Текст книги "Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады"

Крымские ханы не содержали большого регулярного войска, только гвардию и для ежегодных походов на север собирали обязанных им военной службой землевладельцев и добровольцев, которых всегда было очень много. С беками, мурзами и огланами обычно шли двадцать тысяч татар, с ханом – сто тысяч. Каждый воин имел по четыре сменных лошади, что позволяло проходить до ста километров в день. Татарские воины, одетые в легкие рубахи, шаровары, кожаные шапки, сафьяновые сапоги и овчинные тулупы, вооруженные саблями, ножами, луками, огнестрельным оружием, питавшиеся в походе кониной и изделиями из теста, для быстроты набега артиллерию и обоз с собой не брали. Свои походы «беш-баш», «за одеждой», крымские татары проводили зимой по замерзшим реками или весной, когда подсыхала и покрывалась травой степь Дикого Поля.

Орды ходили в набеги всегда разными дорогами. В укромном месте ставился крепкий лагерь-обоз, орда разделялась на четыре отряда-чамбула и разъезжалась в разные стороны крестом. Через тридцать километров все четыре отряда опять делились крестом и шестнадцать чамбулов в течение суток накрывали всю округу. Главным для татар было незамеченными подойти к назначенному для грабежа и разбоя району. Это удавалось совсем не часто – от пограничных казацких вышек, от всей южной границы бежали клубы черного смоляного дыма и население с криками «татары» пряталось по лесам, болотам и оврагам, а молодые хлопцы стремглав летели в Запорожскую Сечь.

Шляхта первой бежала в укрепленные замки, бросая посполитых на произвол судьбы, хутора и села быстро пустели, крестьяне с женами, детьми, стариками, лошадьми, коровами, овцами уходили в топи и лесные дебри или куда глаза глядят. Этих ловили первыми и вели на арканах в Крым. Вдоль и вокруг пробитой тысячами татарских коней тропы-саквы полыхали пожары, стоял рыдающий гвалт и только в опустевших селянских дворах выли собаки, которых не успели отвязать спасавшиеся от ужасной пленной судьбы селяне.

Татарский боевой клич «Алла-илляла – Мой бог!» потрясал пограничные украинские земли. Если казаков было хотя бы столько же, сколько татар, их отряды разъезжались в разные стороны и сходились большой дугой, ища тропы-саквы к главному вражескому лагерю, в который свозили захваченных людей. Если татар было больше, они атаковали казаков и редкую польскую пограничную стражу, если меньше – они уносились домой, вместе с пленными и награбленным добром. Ослабевших всегда прирезывали и бросали на дороге, обычно стариков и детей.

Если казаков по польским требованиям было мало, они заранее разъездами контролировали Дикое Поле и предупреждали пограничных жителей о налете. Если казакам удавалось в степи найти главный лагерь орды, они атаковали его с тыла и флангов, выманивали татар на фронтальный удар, где их ждали главные силы и уничтожали их.

Крымское ханство стало вассалом Турции в 1475 году, не устояв перед высадившейся в Кафе и Судаке ее огромной армией. Оттоманская Порта жаждала новых завоеваний и в 1482 году объединенное турецко-татарское войско сожгло принадлежавший Литве Киев, а через два года атаковало Польшу. По мирному польско-турецкому договору 1489 года Турция и Крымское ханство завладели всем черноморским побережьем от Дуная до Днепра, отрезав польскую Корону от Черного моря. Для охраны новой границы хан создал особую Буджакскую орду. С 1491 года начались ежегодные ханские налеты за пленными и добычей на украинские, польские, литовские, белорусские и русские земли. Через Дикое Поле вереницами шли на арканах измученные люди, для которых жизнь уже кончилась.

Татарские орды не раз доходили до Киева, Львова и Кракова, трижды дотла сжигали Москву. Только окровавленная Украина, прикрывавшая Польшу, Литву и Москву, за первую треть XVII столетия потеряла почти каждого десятого жителя, вдвое больше, чем ее защищенные соседи».

