Текст книги "Стальное поколение"

– Где взяли аппаратуру? – спросил Алиев.

– Через Союз писателей. Списанная после Олимпиады.

– Кому конкретно принадлежит здание?

– Союзу писателей.

Крыша тунеядцев. Гении непризнанные, мать их.

– ДОР[64]64
  Дела оперативной разработки.


[Закрыть] хорошо подобраны? – спросил Алиев.

– Так точно.

– Берите.

– Есть.

Алиев отрицательно покачал головой.

– Вы не поняли. Берите, но не по национализму, а по антисоветчине. По 190-й статье. Сделайте запрос в Союз Писателей по поводу копировально-множительной аппаратуры. Не раскрывайте интерес к КРУНКу. Но одновременно с этим – усильте наблюдение. Нам нужно взять их на контактах с иноразведками. Все поняли?

– Так точно…

СССР, ближнее Подмосковье. Ясенево, штаб-квартира ПГУ КГБ СССР. 15 сентября 1988 года

В отличие от «Дома – два», «главного здания» – здание ПГУ КГБ СССР не подвергалось нападению, и потому меры безопасности здесь не были усилены, по крайней мере, на первый взгляд. Здание ПГУ в Ясенево представляло собой комплекс зданий, построенный финнами и изначально предназначавшийся для международного отдела ЦК КПСС. Модерново-конструктивистского вида высотка, окруженная парком из подрастающих елей, высаженных сотрудниками ПГУ – это было уже доброй традицией. Тихие аллеи, неспешные разговоры…

Двое – Председатель Президиума Верховного Совета Алиев и председатель ПГУ КГБ СССР Гасанов – неспешно шли по дороге – два старика, разговаривающие о внуках, об их успехах, о былом. Лишь катившийся сзади ЗИЛ, с включенными днем фарами, массивный как каменная глыба – немного открывал истинную суть происходяшего…

– А ты загорел… – Алиев обращался к бывшему судье и мафиози на «ты» и говорили они по-азербайджански.

– В Средиземноморье хорошая погода… – сказал неопределенно судья, проведя ладонями у лица как будто совершая омовение перед намазом – это кстати хорошо, что людей выпустили, очень хорошо…

– Как будто раньше не выпускали… – сказал Алиев – сделали, чтобы напряжение снять. Когда люди говорят о том, куда можно съездить, люди не ругают власть. А это сейчас важно.

– Э… вот тут ты не прав, уважаемый…

– Это в чем же я не прав…

– В том, что ты свободу людям как лекарство, в час по чайной ложечке даешь. Да отменяешь – много, мало. Не доверяете вы людям, не доверяете, Гейдар. А это плохо – людям доверять нужно…

Алиев прищурился.

– Тебе же доверили…

– От того, что больше нечего делать было. Да и то перепроверяете на каждом шагу. Прав?

– Такая работа. Сам должен понимать.

– Да я понимаю. Только вы все равно не правы. Не можете что-то сделать, дайте людям свободу, они сделают…

Алиев поспешил перевести неприятный разговор в деловое русло. Он и не подозревал, что его собеседник питает тайные симпатии к демократам… хотя это может в нем здравый смысл говорит, только и всего. Сам Алиев, изучая дела середины пятидесятых взлета и крушения Берии, воцарения Хрущева – приходил к выводам, что свободу надо было давать еще тогда, начинать исподволь, но потом больше… чтобы сейчас уже как в Швеции было – капитализм с человеческим лицом. А сейчас еще – получится ли…

– Что сказали израильтяне.

– Что и следовало ожидать – ничего.

– А на самом деле?

Судья улыбнулся.

– Конечно же – они скажут «нет». От них нельзя ждать ничего другого.

– Тогда зачем все это?

– Зачем… На всякий вопрос всегда найдется ответ, Гейдар – высказанный, невысказанный… все равно. Теперь, принимая решение они будут иметь это в виду. И быть для американцев такими же друзьями, как раньше они не смогут…

– Они и раньше ими не были.

– Тем более…

– А остальные…

Судья заложил руки за спину, став похожим на ворона в своем черном, немодном, жарком плаще…

– Я встречался с Арафатом в Тунисе. Конечно, сильный человек… этого у него не отнять. С убеждениями.

