Текст книги "Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады"

Заговорили спокойно и мудро все побратимы и Богун, и Ганджа, и Нечай, и Кривонос, и Вишняк, и Джеджалий, и Чарнота, и все товарищество:

– Крым у нас казацких земель не отнимает и как Польша в свою веру не принуждает, вообще наших прав не касается. Ханство своими набегами и нашествиями разоряет Украину, убивает людей и многих уводит за Перекоп на арканах. До Кодака и Буджака стоят у нас сторожевые цепи вежей-фигур. Варта при набеге их зажигает и извещенное население прячется, как может. Тут и мы выходим, бьемся, врагу не спускаем, в боях обучаем и увеличиваем силу казацкую, закаляем рыцарскую удаль.

Крым грабит и польские украйны, и это заставляет королят – магнатов считаться с нами, казаками и запорожцами, а это прибавляет нашим рыцарям весу. Татары нам только опасны и с ними в сражениях мы мужаем. Польская же Корона только и ждет, высматривает, вынюхивает, как нас полностью уничтожить.

Мы сцепимся с турками и татарами насмерть, поляжем и мы, и они получат доброго прочухана. Турция и Крым после жестокой войны надолго не станут страшны Польше, а мы, казаки, ей без южной угрозы не нужны. Тех хлопцев, кто не сгинет в битвах, поляки добьют и быстро превратят посполитых в действительное быдло. Войску Запорожскому с Крымом и Турцией воевать – свою голову под польский топор с маху подставить! Хитромудрый Владислав мягко стелет, да не встанем мы больше с королевского ложа-эшафота.

В золотистой роще повисла мертвая тишина и стало слышно, как птичьими голосами пересвистываются хлопцы и джуры из сторожевого оцепления. Все сказанное было отчаянной и беспощадно-горькой правдой и убийственным бревном лежала Польская Корона на плечах Украины. Хмельницкий заговорил опять:

– Нам нужен прочный союз с Крымским ханством. Нападение Войска Запорожского на Черное море можно имитировать. Мы не можем верить ляхам, но казакам надо вернуть былую мощь, а когда сядут наши завзятые бойцы на коней, посмотрим атаковать ли с ляхами татар, или с татарами ляхов, если Крым союз подпишет. Как народ поднимется, так все и видно будет, как спасать его и землю нашу.

Реестровые полки с польской старшиной и главным комиссаром Шомбергом стоят у Лебедина на границе, опасаются набега орды. Хорошо стоят, удобно. Мы будем тихо покупать порох, свинец, ружья, собирать на Сечи казачество. Денег киевские братчики собрали много, отвезете к кошевому Федору Лютаю, пусть молча готовит хлопцев. Как соберемся в поход на Черное море так я сам поеду в Бахчисарай, к хану. Там и поднимемся. Как «выписчики» из реестра и запорожцы встанут, так и полки у Лебедина пусть атакуют польские гарнизоны, забирают пушки. А мы с ордой и хоругвями выступим из Сечи к ним на соединение. Тогда и поговорим с Варшавой, королем и сенатом.

Единой душой войсковая рада в роще приняла план Хмельницкого и избрала его походным гетманом. Рыцари тихо и спокойно разъехались в полки и на Сечь и везде закипела работа по защите родины. Через несколько дней Конецпольский и Потоцкий получили донесения от осведомителей о том, что «Хмель бунтует казаков». Явных признаков мятежа, конечно, не было и в помине, но нобили на совете в Черкассах решили: «Для казаков бунт, как для соловья пение. Надлежит угасить огонь, пока он не разгорелся!” Приказа об аресте Хмельницкого, на которого не смогли собрать никаких улик, все не было и не было и магнаты решили просто задержать чигиринского сотника и тайно убить в тюрьме.

В начале октября 1647 года во Львове были взяты под стражу хлопцы, закупавшие порох, пули и ружья. Хмельницкого никто не назвал, но Богдана, подождав пока он покинет казацкий Чигирин, задержали на конской ярмарке в Бужине. Однако после бужинского ареста все пошло совсем не так, как хотел Александр Конецпольский.

