Текст книги "Мародёры"

– Нет.

– Двадцать тысяч. Они у нас все «Парламент» курят. И ни за что не отвечают, еще и «дуются» на каждое кривое слово.

– Да уж. Почти в три раза больше, чем я. И на хрена мне нужно было высшее образование?

Отец усмехнулся:

– Не надо тебе было переводиться в милицию.

– Ну, пап, мы же уже говорили на эту тему. Нужно было, я опыт получил, самостоятельность. В тюрьме же выбиваются такие чувства, как инициатива, самостоятельность. Там сам способ мышления настолько косный, что чувствуешь, как тупеешь. Тупой и монотонный ритм каждый день.

– Нет ничего страшнее, чем идиот с инициативой, – рассмеявшись, сказал отец, – это я так, к слову. И все равно, мое мнение, что тебе нужно было перейти в УИН[6]6
  Управление исполнения наказаний уголовно-исполнительной системы МЮ РФ.


[Закрыть].

– И что? И кем бы я сейчас был? Очередная деградация. Не могу я просто так сидеть и ничего от жизни не хотеть, тоже мне управленец.

– Это правильно, но увольняться оттуда было бы сподручней.

– Разницы нет, откуда увольняться.

– Ну, так что на работе-то у тебя? – снова спросил отец.

– Ну, я не понимаю себя. Приходит ко мне начальница, постоянно спрашивает, что делать по материалу или что говорить на совещании, а я как дурак ей все говорил и объяснял. И вот недавно я узнал, что начальник, который повыше ее, считает, что все эти идеи и решения – ее и что ее держат только из-за того, что у нее много светлых идей. Она, не стесняясь, выдает мои мысли за свои. Я, правда, перестал с ней разговаривать на эти темы, отмалчиваюсь, ее чаще шпынять стали. Уже в открытую говорят ей, что она дура, а она приходит ко мне и плачет. Говорит, что она понимает, что не справляется, что деградировала, что перестала быть интересной женщиной.

– Ого, что за начальница?

– Дознания. Ну и плачет, что ей бы всего год до пенсии доработать, и она уйдет.

– Не верь.

– Да и не в этом дело. Я вижу, что мне спихивают дела и материалы, которые остальные не потянут. А я все пру и пру. Кто пашет, на том и едут. И ведь знаю, что это никому не нужно. Не нужно, когда я виновного привлекаю, а по невиновному дело «мылю». И самое страшное, что я все равно не могу остановиться.

– И не надо, – резко сказал отец. – Род у нас такой. Мы не признаем над собой начальников. Мы не можем никому подчиняться и делаем все посвоему. Вот увидишь. Шарик-то, он круглый. Рано или поздно он все расставит по своим местам. Не переживай, – с теплотой произнес отец и положил Саше руку на плечо. – Я устроюсь, ты устроишься, и все будет нормально.

Очень давно отец так не разговаривал с Сашей и они не были так откровенны друг с другом. И оттого, что это наконец-то повторилось, им обоим стало настолько хорошо, радостно и легко на душе, что они вновь почувствовали то теплое чувство родства, которое сделало их на миг счастливыми. Они помыли и упаковали чашки, чай и сахар, вызвали грузовое такси и перевезли все в Опольск на новую съемную квартиру. Закончив разгружать вещи и расставив кресла и диван в комнате, они уселись, уставшие, перед телевизором.

– Я потом телевизор куплю, заберешь, – сказал отец.

– Да ничего. Пока по компьютеру посмотрю. Он все равно с тюнером и показывает лучше, чем телевизор.

– Да?

– Ну, там же разрешение выше, да и плагины различные по доработке кадров и стереозвук.

У Саши тряслись руки от недавней нагрузки (результат нервного тика который за последние годы никак не удавалось унять), к тому же он не успел поесть с утра. В животе начинало урчать. В дверь позвонили. Оказывается, пришла хозяйка квартиры. Она осмотрела обстановку и тут же собралась уходить.