Судья улыбнулся своим мыслям.

– Его мы уберем потом. Сейчас нельзя…

Алиев, несмотря на подготовку генерала КГБ, и то он что он сам мог принимать «острые» решения и играть на грани фола – поморщился.

– ЦК санкцию не давало.

– А зачем. Есть одобренная записка.

– Это международно признанный лидер – сердито сказал Алиев – мы не можем так поступать. Просто не можем.

Судья покачал головой, было видно, что он разозлился.

– Когда я занимал этот пост, я говорил, что мое условие – руки должны быть развязаны. Теперь, получается, что все не так. Как думаешь, Гейдар, почему американцы эффективнее нас?

– ???

– Потому что люди, которым поставляют оружие и дают деньги американцы отстаивают американские интересы. А мы – поставляем оружие, советников, гоним деньги для того, чтобы такие как Арафат отстаивали интересы своих народов. Он себе на уме, ему нельзя доверять. Он играет свою игру и уже давно. Один человек вертит всем Союзом, всей нашей державой!

Последние слова судья сказал намного громче, чем следовало – это с ним происходило очень редко.

– Но ты не переживай… – сказал он – его уберут другие. Мы только поможем.

Судья снова переместил руки – теперь он сцепил их в замок перед собой.

– Начинается большая игра – задумчиво сказал он – и эта игра будет происходить на Востоке. У американцев там – Пакистан, Саудовская Аравия, Израиль. У нас там нет ничего.

Алиев ничего не ответил. Он и сам понимал – готовясь к броску к Ла-Маншу, играя в игры в Европе, готовя революцию в США, на что кстати выделялись очень конкретные деньги – Советский Союз полностью упустил ситуацию на Востоке. Тем самым – превратившись из субъекта игры в ее объекта, что для сверхдержавы было недопустимо.

– Есть две площадки – сказал судья, словно размышляя вслух – первая это Иран. Вторая это Ирак и Сирия.

– Сирия наша.

– Сирия не наша. Партия БААС не имеет к нам никакого отношения. Предать нас – ей будет не сложнее, чем в свое время Египту. Полагаю, нам надо будет закрепиться в одной из стран – в Ираке или в Иране. И на это у нас есть год – два, не больше.

Алиев промолчал. Он читал спецсводки ТАСС, которые пересылались по «большой разметке» руководителям государства. И помнил, что аятолла Хомейни называл СССР Малым Сатаной в противовес США – Большому Сатане.

– … Хомейни мертв – словно отвечая на незаданный вопрос сказал судья – и Ирану придется выбирать, как ему жить. И жить ли ему вообще.

Судья достал из кармана плаща, сложенную бумагу, пожал Алиеву. Алиев открыл, пробежал глазами.

– Их за что?

– Есть за что. Они будут мешать. Хезбалла, один вообще – считается одним из самых опасных террористов мира.

Алиев положил бумажку в карман.

– Хорошо, проведем…

На ликвидацию таких людей требовалась санкция, но фактически ее не получали, регистрируя такое как закрытое решение Политбюро без протокола, проведенное опросным путем.

Судья свое закончил. Пришло время говорить Алиеву.

– В Нагорном Карабахе расстреляна колонна.

– Слышал…

Алиев остро взглянул на невозмутимого начальника ПГУ.

– Откуда.

– Оттуда, дорогой, оттуда. Это у вас дружба – до того как кто-то отвернется. У нас дружба – навсегда…

– Нужно помочь.

– Как?

– Все идет из-за рубежа. Перехватить каналы.

Судья кивнул.

– Турция и Бейрут. Перехватим….

СССР, Ереван. Следственный изолятор Ереван-Кентрон. 17 сентября 1988 года

В следственном изоляторе – пахло, как обычно и пахнет в таких местах: хлоркой, чистящим средством и бедой. Несмотря на очень поздний вечер – возле ворот стояли женщины. В заезжающую в ворота Волгу с затемненными стеклами – вглядывались с надеждой…

На входе – полковник государственной безопасности Попов сдал пистолет. Ему и в голову не приходило, что с этим может быть связано что-то дурное…

Окна следственного изолятора – который в преступном митре так и назывался Кентрон, по названию района Еревана, где он был расположен – светились во тьме…

Их встретил дежурный прапор внутренней службы, пожилой и много повидавший. Звякая и брякая ключами, он открыл перед ними решетку от пола до потолка, приглашая в чистилище…

– Левинсон здесь? – спросил КГБшник. Молодой, ему хотелось порисоваться, показать себя опытным волком, со знакомствами, со связями. Таким, который изоляторского шефа Абвера[65]65
  Оперчасть (блатн.)


