Текст книги "Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады"

Ранней весной 1646 года как всегда геройские казацкие полки победно вернулись домой, вооруженные, кроме рушниц, сабель и пистолей, передовой европейской военной наукой, которую тут же стали передавать боевым хлопцам в реестровых полках и за порогах. Французские газетчики писали: «В 1645 году казацкие сабли часто уничтожали многих врагов. Нашим войскам не приходилось вдохновлять их полки своей воинственностью, потому что им хватало собственной смелости». Богдан Хмельницкий слышал лестные отзывы, казалось, со всех сторон.

Не всем королятам понравился французский поход чигиринского сотника, прогремевший в Европе. Казалось, со всех сторон на Хмельницкого смотрели злобные, зелено-шакальи глаза могущественной шляхты, никогда не обогревших своих рук работой, а только чужой кровью. Еще в 1644 году сановная Варшава хорошо расслышала последние слова, сказанные перед смертью своему сыну Александру великим коренным гетманом Станиславом Конецпольским:

– Как бы Речь Посполита не испытала от Хмельницкого многие беды, потому что никогда еще не было среди казаков человека такого разума и способностей. Обвини его в чем-нибудь сын, и сживи со свету.

Автор Куруковского соглашения 1625 года, великий коронный гетман с 1632 года, автор «Ординации» 1638 года, человек, уменьшивший казацкий реестр с сорока до шести тысяч воинов, Станислав Конецпольский хорошо знал, о чем говорил сыну. Александр, новый староста корсунский и чигиринский, держал в Чигирине своим подстаростой вывернувшегося из Литвы еще в 1639 году шляхтича Даниэля Чаплинского, хорошо умевшего сдирать неуемные налоги с посполитых вместе с их кожей. Чаплинский писал Александру Конецпольскому в своих частых доносах: «Все видят непреклонную волю сотника Богдана и понимают, что его невозможно остановить».

Судьба Богдана Хмельницкого, а значит и Украины, вот-вот должна была свершиться.

Корсунский палац Конецпольских был иллюминирован на славу и торжественный прием-бал, на который были приглашены сотни значных особ, гремел на всю округу. Пары кружились в бесконечном полонезе, за ломившимся, как всегда, яственными столами гуляла гоноровая шляхта, а в группах поветовых панов велись обычные громкие разговоры о величии дворянского происхождения в природе. В самой большой группе выделялся пышно детый Чаплинский, не знавший удержу в похвальбе того, чего никогда не было ни в его жизни, ни в жизни окружавших его панов. Дождавшись, когда музыка затихла, Чаплинский нарочито громко сказал:

– А вы панове, разве не слышали, что Хмельницкий при штурме Дюнкерка прятался за спины своих казаков. Пятерых перед ним убило, а ему как с гуся вода!

В мгновенно заледеневшем пиршественном зале повисла мертвая тишина, в которой сотни гостей слышали и видели, как в большое стрельчатое окно бьется большая зеленая муха, почему-то очень похожая на чигиринского подстаросту. Побледневший до холодной ярости Богдан приблизился к красному до синевы Чаплинскому и все увидели, как сползло с пана все несусветное высокомерие, чуть не запутавшись в позолоченных, мелко дрожавших шпорах. Хмельницкий одними белыми пальцами взял свою боевую саблю за лезвие чуть ниже рукояти, вытянул ее из свистнувших шепотом ножен, эфесом вверх поднял ее прямо к носу лгавшего шляхетного хама и медленно, звучно произнес:

– Понюхай это.

1645–1647 годы – Обвини его в чем-нибудь сын и сживи со свету
Королевская провокация или как можно устроить многолетнюю резню в Речи Посполитой

Богдан Хмельницкий белыми от ярости пальцами взял свою саблю за лезвие чуть ниже рукояти, вытянул ее из свистнувших шепотом ножен, эфесом вверх поднял ее прямо к носу лгавшего шляхетного хама и медленно, звучно произнес:

– Понюхай это.