* * *

Богдан Хмельницкий правел в Турции и Крыму два пленных года. Он и после освобождения следил за агрессивными южными соседями своей родины. Уже через год крымский хан Мухаммед II Гирей и его брат Шагин взбунтовались против султана, сделавшего Судак и Кафу до Карасубазара своим личным бейликом.

Янычарский экспедиционный корпус высадился в восточном Крыму, но задолго до этого Гиреи впервые обратились за помощью в Запорожскую Сечь и получили ее. В полевом кровопролитном сражении объединенное татарско-запорожское войско разгромило янычар и заперло их остатки в Кафе. Султан послал на взбунтовавшегося хана еще одну десантную армию, и в этот момент бывший Константинополь атаковала армада боевых чаек Войска Запорожского, несколько дней разносившего столичную округу и до смерти напугавшего всесильного султана. Он вернул эскадры из Кафы и сквозь зубы признал Мухаммеда II Гирея законным крымским ханом.

24 декабря 1624 года в урочище Карайтебен Крымское ханство и Войско Запорожское заключили союзный договор, по которому они успешно отбились от неуспокоившегося султана в 1625 и 1629 году, права, потеряв в последнем кровопролитном сражении самого хана Мухаммеда Гирея и запорожского гетмана Михаила Дорошенко.

Следующий крымский хан Инайет Гирей ходил громить восставших ногайцев вместе с запорожцами Карпа Павлюка. После его захвата и казни в Стамбуле, новый хан Ислан II Гирей уже с 1644 года стал готовить мятеж против Оттоманской Порты. Богдан Великий знал что делал, когда в январе 1648 года мчался от польской погони в Бахчисарай получать перекопскую орду в помощь разгоравшейся Украинской революции.

* * *

В 1622 году мать и друзья отца молодого Богдана собрали и заплатили за него большой выкуп, и прошедший огонь, воду и плен двадцатисемилетний казак вернулся в родной Чигирин, где опять стал служить в родном полку. Когда его мать вышла замуж за белорусского шляхтича Василия Ставицкого и уехала к нему на родину, Богдан Хмельницкий стал полноправным хозяином любимого Субботова. Это были те страшные годы, когда над Украиной повисла темная, почти черная ночь.

1622–1638 годы: «Стереть казаков до десятого колена»

Над всей Украиной висела темная, почти черная ночь. По бесконечному Дикому Полю призрачным хороводом кружились тени всадников, погибших на нем за эти два лихих столетия в мгновенных молчаливых схватках, и казалось, что на земле навсегда наступил черный час привидений. От Днепра дул все усиливавшийся ветер, слышавший, как прорывавшаяся в запороги вода пронзительно ревела, словно стая голодных волков, над которой у самых скал носились тени злых духов. Четырнадцать казаков Корсунского реестрового полка, вторую неделю находившихся в пограничном дозоре, видели, что совсем не скоро на них накатит великолепный степной рассвет, заставив побледнеть, наконец, эту опасно-волшебную ночь. Полковой писарь Богдан Хмельницкий, недавно вернувшийся из крымского плена и не пропускавший полевых выездов, слушал громкую тишину, как всегда наполненную живыми и мертвыми звуками природы, боясь пропустить звук очередной общей смерти.

Вдруг, как всегда внезапно, послышался пронзительно-резкий хищный клекот сторожевого, предупреждавшего о летевшей опасности. Через минуту чигиринцы, уже лежавшие с изготовленными к стрельбе самопалами по гребню невысокого половецкого кургана, услышали с крымской стороны нарастающий топот копыт. Как будто из-под земли перед дозорными выросли полтора десятка всадников в бараньих шапках. По молчаливой команде казаки залпом ахнули из рушниц и через секунды все было кончено. Татарский разведывательный отряд, с разбегу напоровшийся на поставленную в нужном месте казацкую охрану, лег на месте весь. Маленьких крымских лошадей опытные хлопцы быстро сгребли в горсть, а связанный пленный уже лежал поперек писарского седла, и ему почему-то уже не хотелось говорить всегдашнюю «якши».