[Закрыть] по отчеству называет. Ну-ну, парень. Ну-ну…

– Здесь, товарищ следователь… – прапор привычно называл «следователями» представителей любого «компетентного органа», потому что в основном тут они да УГРОшники и бывали…

– Веди.

Они прошли за стариком – гремящими коридорами, крашеными дверьми. Несмотря на позднее время – изолятор бодрствовал глухо гудел как потревоженный улей. В одном месте – в них попытались плюнуть и прапор врезал по двери…

– Санобработку[66]66
  Массовое избиение всей камеры сотрудниками СИЗО, часто до инвалидности.


[Закрыть] пора делать… – пробурчал он – совсем распоясались…

Они прошли по лестнице. Поднялись на этаж. На два…

Тут уже дышалось полегче. Не такой дух их камер – хотя хватает. Через разбитое окно – тянуло горным воздухом, хоть немного разбавляя.

У двери с потертой табличкой – прапор приостановился, пустил гостей вперед. Дохоян шагнул первым, без стука открыл дверь.

– Михаил Фридрихович, разрешите…

Лобастый, крупный Мюллер – поднял голову от бумаг. Лицо у него было серое, нездоровое – и больше он походил на пахана на воле, чем на зама по режиму ереванского СИЗО. Правильно говорят – с кем поведешься, от того и наберешься. Сотрудники СИЗО, долгое время проработавшие на этой работе – начинали походить на тех, кого они охраняли…

– Здравствуй – здравствуй… – конец фразы был опущен, но рифмовался он безошибочно и нецензурно – ты чего прешься, как к себе домой, а?

– Товарищ из Москвы… – важно сказал Дохоян.

Он все еще пыжился, не понимая что делает себе ловушку, и что самое главное в оперработе – не казаться – а быть.

Попов шагнул в кабинет. Одним взглядом окинул его – кабинет старого тюремного служаки. Старомодный сейф как задница бегемота – может, еще батюшку – Царя помнит. Крашеные зеленой краской стены – как соплями намазано. Потертый неказистый стол – их выпускают уголовники на промзонах, точно такие же в КГБ и в половине райкомов и обкомов страны стоит. Занавеска в веселый ситчик, прикрывающая «комнату отдыха» Там и диванчик, и холодильничек, и колбаска в нем. Кому чего. Кого просто достаточно подкормить колбаской, что бы стучать начал. Кому жену или подружку привести да оставить их в этом кабинетчике на пару часов. Но результат всегда один. Держит Михаил Фридрихович свое хозяйство, ох держит. В каждой хате у него – стукачок, да не один. На первом этаже еще и не завоняло – а он тут на третьем – уже знает, кто пернул. На таких – все тюрьмы держится. Любит Михаил Фридрихович власть над людьми почувствовать…

Вот, кстати, такие вот в тридцать то седьмом и поработали…

– Полковник государственной безопасности Попов.

Попов отработанно «сверкнул» корочкой…

– Подполковник внутренней службы Левинсон.

– У нас дело срочное – сказал Дохоян – Алексаняна нужно срочно допросить.

Левинсон хитро улыбнулся, сверкнув железным рядом зубов. Точно как блатной…

– Так ведь неурочное время, товарищи. С десяти до шести допросы запрещены. Или старика под монастырь подвести хотите…

– Срочная государственная необходимость.

Левинсон еще раз сверкнул зубами.

– Ну, раз так, то…

Поднял телефонную трубку. Набрал короткий, на две цифры внутренний номер…

– Бруцал? Гони Алексаняна в первую. Да, сейчас. Давай, давай, оторви задницу то. Давай, дорогой…

Положил трубку.

– Сейчас приведут.

