глупо терять опыт, который еще может помочь молодым. Ступай, моя трубка гаснет.

Старик отошел так же молча и заговорил тихо со своими единомышленниками. Трубка действительно гасла. Тяжело вздохнул, загнал патрон во второй пистолет, взвел второй боек. Отложил трубку.

– Морпехи. Целься!

По бокам от меня вытянулось шесть стволов со взведенными бойками. Поднял оба свои пистолета. Мир замер, в душе все затихло и съежилось. Старик смотрел мне в глаза по линии прицела. Уж не знаю, что он в них увидел, может, мою заледеневшую душу, но он отвел взгляд, повернулся и пошел к большинству селян справа, а за ним потянулись и единомышленники.

Не скажу, что отлегло. Чувствовал себя насквозь промороженным. Встал с саней, посчитал толпу справа, почти шесть десятков. Велел одному морпеху ехать на санях к обозу и гнать сюда половину наших саней, тех, которые негруженые. И побыстрее.

Дождался сбора морпехов, обыскивающих дома. Как и боялся, было несколько неходящих стариков. В одном погребе нашли двух прячущихся мужиков, видимо, эти убежали в деревню по протоптанной тропе, и мы их не заметили. Приведенные мужики смотрели на меня зло и с вызовом. Приказал их связать и кинуть на сани.

Тем, кто решил уйти, дал время на сборы, пока курю трубку, и начал набивать ее в третий раз. Морпехам велел разойтись по околицам: ежели кто побежит из села в лес – стрелять не задумываясь. И один выстрел вскоре прозвучал. Философски пожал плечами, душа свернулась еще плотнее. Но в итоге уходящих собралось столько же, сколько расходилось по домам. Видимо, выстрел был предупредительный.

По одному вызывал толпящихся селян к саням, осматривал, заставлял попрыгать. Выгреб у них много ценностей, даже золотые червонцы попались. Ничуть не сомневался, что попробуют уволочь награбленное. Некоторых даже раздел до исподнего, хоть и холодно было.

Осмотренных селян, которые расходились по родственникам, отпускал при условии, что они сразу уходят и к околицам, на которых дежурили морпехи, не приближаются.

Пока ждали саней, ходил перед толпой оставшихся жителей. Они за мной следили как бандерлоги за Ка. Решил все же прояснить их ближайшее будущее. Остановился и заговорил:

– Мой обоз идет к Холмогорам. Там, в большой деревне Вавчуге, построены завод и верфь, где все вы теперь будете жить. Кормить вас буду только в пути, пока идем на место. Каждый из вас должен подумать, что он может делать, кроме грабежа. Работы на заводах очень много, и для баб, и для мужиков, и для стариков. Зарабатывают рабочие до сорока рублей в год, не все, а кто работает хорошо. Мастера в цехах по десять рублей в месяц получают. Поселю вас всех в рабочем бараке, будет тесно, но до лета доживете. Кто решит работать дальше, дам ссуду на постройку домов. Кто уйдет разбойничать в леса Вавчуги – вырежу всю родню. Если еще не поняли, то вы теперь все живете в долг. В долг перед теми, кого убили на этой дороге. А чтоб вам не казалась сладкой судьба ушедших, замечу, по приезде в Вавчугу пошлю в Холмогоры подробный отчет, и все близкие хутора с деревнями будут проверять стрельцы. А уж что они решат, кто разбойник, а кто нет, этого никто не знает.

Остановился, сглатывая тяжелый комок и пытаясь унять кружение в голове.

– Теперь о сборах. Скоро сюда прибудут два десятка саней. Складывать на них только то, что вам нужно для дороги. Если кто-то попробует унести с собой краденое, рано или поздно об этом узнаю, тогда ответит за такого вся его родня. Не рискуйте близкими ради золота, мне не разобрать, краденое оно или честно нажитое – все деньги и все ценности буду считать крадеными. Напомню, вы живете в долг. Всю живность можете забирать с собой, как и все припасы, какие на санях поместятся. Если ваши собаки покусают кого из каравана, такую собаку пристрелю, так что следите за ними сами. Кормление и уход за живностью на вас, и по приходу она останется с вами.