Чаплинский вдруг ясно понял, что ему сейчас немедленно придется рубиться совсем не с золотисто-поджаристым молочным поросенком, лежавшим в трех метрах на пиршественном столе в серебряном корытце, а с собственной неминуемой казацкой смертью.

От него вдруг резко запахло ацетоном и багровый от яростного испуга подстароста покинул зал, закончив гоноровый пыхатый взрыв ничем. Позже, будет казацкий вызов на дуэль, отказ от него пышного шляхтича не желавшего, конечно, биться с не равным ему по знатности казаком герба Абданк, общее презрение чигиринского панства, вынужденное согласие на поединок, засада наемных убийц для неистового Богдана, о новой неуемной выходке которого в адрес уродзонной шляхты, опять стали говорить на юго-восточных крессах Речи Посполитой.

* * *

С 1644 года великий коронный канцлер Ежи Оссолинский в полном согласии с Владиславом IV тайно готовил войну с Оттоманской Портой, дружно мечтая с монархом о разгроме Крымского ханства, захвате Причерноморья и даже атаки Балкан с поднятием флага Речи Посполитой над Босфором. Умно-циничный Оссолинский не раз говорил, что государственный строй Польской Короны – анахронизм, но дошедшее до ни раз отодвинутого предела своеволие королят никогда не позволит королю стать могущественным магнатом, а не только драгоценной престольной куклой.

Для начала королевской атаки на собственноелюбимое государство монарху и канцлеру были нужны внутренние и внешние союзники и, конечно, деньги, деньги и деньги. В 1645 году неудачно воевавшая с Турцией республиканская Венеция за деньги попросила военной помощи у Владислава IV, прислав в Варшаву специального посланника. Королевский полковник кварцяного войска Иероним Радзиевский сразу же после возврата казаков из Франции тайно встретился со старшиной реестрового Войска Запорожского. Зная, что магнаты, а значит и их ручной сейм, будут против усиления короля турецкой войной, Владислав IV предлагал казакам атаковать Стамбул походом в Черное море. В конце апреля 1646 года в Варшаву от реестровиков приехали войсковые есаулы Иван Барабаш, Ильяш Караимович, полковые есаулы Роман Пешта, Яцко Клиша, Иван Нестеренко и сотник Богдан Хмельницкий.

Казаков по очереди приняли канцлер, венецианский посол Джованни Тьеполо и король. Для войны с Турцией было необходимо набрать и подготовить пятьдесят тысяч казаков и старшина обещала сделать это в течение года. Король выдал казакам для строительства шестидесяти морских боевых чаек шесть тысяч золтых талеров и на ночной аудиенции в своем дворце заявил:

– Я доверяюсь вашей доблести, преданности и чести и убежден, что вы не подведете. Я надеюсь, что когда я вас позову, вы все слетитесь ко мне орлами с избытком отваги и преданности.

В пограничные казацкие городки старшина Войска Запорожского уехала с деньгами, старым боевым знаменем 1638 года и грамотами Владислава IV, разрешавшими казачеству строить морские чайки и набирать войско для морского похода на Турцию. Король пообещал увеличить реестр с шести до двенадцати тысяч воинов и на Запорожской Сечи начался набор казаков, известие о котором быстро разнеслось по всей Украине. Богдан Хмельницкий в Киеве встретился с общеукраинским авторитетом и воином, с которым плечом к плечу бился в битве под Цецорой, монахом, архимандритом Киево-Печерского монастыря, киевским и галицким митрополитом Петром Могилой.

В апреле 1646 года историческое время Речи Посполитой начало обратный отчет, что, конечно, очень обеспокоило сенат, попытавшийся выяснить, о чем король Речи Посполитой договорился с отчаянными схизматскими рубайголовами. На осень в Варшаве был назначен сейм, на котором магнаты договорились унять Владислава IV и навсегда поставить его преемников на незавидное королевское место.