Сейчас – в СИЗО значило как минимум минут двадцать. Даже если дежурный или выводящий – прямой сейчас подорвутся и побегут – все равно дело будет небыстрое. СИЗО – это десятки решеток, перечеркивающих тюрьму вдоль и поперек, каждую надо открыть, остановить заключенного, потом закрыть… дело небыстрое… А если Алексанян сидит как особо опасный – так до него только дойти дай Боже…

– Сидит ваш… – сказал Левинсон, зевнув – хорошо сидит. Отдельную хату гаду выделили… отдельный пост поставили. Места не хватает, а он… королем сидит. Интересует мое мнение, товарищ следователь?

Попов пожал плечами.

– Почему нет?

– Посадили бы его в общую, там бы его враз наказали. Как ни один суд не накажет. Так бы пропердолили!

– За что? – спокойно спросил москвич.

– Да за дело. Думаете, блатные – они не люди? Ошибаетесь. Я на тюрьме двадцать шестой год… почитай, как при Усатом за измену Родине отсидел. Из старой гвардии только я тут, да Бруцал. А знаете, откуда он? Из молдавских пособников[67]67
  Видимо, пособников румынской охранки при оккупации юга СССР.


[Закрыть]. Сначала сидел – а потом так при тюрьме и прижился.

– А разве здесь тюрьма?

Левинсон еще раз зевнул.

– А какая разница – цинично-откровенно ответил он – кто не был тот будет, кто был тот не забудет. Так вот… товарищи хорошие… блатные, они хоть вроде и преступники, а все же… тоже люди. Украсть – ну, украдут. Магазин, сберкассу – ну, подломят. Но против власти – ни-ни. Западло это у них считается. А такое чтобы… аэропорт взорвать… да они за такое его всем кагалом отхарят и в параше утопят!

Сказав это, Левинсон замер, чтобы посмотреть на реакцию москвича. Попов внутренне усмехнулся – работаешь, старый? Говоришь, как при усатом за убийство отсидел? Ну-ну, работай, работай… Только меня ты хрен отработаешь, ты передо мной… как дитя малое, хоть и волос вон, седой. Кто Афган прошел, да на то, что в союзных республиках творится насмотрелся – тот… немного по другим правилам играет. Таким, каких ты и знать не знаешь…

Так что работай, работай…

– Хорошо воровскую среду знаете?

– А как ее не знать… – Левинсон выложил на стол сильные, корявые руки – это ведь работа моя. Агроном, вон, по зернышку может понять – какой колос оно даст, хороший ли, дурной ли. Так и я… только зерна у меня… другие сколько таких мимо меня прошло… пальцы веером, зубы шифером. А как по ШИЗО да по БУРам[68]68
  ШИЗО – штрафной изолятор БУР – блок усиленного режима.


[Закрыть] посидят, так совсем другие расклады…

– И Карпета знаете?

Краем глаза в сторону – встрепенулся, молодой? Ох, встрепенулся…

– Карпета…

Левинсон улыбнулся. Как дедушка, услышавший о проделках внука.

– Карпет тут передо мной еще сопляком сидел. Знаешь, за что он первый раз попал? Дружинника ударил. Хрен знает за что, вроде и трезвый был. Да вот не повезло ему – кампания была, по борьбе с хулиганством. Так бы – пятнадцать суток огреб, и все. А тут нет… три года, так и пошел по этапам. Он тогда на власть то и озлился…

Левинсона уже несло – может, и не стоило говорить то, что он говорил. Вот только специалист – не специалист, если не любит свою работу – и достаточно лишь немного подтолкнуть…

– … его, после суда сюда привезли. Этапа ждать. Я тогда уже в оперчасти работал… вижу, парнишка дельный, хоть и злой. Говорю ему – работай честно, я записку в личное дело вложу. С учетом отсиженного – через год по УДО откинешься. А он глазами так – зырк-зырк. Говорит – милостей от меня не дождешься начальник. Я ему – дурак, каких милостей. Выйдешь, семью заведешь. А он – отправляй обратно в хату. Устал я… Вот и дождался…

Левинсон вздохнул.

– Дружинника того – потом шпана на ножи подняла, ни с того ни с сего. Карпет уже считай в черной масти был, в Белый Лебедь[69]69
  Известная на весь СССР спецзона, где собирали воров в законе, злостных нарушителей режима и т. д. Там даже промзоны не было – ежу понятно, что работать такие не будут.