– Ну, ничего, живите, не беспокойтесь, – произнесла она и угостила отца двумя квадратами шоколада, слепленными друг с другом и обернутыми в обычный целлофан. Отец пояснил Саше, что она работает на шоколадной фабрике, и там этот шоколад отливают в такую форму, а потом уже перегоняют в другие. Хозяйка ушла. Отец отломил один кусок шоколадного квадрата и отдал его Саше вместе с целлофаном, потом устало лег на диван и откусил кусочек шоколада.

– Да, я такое еще не пробовал. Действительно вкуснее, чем в магазине – сказал он. Саша есть не стал и положил шоколад в карман. Было уже около девяти часов вечера, но Саша не хотел уходить. В квартире было тепло и тихо, не пахло плесенью, как в предыдущей квартире, да и здесь совсем недавно сделали ремонт. Наконец он сказал:

– Ладно, поздно уже, а мне еще в магазин нужно сходить. С утра ничего не ел, нужно чего-нибудь купить. Поеду я.

– Надо бы в кафешку сходить, – ответил отец, – но что-то я устал.

Саша вышел в прихожую и оделся. Его вышел проводить отец. Саша вышел на лестничную площадку и стал застегивать дубленку. Из приоткрытой двери, улыбаясь, выглянул отец, он махнул ему рукой. Они никогда не здоровались и не прощались рукопожатием. Саша тоже улыбнулся отцу в ответ:

– Пока, – сказал он и пошел, не оглядываясь, к двери на улицу. Щелкнув замком на двери подъезда, Саша подумал, что теперь увидит отца нескоро. Потому что к отцу приедет другая семья, и тот забудет про него, хоть Саша и был его единственным ребенком.

Если бы Саша мог направить тогда свои мысли в другое русло, может быть, он смог бы что-нибудь изменить. Очень часто его мучила эта мысль. Ведь если быть точным, тогда Саша подумал, что видит отца в последний раз, затем одернул себя, что не в последний, а просто долго не увидит его, потому что тот будет с новой семьей, и эту мысль он объяснил тогда обычной ревностью. Много позднее, вспоминая, он поймет, что те противоречивые чувства, которые бушевали в нем весь тот год, необходимо было объяснять по-иному. Весь год он ощущал лихорадочное чувство незавершенности, как будто бы он что-то недоделал. Постоянное беспокойство и нервозность. Бессонница, которую он воспринимал как подсознательное желание разума заняться еще каким-нибудь важным делом, которое он не сделал. Чувство безвозвратно утерянного времени и возможности. Если бы Асов знал, что это было предчувствием близкой потери родного человека.

Саша еще раз воспроизвел в уме яркую картинку, как отец улыбнулся ему и скрылся за дверью. Да, это было последний раз, когда он видел отца живым. А что теперь? Саша сжал руки в кулаки. Вернулись звуки кабины «Газели». Вернулось осознание того, что он ехал в ней за телом отца, а в салоне, за спиной, стоял гроб: «Блядство, блядство, – зло ругался Саша. Его мысли перескакивали с одной на другую, что было признаком расстройства мышления. – Кого ненавидеть, кому мстить? Заткнись, главное – вернуть его тело. Я ненавижу родню, а они придут смотреть на него. Может, лучше самому его захоронить. Нет, пусть с ним попрощаются все те, кто этого хочет. Ты никому не должен мешать. Ему будет приятно». Саша опять почувствовал, что где-то в области груди как бы предельно натягивается канат и вот-вот порвется. «Стоп, – вновь сказал он себе. – Ты что, забыл? Ни о чем не думай, кроме как о цели, а сейчас это дорога. Все эмоции потом». Саша вновь закурил и бездумно уставился на дорогу. Постепенно его сознание пришло в норму.

Дорога была все еще широкой и заснеженной, чуть далее было видно, как она делает поворот. Все еще шел снег, и это упокоило Сашу. Он любил снегопад. Саша освободился от всех мыслей, и ему действительно стало легче.

Наконец автомобиль въехал на участок дороги, освещенный рядами фонарей. Саша увидел, что по бокам трассы расположились жилые дома, но людей на улице не было. Вообще складывалось впечатление, что все люди куда-то исчезли. Пустынные дороги, пустынные улицы и только частые и широкие пешеходные дорожки, обозначенные «зеброй», указывали на то, что здесь должно быть много людей.