Хмельницкого посадили в тюрьму в далеком от пограничного Чигирина Крылове. Туда приехал Конецпольский, но в ночной тишине сотника Богдана удавить не успели. В Крылов примчались командиры реестрового войска и потребовали у коронного хорунжего проведения следствия и доказательств виновности заслуженного пятидесятитрехлетнего казака. Сотники Вишняк, Токайчук и Бурляй резко заявили, что сами отведут Хмельницкого на суд к главному казацкому комиссару Шомбергу. У Конецпольского, само собой, не было никаких доказательств казацкой вины и везти к комиссару было нечего. Чигиринский староста попросту передал Хмельницкого корсунскому полковнику Михаилу Кричевскому под поручительство, и Богдана перевезли из Крылова в Чигирин ждать решения сената из Варшавы, которую в последний раз предупреждал неистовый Богдан: «Раздутое свирепое пламя народных страстей не создает разумной свободы и блага в государстве, но всегда разрушает лишь созданное веками и обращает страну в руину и пустыню, где станет царить дикое зло и буйство, которое пожрет всех. Вы разведете море ненависти и злобы, и она начнет жрать всех и правых, и виноватых, и невинных. Вместо цветущего сада вы создадите мертвую пустыню».

В сенате с помощью Оссолинского начали говорить, что «причина возможной бури на Украине – притеснение бедных и наши злые поступки». Многие умные поляки понимали, что на Речь Посполитую накатывается тяжелая грозовая туча народной ненависти и дело тут совсем не в Хмельницком и уж тем более не в его разгромленном хуторе. Слишком много на Украине совсем не покорного быдла, а вольных как ветер, отчаянных сорвиголов. Загудела не имевшая украинских поместий шляхта: «Кому-то хочется славы в подавлении созданного мятежа, а нам за него боками плати? Не будет этого! Опять чрезвычайные налоги, бесконечные постои жолнеров, поборы, за ними набеги татар, грабежи, пожары и разоренья. Все войны к бесу, они нам в убыток. Не пазвалям!»

Зашумела и заклокотала имевшая украинские маентки шляхта: «Стать добрее к хлопам? Может пышному панству еще и мир с ними заключить? Может нам мир заключить и с нашими дворовыми псами?»

Михаилу Кричевскому, крестному отцу Богданова сына, с разных сторон донесли, что голова Хмельницкого у наемных шляхетных убийц уже оценена, и корсунский полковник лично освободил его из чигиринской тюрьмы.

7 декабря 1647 года Богдан Хмельницкий во главе трехсот преданных ему реестровых казаков без помех ускакал из своего родного города поднимать Украинскую революцию. Через десятилетия писал казацкий летописец: «Коронный гетман Потоцкий послал указ к полковнику Кричевскому, чтобы прибрал к рукам Хмельницкого и держал под арестом для дальнейших распоряжений. Однако Кричевский не только этого не сделал, но даже сам указ гетманский Хмельницкому передал. И тот тут же, не прислушиваясь к чужим советам, по этому предостережению Кричевского, собрал, сколько мог товарищей, и на лучших конях поскакал в Запорожье».

Не хочет вол на убой, а ведут. Богдан Хмельницкий не захотел ждать неминуемой смерти и унесся от нее в казацкую колыбель. Уже с дороги он разослал письма к уважаемым сенаторам и магнатам, тем, кого волновала и затрагивала ситуация в юго-восточных крессах Речи Посполитой. Он писал, что он не бунтовщик, а жертва шляхетского произвола и требовал унять чигиринского подстаросту: «Чаплинский – враг моему счастью, литовский подкидыш, польский пьяница, украинский разбойник, много погубил казаков ложными доносами».

С дороги на Запорожье летели и другие письма по городам и местечкам и селам Украины: «Пусть будет вам известно, что я решил мстить панам ляхам войной не только за свою обиду, но за попрание веры и народа православного. Я бессилен, но все помогите мне, соберитесь и пошлите хоть по два или три человека с каждого села».