Только что потревоженное выстрелами Дикое Поле опять охватила обманчиво-зловещая гулкая тишина, чутко слышавшая, как вечный Славутич неотвратимо катил и катил в ночную мглу свои бесконечные воды. Рыбы в Днепре было так много, что ей не хватало воды и казалось, что по всему течению великой реки висела молчаливая ругань ее подводных обитателей. В тростниках неслышно шумел ветер, с сырой земли незаметно поднимался бело-молочный безбрежный туман, и сочная трава лежала под ночным небом роскошным бархатом.

Неожиданно поднялся «москаль», резкий и пронзительный северо-восточный ветер, начавший свою холодную пляску. Тут же мрачное, затянутое тучами низкое небо захотело присесть на стылую землю, но его вдруг вспугнул стук копыт десятков боевых коней, резко взорвавший степную тишину.

По бесконечному Дикому Полю к Чигирину летели украинские казаки, вольные, как ветер, неостановимые, как буря и бесстрашные, как зубры, не боящиеся ни железа, ни урагана, ни самой смерти, а только одной неволи. Рядом с ними летела их боевая слава, и буйный ветер не успевал подхватить лихой казацкий порыв. Вперед и вперед летели казаки, не ведая страха в отважном сердце и храброй душе, и летела вместе с ними изумительная украинская ночь, а полный месяц, казацкое солнце, с самой вершины неба все усыпал и усыпал ее ажурным звездным серебром.

* * *

Многие средневековые европейские путешественники и среди них Михаил Литвин удивлялись красоте, обилию украинской земли, описывая ее в своих сочинениях.

«Земля Киевщины до такой степени плодородна и удобна для обработки, что вспаханная только раз парой волов, дает большой урожай. Даже необработанное поле дает растения, которые кормят людей своими кореньями и стеблями. Тут растут деревья, на которых во множестве находятся разнообразные фрукты и ягоды, вьется во множестве виноград, дающий много гроздей. В старых дубах и буках, в которых сделались дупла, обильно водятся рои пчел, дающие множество меда, который отличается чудесным цветом и вкусом. Диких зверей, зубров, коней и оленей такое количество в лесах и полях, что на них охотятся только ради шкуры, а мясо из-за его большого количества выкидывают, кроме спинной части. Ланей и диких кабанов, кажется, совсем не используют. Дикие козы в таком большом количестве перебегают зимой из степей в леса, а летом назад, что каждый селянин забивает их до тысячи в год.

По берегам рек во множестве встречаются селения бобров. Птиц такое удивительное количество, что весной ребятишки собирают целые лодки яиц диких уток, гусей, журавлей и лебедей, а позднее наполняют ими курятники ради их перьев, которые прикрепляют к стрелам. Собак кормят мясом диких зверей и рыбой, потому что реки переполнены неимоверным количеством осетров и другими большими рыбами. Поэтому много рек называют «золотыми», особенно те, которые в начале марта наполняются таким количеством рыбы, что кинутое в воду копье стоит отвесно, как вбитое в землю, – так густо сбивается там рыба. Трава в степи такая густая, что ехать по ней на возу невозможно, потому что она заплетает и останавливает колеса.

Днепр – самая большая и богатая река этой удивительной страны. По ней отправляют в Киев безмерное количество рыбы, мяса, меда, соли, мехов. Эту реку называют текущую медом и молоком, потому что она в своих верховьях течет между лесов со множеством пчел, а ниже сквозь степи с выпасами, что приносит множество меда и молока для всего населения.