* * *

Богдан Хмельницкий тайно готовил большую раду побратимов из реестрового войска и Запорожской Сечи, а магнаты Польской Короны явно готовили уничтожение украинского казачества. Летом 1646 года Речь Посполитая подписала союзный договор с Московским царством о совместной борьбе с ежегодной угрозой Крымского ханства, что давало повод к официальному роспуску Войска Запорожского и переводу реестровых казаков в польские пограничные хоругви. В июне 1646 года украинское время сжалось как перекрученная пружина в часовом механизме и вот-вот грозило остановиться вообще.

Корсунский и чигиринский староста, коронный хорунжий Александр Конецпольский и командующий оккупационными войсками на Украине, великий коронный гетман Николай Потоцкий начали готовить войско для похода в Дикое Поле и ликвидации Запорожской Сечи, без разгрома которой роспуск реестра был бессмыслен. К ним тут же присоединился хозяин Волыни и Полтавщины, потомок знаменитого казацкого гетмана Дмитрия Вишневецкого – Байды. Православный Михаил Вишневецкий – Корибут еще в 1631 году в девятнадцатилетнем возрасте стал католиком Иеремией и уже пятнадцать лет искоренял православие и схизматов на своих необъятных украинских землях.

Еще в самом начале XVII столетия чигиринский староста и зять великого коронного гетмана Ян Данилович передал Михаилу Хмельницкому незаселенную землю у пограничного и опасного Чигирина. В трех километрах от казацкого местечка чигиринский подстароста построил хутор Субботов, который за полвека стараниями семьи Хмельницких превратился в богатое хозяйство с плотнозаселенной посполитами округой, жившими за чигиринским сотником как за благополучной каменной стеной. Ни Михаил, ни сын его Богдан не провели регистрацию Субботова в королевской и сенатской канцеляриях и о том, что юридическое оформление субботовских земель не закончено, конечно, знал Александр Конецпольский. Уничтожить разоренного Богдана Хмельницкого было намного интересней, чем успешного, и чигиринский староста приказал Чаплинскому подготовить разгром и захват Субботова. Хмельницкому об этом донесли и он успел спешно съездить в Варшаву к Владиславу IV, который своим привилеем от 22 июня 1646 года закрепил Субботов за родом Хмельницких. Конецпольскому пришлось уняться, но совсем ненадолго. Осенью король потерпел поражение в борьбе с нобилями, а значит, с его частными привилеями можно было не считаться.

В ноябре 1646 и в мае 1647 года вольный сейм Речи Посполитой скандально запретил Владиславу IV даже думать о возможности войны с Оттоманской Портой. Всю зиму шло расследование деятельности великого коронного канцлера Речи Посполитой. Оссолинскому, поддержанному группой сенаторов во главе с брацлавским воеводой Адамом Киселом, удалось юридически оправдаться, но о казацком походе на Черное море не могло быть и речи. Само собой, реестровые есаулы Войска Запорожского не захотели ссориться со всемогущими магнатами и хозяевами Восточной Украины. Строительство казацких чаек и набор походного войска были прекращены, шесть тысяч венецианских талеров благополучно разворованы, а королевские привилеи Владислава IV о подготовке морского похода намертво легли в тайный сундук казацкого войскового есаула Ивана Барабаша.

* * *

Едва дождавшись второго запрета сейма в мае 1647 года воевать с Турцией, радостный Даниэль Чаплинский воспользовался отсутствием Хмельницкого и, выполняя приказ Конецпольского, хорошо ведавшего что творит, налетел на Субботов. Перед разгромом Войска Запорожского было необходимо ослабить, выбить из колеи его Первого Рыцаря. Хмельницкий бросится к королю, в суд, под защиту закона, которого нет, сгоряча окажет открытое неповиновение, подставившись под кару закона, который есть, а через полгода с украинским казачеством будет покончено. Смелые хлопцы погибнут под копытами коней панцирных хоругвей Польской Короны, или станут ее послушными жолнерами, своевольные посполитые окончательно превратятся в покорных хлопов или будут заменены давно безгласными крестьянскими из центральной Польши и Литвы. Кто сказал, что была такая страна – Украина? Чушь! Нет и не было никакой Украины, везде и всюду, и всегда и навсегда, и навеки. От моря до моря только мы, пышная гоноровая шляхта, с удовольствием живущая в раю за счет чужих жизней! Нех жие Речь Посполитая, которая не сгинет никогда, как сгинула эта вечно непокорная казацкая страна, навсегда ставшая юго-восточными крессами Великой Польши! Не было никогда никакой Украины и уже не спасти тебе, Богдан из Чигирина, погибающий украинский народ!