* * *

И занималось ясное зимнее солнце над Речью Посполитой, и встала надолго на ее небе патлатая комета, и вскоре по весне ужасно упала на поля неисчислимая саранча, а до уродзонной и гоноровой шляхты все не доходило и не доходило, что не только она одна может быть счастлива на этой благословенной земле. И отвечали украинские города, местечки и села своему гению и герою: «Ежечасно молим мы Бога, чтобы послал кого-нибудь для отмщения наших несчастий. Поднимай оружие, Богдан, станем с тобой и поднимется наша земля, как никогда еще не поднималась».

В Запорожской Сечи на Хортице стояла половина реестрового Черкасского полка и полутысячная хоругвь польских драгун полковника Гурского. Еще семьсот жолнеров находились в Кодаке, закрывавшем Запорожье от Украины. Кошевой Федор Лютай готовил казаков на днепровских островах Базавлуке и Чертомлыке. 11 декабря на острове Томаковка запорожцы встретили Богданов отряд и перевели его в приготовленный лагерь на острове Буцкой. В трескучий мороз выступил Богдан перед казаками и запорожцами:

– Поругана вера святая. Над просьбами нашими сейм глумится и нет ничего, чего бы не решились сделать с нами паны. Войска польские, под предлогом укрощения непокорности, ходят по селам и часто целые местечки истребляют дотла, как будто замыслили совсем истребить род наш! Смотрите на меня, старого казака. Меня гонят, преследуют только потому, что так хочется тиранам. К вам приношу душу и тело, укройте меня, старого товарища. Защищайте самих себя, и вам то же угрожает.

В один голос ответили запорожцы:

– Принимаем тебя, Хмельницкий пан, хлебом-солью и щирым, чистым сердцем».

По всей Украине полетели «зазывные письма» вождя Богдана, поднимавшие народ против шляхты. Хмельницкий лично отправил с ними своих верных товарищей, а «тайные гонцы от недоброжелателей сотника Богдана», как верные слуги Польской Короны доносили Потоцкому, что нет и речи ни о каком мятеже, а только чигиринский сотник без места хочет войти в старшину Запорожской Сечи. Уже до нового 1648 года казаки и запорожцы укрепили Буцкий рвами, валами и частоколом, а Хмельницкий готовился взять Хортицу, памятуя из львовской учебы и французского опыта, что «промедление и стояние на месте – гибель любого восстания».

Польский гарнизон на Запорожской Сечи усилен не был и драгуны Гурского, не боявшиеся этих горемычных запорожских бедолаг и сиромах, которые в количестве пятисот оборванцев безвылазно сидели и пили оковитую на Буцком, чувствовали себя совершенно спокойно.

Московский лазутчик в том же году докладывал в царство о хортицких укреплениях: «Город Сеча с земляным валом с поля, а с Сумской стороны пали-колья и бойницы. С другой стороны на валу короба-коши деревянные, насыпанные землей. Около Сечи ров в глубину пять сажен. В самой Сечи башня кругом двадцать сажен, а в ней окна для пушечной стрельбы. Перед башней за рвом сделан земляной городок, кругом сто сажен. Мерой Сечь кругом около девятисот сажен, а для хода на воду сделано восемь узких форток-пролазов, над ними бойницы».

21 января 1648 года казаки и запорожцы без боя взяли Хортицу, приняв в свои ряды родной Черкасский полк. Драгун Гурского разоружили и отправили с припасами в Кодак, помня, что нет никакого мятежа, а только старые казаки ищут места под родным запорожским солнцем. 30 января на вновь ставшей только казацкой Сечи состоялась большая войсковая рада, избравшая Богдана Хмельницкого гетманом Войска Запорожского, который сказал товариществу:

– Много кривды мы терпели от панов, над нами поставленных. Многих из наших товарищей обобрали, ограбили, из собственных поместий повыгоняли, других убили и изувечили. Стоит шляхта над нами с ножом у горла, бесчестит веру наших отцов, с презрением относится к нам, как к схизматам. Нет ничего, что не решился бы сделать шляхтич с посполитым. Таких издевательств мы терпеть не будем, с неволей не смиримся. Взывают к нам тысячи и тысячи угнетенных. Освободим, братья, народ украинский или погибнем. Зовите всех и начнем наше святое дело!