Славноизвестный Киев, старинные стены которого окружают его на восемь миль, переполнен чужеземным товаром, потому что нет дороги более известной, чем старинный и хорошо известный путь, который ведет от черноморского порта Кафы на Днепр, а по нему до Киева. По этому пути из Азии, Персии, Индии, Арабии и Сирии везут на север в Московию, Швецию и Данию драгоценные камни, шелк, дорогие материи, ладан, душистые масла, шафран, перец и другие пряности целыми караванами. В Киеве такое большое количество дорогих шелковых одежд, что шелк здесь стоит дешевле, чем в Вильно лен.

В этой стране много городов и сел, в которых живет множество народу. Жители отличаются храбростью и умениями, поэтому здесь много хороших воинов. Эта страна очень хорошая, плодородная и очень заселенная, и была бы еще больше заселена, если бы не набеги татар».

Намного хуже набегов крымских татар для Украины стало нашествие магнатов и шляхтичей Речи Посполитой, случившееся после Люблинской и Брестской уний 1596 годов. На украинские земли, называвшиеся южными и восточными крессами-районами Польской Короны, быстро переносились невменяемые польские порядки, щедро сдобренные наглой колонизацией и неудержимым католицизмом, сходу вступившим в непримиримый конфликт с православием. Крестьян силой принуждали менять веру, лишали прав, называли скотом – «быдлом». Начиная с конца XVI века зарвавшаяся до предела польская шляхта успешно приближала заслуженные ею три раздела Речи Посполитой, из-за своего сословия неграмотных садистов, потерявшая право на национальную государственность. Выдающийся общественный деятель из Общества Иисуса Петр Скарга почти безнадежно кричал в своих выступлениях и проповедях: «Польское право предоставляет шляхте безусловное и произвольное право казнить крестьян смертью, никому не давая отчета. Шляхтич не только отнимает у бедного хлопа все, что у него есть, но и самого убьет, когда захочет и как захочет и ни от кого за это не потерпит укоризны. Украинский хлоп чужд польскому пану и по языку и по вере».

Умные и образованные поляки, по обыкновению находившиеся в шляхетном меньшинстве, понимали, что алчное панство стало несмываемым позором Польской Короны и пытались словами правды унять неунимаемое, понимая, впрочем, что не в коня корм:

«В Турции ни один паша не может того сделать последнему мужику, иначе поплатится жизнью. Даже у московитян первейший боярин, а у татар мурза, не смеют так оскорблять простого хлопа, хотя бы и иновера. Только у нас в Польше вольно все делать в местечках и селениях. Азиатские деспоты во всю жизнь не замучат столько людей, сколько их закатуют в свободной Речи Посполитой».

Шляхетная саранча черной тучей налетела на украинские черноземы и с ходу насилиями закрепостила посполитых. Шановное панство стало выбивать из своих новых поместий такие деньги, что даже не могло их полностью растратить и разбрасывало золото, как солому в конюшне. Многие шляхтичи всю свою жизнь проводили в пирах и гомерических попойках, и в раззолоченных залах панских замков почти еженощно гремела музыка и бочками лилось дорогущее венгерское вино. Вся Европа читала сочинения немногих польских просветителей о жестоких сумасбродствах шляхты, пытавшихся спасти уже на века неспасаемую часть своей страны, которая заслуженно с размаху летела вверх тормашками на задворки мировой истории:

«От сенатора до ремесленника, все пропивают свое состояние, а потом входят в неоплатные долги. Никто не хочет жить своим трудом, всяк норовит ухватить чужое. Легко достается оно, легко и спускается. Всяк только о том и думает, чтобы поразмашистее покутить. Хороший тон в доме, когда лакеи вытирают грязные тарелки рукавами господских кунтушей и жупанов, вышитых золотом по драгоценному бархату. Все паны хотят промотать заработки бедных крестьян и сдирают их со шкурой и слезами, как гарпии и саранча и не мучаются от стыда. Крестьяне Речи Посполитой страдают как в чистилище, а их господа блаженствуют как в раю. Крестьянин с ног до головы обложен поборами – панщиной, бесплатной дворовой работой детей, осыпом из зерна, кур, гусей, быков, лошадей, коров, свиней, овец, меда, огорода, сада, пасеки, поборами за право ловить рыбу, пасти скот, собирать желуди, охотиться, молоть муку, поборами на панские праздники, богомолье, вино, пиво и горилку, на рождение, свадьбы, похороны. Если крестьянин не может заплатить за крещение, то дите остается некрещеным и несколько лет и часто так и умирает, а молодых не венчают годами. Вся Европа смеется над поляками, что у них, наверно пух в перинах и подушках имеет такое свойство, что они на нем могут спать спокойно, не мучаясь совестью.