Даниель Чаплинский с родственниками и загоновыми шляхтичами разгромил и разграбил Субботов, сжег пасеку, мельницу и гумно с большими запасами хлеба, ворвался в дом, где измордовал вставшего на пути шляхетных бандитов десятилетнего сына Хмельницкого, после чего у видевшей это жены Богдана Анны отнялись ноги. Прискакавшие на помощь казаки забрали семью сотника и перевезли на его чигиринское подворье, куда на следующий день примчался и сам Богдан Хмельницкий, увидевший разгром своей жизни. Он уже знал, что поводом для налета на Субботов Чаплинский назвал освобождение польской паненки Елены, воспитываемой вместе с двумя дочерьми сотника и, кажется, удерживаемой на хуторе против своей воли уже несколько лет. Само собой, Чаплинский объявил Елену своей насильно захваченной невестой, а значит, сотник Богдан вообще легко отделался за свое шляхетское преступление.

Довольный Александр Конецпольский заявил Хмельницкому, что в этом запутанном дворянском деле его власти над Чаплинским нет и панский спор нужно решать только в суде. Богдан вызвал чигиринского подстаросту на дуэль, Чаплинский отказался, потом под давлением гонорового позора согласился на поединок, само собой, не явился и устроил сотнику засаду, от которой тот отбился только благодаря своему фенаменальному мастерству сабельного боя. Дело было чересчур позорным даже для обычной бесстыдной шляхты и Конецпольский дал своему подчиненному срочный отпуск для поездки в Литву надеясь, что вскоре шум о бесчестье Чаплинского затихнет сам собой в бесконечной череде похожих происшествий, типичных для Польской Короны.

Собравшимся в Чигирине тридцати побратимам Хмельницкий в тайных беседах сказал, что они не должны дать ни малейшего повода магнатам для начала казацких репрессий. Суд – значит суд, все должно быть по закону, которого нет. Главная задача сотников – остановить готовящийся разгром Запорожской Сечи войсками Потоцкого, Конецпольского и Вишневецкого. Чигиринский вождь, как и его побратимы понимали, что сорвать смертельный осенний поход на Низ может только угроза большого набега крымской орды на границы Речи Посполитой, охраняемых Войском Запорожским. Кажется, крымский хан уже несколько лет не получал договорной дани из Варшавы, которую сенат стыдливо называл подарками? Нехорошо, панове-нобили, нарушать межгосударственные соглашения.

* * *

В начале июня 1648 года в чигиринском доме сотника Богдана Хмельницкого готовился большой торжественный обед для реестровой старшины и геройских запорожцев. Богдан сказал побратимам, что королевские привилеи о казацком походе на Черное море и увеличении Войска Запорожского с шести до двенадцати тысяч бойцов больше не должны мертво лежать в тайном сундуке есаула Барабаша, который тоже вот-вот должен приехать на званную гулянку. Владислав IV и великий коренный гетман должны остановить разгром украинского казачества. Если они этого не сделают, казаки восстановят союзный договор Запорожской Сечи и Крымского ханства 1624 года. В Бахчисарае еще не забыли, как двадцать лет назад под Кафой в битве с войсками турецкого султана плечом к плечу погибли крымский хан Гирей и казацкий гетман Дорошенко. Нового, 1649 года у удавленного к этому времени королятами казачества уже не будет, а значит, Украинская революция должна свершиться в этом, разгоравшемся 1648 году. Убийственно холодным разумом Хмельницкий напомнил побратимам, что последние, кто узнают о ее начале, должны стать магнаты и сенат. Все ведь должно идти по закону Речи Посполитой, которого нет. А раз нет закона – нет и преступления! Скачи, враже, как Хмель скаже!