Освещенный участок дороги закончился, и автомобиль въехал в темноту. Уже несколько часов они ехали по заснеженной широкой автотрассе, на которой не было видно даже разделительной полосы. Окружающая природа, как и погода, менялась по мере того, как они ехали дальше, даже казалось, что они пересекают несколько климатических поясов, и не только в пространстве, но и во времени. Дорога была широкой, но вместе с тем выглядела заброшенной, если бы не высокие сугробы по бокам. Было видно, что эту дорогу чистят снегоуборочные машины, но ничем не посыпают. «Газель» немного водило из стороны в сторону, когда Сергей увеличивал скорость. Уже несколько часов они не встречали на пути ни одной машины ни попутного, ни противоположного направления. Не было даже пешеходов. Их обоих удивляло это, ведь, несмотря на праздники, движение должно было быть сильным.

– Смотри, ни одного твоего «брательника» нету. А если терроризм? – сказал в шутку Сергей Саше.

– Ну сколько объяснять? – усмехаясь, ответил Саша. – Транспортная милиция не означает, что мы обслуживаем трассы.

– Но они же милиция.

– Ну, да. Побогаче, чем остальные, конечно, но вроде милиция. Хотя в структуре милиции такой хаос, что представить ее как одно целое проблематично. Чего стоит только куча управлений и взаимосвязь горизонтального и вертикального подчинения. Уродство, одним словом. А про терроризм, кстати, я написал в своем дипломе, который пропал в дебрях института.

Сергей засмеялся.

– Чего? – спросил Саша.

– Хорошо сказал.

– Ага. По которому уже кто-то докторскую на халяву защитил, в общем, терроризм – это акт интервенции на государство, а не уголовный состав. Просто этот акт совершается посредством совершения уголовно наказуемых деяний, то есть простых уголовных преступлений. Нельзя рассматривать терроризм как уголовное преступление, это политика страуса. Терроризм – это война, и врага нужно уничтожать на чужой территории. И я даже это доказал. Все равно на защите диплома мне «четверку» поставили: не так подшил и не так разбил по главам.

– И что? За это снизили оценку?

– Да, это, конечно, похоже на неправду, но представь, какие у меня были глаза по шесть копеек, когда я вышел из аудитории.

Постепенно дорога, по которой они ехали, сузилась и стала обычной двухполоской. Только «Газель» стало чаще потряхивать на колдобинах и ухабах.

– Да, подвеска на наших дорогах летит страшно, – как бы подтверждая мысли Саши, подчеркнуто по-водительски смиренно произнес Сергей.

– Кофейку бы, – предложил Саша.

– Скоро заправка будет.

В кабине вновь наступила тишина. Саше казалось, что они едут очень долго и должны были уже уехать достаточно далеко, но нет. Они еще даже не проехали Тверь. Наконец вдали показался участок света. Сама узкая дорога уходила в темноту, а справа от нее появилась широкая площадка с заправочными колонками и новенькое одноэтажное здание с окнами из стеклопакетов. Сергей подогнал автомобиль к одной из колонок, и к ним направился парень в утепленной спецовке. Саша вышел из автомобиля и пошел в здание, мимоходом он услышал, как зашуршал где-то рядом комбинезон работника заправки. Асов понял, что тот уже подошел к баку, готовый заправить автомобиль. Перед Сашей открылись раздвижные автоматические двери, и он вошел в здание. Изнутри это оказался длинный супермаркет, справа от двери размещались кассы и буфет, за которыми суетились молоденькие девушки с усталыми и оттого надменными лицами.

– Полный бак газа, – сказал одной из них Саша и стал наблюдать, облокотившись на стойку, как на экране монитора у девушки забегали цифры и цена. – А кофе можно?

– В буфете, – раздраженно ответила девушка.