Ответила батьку Хмелю войсковая рада:

– Мы, как стадо без пастуха, будь нашим головой против панов, а мы с тобой до последнего дыхания!

Лютой зимой великий коронный гетман Николай Потоцкий издал указ, рассмешивший не только всю Украину, но и всю Речь Посполитую, на все лады обсуждавшую, сколько же своей любимой старки перед этим выпил пожизненный главный военачальник огромной страны: «Чтобы украинцы в своих городках и селах, на улицах, на торгах, в дворах между собой вместе больше, чем по двое не собирались и ничего не обсуждали». Не сдержался отчаянный гетман Хмельницкий и пронеслись над Днепром его пророческие слова: «У Потоцкого-зверя уши заросли напрочь звериной шерстью, не слышит ничего и сам роет Польше могилу».

Всю зиму первого революционного года летали письма от Запорожья до Варшавы, ведя разговор украинцев с поляками, отчетливо видевшими, что на их юго-восточных крессах не было ни одного села, где бы не таился огонь восстания, враз бы превратившийся в пламя до неба при выходе Хмельницкого из Запорожской Сечи:

– Наш благословенный край одарен всем от бога и поэтому насилие и алчность стремятся сюда отовсюду со своими обагренными в крови загребущими руками. Эти нелюди никогда не остановятся ни перед каким преступлением, которое может остановить только могучая вооруженная рука.

Немудрено, что этот эдем, эта земля обетованная привлекает к себе и доброе и худое панство. Среди нас есть много таких, которые уважают других людей и им противно насилие.

– Есть то есть, но таких мало.

– Таких в любом государстве мало.

– Не в любом. Значит мало у вас золотых сердец и не будет у вас никогда ни тихого рая, ни душевной отрады!

* * *

Богдан Хмельницкий усиливался и усиливался, и уже вся Украина знала, что появился в Хортице ее умный заступник. Отправив в Крым два посольства, гетман решил ехать к хану сам. Оставив растущее войско на полковника реестровых казаков Ивана Вишняка, полковника запорожцев Ивана Богуна, конного полковника Ивана Ганджу, обозного Михаила Чарноту и полковников над прибывающими и прибывающими казаками и посполитыми Максима Кривоноса и Данила Нечая, Хмельницкий вместе с восемнадцатилетним сыном Тимошем тайно выехал в Бахчисарай. Он знал и видел все, что происходило на Украине, потому что его глазами и ушами в декабре 1647 года стал весь пятимиллионный украинский народ. Знал и видел герой и гений, как в Черкассах и Корсуни, Полтаве и Лубнах, Киеве и Белой Церкви, Виннице и Каменце, во всех панских гарнизонах сыпят песок в жерла грозных орудий посполитые, слышал, как поют новую думу кобзари и бандуристы по усим усюдам родной и уже готовой залиться кровью земли:

 
«Течуть рiчки кривави
Темними лугами
Ой, то ляхи, вражi сини,
Глузуют над нами.
Летить орел понад морем,
Над байраком вьется,
Ой там, ой там, вже казак
С ляхами бьется».
 

Ветреным и морозным февральским днем несколько десятков всадников миновали Перекоп и выехали на Крымский полуостров, совсем не похожий зимой на естественную жемчужину Европы. Богдан Хмельницкий уже не раз перечитал все свои бумаги, где он собрал все, что узнал во время своего давнего турецкого и татарского плена о династии ханов Гиреев:

«Первый из Гиреев, Хаджи, родился в самом начале XV столетия в знаменитом литовском Тракайском замке. Его отец Гиас-ад-Дин, сын внука Чингизхана Таш-Тимура, проиграл борьбу за власть в Золотой Орде и ушел с семьей и верными нукерами в Литву, где Витовт Великий принял его в своем родовом замке и дал землю.