Через два дня королевские привилеи из барабашевского сундука летели за пазухой Ивана Богуна на Запорожскую Сечь ждать своего близкого часа. Впоследствии казацкий летописец запишет со слов одного из участников чигиринского обеда: «На праздничном обеде Хмельницкий у подвыпившего Барабаша выведал, где у него лежат сокровенные привилеи и приватное королевское письмо. Потом Барабаша нарочно так упоил, что он в доме Хмельницкого без памяти уснул. Хмельницкий взял у спящего шапку, пояс и перстень и с верным своим нарочным ночью же отправил их к его же в Черкассы с тем, чтобы показав вещи Барабаша, взять у его жены бумаги. Жена Барабаша этого обмана не ведая, все привилеи отдала нарочному Хмельницкого, который ему их и привез».

Иван Барабаш, вернувшись из Чигирина домой узнал о потерянных привилеях и хотел поднять шум, чтобы вернуть столь ценные грамоты. Хмельницкий передал ему, что товарищество интересуется, какова судьба шести тысяч венецианских талеров, выданных королем Ивану на войско. Есаул рассвирепел, раскричался, расстроился, испугался и сделал единственное, что оставил для него Богдан – забыл о происшествии, даже не сообщив о передаче грамот в Варшаву. Вот как славно погуляли у сотника в Чигирине – на все королевские привилеи!

Времени до разгрома Запорожской Сечи оставалось все меньше и меньше, и в конце июня 1647 года Хмельницкий поехал в Варшаву с жалобами в суд на Чаплинского, сенат, к канцлеру и королю. Встречи с Оссолинским и Владиславом IV, прикрытые шляхетским делом, должны были дать четкий ответ о будущей судьбе украинского казачества, хотя гениальный Богдан заранее мог записать слово в слово их будущую беседу. Зажав сердце в кулак, Хмельницкий будет прикрывать разгромом Субботова Украинскую революцию до последнего возможного момента, мороча голову даже великому коронному гетману Николаю Потоцкому, идя на его разгром в Желтых Водах и Корсуни в апреле 1648 года: «Пан Чаплинский, которому приглянулся мой собственный, унаследованный от отца хутор под Чигирином в Субботове, выпросил у пана Конецпольского разрешение осадить его, в котором у меня было четыре рыбных пруда, мельницы, нивы, сенокосы, на которые я имею привилей Его Королевской милости. Он разгромил собранный за несколько лет хлеб, которого на гумне было четыреста коп. Высеянное на поле зерно все пропало, ибо посевы были вытоптаны скотиной, лошадьми, овцами. Так меня насильно выгнали отовсюду. Этот же пан Чаплинский оскорбил меня, приказав своей челяди побить моего сына, еще малого хлопца, так, что он еле живой остался».

Нет никакой революции, а только шляхетско-казацкий рокош, привычное дело. Надо наказать обидчиков или погасить убытки обиженного и возмущение закончится само собой.

Бессмысленно искать правду там, где ее никогда не было. Хмельницкий знал, что ответит ему на жалобу Варшава, но летом 1648 года у него была совсем другая цель. Регулярное войско Потоцкого, усиленное личными хоругвями Конецпольского и Вишневецкого не должно пойти в атаку на Запорожскую Сечь до тех пор, пока казацкие полки сами не вонзятся в оккупационную армию. Без народного восстания казаков разобьют в очередной, но уже последний для них раз, а народ поднимется только за три месяца, и быстрее сделать это не сможет никто. Чигиринскому сотнику было нужно восставшее время и он создавал его из плотного, набухшего смертью воздуха 1647 года в Чигирине и Варшаве, в Бахчисарае и Львове, где он заказал оружие победы, в безвоздушном сенате и правительстве Речи Посполитой. Он все успеет, этот украинский гений, даже там и тогда, где и когда это невозможно никогда. Горе тебе, разрывающаяся от жадного человеконенавистничества Польская Корона, когда в атаку на тебя идет Богдан Великий и его непобедимые рыцари.