Становилось совсем плохо, в ушах звенело, и я уже сам с трудом понимал, о чем речь веду.

– Стариков и неходящих грузите в сани. Заболевшие могут обратиться к нашему лекарю. Все возникающие проблемы решайте с вашим старостой. Если он их решить не может, пусть обращается ко мне. Бабы с грудными младенцами и совсем маленькими детьми могут ехать в теплом кунге, но там лежат наши раненые и места очень мало. Думайте сами. И повторю в последний раз – вы живете в долг. На этом все!

* * *

Вечерело, когда хвост последних саней, на которых ехали переселенцы, скрылся в лесу. В селе остались двое саней и четверо морпехов с Семеном и мной. Морпехам было приказано прочесывать каждый дом, не остался ли кто или что-то ценное. Проверять от чердака до подпола. Проверять, нет ли захоронок и тайников. Отыскать все спрятанное не тешил себя надеждой – состояние здоровья было совсем никакое. Попросил Семена посмотреть места, где, по его мнению, могут быть тайники.

За ночь поиска собрали некоторое количество припрятанного. Для содержания переселяемых на какое-то время должно хватить. Семен нашел большой тайник в хлеву, этого хватит уже на длительное содержание всего каравана.

К утру обыскали все дома и постройки – очень поверхностно, но насобирали много. Значит, еще больше запрятано глубоко, и мы вряд ли уже найдем. Но в том, что деревня кормилась разбоем, теперь уверился окончательно. Приказал поджигать дома и все строения. Жаль было до слез. Дождавшись, когда над всей деревней встал столб огня и дыма, уехали догонять караван.

Конец дороги был тягостен. Переполненные сани шли медленно, оттепели портили дорогу. Кухня не успевала прокормить столько людей, и припасы таяли на глазах. Патовая ситуация. Послал вперед верховых, просил направить навстречу, сколько смогут, саней и припасов, а также чтоб уплотнили бараки и освободили пару из них для прибывающих.

Пока помощь не пришла – тянули обоз сами, как могли, и упорно шли домой. Несколько раз приходил староста бывшей деревни, проблемы и там нарастали снежным комом. Возницу из кунга переложили в сани. Потом туда же переложили и нашего морпеха, он был плох, но в кунге с орущими детьми ему еще хуже. Шанс вытянуть раненого был велик, и Тая разрывалась между кунгом и подранком.

Мои болячки не заживали, повязки постоянно кровили, и не проходила слабость. Когда нас встретил караван, посланный на помощь, устроил дневку. Перекладывали вещи по саням, слушали новости. Новостей оказалось много, а сил мало. Вычленил для себя основное – все хорошо, и пошел в сани отсыпаться.

Несмотря на подоспевшую помощь, дошли до Вавчуги с трудом. Больно велико было напряжение перехода. Указав размещаться нанятым в поместье работникам в одном бараке, и частично во втором, а деревенским всем во втором, подозвал бывшего старосту:

– Теперь твоя задача набрать работников, способных прокормить остальных. На меня пока не рассчитывай надолго, а может, коль не выживу, тогда совсем.

– С чего же ты, боярин, свет этот покинуть решил? – усмехнулся староста, считая меня, наверное, очередным говнюком, только и занимающимся сбором дани. Стало обидно.

– Князь я, староста, не боярин. Дырок во мне твои мужики навертели, – при этих словах распахнул плащ-палатку, показывая разодранный на груди бушлат и залитые кровью повязки под ним. – И эта проводка каравана остатки здоровья сожрала. – Запахнул плащ-палатку, глядя в округлившиеся глаза старосты. – Ступай и следи за своими. Я ведь не шутил про родичей.

Староста кивнул и ушел в барак, постоянно на меня оглядываясь. Худо мне что-то. Надо хоть посидеть, что ли. Прямо тут и посижу. Нет, пожалуй, лучше полежать. И поспать.

Интерлюдия

Рабочий поселок Вавчуга

Весеннее солнце подтопило тропу, змеящуюся в глубине снежных каньонов, расчертивших засыпанный рабочий поселок. К темной паутине тропинок добавились полосы сажи на белых крышах, окончательно создавая запутанный орнамент черного на белом. Не любит зима красок, предпочитая скупые штрихи угля на светлом холсте. Но время зимы прошло, и жизнь переставала быть двуцветной, вбирая в себя многоцветие наступающей весны. Первыми в поселке это почувствовали дети, весело расплескивающие лужицы кожаными струснями или отцовскими опорками.