Даже если пана обвинят, он будет всегда прав. Все канцелярии, судьи, асессоры, войты, бурмистры Речи Посполитой на подкупе. Даже богатого запугают, засадят в тюрьму и тянут над ним следствие и сосут с него подарки и взятки. Собиратели налогов в городах и поместьях – просто грабители.

Паны и их арендаторы запрещают хлопам брать где-то кроме них горилку и пиво, а задорого заставляют брать только панскую, которую и скот пить не станет. Арендаторы получают землю и поместья в аренду и тут же измышляют новые поборы, которые только могут придти в голову корыстолюбивой расчетливости и требуют с хлопа еще больше того, что было ему назначено.

У нас в Речи Посполитой такая свобода, что любому пану можно делать все, что захочется. Беднейший и слабейший делается невольником богатого и сильного, который безнаказанно наносит слабому всякие несправедливости. Только у нас в Речи Посполитой вольно все делать».

* * *

Казак-шляхтич Богдан Хмельницкий в своем чигиринском Субботове был одной из немногих белых ворон среди почти черной шляхты. Вся Польская Корона обсуждала бесконечные преступления коронного стражника Станислава Лаща, который совсем не боялся беззубого закона и уж тем более не стыдился людей, которых легко грабил, насиловал и убивал. За несколько своих кровавых лет Лащ получил двести тридцать судебных обвинительных приговоров, сделал из них бумажный жупан и устраивал в нем попойки, надсмехаясь над польским правосудием. Шляхтичи пытались предлагать Богдану Хмельницкому грязные имущественные дела со лжесвидетельствами, приговаривая при этом: «но цу ж, панове, ведь рука руку моет». Весь Чигирин знал ответ своего полкового писаря: «И моет – и пачкает».

Вся Речь Посполитая жила своеволием, которое на Украине приняло колоссальные размеры. Шляхтичи попытались для собственных безмерных нужд кроваво стереть целый народ и, скорее всего, у них бы все получилось.

Если бы на украинской земле не было казаков.

Из гордого и смелого народа сделать скотов нельзя. Первые казаки появились в Среднем Поднепровье уже в конце XV века, как протест против захвата Украины Польшей и Литвой. Степь манила отважных людей прелестью вольной жизни, и казаковать в Дикое Поле выходили и крестьяне, и мещане, и дворяне. Для своей защиты от Крыма и панов хлопцы объединялись в военные братства с выборным атаманом, общей казной и складом оружия, которым владели отменно, выучившись великолепному казацкому сабельному бою и стрельбе. Они запахивали дикую степь, где не было невменяемых панов, с оружием в руках, опасаясь татарских набегов.

Впервые слово «казак» было упомянуто в древнейшей рукописи «Codex cumanicus» в конце XIII века в значении «передовой сторож, страж» и его часто переводили с монгольского языка, как «ко» – «броня» и «зах» – «рубеж». Совсем скоро казаки превратились в большое сословие и стали стражами своей любимой Украины. Витязи в казацких седлах, вольные и независимые, могли целыми днями не слезать с коня и переплывать непереплываемые днепровские пороги. Уже за полвека до рождения Богдана Великого их количество измерялось тысячами.