В 1433 году пятитысячный татарский отряд молодого Хаджи Гирея разгромил отборное войско Карла Ломеллино, полководца итальянской Генуи, владевшей стратегическими портами юго-восточного побережья золотого полуострова. В битве полегло много лучших воинов первого Гирея и укрепиться в столичном Солхате он не смог, на долгие десять лет пропустив в ханы родственника из Золотой Орды Сейид-Ахмета.

В 1443 году Хаджи Гирей при поддержке Великого княжества Литовского и местных беков ворвался на Крымский полуостров, разбил Сейид-Ахмета и объявил землю Крыма независимым ханством. Столицей ханства, в который вошли Крым, Таманский полуостров и Северное Причерноморье, Хаджи Гирей с сыном объявили построенный ими «город в садах» – Бахчисарай. На полуостров тут же ворвались войска Большой Орды и отбросили отряды первого Гирея от самых важных невольничьих портов Кафы и Судака. На левом берегу реки Чурук-су измученный битвой и поражением Хаджи-хан с сыном вдруг увидел схватку двух змей, одна из которых, полумертвая после смертного боя, сумела ожить после купания в реке. Возродившийся Гирей собрал разбежавшееся войско, получил помощь полками московского государя Ивана Третьего и разбил врагов, а на месте змеиной схватки построил ханский дворец, укрепив на его воротах новый герб Крыма – две перевившиеся в битве змеи.

Лакомый кусок Европы приглянулся Оттоманской Порте, в 1475 году отправившей огромное войско на завоевание Крымского ханства, только тридцать лет и три года остававшегося независимым. В 1475 году южный и восточный берег Крыма с Кафой и Судаком вошел в состав Турции, а сын Хаджи-Гирея Менгли Гирей стал вассалом турецкого султана.

Мертвенная зараза от одного из самых мерзких государств обитаемого мира, поползла на изумительный Крымский полуостров, не давая свободно дышать никому из ее жителей. До 1475 года крымские ханы назначались своими предшественниками и утверждались на совете местной знати, беков и огланов. После захвата Крыма Турцией ханов стал назначать султан и его совет-диван, в соответствии со своими жадно-злобными желаниями. Только после торжественного чтения фирмана султана в крымском государственном совете его чаушем, в присутствии хана, его старшей жены или матери хадши-валиде, его первого наследника калги-султана и второго наследника нуреддина-султана, главы мусульманского духовенства муфтия, главных беков и огланов, хан становился официальным правителем своего бывшего государства.

Послушание Гиреев очумевшему от крови Стамбулу обеспечивал большой турецкий гарнизон Кафы и Судака. Ханы издавали законы, командовали войсками, чеканили монеты, устанавливали налоги, выполняли все приказы султана и поэтому редко правили более пяти лет.

Стамбул давил, требовал денег, блокировал для собственного удовольствия стратегические порты Крыма и не давал развиваться экономике ханства. Крымские татары начали ходить в набеги на земли Речи Посполитой и Московского царства, своих недавних союзников, грабя, разбойничая и захватывая пленников для продажи и получения выкупа.

Для предотвращения набегов Бахчисараю стали платить дань Молдавия, Польша и Россия. Достигнув экономической независимости, хан Мухаммед Гирей II и его брат Шагин Гирей в 1623 году подняли мятеж против турецкого владычества в крыму. В ответ очнувшийся от гарема и попоек султан послал в Кафу огромную эскадру с десантом янычар. Ханы обратились к Войску Запорожскому за помощью и получили ее. Объединенные татарско-казацкие войска разбили турок и осадили оставшихся в живых янычар в Кафе. Турецкий адмирал признал Мухаммеда Гирея II крымским ханом и отплыл спасать Стамбул и султана от нашествия сотен казацких чаек второго запорожского морского отряда, который мудрая Сечь отправила на Босфор. Казаки успели разнести все пригороды неприступной турецкой столицы и успешно вернулись до дому.

Понимая, что султан и его диван не уймутся, 24 декабря 1624 года в урочище Карайтебен Крымское ханство и Войско Запорожское подписали союзный договор и четыре года не пускали турок на полуостров.