В целом Саша был удивлен, что в такой глуши они наткнулись на такую «продвинутую» заправку. Через некоторое время назвали цену, и он расплатился. Затем он прошел к буфету и заказал два кофе. Подошел Сергей. Они постояли около выхода, допивая кофе. Сергей тоже с удивлением рассматривал это нечто среднее между супермаркетом, буфетом и заправкой здание. Наконец, выпив кофе и выбросив пластиковые стаканчики в мусорный бак около двери, они пошли к машине.

Они вновь поехали в черную мглу бегущей дороги.

Чтобы оттянуть разговоры, Саша взял атлас и стал сверять маршрут. На карте он искал названия населенных пунктов по трассе Е95 и затем вглядывался в обочину, выискивая таблички с наименованиями деревень. К его удовлетворению, данные карты и того, что он видел, совпадали. Даже самые замысловатые и редкие названия, которые складывались из устаревших слов, появлялись на указателях.

– Ну, что замолчал-то? – спросил Сергей.

– Да так. – Саша посмотрел на него и увидел, что Сергей зевает. Правую руку он согнул в локте и закинул за голову. Так и рулил. «Наверное, борется со сном, – подумал Саша. – Жутко неудобная поза, не дает расслабиться. Интересно». Саша и сам чувствовал, что голова его непроизвольно клонится к груди и он засыпает, но, зная обманчивость этого состояния, он встряхнул головой и уставился в ветровое стекло.

Сергей кашлянул, разгоняя тишину, и спросил:

– А сколько платят судьям?

– Много, по нашим окладам, тысячи три-четыре баксов пока. Но еще поднимут. А знаешь почему?

– Чтобы взятки не брали.

– Ага? Думаешь? – Сашу развеселила, такая мысль. – Кстати, а ты знаешь, что в зонах судьи и прокуроры автоматом составляют самую «опущенную», «обиженную» категорию. Особенно в ментовских зонах?

– Нет.

– Так знай, это не просто так. Всем нужны «палки», и они обязаны их штамповать на «коррумпированных» сотрудниках милиции, при помощи ОСБ[7]7
  Отдел собственной безопасности.


[Закрыть] или тех же фээсбэшников. Много ума не надо, чтобы обмазать бомжа родамином и ждать, когда его заведут в дежурную часть и «обшманают», то есть обыщут, а досмотр делается с каждым, кто доставляется в дежурную часть, таков порядок. Затем кто-нибудь из этих борцов с коррупцией забегает в дежурную часть и проверяет руки у постовых на предмет наличия на них следов родамина. Ну, ты видел по телевизору, как светят ультрафиолетовой лампой, и появляется свечение. Фокус в том, что, естественно, они будут светиться. Постовых обвиняют в краже денег у этого бомжа, хоть деньги и никогда не найдут. Просто заявят, что у бомжа отняли эти пресловутые деньги, а потом спрятали. Так эта цепочка борцов с коррупцией и существует, от опера ОСБ до судьи с прокурором. Выставляют себе по «палочке» раз в год и, как у Христа за пазухой, продолжают дальше спокойно отсиживаться на своей привилегированной должности. И заметь, им больше не нужно ловить тех, кто присваивает, растрачивает и обворовывает своих подчиненных. Кто устанавливает шефство над ларечниками или переводит деньги с какой-нибудь 2-й статьи бюджета МВД себе в карман. «Двойка» – это статья на оперативно-розыскную деятельность. Посмотри, за что сажают, точнее, не сажают, а дают условно, чиновников? За взятки, не за растрату или присвоение и т. п., а это ведь такая мелочь. Что в итоге? Посмотри, в каком состоянии госорганы. Есть ли у них реальная власть? На что они способны?

– Да ни хрена они не могут.