За веселым щебетом детворы угрюмо наблюдали двое патриархов недавно сожженного села.

– Так что думаешь, Карп? Доколе тут еще сидеть станем?

Крепкий старик, к которому был обращен этот вопрос, оседлал бревно, откинувшись на стену барака в пятне солнечного света. Отвечать ему было явно лень, тем более что вопрос этот возникал уже не первый раз.

– Родион, экий ты неугомонный. – Карп приоткрыл один глаз, зажмуренный на весеннее солнце, и глянул на собеседника, возвышающегося над ним крепким, хоть и слегка побитым непогодой дубом. – Пошто меня пытаешь? У тебя свой род и своя голова. Коли так за брата мстить охота, сам и иди, неча за собой всю деревню тянуть.

Родион, не первый раз услышав эти слова, вновь покрылся красными пятнами. Но реветь раненым медведем не стал. Не принято было голос на старшего повышать. Вместо этого он зачерпнул ноздреватого снега и растер его по лицу, пятная льдинками седеющую бороду.

– Не пойму тебя! У тебя двух сынов боярин энтот живота лишил, а ты сиднем на бревне греешься!

Карп, не повышая голоса, строго цыкнул на родича:

– А ну цыц! Ишь раздухарился. Может, еще Поморскую Правду помянешь?!

Родион мотнул головой, стряхивая снег с бороды и одновременно с этим отметая слова старосты.

– И помяну! Не по покону…

Договорить ему Карп не дал.

– Цыц! Не по покону ему. По Правде – ходить с вырванными ноздрями да отрубленными руками, а детям нашим на колу сидеть. У этой Правды заступничества просишь? Али на слово лесных братьев уповаешь, по которому кто силен, тот и прав? Ты сказывай, не мешкуйся…

Но Родион, обозленный в последние дни от подобных разговоров, закусил удила.

– Хоть бы и так! Не холопы мы и не в закупе, спину на князя энтого гнуть! Велика Русь-матушка…

Карп вновь не дал договорить родичу, явно начиная злиться:

– Так иди! Кто тебя стережет?! Скажи только, отчего ты ныне заголосил? Солнышко тебя пригрело? Чего молчал, когда нам люди этого князя скарб домашний несли? Сам вон обут, одет, поснедал с толком, родичей на работы спровадил, а теперя хулишь? Не советчик я тебе. Сходи в село, помолись, Господь в уме укрепит.

Родион, тяжело дыша и глядя исподлобья, проговорил сквозь зубы:

– Вижу, тебя Господь в уме укрепил. Крови родичей уже ты не видишь.

Карп встал, неторопливо отряхивая зипун рукавицами, зажатыми в одной руке. Выпрямившись, он сравнялся ростом с Родионом. Теперь перед крыльцом стояли два побитых жизнью старых дуба.

– Укрепил… – Голос Карпа не повысился, но стал холоднее окружающего снега. – И не только Господь. Ты, Родион, потому и не староста, что вокруг себя не зришь. Все о себе да о роде своем думку тешишь. Считаешь, что кровь меж нами да князем. То верно. Но и меж князем и нами кровь, и не только воев его, но и княжеская. Другой на его месте всех бы на кол посадил. Этот перешагнул. – Староста, обойдя Родиона, начал подниматься на крыльцо, но с половины дороги повернулся, опираясь на потемневший за зиму опорный столб. – Вот тебе мое последнее слово, родич. Коль невмоготу тебе через кровь мост перекинуть, ступай с богом. Сам ступай, за собой никого не неволь. И ступай на восход. Неча тебе в этих землях судьбу пытать, род остающийся под плаху подводя. Разные у нас пути ныне.

Два пожилых мужика проводили взглядами толпу ребятишек, пробежавших в сторону верфи. Среди детей увидеть можно было и пацанов из села, и мальчишек рабочей слободы. Дети, оправившись от зимы и потерь, теперь радостно встречали лето. У детей не бывает черно-белого мира, их мир всегда полон красок, особенно когда редкое солнце намекает на тепло. Сулит надежду.