Нобили считали, что украинские шляхтичи, а уж тем более казаки не должны иметь земли и поместья в Речи Посполитой. Гоноровые паны злорадно хохотали над жалобами о своих несусветных бесчинствах, не желая понимать, что вот-вот будут давиться этим злым смехом, застрявшим вместе с выбитыми зубами в пропитых глотках. Шляхетский суд вынес вердикт, что дарственные документы Хмельницких на Субботов, оформленные без заверения в королевских и сенатских канцеляриях, не записаны в земских книгах и не имеют юридической силы. Комиссия сената объявила, что корсунский и чигиринский староста Александр Конецпольский должен выдать Хмельницкому новые документы на Субботов, которым необходимо пройти государственное оформление. За разгром поместья сотник может получить с Чаплинского пятьдесят золотых дукатов, если подстароста захочет их дать. Маленького сына Хмельницкого мордовал не лично Чаплинский, а кто-то из загоновой шляхты и для его наказания нет доказательств. Возможно, десятилетний мальчик сам себя высек, а его мать парализовало от старости и нездорового образа жизни. Даниел Чаплинский женится на бывшей воспитаннице Хмельницких Елене, от которой никаких жалоб не поступало. Дело о нападении на Субботов было закрыто.

Хмельницкий тайно встретился с великим коренным канцлером и королем, которые подтвердили, что остановить карательный поход Потоцкого и Вишневецкого на Запорожскую Сечь может только сенат. Владислав IV объявил чигиринскому сотнику:

– Ты воин и должен противопоставить силе силу. Пора бы вам, казакам, вспомнить, что вы рыцари и у вас есть сабли. Что вам мешает постоять за себя?

Король Речи Посполитой приглашал украинское казачество восстать против ограничивающего его власть сената. Он провоцировал мятеж, в котором неизбежно должны были ослабнуть и казаки, и магнаты, а значит, королевская власть усилится. Неприятели обратятся к нему за разрешением кровавого спора, а там видно будет, на чью сторону встанет монарх Владислав IV, не знавший, что жить ему осталось меньше года. Оссолинский пообещал в августе приехать в Киев, чтобы унять Потоцкого от похода отсутствием в казне денежных средств на содержание войска в немирное время, и Хмельницкий вернулся в Чигирин.

Сотника и его казаков Конецпольский тут же отправил в дальний степной дозор, навязав ему свою надворную команду. Во время короткой сшибки с татарами шляхтич Дашевский напал на Хмельницкого сзади и чуть не отрубил ему голову. Почуявший атаку сзади боевой казацкий конь вскинулся, и шляхетский удар не получился. Дашевский тут же извинился, говоря, что перепутал значного казака с татарином, которого не было и не могло быть рядом и в помине, а Хмельницкий сказал побратимам:

– Только потому моя голова не слетела, что я был в железной мисюрке, которую пан разрубил на ширину ладони так, что только два кольца шлема задержали саблю!

По Украине разнеслись грозные Хмельницкие слова:

– Вы, панове, умеете бить только сзади. Имею в руке саблю, еще не умерла казацкая мать!

Для очередной провокации Конецпольский вызвал сотника к себе, но тот не поехал, сумев с товарищами отбиться от очередного налета слуг коронного хорунжего, требовавшего его приезда в Корсунь, «чтобы присутствовать на банкете старосты».

Приезд Оссолинского в Киев остановил череду покушений на Богдана, которому король и великий коренный канцлер предложили принять булаву гетмана реестрового войска. Хмельницкий, понимая, что вступает в открытый смертельный конфликт не только с магнатами, но и с терявшими власть двумя казацкими есаулами, попросил гостя из Варшавы немного подождать, пока он не получит одобрения всего товарищества на войсковой раде. В Чигирин на совет начали съезжаться реестровые сотники и запорожские рыцари и в сенат сразу же полетели товарищеские доносы о том, что неистовый Богдан вот-вот начнет всеобщее казацкое восстание. В августе 1647 года обстановка у Днепра обострялась с каждым днем, и двадцать тысяч жолнеров оккупационного войска польской Короны у Киева и Черкасс под командованием великого коронного гетмана Николая Потоцкого и польного гетмана Мартина Калиновского были приведены в полную боевую готовность.