Победить очередную империю-убийцу, для которой десятки тысяч своих и чужих трупов в радость, можно было только уничтожив ее. В 1628 году огромное турецкое войско высадилось в Кафе, но Мухаммед Гирей и Михаил Дорошенко разбили его на подступах к Бахчисараю. Султан прислал еще больше живого пушечного мяса и у Топрака в кровавой битве войска татар и казаков были разбиты, а хан и гетман погибли в бою.

В 1635 году крымским ханом был назначен Инайет Гирей, который не пошел по приказу султана в атаку на Иран, но объединился с запорожским вождем Павлюком и разбил постоянно грабивших украинское пограничье ногайцев, заодно положив на них дань. После получения письма с угрозами от турецкого паши Кафы, Инайет Гирей внезапным татарско-казацким ударом взял главный в Черном море портовый город и казнил пашу. Султан потребовал хана к себе, Инайет Гирей после долгих колебаний поехал в Стамбул и сразу же был там казнен. Назначенный султаном хан Резмий-Богадур Гирей по его приказу стал ежегодно, как это было до 1620-х годов, совершать набеги на Польшу, Украину и Россию.

За пятьдесят лет XVII столетия Московское царство потеряло от крымских захватов более двухсот тысяч человек, почти пять процентов населения, а втрое меньшая Украина – двести пятьдесят тысяч человек. Турецкий султан бесновался и требовал и требовал денег, которые получал за проданных в рабство украинских, русских и польских невольников. Только кочевое скотоводство обеспечить существование крымских татар не могло, они оставались без средств к жизни и снова и снова шли в кровавые набеги, получив на Украине прозвище людоловов и казачий отпор».

Богдан Хмельницкий прекрасно понимал, что все зависит не от формы правления, а от личности государя. Он был готов к сложным переговорам с властным Ислам Гиреем, охраняемым дерущимися змеями герба совсем не свободного Крымского ханства. Ислам Гирей II вряд ли будет надежным союзником, которому совсем не нужен полный разгром не очень защищенной от него шляхетской Польши. Вряд ли, даже с помощью Войска Запорожского, хан сумеет освободиться от турецкой неволи, которая располагала бесконечными людскими ресурсами. Ислам Гирей будет преследовать свои интересы без риска для ханской жизни и Богдан Хмельницкий должен совместить их с интересами погибавшего украинского народа. Это будет очень трудно и наверное, как всегда, кроваво, но другого выхода у гетмана просто не было. Украине не отбиться от одновременного удара нескольких сильных противников и врагов. Если ханство и не будет надежным союзником, то не станет оно и отчаянным врагом, с которым невозможно договориться. Надо сделать так, чтобы сомневающийся в успехе Хмельницкого хан послал с ним хотя бы орду перекопского оглана Тугай-бея. Не зря же Богдан с самым первым посольством Клыша и Бурляя без выкупа вернул Тугаю бывшего в плену на Зпорожской Сечи его сына. Еще два года назад Ислам Гирей рассорился со своими беками и не очень прочно сидит на охраняемом султаном ханском троне. Именно поэтому Польская Корона прекратила выплату даней Крыму. Хану позарез нужен новый союзник. Ислам Гирей, я иду к тебе.

– Клянусь, что я приехал без коварства и измены, без вреда к хану. Если это неправда, пусть эта сабля отделит мою голову от тела!

Большой зал приемов Бахчисарайского дворца Ислам Гирея II был полон. Огланы, беки, муфтий, калга, нуреддин, валиде-ханум с одобрением выслушали клятвенные слова чигиринского сотника на драгоценной ханской сабле и Богдан Хмельницкий продолжил свою речь на изысканном татарском языке:

– Мы, казаки, были вашими врагами, но только из-за польского ярма и воевали поневоле. Сейчас мы решили свергнуть постыдное иго королят и предложить Крыму дружбу и союз. Наши враги ляхи – и ваши враги. Они понуждают нас нападать на мусульман и не платят тебе, светлейший хан, дани. Казаки просят тебя помочь им в борьбе против Польши.