Нападения турецких и татарских орд на территорию Польской Короны и Великого княжества Литовского, в которые входили и украинские земли, делались все грознее и опустошительнее, а вражеские войска продвигались все дальше и дальше вглубь страны. В 1511 году на совместном польско-литовском сейме в Пиотрокове, обсуждавшем ежегодные турецко-татарские набеги на южные границы, воевода Остап Дашкович предложил создать в низовьях Днепра пограничную укрепленную линию, которую будут охранять украинские казаки. Дашкович собрал четырехтысячное войско, разделил его на полки и сотни, назначил старшин, полковников, есаулов, сотников, организовал казацкий суд. Он разделил войско на две части, служивших на границе и живущих в пограничных местечках, и ежегодно менял их местами. Деньги на содержание казаков начали разворовывать и в Варшаве, и в Черкассах. Новое дело полузаглохло.

Казакам, начавшим походы в 1516 году, иногда помогали полки великого литовского гетмана Константина Острожского, но против больших орд новые степные воины выстоять, конечно, не могли. Казаки никогда не теряли времени даром. Они стали непревзойденными мастерами боя, и враги запрещали своим воинам выходить с ними на одиночные поединки, исход которых был почти всегда очевиден. Казаки изучили до мелочей и переняли все татарские степные повадки, знали их дороги и переправы, извещали пограничное население о передвижении крымских чамбулов на север. В высокой траве подкрадывались казаки к татарскому отряду, остановившемуся на отдых, мгновенно отгоняли подальше пасущихся коней и вырубали татарских воинов, непривычных к пешему рукопашному бою. Смерть, постоянно присматривавшая за казаками в нескончаемой пограничной войне, сделала их отважными до полубеззаботности, а привычка во всем полагаться на себя выработала у них независимый характер.

Зимой казаки устраивали на каком-нибудь неприступном днепровском острове шалаши из тростника и веток, покрытые лошадиными шкурами, оставляли там сторожевую варту и возвращались в свои сели и местечки. На ярмарках они продавали отбитых лошадей и скот, боевую добычу: меха, шкуры, мед, засоленную золой рыбу. Казацкие рассказы о подвигах и привольной степной жизни побуждали их слушателей попытать казацкого счастья в поле. Один раз сходив в боевой поход, оставшиеся в живых мещане и посполитые уже ни за что не возвращались к прежней жизни и становились казаками, число которых все росло и росло.

Главными сборными казацкими центрами стали почти пограничные Канев и Черкассы, из-за чего в Московском царстве степных витязей именовали черкасами, часто путая с кавказскими черкесами. Казачество быстро распространилось по Киевщине, Полтавщине, Черниговщине и Подолии. Кроме полугосударственных пограничных и городских казаков, до которых жалованье доходило в лучшем случае через раз, появилось множество ни от кого независимых казацких ватаг со своими выборными атаманами, что по-тюрски означало военного командира. Прояви польские магнаты разум, справедливость и установив маломальский контроль над расходованием военного бюджета, они получили бы самое сильное войско в мире и полностью изменили бы полу-позорную историю Речи Посполитой, без крови и сражений добившись того, что в XXI веке в процветающей Славянской федерации миллиард человек говорил бы по-польски. Кичившиеся своим образованием, полученным в лучших европейских университетах, шляхетные нобили забыли, что вслед за любимым их латинским изречением «Divide et impeta» – «Разделяй и властвуй» всегда следует еще одно: «De mortius aut bene, aut nihil» – «О мертвых или хорошо, или ничего».

По своему духу украинские казаки стали прямыми продолжателями геройских подвигов удивительных богатырей Киевской Руси. Совсем скоро дипломаты и разведчики многих европейских государств докладывали своим правителям из столичного Кракова: «Украина – страна казаков, всегда желающая свободы, а сами казаки – ветвь европейского рыцарства, горячо хотящие возродить свою державу на просторах древне-славной страны Ярослава Мудрого».