Из-за опасения реестровых волнений и возможного крымского налета хана, недовольного невыплатой дани, карательный поход регулярной армии на Запорожскую Сечь, на который не было выделено денег из казны, был отложен, а шесть тысяч солдат Вишневецкого и две тысячи жолнеров Конецпольского без полков Потоцкого могли воевать только с мирным населением, но совсем не с запорожцами. В столице Речи Посполитой готовилось обвинение сотника реестрового казачьего войска Хмельницкого в государственной измене, а отчаянный и висевший на волоске от смерти Богдан, холодно и спокойно готовил «совещание в роще», призванное решить судьбу Украины.

С самого утра золотисто-теплого сентябрьского дня опушка красивой и ухоженной рощи у околицы пограничного Чигирина была украшена колоритными запорожскими рыцарями и сотниками реестрового войска, по зову Богдана Хмельницкого съехавшимися со всей украинской страны. В воздухе густыми ломтями висел пахучий дым от сотни казацких трубок и уже не один час шел раздумчивый разговор единомышленников и соратников не только о судьбе всего гибнущего казачества, но и о никакой доле пятимиллионного днепровского народа. Все витязи понимали, что счет исторического украинского времени идет на считанные месяцы, которых осталось совсем немного. Рыцари были единодушны и яростны, и их знаменитые прославленные сабли уже пытались выглянуть из изукрашенных ножен. Над теплой и щебечущей рощей стоял железный гул: «Пора взяться за оружие. Разобьем алчный Ляхистан или умрем друг за друга. Поляки считают нас хуже собак – пусть и сам узнают такую честь. Вернем родине золотую свободу!» Сотня лучших и умнейших героев ждали хмельницкого слова и Богдан начал свою неторопливо-выверенную речь:

– Ляхи считают схизматиками-еретиками и неразумным быдлом наш народ. Мы не должны глухо терпеть и оставлять в беде своих братьев. Везде мы видим страшные притеснения и тиранство и везде несчастный народ вопиет о помощи и спасении. Сейчас посполитые уже готовы поддержать наше восстание, взять в руки оружие и встать с нами заодно. Нас, опытных бойцов, владеющих саблей и ружьем, меньше десяти тысяч и без помощи народа Потоцкий сотрет нас в месяц. Если бы не крымская угроза, о которой много говорили и в реестровых полках, нехватка денег и боязнь нашего казацкого единства, двадцать тысяч карателей уже маршировали бы на разгром Запорожской Сечи.

За месяц народ не поднять. Нужны хотя бы явные победы или отсутствие поражений. Уже десять лет вольности наши попраны, земли отняты, свободные воины обращены в хлопов, топят печи панам и как рабы смотрят за их псами. Полковники и почти вся старшина в реестровом войске – все из шляхты, пользуются казаками как слугами, разворовывая их жалованье и внося в полковые списки несуществующих воинов. Жалованье казацкое полковники и есаулы берут себе, а нашу отвагу в бою нарочно скрывают.

Сколько раз нобили, а за ними пышная шляхта предавали нас жестоким казням, за малейшую вину убивали даже детей! Сколько раз они чинили ругательства над нашими женами и дочерьми! Паны преследуют нашу веру, принуждают нас к унии, разоряют наши церкви, ругаются над святынями, изгоняют священников. Враги сильны, а у нас пушек, гарматы, ружей нет и голыми руками их не возьмешь, особенно когда в замках и всех местечках сидят комиссары с драгунами и смотрят за нами.