Богдан закончил, и диван наполнился гомоном. Мурзы и беки один за одним говорили, что казаки их давние враги и татары не должны проливать за них свою кровь. Уже двадцать из сорока пяти членов государственного совета Крымского ханства выступили против союза с украинским казачеством, и вот-вот чаши весов судьбы должны были закончить свое покачивание совсем не в пользу вставших против Польской Короны отчаянных бойцов. Хмельницкий подождал до самого возможного предела, когда гомон в торжественном зале почти перешел в гул ярости, и с поклоном передал хану привилеи и письма короля Речи Посполитой к Войску Запорожскому о подготовке похода пятидесяти тысяч бойцов на Черное море для начала большой войны с Турцией, а значит и с Крымским ханством. Ислам Гирей поднял руку и переводчик торжественно прочитал грамоты. В зале мгновенно повисла мертвая тишина и сразу же после проверки подлинности королевских печатей, Хмельницкий понял, что победил в смертельной схватке дипломатии и политики. Или светлейший хан с казаками атакует задолжавшую ему Польшу, или польская Корона с казаками ударит по Крымскому ханству и, самое главное, Турции, которая ему этого не простит и в лучшем случае отправит в знаменитую тюрьму для Гиреев и султанских визирей на Родосе. Богдан с трудом приходил в себя, видя, что и диван уже склонился на его сторону. Пусть теперь Варшава попробует договориться о союзе с неверящим ей Исламом Гиреем, пусть теперь заплатит двойную, тройную дань и попросит татар ударить на Запорожье! Пройдут целые месяцы, в которых так нуждается гетман, и которых совсем нет у этого невменяемого от жадности сената. Радуйся Сечь, тебе не ударят в спину, сойдешься ты с пыхатыми один на один и сама решишь судьбу своего народа!

В конце февраля 1648 года был восстановлен и утвержден союз Крымского ханства и Войска Запорожского. Измученный Хмельницкий оставил в залог в Бахчисарае свою надежду Тимоша и уехал в Перекоп, где по ханскому приказу готовил свой полутумен Тугай-бей, принявший Богдана как дорогого гостя. Ислам Гирей был очень доволен. В случае разгрома Хмельницкого и Тугай-бея Потоцким, он откажется от самовольных действий своего оглана и возьмет на себя его перекопские земли, улусы и стада. Если же они победят, хан без борьбы получит причитающуюся ему долю в неминуемой польской добыче. Хан улыбался. Он сказал этому отчаянному Хмельницкому, что оставляет его Тимоша только потому, чтобы сын заменил отца в случае его гибели во главе Запорожского Войска. Какая ерунда. Кто пойдет на смерть за не понюхавшим пороха восемнадцатилетним юнцом! Старайся, Богдан, пополняй бездонную ханскую казну золотом. Ты просил, чтобы орда не разоряла украинское пограничье. Заплати за это, как обещал, а там как получится. Ислам Гирей вызвал секретаря и стал диктовать письмо о нерушимой дружбе великому коронному гетману Николаю Потоцкому. Богатые перекопские земли тоже хорошая добыча, но что-то подсказывало хану, что они останутся у старого владельца. Ислам Гирей вспомнил этого великолепного Хмельницкого и надолго задумался. У него лицо победителя и ум государя, и справиться с таким рыцарем сможет только природный чингизид. Когда новый казацкий гетман разнесет Потоцкого, а он разнесет этого старколюбца, то поведет свои войска на Краков и Варшаву и тогда рядом с ним должна катиться стотысячная орда во главе с ним, Ислам Гиреем. Польша богата, а Варшава нагла. Этим летом 1648 года она получит то, что ей причитается за ее грехи. Хан подписал уже готовое письмо Потоцкому с пожеланиями вечного благополучия и подвинул к себе блюдо с хорошо сохранившимся с осени крупным, почти черным виноградом. Скоро он прикажет отливать эти пахучие гроздья из польского золота.