Продолжение дневника

Очнулся на своем чердаке. Хорошо! Ехать и идти никуда не надо. Плохо, что такой беспомощный. Надеюсь, под себя не ходил, такой слабости себе не прощу. Рядом сидели Тая и бабка. Собрали консилиум. Откашлялся, как мог более строгим голосом попросил Таю собрать тут мастеров всех цехов. Тая убежала немедленно, никаких стенаний над больным, и это правильно. Бабка рассматривала меня, как нумизмат редкую монетку.

– Ну что, Миланья, поднимете меня за пару дней?

– Да тебя, милай, и за пару недель, кроме господа нашего, никто не поднимет. Что разговариваешь, и то чудо великое. Попей пока настоечки, а то потом опять бревном ляжешь, и снова незнамо как тебя лечить.

Прихлебываю настойку мелкими глотками. Бабка заботливо придерживает кружку. Жду мастеров. До конца разговора с ними мне надо обязательно продержаться. Мастеров собирали долго. Или мне казалось, что долго. Постарался говорить перед собравшимися краткими тезисами.

– Все цеха переводите на круглосуточную работу. Рабочих набирайте из двух новых бараков – и мужиков, и баб, кто сможет, берите. Сырье используйте все, что есть, еще привезут. Товаров надо на сотни больших морских судов. Оружия не надо. Патроны надо. Надо много полевых кухонь, обещал царю. Стекол не надо, делайте только зеркала. Новых работников ставить только подсобниками, пока не научатся. Помогите новеньким обустроиться, расходы потом оплачу. Царь поставил нашу работу всем в пример. Не посрамите меня перед царем, мастера. Как смогу ходить, расскажу, что дальше делать. Пока увеличивайте выпуск того, что умеете. Не жалейте угля, руды и труда, осенью отдохнем. Ступайте, сил больше совсем нет. На вопросы после отвечу.

Мастера потянулись к выходу с чердака, а у меня в голове выключили свет.

Потом свет несколько раз вяло включался, и, не давая заговорить, выключался снова. Наконец включился основательно. Озадачил отчетом сидящую рядом Таю.

Завод работал как проклятый. Товарами забили уже все наши склады и складируют на улице. Сырье спалили практически все. Новые поставки начались, но завод перевели на две смены, сырья не хватает. Легенды обо мне ходят совсем уж небывалые, но эти рассказы могли подождать. Просил рассказывать о проблемах.

У ткачих кончились цветные нити и новые будут не скоро, поэтому производить самую навороченную нашу ткань они не могут, а производить простую не рискуют. Вот и перегоняют пока лен в нитки, ожидая распоряжений. Велел Тае поговорить с ткачихами и подобрать максимально красивый рисунок под чисто-белые нитки. Узор принести мне, составлю программу.

В фарфоровом цеху идет до сорока процентов брака, и мастер ничего с этим сделать не может. Рекомендовал перемешивать и измельчать компоненты еще тщательнее и давать тесту отлежаться, может, дело в плохом новом сырье или примесей много. Но тут, боюсь, без меня в цеху не обойтись.

У стекольщиков постоянные перебои с песком. Велел забирать из бараков всех, кто может работать, и устраивать у карьера временный лагерь. Шатры и кухню пусть возьмут у морпехов.

С химиками проблема, не знают, куда кислоту деть. Горшечники зашиваются по остальным цехам. Пусть горшечники берут еще подсобников, отжиг обманки не останавливать.

Мощности мельницы не хватает, несмотря на начавшийся паводок. Остановить прокат латуни, использовать для штамповки складские запасы листов.

И так по каждому производству. Завод без чуткого руководства на повышенных оборотах явно шел вразнос.

Потеплело настолько, что в эллинге начали разбирать крышу и ставить мачты. Вот куда они торопятся? Общая лихорадка захватила?

Было две большие драки среди рабочих новых бараков. Морпехи сильно побили несколько человек, пока разнимали, правда и им досталось. Медпункт перегружен. Капралы интересуются, можно ли проводить стрельбы. Можно, конечно, жаль, что не разрешил еще перед уходом.