[Закрыть] его перевели, как злостного. Потом и короновали.

Попов и сам кое-что знал о Карпете. Так получилось, что он фактически поднялся в высшую масть по результатам одно ходки – за то самое злополучное хулиганство. В зоне он сразу показал себя отрицательно настроенным. Бунт, потом еще один бунт, с захватом заложников, убийством контролера. Большую часть отсиженного разом срока он заработал уже по новой статье, очень тяжелой – дезорганизация работы ИТУ. Там санкция – вплоть до высшей меры. Перевели его в Белый Лебедь, там не только одни козырные сидели, были и шестерки, отпетые, правда. Многие там ломались – но только не Карпет. Из зоны он вышел козырным фраером, это последняя ступень перед вором. А через два года и покрестили[70]70
  То есть присвоили криминальный титул «вор в законе»


[Закрыть] – благо собрать нужные рекомендации для сидевшего в Белом Лебеде раз плюнуть…

Так и получилось, что после этой отсидки, которую он умудрился из трех лет превратить в семнадцать – Карпет в зону больше не вернулся…

– Злой, значит.

– Ох, злой. Но вот что – такого как Алексанян он бы не сделал. Нет!

И снова – косой взгляд в сторону. Что – мотаешь на ус, молодой?

– … воры, они такие же люди. Их хоть общество и отвергло, но такие же люди…

На столе загорелась лампочка…

– Ну, вот. Привели, вашего Алексаняна. Пойдемте, проведу, что ли…

* * *

У допросной – двое. Тюремные робы, резиновые дубинки. Понятно дело, особо опасный…

Еще один – в самой допросной, постоянно контролирует задержанного.

– Ну, что, Алексанян? – весело спросил Левинсон, крепко, по хозяйски заходя в камеру – говорить будешь, или как? Из Москвы вон приехали – тебя слушать…

Попов не спеша, разложил на столе документы. Достал из пакета дело. Не уголовное – а ДОР, дело оперативной разработки. Из которого ноги и росли…

– Наручники…

– Особо опасный… – замялся конвоир.

– Сними… – приказал Левинсон…

Щелкнула сталь…

– Выйдите все…

Левинсон показал конвоиру. Сам пошел из кабинета.

– Вы тоже, Дохоян.

Молодой – хотел что-то сказать. Но не сказал – вышел, аккуратно притворив дверь…

Алексанян. Агапет Варташесович. Тридцать восемь лет. Лидер террористической группы, обвиняется по семи статьям, по двум – санкция вплоть до смертной казни. Его то она и ждет, это ежу ясно.

Кровоподтеки на лице, запекшаяся кровь у носа…

– Вас били, Алексанян? – спросил Попов, преувеличенно внимательно просматривая ДОР.

Ответа нет.

– Если били, можете написать жалобу прокурору Армянской ССР. Могу передать, каждый день его вижу…

– А ты что, прокурор, что ли? – огрызнулся Алексанян?

– Да куда мне…

Молодой. Озлобленный. Жизнью недовольный. Шестерка. Но не козырь. Нет, не козырь. Так… если только козырек.

– Что вам инкриминируют, знаете?

Нет ответа.

– О санкциях по этим статьям знаете? За террористический акт – вплоть до высшей меры.

Ответа нет.

Попов с хрустом листанул дело.

– Работали в армянском цирке?

Ответа нет.

– Дело Затикяна[71]71
  Степан Затикян – основной обвиняемый по делу о взрывах в Московском метро в 1978 году. Расстрелян. Сейчас – появляется все больше и больше свидетельств, что группа Затикяна была всего лишь верхушкой айсберга.


[Закрыть] помните?

Ответа нет.

– Как считаете – Затикян был виновен?

Ответа нет.

– Свои показания подтверждаете?

Ответа нет.

– В составе цирковой группы Росгосцирка сколько раз были во Франции?

Вопрос подозреваемого заинтересовал.

– Так в деле же есть.

– В деле много чего есть. Сколько?

– Четырежды.

– В Ливане были?

– Нет.

– В Афганистане?

– Нет.

Попов перелистнул еще несколько страниц.