– Правильно, и повышают им оклады, и платят высокие оклады только за лояльность к власти. Как фээсбэшникам, для которых главное – иметь офис рядом с администрацией субъекта и «стучать» на губернатора в Москву. Грамотный руководитель страны, прежде всего, поднимал бы силовиков: армию и милицию, а что происходит у нас? В стране должен быть закон ментовской, а не воровской. Лучше иметь произвол госорганов, нежели уголовников, если третьего не дано, особенно в нашей огромной стране с кучей наций и обычаев. – Сергей молча слушал Сашу, что и удивило его. Сергей не спорил, не возражал, а просто слушал и крутил баранку. – Про ФСБ вообще отдельный разговор. Вся их роль – это руководство приданными силами. Сами они ничего не имеют, у них штат всего по двести человек на субъект Федерации, да и непонятно для чего. И это записано в законе «О безопасности». Не спорю, есть одно действующее подразделение у них, назовем их контрразведкой, а остальное – это такой детский сад. Пришлось мне с таким, не из контрразведки, пообщаться, представляешь? Он взрослый мужик, а взгляд у него, как у ребенка. Такой же наивный. Я не знаю, может, их отбирают по принципу умственной отсталости или незрелости, может, им там мозги промывают как-то, но это нечто. Ты бы еще послушал, что он мне лепетал. В общем, был у меня случай на дежурстве. Звонит мне дежурный в кабинет и умоляет: Саша, приходи, разберись тут с фээсбэшником. Он, оказывается, приперся с диктофоном на вокзал и записывал пьяные разговоры бомжей. Затем он пришел к нам и заявил, что ему ложно сообщили о терроризме. Срочно всех задержать, арестовать и избить, чтобы раскололись. Прямым текстом, типа отдубасьте его, как умеете. Не будем брать в расчет чисто юридические вопросы о дезорганизации, заведомой ложности и умысле. Просто с житейской точки зрения рассудим, что произошло на самом деле. Оказывается, он представился пьяному чурке как офицер ФСБ на задании. Чурка, оказывается, состоял «на связи» как какой-то агент у московских фээсбэшников и просто решил вытянуть денег у местного фээсбэшника, типа за ценную информацию. Сообщил тому, что в поезде едет группа террористов со взрывчаткой. Причем фээсбэшник уже созвонился с московскими товарищами, и те ему рассказали, что это врун. Видимо, доперли они сами до этого только после того, как половину своего бюджета на различные операции подарили. Я этому фээсбэшнику объясняю, чтобы возбудить дело, нужно опросить пассажиров всего состава, затем нужно, чтобы в Москве этот состав встретили милиционеры и тоже его отработали, обыскали, и что материал будет вечно на дополнительной проверке, и прокурор нас задрочит его доработкой. Кроме того, чурка уже протрезвел и от всего отказывается. И самое главное, никто не даст санкции на арест без возбужденного дела, а прокурор уже спит, и где он это делает – неизвестно, и «пытать» этого чурку никто не будет, чтобы самому не получить судимость. Если фээсбэшнику нужно, то пусть забирает эту пьянь себе и там делает все, что хочет. Тут фээсбэшник понял, что ихние следователи его за такую фигню с дерьмом сожрут, и присмирел. Потом сел передо мной и говорит мне: ну, объясни же мне, что делать, я, типа, не юрист, а опер. Я заглянул в его глаза и понял: говорить с ним дальше – это все равно что объяснять что-то умалишенному. Ведь в тот момент у него был такой осветленный, наивный взгляд широко открытых чистых глаз, просто как у ребенка, который только что начал познавать мир. И он мне тем более только что заявил, что он не юрист и не стыдится этого, хотя служит в органах.

– И что?

– В общем, я сказал ему, чтобы он обо всем забыл и ехал домой. Просто. Он меня послушался и уехал. Я вышел из дежурки, закурил, ко мне подошел зам по СКМ[8]8
  Служба криминальной милиции.


[Закрыть], перекрестился и так долго благодарил, что мне надоело, и я ушел. Оказывается, никто не мог ничего объяснить этому фээсбэшнику. Хотя, наверное, все проще, легче сделать видимость видимости, чем принять решение и нести за него ответственность. А чурку благополучно отправили в «медяк» до вытрезвления.

– Слушай, так получается, что у судей все-таки есть реальная власть, раз им платят?

– Опять двадцать пять. По закону да, у них есть власть, но у них ничего не выходит, кроме мелких атрибутов этой власти. Ну, парик из мочалки на себя напялит, пальцы веером, сопли пузырем и мировоззрение, по которому все, кроме него, недочеловеки. Но чтобы реализовать имеющуюся у тебя власть, недостаточно просто ее иметь. Нужно уметь ею пользоваться. Сам подумай, много ли народу умеют это делать? Сможет ли ее реализовать блатной и беловоротничковый борец за правосудие?