Было несколько писем от Федора, он рвет и мечет. Но в целом договоренности с московскими купцами продвигаются и развиваются. Просил Осипа составить список каравана в Москву, согласовать его с Федором и как сойдет полностью лед – отправлять, а Федор пусть встречает. Иностранцы иностранцами, но и договоренности забывать нельзя.

Бабка наша как в воду глядела. К концу второй недели начал ходить по чердаку. А к концу третьей прошелся по цехам. Завод действительно работал как проклятый. Теперь примерно представляю значение фразы – пятилетку в три года.

Вычленил основные проблемы. Прекратил совсем производить товары низкой переработки, то есть слитки и листы. Оставил только оцинкованную полосу и проволоку.

Патронами завалили склад. Остановил производство, велел только нитроцеллюлозу производить, пока еще холодно, и складывать ее в чаны под слой воды без просушки. Остальным подмастерьям подыскивать место под пороховой цех и помогать химикам.

Вдоль берега громоздились штабеля товаров, накрытые парусиной. Велел поставить и тут посты морпехов. Уговорил Осипа ехать в Архангельск и арендовать много больших складов на полгода, а также договариваться с ладьями на перевозку грузов от нас в эти ангары. Иначе скоро мы тут завалим весь берег, да и товар попортим.

Обратив внимание, что на меня несколько странно смотрит большинство как жителей, так и работников, нашел время расспросить Таю о слухах. Оказывается, я страшный человек! Пули на лету ловлю зубами и хладнокровно расстреливаю полдеревни. Из положительного – обласкан царем и спасаю целые деревни от лютой смерти. Как это все в одной моей тушке поместилось, никого не интересует. Но службы за мое здравие проводят регулярно. Мой титул тут никого особо не волновал, ну князь и князь, главное, чтоб человеком хорошим оставался.

Подарки мои из Москвы расставили и развесили по чердаку. Лошадь стоит в конюшне у дома, которую срочно сооружали. Уход за ней по-прежнему на Тае, но в основном с ней возится Кузьма, а Тая возится со мной. Все же здоровым себя пока не чувствовал.

* * *

Окончательное выздоровление оказалось таким, что захотелось залезть обратно в постель. На меня плотоядно облизывались все мастера, и над головой висела куча проблем, которую возглавлял этот злосчастный заклад. Пожалуй, не встреться с Петром, жил бы себе спокойно, ладью бы какую водил, с кузнецом местным диковины бы делали изредка, под настроение. А тут такие гонки, что чувствую себя лошадью. И кстати, очень похоже. На скачках всю работу делает лошадь, а почести и вкусности достанутся жокею. И что нас еще роднит, нет у лошади возможности отказаться от скачек. Скачки назначены, коль не можешь, то ты дохлая кляча. В прямом смысле дохлая. Верно говорит народная мудрость – труд сделал из обезьяны человека, и теперь он планомерно делает из него лошадь.

Одним из первых дел было разослать слух о вербовке рабочих для очередного большого строительства. Просил собраться как можно больше народу, в основном плотников и каменщиков, лето тут короткое. Платить обещал рубль в месяц, мысленно ужасаясь, что за лето может получиться расходов, сравнимых со стоимостью «Орла». Но надо было много строить и перестраивать, в том числе копать яму под новую домну и строить ее.

Про массированное строительство жилья и новых цехов вообще молчу. И необходимо срочно увеличивать мощность мельницы. Благо плотина и расход воды позволяли поставить еще минимум два колеса. Но потом надо будет искать другие ходы, расход воды не резиновый и никакими ухищрениями, кроме разворота рек, его не увеличить.

Потом вспомнил о переселенцах и нажаловался в Холмогоры на татей, шалящих по трактам и мешающих государеву делу. Переселенцы, пришедшие со мной, татями уже не считались. Все – далее не моя забота, совесть так не считала, но мы вели переговоры, и была надежда на компромисс.

За прошедшие после ранения недели втянулся в новый ритм работы. Вносить свежие диковины не имело смысла, хоть и хотелось. Но основная задача была обеспечить ярмарку товарами, а будущие проекты деньгами. Управление заводом, работающим на грани фола, само по себе интересно. Каждый день аврал. Плохо, что начали разваливаться станки, так что пока работал один, рядом надо было строить другой.