– В разговоре с рабочим сцены Сарафяном вы заявили «Армения будет жить гораздо лучше, когда станет независимой». Вы подтверждаете свои слова?

Алексанян нагло зевнул.

– Нет.

– А почему же – нет? Можно будет во Францию ездить, деньги зарабатывать. Не так?

Нет ответа.

– Комитет КРУНК. Членский билет – Попов повернул дело, показал – ваш?

– Ну, раз написано, что мой – значит мой.

Сказав это – Алексанян снова зевнул.

– В КРУНКе так же думают, что Армении будет лучше без СССР.

– Не слышал.

Попов хлопнул папкой о стол.

– Не хотите? Как хотите. Тут, кстати, запрос пришел. Из прокуратуры Азербайджана. В прошлом году – неизвестными лицами была похищена и изнасилована неизвестная девочка, это произошло в районе Агдама. Вы там отдыхали?

– Когда? – встрепенулся Алексанян?

– Когда ее изнасиловали. Боюсь, вас придется этапировать в Агдам, чтобы провести необходимые проверочные действия. Конвой!

Проняло. Однозначно – проняло. Знает, гниденыш, что с ним сделают в азербайджанском изоляторе. Хорошо знает! Там КРУНКовских как раз очень любят…

– Да никого я не насиловал! Прав не имеешь, начальник!

Вошел конвой.

– Забирайте…

– Прав не имеешь, а…

Стоявший за спиной заключенного охранник хлестко ударил его дубинкой по шее.

– Встал!

– Стоп… – недовольно произнес Попов – это что такое? Вам кто разрешил так обращаться с человеком, вина которого не доказана а?

Вошел Дохоян – куда-то отлучился. Но так даже было лучше…

– Товарищ…

– Его били? – спросил полковник – показывая на Алексаняна – это так у вас здесь принято обращаться с подозреваемыми?

– Вах… какое там били, товарищ полковник… – прежним, развязным тоном проговорил Дохоян – они тут знаете, какие артисты? Вот, недавно одного допрашивал, только конвоир наручники сняло, он пальцами – раз в рот. И разодрал там все. Плюнул на меня, на бумаги, и ну орать – избивают! Убивают! Артисты…

Выпил, что ли?

– Пойдете под суд – безжалостно заключил Попов – это я вам гарантирую.

– За кого – за этого? – вскрикнул Дохоян.

– И за этого тоже. Вы, похоже, так ничего здесь и не поняли. Здесь – территория Советского союза. Никто не разрешал и не разрешает вам бить и издеваться на подозреваемыми. Кто дал вам команду применять недозволенные методы следствия, ну? Или сами додумались?

Попов играл на грани фола – но играл. Раскачивал ситуацию как только мог. Он чувствовал, что здесь, в Ереване – что-то очень неладное, и если ему кто-то и может помочь, то только с этой стороны. Воры! Его слова – предназначались не молодому и глупому Дохояну, которого старшие и более опытные товарищи – садисты научили, как выбивать нужные показания из подозреваемых – его слова предназначались этому сильно избитому мужику, который настороженно сидел и ловил каждое слово мутного московского следака. Никому не нравится когда его бьют, и теперь этот мужик, пострадавший – за него, каждое слово для него важно. Приятно когда при тебе же наказывают того, кто тебя бил, пусть пока и словесно. И где бы этот мужик не сидел – в общей, или в одиночке – завтра о том, как московский следак прикладывал рожей об стол местного – узнает вся тюрьма. Через три дня – все тюрьмы Армении. Через неделю – вся Армения.

И Карпет.

– Я вас слушаю, Дохоян. Или в Нижний Тагил захотели?

Дохоян – не выдержал. Молодой, горячий – ему было обидно до слез. Тем более после того разговора, в кафе.

– Да врет он все, гад…

Попов перехватил руку, стиснул ее, не дал ударить.

– Ответите и за это. Уводите…

* * *

Это и был знаменитый «маятник». Совсем не то, что предполагается при этом слове – тактика уклонения от пуль. Это тактика выведения противника из морального равновесия, захвата психологического господства над ситуацией. Раскачивание ее из крайности в крайность. От угроз подозреваемому – до угроз коллеге. В надежде на то, что одна из этих сторон – а на самом деле сторона то едина, армяне – допустит ошибку…