– А у тебя сколько зарплата?

– Ну, баксов двести.

– Не может быть!

– Плюс я трачу свои личные деньги на канцтовары, бумагу, оргтехнику. Даже телефоны все свои, переговоры по ним тоже за свой счет, хоть и по службе. Мебель в кабинете вся своя: стулья там, столы. Да, да. Прежде чем поработать, будь добр найти и добыть себе письменный стол и стул к нему. Плюс все выезды в командировки и просто по службе тоже за свой счет. Вот и подумай, много ли желающих так работать. Нет, никого не будет. Всех, кого изломали и выбросили из системы, не исчезли, они просто теперь на гражданке.

– Да не может быть, как это командировки не оплачивают?

– Ну, в общем, оплачивают, но в конце года и из расчета 110 рублей за сутки. Это сейчас такая такса. Но сам подумай, деньги измеряются не только категорией, на какое количество товара ты его можешь обменять, но и за какой промежуток времени. Зарплата-то одна, и на нее нужно прожить, точнее, просуществовать месяц, а оплачивать проезд и жилье за свои деньги очень тяжело. Кроме того, в командировке тратишь на питание и проезд. Этих суточных не хватит, чтобы съездить просто за город, а не в другой город. Самое интересное, что деньги на эти статьи выделяют из Москвы регулярно.

– И где они?

– Ворует генерал, управление, что осталось – руководство отдела. Все поделено, до откатов. Вообще-то, в любом отделе, в любой организации есть три обязательные должности, чтобы воровать. Это начальник и главбух – они имеют право подписи. И кассир – человек, который непосредственно работает с наличностью. Вот и весь механизм хищений.

– Что же, вы сами не можете у себя разобраться?

– Не можем. Этим обязана заниматься прокуратура, а прокурору легче заставить рядового исполнителя выполнять свои прихоти, несмотря на отсутствие сил и средств у последнего, чем посадить вора. Мы даже зарплату получаем не полностью. С этими хреновыми надбавками и выплатами, из которых у нас состоит зарплата, невозможно проследить, какой она вообще должна быть. Тем более что квиточки нам не выдают, ну, где расписывается, сколько и за что ты получаешь. Это чтобы в суд не могли подать. Что касается зарплаты, в общем-то, ее какие-то приказы ведомственные регламентируют, которые нам не известны. Да и штампуют их так, что они в отделы-то не приходят. Никто этого тоже не проверяет. Мне интересно, а есть вообще какая-нибудь должность по надзору за соблюдением прав сотрудников? Я о такой не слышал. Начальник выписывает кучу премий и материальных помощей на себя и замов. Вот еще деньги и самое действенное хищение, которое появилось недавно. Это подоходный налог.

– С вас тоже берут?

– Ага. Этот налог выплачивается с суммы. Сейчас это, по-моему, двадцать тысяч. То есть я получаю такую сумму, это где-то три-четыре моих зарплаты, и после этого с меня берется налог. А у нас же в бухгалтерии вычитают его с каждой зарплаты. Плюс еще и с суммы. Таким образом, государство получает свой налог, а остальные суммы уходят налево. Будь моя воля, я бы государству ни копейки налогов не заплатил, потому что нельзя платить ему на халяву. Налоги оно должно отработать, а не получить.

Асов опять закурил и замолчал. Все, что он говорил, заставляло его злиться. Сергей молчал, но все же ему было интересно, и он вопросительно посмотрел на Сашу, спросив:

– А как же эти приговоры? Убивают, режут и получают по пять лет или десятки.

– Это еще половина правды, – продолжил Саша. – Посмотри на санкции статей. Когда я работал в тюрьме, то там сидел на больничке парень из колонии, у него ко всему прочему еще и судимости были до этого. Он был осужден на три года колонии общего режима по части 1-й статьи 105-й. Убийство, умышленное причинение смерти без отягчающих обстоятельств, да и максимальная санкция статьи, начинается от шести лет плюс назначение наказания ниже предусмотренной санкции.