По Двине пошли первые ладьи, и мы начали перегружать товары с забитого вавчугского берега в архангельские склады. На «Орле» установили мачты и заканчивали с такелажем. Команду матросов отправил на тренировки – карабкаться на мачты и ставить паруса. Пусть еще до спуска корабля осваиваются.

Эти потенциальные гонщики вызывали у меня чувство тихого ужаса. Нет, они прекрасно разбирались, куда повернуть реи и как поставить стакселя, им надо было только механику действий показать, причем одного раза хватало. Проблема была в том, что мне не приходилось ходить на таких судах. Было дело, лазил по «Товарищу» и «Крузенштерну», но чтоб на нем полноценную парусную вахту отстоять… Так что я делал вид, что крутой ходок на клиперах, а мои матросы делали вид, что они будущая крутая команда.

И еще одна проблема. Это были опытные и тертые морем мужики, но медлительные и в большинстве немолодые. Тройка молодых и юнга не в счет. Так что их влезание на верхние ярусы напоминало старт ракеты, медленно, но величаво выходящей из шахты. Думал даже разбавить холмогорскую артель молодыми кадрами со стороны, но потом посидел, послушал разговоры поморов и понял, разбавлять – только портить. Это сбитая артель, друг друга понимают с полуслова, устоявшиеся связи. Нет, пусть будет как есть.

Зато у мужиков была явно повышенная выносливость. Они с мачт сутками не слезали, так что решили вместо скорости использовать выносливость. Будут всю гонку при парусах висеть. Представил на секунду, как это будет жутко – мокрые до нитки, на пронизывающем ветру. Боцман только усмехался, мол, им не привыкать. С боцманом занимались отдельно. Дать ему курс навигации было сложно, имелись и еще дела, да и сам он неплохо водил суда. Ограничились рисованием множества схем, как будем ориентироваться с помощью солнца, звезд и часов. Часы, само собой, ему выдал, даже пожертвовал прозрачный гермопакет от сотового телефона из невосполнимого запаса Катрана.

В целом все налаживалось. Новые рабочие втянулись, сырье на складах прибывало быстрее, чем перерабатывалось. Брак был умеренный. Оставалось удержать этот темп до ярмарки.

Чтобы не отвлекать мастеров на новые задумки и не сбивать темпа производства, выплескивал свежие мысли на эскизы, потом обсчитывал их и делал чертежи. Первым стал револьвер. Ранение очень ярко показало, что одного выстрела мало. Револьвер был самым простым многозарядным оружием, которое хорошо себе представлял и мог воспроизвести.

Вот автомат Калашникова тоже хорошо представляю и разбирал не раз, и теоретически все понятно. Но! Попробуйте нарисовать детали с размерами, сразу станет ясно, о чем речь. С револьвером проще, тут, не зная деталей, можно экспериментировать. Голая механика. Тем более очень хорошо помню, как работал механизм моего детского револьверчика, с пластиковым кольцом вставляемых пистонов.

После чертежей перешел к деревянному макетированию. Самым сложным оказалось изготовление возвратно-поступательного движения барабана, которым выступы барабана входят в ствол, иначе половина пороховых газов уйдет не в ствол, а в щели между стволом и барабаном. Хотел бы посмотреть на чертежи современных мне револьверов. Как конструкторы этот момент обходили.

У меня механизм хлипковат получался. Макетировал на чердаке, чтобы никого ни отвлекать. Перепробовал несколько идей, остановился на башмаке-эксцентрике, которым барабан вдвигается в ствол и фиксируется. Взвод барабана только бойком, как и у однозарядных пистолетов. Хотел использовать наработанные навыки морпехов. Барабан откидывался вместе со стволом, как и в моей детской игрушке, и снимался. Старался сделать барабан максимально легким, с целью носить несколько заряженных барабанов на поясе.

Когда меня удовлетворило все в очередном макете, с тяжелым вздохом отложил его «на потом». Отвлекать мастеров не хотелось – ярмарка важнее.