Вернем свободу нашего народа, но не только с помощью наших сабель, но и времени и помощи Крымского ханства. Надо позвать на помощь татар или их позовут на нас магнаты и тогда кровавый конец казачеству и вечное ярмо народу. Без Крыма нам не успеть поднять народ – Потоцкий и Калиновский висят с двадцатью тысячами жолнеров у Корсуни, Черкасс и Переяслава.

Татары бы давно уже налетели на Польскую Корону, злы за задержку даней, да мы, реестровое войско и Запорожская Сечь, мешаем. Нужно показать хану королевские привилеи, как нас в войну на Черное море выталкивают и деньги на боевые чайки дают. Да если бы Владислав IV положился на казаков, то плюнь мне татарин на усы, если бы король не заимел такую опору, такую стену, из-за которой ему не было бы страшно не только своры королят, но и самого черта с рогами. А то гнется и гнется то туда, то сюда в своем бесконечном краковяке. Эх, если бы не стояла между нами эта бесконечная гоноровая шляхетская гордыня, какая бы была страна, какая государственная мощь! Но нет! Разнузданные сеймы с выпученными от жажды наживы глазами все быстрей мчат Речь Посполитую к пропасти, чтобы рухнуть вместе с ней в провалье!

У хана будет повод к походу. Сам он не пойдет, попугает Варшаву, чтобы долги отдала, посмотрит как у нас бои пойдут с гоноровыми. Но в спину не ударит и орду небольшую даст. А мы уж зевать не будем, разнесем по усим усюдам, что казачество в союзе с татарами идет трощить зарвавшихся по макушку панов. И к нам хлопцы пойдут и хану хорошо, он и в победе и разгроме добрую долю имеет. Варшава рассчитается, хан добычи наберет, а на следующий год сквозь слабые пограничные заслоны на Речь пройдет, как нож сквозь масло. Нам без орды смерть, а ему везде выгода, должен помочь.

Здесь торопиться нельзя и опоздать невозможно. Венеция раскрыла Владиславу свои набитые дукатами золотые сундуки, чтобы польский меч и казацкая сабля рассекли чалму турку, а то этой торговой республике на воде в страшных снах давно снится его кривой ятаган. Королю очень нужно, чтобы мы нападением на Турцию разожгли бы пожар войны в Польше. Вон, Оссолинский, даже булаву гетманскую мне в Киев привозил. Война начнется, Владислав поднимет посполитое рушение, а значит и нас. Откроются арсеналы, и будем мы опять в полном комплекте, большое и сильное войско.

Король и канцлер говорят, что турецкая война нужна только для предлога, чтобы поднять казаков и встать во главе нашего пятидесятитысячного войска и тысяч своих наемников и кварцяных жолнеров. Владислав обретет силу, восстановит наши привилеи, вернет земли, поставит новые законы и своей наемно-казацкой вооруженной рукой и новым монаршим авторитетом пострижет королят как баранов.

Хорошо придумано, но так не будет! Нобили и их шляхта поднимут на сейме гвалт. Будет война внутри Речи. Не бывало и не будет довеку, до страшного суда, чтобы алчные ляхи сами уступили свои права на чужие доходы. Не уступят они ни наших земель, ни своего награбленного добра, ни своего золотого разгула, ни своей хищной неправды. Зубами за чужое – свое будут держаться, пока не выбьем все их клыки из этих ненасытных пастей. Будет война, и биться со шляхтой нам нужно не мятежом, а под королевским знаменем. Тогда магнаты не смогут на нас нанять наемников за границей, на брата-короля чужие государи людей не дадут, запретят идти и добровольцам. Бросятся нобили на нас со своим обожравшимся шляхетным гвалтом – вот тогда-то мы панятам глотки и заткнем. Саблями.

Начнется в Речи Посполитой пир пьяный и кровавый, к которому, браты-рыцари, нужно нам запастись огненной горилкой, настоянной на пулях и ядрах, а до поры не будить злобу непрошенных гостей, которые намного сильнее нас. Будет потеха, но как ее начать? На Черное море и Крымское ханство Войску Запорожскому идти нельзя! Королю и магнатам будет хорошо, но мы об этом можем и не узнать, мертвые.