В начале марта вместе с десятью всадниками Хмельницкого к Хортице выступили четыре тысячи воинов Тугая-бея и это уже была победа, которой нельзя сложить цены. Богдан уже знал, что на днепровском острове его ждут почти четыре тысячи хлопцев, которых герои-полковники день и ночь готовят к боям и в шуме учебных схваток тонут слова некоторых запорожцев о том, что «будет ли хорошо, чтобы нам поганых себе брать за опекунов». Гетман гнал своего верного боевого коня и молчал. Никто и никогда не должен знать его мыслей, а противник будет узнавать о его ударах только тогда, когда они его поразят. Держись, Тимоша, крепись, хлопчисько, не спи, не ешь, набирай мне союзников в Бахчисарае. Скоро увидимся, живые или мертвые.

Летел Богдан к Хортице, и взбивали за ним освободившуюся уже от снега степь Дикого Поля десятки тысяч копыт коней союзной казакам орды, и летела впереди грозного войска удивительная чутка о том, что запорожцы и татары вместе идут бить ляхов. В марте 1648 года Украина вдруг поняла, что во главе ее встал гений, и с упоением читала слова его первого универсала, отправленного еще от Перекопа:

«Не подчиняйтесь больше своим начальникам, как невольники вы, чьи отцы не признавали никаких панских законов и не подчинялись никаким королям. Против учиненных нам кривд нет другого способа защиты, как только силой и страхом смерти сломить поляков. Идите на Запорожье, на днепровский Низ и ударим на ляхов, казаки и посполитые, сразу и совместно.

Что же касается меня, то я не буду жалеть ни жизни, ни силы и готов на всякую опасность, все отдам для общей свободы и блага. Душа моя не успокоится до тех пор, пока не достигну того, что я определил высшей целью жизни».

Летели на Украину универсалы гетмана Хмельницкого и летели наперерез им мерзкие указы опоздавшего навсегда гетмана Потоцкого: «напоминаю, чтобы все ушли от этого Богдана, схватили его и отдали в мои руки. Если вы не исполните моей воли, я прикажу отобрать все ваше имущество, а ваших жен и детей вырезать».

Очумелый от пожизненной вседозволенности Потоцкий забыл или никогда не знал, что мокрый дождя не боится. Слова хмельницкого универсала всколыхнули Украину и, наконец, стали слышны в оглохшей уже давно Варшаве разумные речи:

– Вы видите, как на Днепре все затихло, как бывает перед страшной бурей? Этот сильный и отважный народ не будет молчать из вечной робости и страха и если он притих – значит готовит ужасную месть. Вам кажется, что удушливый шляхетский натиск неостановимо охватывает эту налитую обилием страну и вот-вот навсегда накроет угнетенный вами народ? Это вам только кажется. Украина зловеще онемела и затихла в мертвом молчании. Вы, панове, думаете, кто больше везет – на того и поклажа? Смотрите, вельможные, таскал волк овец – потащили и волка!

Заревела на Днепре уродзонно-ленивая шляхта:

– Свобода Речи Посполитой незыблема! Она безладьем живет и беспорядком славна! Будем беречь свою золотую свободу и свои интересы, не допустим убытков благородному панству. Жизнь одна и нам, шляхте, милей всего пиры, женщины и охота на зверей и людей. Плевать мы хотели на королей и законы, а хлопов – на колья! Украина наша по праву захвата! Jus occupandi!

Ревели по корчмам и маенткам паны, летели с пьяных столов келехи и чары, решали в Варшаве и Кракове, мятеж ли грядет или это просто мыльный пузырь обобранного чисто по-польски чигиринского сотника, и с декабря по апрель не делалось ничего для предотвращения бунта-не-бунта, и орали от Вислы до Днепра пышные уродзонные паны:

– Пусть хлопы собираются, как муравьи, до одной кучи, легче будет сразу сапогом раздавить. Предосторожности в борьбе с быдлом постыдны для шляхты!

Среди грохота бездельных разговоров тех, кого ожидало пекло, среди уже завесенившейся степи летел к Хортице маленький отряд Богдана Хмельницкого и сам гетман своими неостановимыми мыслями уже был в заждавшейся своего героя родной Запорожской Сечи.