Теперь пора переходить к судам сопровождения наших купцов. Интересуясь, почему мы не ходим на кораблях в заморские земли, выяснил две основные проблемы. Первая – не имея торговых представительств за рубежом, наши купцы натыкались на сговор иностранных купцов, и продать товар за границей получалось не выгоднее, чем продать его в своем порту. Этот вопрос, надеюсь, Петр решит. А вторая проблема была в пиратстве. Те же иностранцы, загрузившись в твоем порту и отойдя от него на сотню миль, становились пиратами, не пропускающими ни одного более слабого суденышка. И свидетелей предпочитали не оставлять. Ушло русское судно из порта и сгинуло. А шторм тому виной или еще что – только господу ведомо. Вот и не ходят массово на кораблях наши купцы. В портах заморских их зажимают и неизвестно, дойдешь или нет.

Проект торгового корабля, способного отбиться от пиратов любых мастей, становился актуальным, но не получался. Мощные орудия и обученная ими пользоваться команда плохо вязались с торговым, толстопузым кораблем. Решил вернуться к практике конвоев. Несколько торговых кораблей, проводимых специализированным военным. Но для этого надо говорить с купцами. Они отказываются от артиллерии на борту, что заметно удешевляет и облегчает торговый корабль, а взамен платят за конвой. Только вот что делать со штормом, разбрасывающим корабли по всему морю, или если им в разные порты надо. Радио мне изобрести пока не из чего. Остается только дымами общаться.

Решил взять идею конвоя как основную и стал ее досконально прорабатывать.

За основу торгового судна взял винджаммер, который в общем-то был почти тем же клипером, но о-о-о-очень большим. Это были последние грузовики парусной эпохи. Их основная фишка пряталась в длине. Сотня с лишним метров длины для них были нормой, при ширине метров пятнадцать. То есть тот же принцип, что и у клиперов – длина бежит. А для уменьшения численности команды применим на них только гафельные паруса. Тогда численность экипажа этой махины не будет превышать тридцать человек.

Недостаток такого длинного корпуса – киль надо делать железным. И шпангоуты. Да и обшивку тоже желательно. Но киль все же основное. И следующая проблема – видел винджаммеры только на картинках. Ни особенностей, ни обводов выжать из себя не мог никакой медитацией. Оставалось только масштабировать «Орла», точнее, вытянуть его в длину и чуток в ширину с высотой.

Попробую остановиться на габаритах сто на пятнадцать, железном киле и деревянном наборе с обшивкой. Делать такие корабли в Вавчуге нельзя, просто негде, больно уж здоровенные. Остается Соломбальская верфь, где места больше, но и там судно в сто метров длиной не соберут.

Стал рисовать эллинги Соломбальской верфи как их помню. Выходило, ни один не подойдет. Эллинг придется строить новый, да не один, а минимум два. Иначе затея не окупится.

Теперь все упирается в прочность киля, от этого и надо плясать с длиной. Порисовал киль, вывешенный за нос и корму, начал играть длиной и весом судна. Получалось плохо. Решил добавить к схеме два железных подпалубных стрингера. И соединить их треугольными распорами. Получилось гораздо легче, чем один мощный киль. Но эта схема сожрала часть объемов трюма подкосами, и всплыли железные шпангоуты. Остановился все же на схеме с пространственной балкой. Нарисовал эскиз, прикинул габариты грузовых трюмов. Получалось около двух тысяч кубометров. А везти можно было до трех тысяч тонн. Для купцов это очень весомый аргумент.

Тысяча тонн для этого времени – предел мечтаний, такое водоизмещение имели только крупные линейные корабли. Но аргументы купцов вижу уже сейчас. Скажут, лучше иметь три судна водоизмещением по тысяче тонн, чем одно на три тысячи. Погибнет в море одно из одного или одно из трех – две большие разницы. Так что основной вопрос в цене постройки.

Прикинул, основываясь на расчетах к «Орлу». Дорого, а с учетом строительства эллингов никто со мной и говорить не станет. Начал урезать осетра. Жалко было портить хорошую вещь, но тут до нее не доросли. Сбалансировал затраты на семидесяти метрах длины и двенадцати ширины по миделю. Мачт получилось пять. По загрузке около полутора тысяч тонн. По осадке около четырех метров. Это все эскизы и точность низкая, но мне надо хоть какие-то реальные цифры для разговоров с купцами.