Казачество Украины начало формировать идеологию вооруженного отпора у всего народа и некоторые умные политики Речи Посполитой решили, что это великолепное народное движение необходимо возглавить, а не подавлять. Они понимали, что казаки уже стали защитниками интересов украинского народа и это очень хорошо для справедливого развития Речи Посполитой, как конфедерации многих славянских народов. Неумные сенаторы Польской Короны, которых было значительно больше умных политиков, в узком магнатском кругу стали говорить, что не изнеженной и разленившейся шляхте тягаться с новыми степными богатырями, а значит, казаки – угроза государственной безопасности. Фемида закачала весы судьбы Речи Посполитой в горестном недоумении, и разлет их гирь увеличивался все больше и больше.

Украинские казаки прекрасно ощущали свою нарождающуюся страшную военную силу. Им нужен был свой защищенный национальный центр и они создали потрясающую Запорожскую Сечь уже в середине XVI столетия.

Запорожьем или Низом называли степи, лежавшие ниже порогов Днепра до самого Черного моря. Особенно красивы они были весной, эти великолепные безграничные шелковистые зеленые скатерти, пересекаемые многоводными реками с отвесными береговыми скалами, глубокими балками, логами, оврагами, с морем величественных густых дремучих лесов из лип, кленов, грабов, дубов, вязов, ясеней и даже чинар. Степи был плодородны и давали изобильные урожаи пшеницы, ржи, ячменя, овса, проса, гречихи, льна, конопли, картофеля, овощей, арбузов, дынь, винограда.

По обеим сторонам среднего и нижнего течения Днепра, особенно на левобережье, широко развалились плавни, низменные долины, покрытые сочной травой, высоким густым камышом и купами самых разных деревьев и кустарников. В дождливую осень плавни сплошь затоплялись водой и даже в самое жаркое лето, когда Дикое Поле, земли от притока Буга Синюхи до приморского юга и правобережного Днепра, представляло собой выжженное солнцем безжизненное пространство, они давали воду множеству животных и растений.

Запорожье XVI еще не шляхетского века, было забито кабанами, медведями, волками, лисицами, выдрами, дикими лошадьми, буйволами, оленями, ланями, козами, громадными гадюками, дикими курами, тетеревами, куропатками, которые тучами охотились и паслись в высокой степной траве, плавали и ныряли на виду парящих в вышине орлов, ястребов и соколов, удовлетворенно смотревших на реки, забитые сомами, линями, щуками, чабаками, окунями, ершами, судаками, язями, плотвой, таранью и даже осетрами, севрюгами, стерлядями и белугами, длиной до трех метров и более.

Казаков, живших за днепровскими порогами, на Низу, стали называть запорожцами, которым охота и рыбная ловля давала почти все. Палящее солнце летом и лютая стужа зимой выдерживались только очень крепкими телом и духом натурами, не забывавшими налетать на Оттоманскую Порту и Крымское ханство за оружием и одеждой.

Запорожцы не боялись мести османов и гиреев. В нижнем течении Днепра были сотни и сотни островов, покрытых такой густой травой, неприглядным камышом и купами раскидистых деревьев, что найти там сечи, не зная, что они там точно есть, было почти невозможно. С севера от загребущей Польской Короны казаков прикрывал седой Днепр – Славутич, его величественные и ужасные пороги, поражавшие путешественников странно-опасным шумом, от которого «леденела в жилах кровь, смыкались уста и переставало биться сердце».

На Запорожье не было никаких дорог, кроме Днепра, на мириадах островах которого, высящихся над грозно пенившейся водой своими отвесными гранитными боками, всегда находили приют панские беглецы из разных стран. Регулярным войскам всегда было трудно пройти по Дикому Полю и, особенно, по Запорожью. С начала лета от страшной жары пересыхали речки, ручьи и выгорала трава, что вызывало степные пожары, иногда охватывающие местность в десятки километров. Жарким днем двухсантиметровые мухи с удовольствием закусывали лошадей до кровавой смерти, а вечерами из плавней поднимались устрашающие тучи комаров, жадно накидывавшихся на все живое, и спасением от них были только круги дымных костров. Саранча летела по степи до самых плавней, где встречалась с заразительной лихорадкой, защитить от которой не могли ни сабли, ни стрелы.