– Не может быть. За убийство?

– Да, да. Кто такие законы пишет? Конечно, будут совершать преступления, карательной силы у государства вообще нет. Да и по более тяжким статьям максимум отсиживают половину срока, потом уходят по УДО[9]9
  Условно-досрочное освобождение.


[Закрыть]. Государство установило цену человеческой жизни, чего делать ни в коем случае нельзя. А именно столько-то лет лишения свободы, которые зачастую измеряются в конкретной валюте. Была бы смертная казнь, человеческая жизнь была бы бесценна.

– Ну, сколько невинных расстреляли.

– Не надо путать понятия, тьфу, блин, определения, по-другому скажем. Если ты сомневаешься, то не расстреливай. Никто не заставляет. Каждый факт незаконного приговора – это вина конкретного человека, а не закона. А уж если кого и хотят убить по политическим или личным мотивам посредством машины правосудия, то отмена смертной казни от такого не защитит. Все равно сгноят где-нибудь глубоко в колонии. Сам подумай, легко ли быть бойцом на фронте, когда тебе запрещают убивать врага. Борьба с преступностью такой и должна быть по природе, а не беловоротничковой статистикой. Если отбросить всю казуистику и процессуальное право, то это элементарная драка конкретных людей. Один от лица государства, другой сам по себе. И все это перед лицом независимого арбитра, то есть судьи. В этом заключается принцип состязательности сторон. Ничего более лучшего для установления истины еще пока не придумали, повторяю, и вряд ли придумают.

Справедливость устанавливается элементарной состязательностью сторон. Вот так. Хотя я, конечно, согласен, что в нынешних условиях вводить смертную казнь нельзя. Машинка-то не работает. Но ужесточать уголовную ответственность необходимо.

– Да уж. Согласен.

– Характерный пример, как говорится. Хочешь?

– Ну, давай.

– Угадай, с какой статьей я познакомился первой, когда пришел в милицию.

– Кража?

– Нет.

– Ну не знаю.

– Это пресловутая 200-я (двухсотая).

– Это что за статья?

– Я сам удивлялся, но это обман потребителя, а именно обмер, обвес потребителя либо введение потребителя в заблуждение относительно свойств или качества товара. Почти помню до сих пор формулировку. Но и в этой статье были свои недоработки. Это наличие прямого умысла, который возможно доказать только признанием злодея, а не наличием фактического деяния. Плюс специальный субъект, то есть продавец, который работает по трудовой или по договору. Этой статьи сейчас нет в природе. Она, типа, декриминализировалась, и посмотри, что сейчас творится на рынках и в магазинах. Раньше нам стоило только зайти на рынок, и он тут же закрывался, а товары ненадлежащего качества пропадали из продажи. Теперь же торгуют всем подряд и не боятся. Отсутствие этой статьи должны были компенсировать административные протоколы, но, во-первых, милиции нужны «палки», а не административка, и никто не будет выявлять правонарушения, которые не дают уголовных дел. Во-вторых, штраф – это не лишение свободы. Вот мы теперь и имеем просроченные йогурты и собачье мясо вместо свинины.

– Это точно, страшно продукты покупать.

– Кто виноват? Избирательный гуманизм и желание получить атрибут западной идеологии, а может, просто лоббист западных продуктов питания, потому что почти все продукты у нас с Запада, и большинство из них просто отрава. Типа свежих сливок из Австралии или курятины америкосовской.

Опять тянулась дорога, мерно гудела печка. На черном небе, покрытом хаотичными звездами, у горизонта Саша разглядел едва белеющие косые черты облаков в слабом свете луны. Одно продолговатое облако, состоящее из косых черт белого пара. «Перистые облака, – подумал Саша. – Откуда я знаю их название?» И снова память перенесла его в то время, когда он жил в гарнизоне и готовился к поступлению в институт. В тот год они проводили много времени с отцом. Длинные зимние прогулки. Отец выгуливал взрослого сенбернара на длинном поводке из парашютной фалы. Саша катался на лыжах. Все вместе они уходили в лес. Саша и сенбернар Кеша выросли в одной комнате, и из-за его интеллекта Саша считал Кешу своим младшим братом. Втроем они гуляли по глубокому снегу, уходя в глубь леса, который изолировал заброшенный военный гарнизон от всего мира. Там, где уже нельзя было встретить людей (большинство боится больших собак), отец отпускал сенбернара с поводка, и тот весело скакал по глубокому снегу. Саша ходил на лыжах, которые скользили в снегу, оставляя наверху только кончики носков. Эти кончики лыж походили на скрывшихся под снегом зверьков и представляли для сенбернара исключительный соблазн. Кеша подбегал и хватал эти кончики, покусывая, а Саша, смеясь, отгонял его. Но все равно у Саши всегда были лыжи с отгрызенными кончиками. В лесу от белейшего снега и зимнего солнца слепило глаза, особенно когда Саша, найдя косогор, спускался с него вниз, как заправский горнолыжник. Внизу его ждали отец и Кеша. В лесу всегда стояла оглушающая тишина, и душа растворялась в глубоком умиротворении и спокойствии. В таких прогулках по-настоящему начиналась любовь к своей земле. На одной из таких прогулок, в яркий солнечный день, без облаков, они вышли на открытую полянку. Воздух был настолько чистым и холодным, что небо было неестественно голубым, точнее, взгляд беспрепятственно проникал сквозь пространство, пока даль не закрывалась голубоватым маревом. Внутри рождались радость и восхищение этим ничем не ограниченным пространством. Они вместе с отцом смотрели на небо и вдруг одновременно увидели, как высоко проплывает белоснежное облако, состоящее из косых белых черт.

– Мы такие облака называем перистыми, – сказал отец.

– Да, похожи на пух, – ответил тогда сын.

Саша вновь сосредоточился и увидел кабину «Газели» и расширяющуюся дорогу. Она была обозначена новыми рядами фонарей. Справа от дороги светилось множество огоньков, это был крупный город.

– Что ж, похоже, Тверь, – сказал Саша и, включив фонарик, вновь открыл атлас, сосредоточено вглядываясь в рисунок. – Точно, это объездная. Можно не беспокоиться и гнать прямо по ней, она выведет нас на дорогу из города, это должен быть перекресток, и дальше прямо. Дорога будет одна, на Младгород. Потом на Пики и в Песковскую область. Видя, что Сергей устал и попеременно кладет то одну руку за голову, то другую, Саша постарался его развлечь.

– Есть такая штука, называется преемственность права. Так вот, нам, вместо того чтобы тупо копировать западные системы права, нужно просто почитать историю, потому что Младгородская боярская республика была первой республикой во всей Европе. Представь, давным-давно мы уже знали такую современную форму правления, как республика. Без всяких там реформ. Только эту республику быстренько развалили, Москва захватила. Справедливости ради нужно отметить, что если бы она этого не сделала, то боярство продало бы эти земли Литве (коррупция была уже тогда). Но все равно, мы опять вернулись к феодальному (условно) строю, который, по сути, был отменен только в конце восемнадцатого века.

Сергей не отреагировал, похоже, это было ему неинтересно.

– А знаешь, чем песковская архитектура отличается от нашей?

– Нет, – соизволил поинтересоваться Сергей.

– Это меня заинтересовало, когда я учил зодчество по истории, готовясь к экзаменам. У нас в Опольске строили плинфами пятьдесят один на пятьдесят один сантиметр. Обычные плитки из белого известняка вместо кирпича. Стены выкладывали как бы двумя тоненькими стенками, а внутрь заливали раствор. Получалась мощная стена с мягкой поверхностью известняка или еще чего-то белокаменного. Поэтому была богатая резьба, орнамент. Там же, в Пескове, просто подгоняли камень к камню. Природные булыжники, без обработки. Кстати, там в земле очень много камней. Каждый год после зимы земля выбрасывает наверх новые камни, то есть они выходят на поля из земли. По особенности архитектуры можно определить возраст храма, кстати. Если видишь плинфы, то это двенадцатый век.