Зимой по Дикому Полю гуляла лютая стужа и метель, подгонявшая стаи озлобленных от голода волков, перекрикивалась с неутомимым ветром, с ревом перегонявшим огромные сугробы снега с места на место. После того, как несколько польских карательных отрядов без боя пропали за порогами, Речь Посполитая вынужденно смирилась с существованием неподконтрольной ей казацкой силы, копившейся и копившейся в условиях суровых лишений, которые могли выдержать только личности с крепкой натурой.

В 1565 году черкасский и каневский староста, Дмитрий Вишневецкий, православный потомок Рюриковичей и Гедиминовичей, на днепровском острове Малая Хортица построил первую казацкую крепость, ставшую колыбелью украинского казачества. Сами степные воины назвали его гетманом, использовав чешское heitman, немецкое hauptman и польское слово hetman. Во многих европейских странах так называли главнокомандующих и, начиная с Дмитрия Вишневецкого, украинцы так именовали своих казацких военачальников. Польская Корона, имевшая своих великих гетманов, казацких полководцев объявляла «старшими».

Вишневецкий с казаками взяли турецкую крепость Ислам-кермен, закрывавшую им выход в Черное море и бывшие османские пушки встали на хортицких утесах, охраняя запорожский кош. Дважды турки и татары пытались взять Малую Хортицу, но казаки сами ушли с острова только тогда, когда у них кончились свинец, порох и еда. Вишневецкий еще после взятия Ислам кермена попросил военной помощи у Варшавы и Вильно, но ему ответили, что не следует без приказа трогать Османскую Порту и Крымское ханство.

Вишневецкий перешел на земли Московского царства и Иван IV Ужасный дал ему в кормление город Белев с округой. Быстро поняв, что служить убийце и садисту на троне нельзя, первый казачий гетман вернулся на Украину и король тут же отправил его на Ливонскую войну с московским царем. Вишневецкий усилился настолько, что Краков в 1562 году устроил ему молдавскую ловушку, предложив без обещанной помощи занять трон молдавского господаря. Волохи тут же выдали Вишневецкого туркам, и через год султан со своим тупым удовольствием приказал ужасно казнить «молниеносный метеор, пролетевший через украинскую историю».

Народ запомнил Дмитрия Вишневецкого в былинах, как казака-героя Байду, а количество степных витязей резко возросло после унии 1569 года, когда на Низ пошли все украинцы, поляки, литовцы, русские, ненавидевшие смертельную шляхту и ее убийственное крепостное право. Новый командующий пограничными войсками юга Речи Посполитой Богдан Ружинский сумел сформировать большое казацкое войско, разделил его на двухтысячные полки, которым дал название тех украинских городов, где они стояли. Ружинский переписал полковых казаков и составил их первый именной список, реестр. Половина казаков пошла в кавалерию, действующую в Диком Поле, половина стала гарнизонами в пограничных городах и местечках. Реестровое казачество было освобождено от налогов и быстро превратилось в очень влиятельное сословие.

В 1574 году казаки Ружинского не смогли остановить огромное турецко-татарское войско, но на следующий год они прямо в Крыму отбили множество христианских рабов и сумели довести их домой. В 1576 году казаки сожгли на Черном море турецкие города Синоп и Трапезунд. Кроме реестровых казаков, которые подчинялись великому коронному гетману Речи Посполитой, часто собирались от пяти до двадцати полков казаков-добровольцев на собственных конях со своим оружием, называвшихся по именам назначаемых польским гетманом полковников. В конце XVI века итальянский разведчик-путешественник рассказывал удивленной Европе: