Текст книги "Джаз сапожных гвоздей"

***

Валентина не обманула. Благотворительный обед действительно состоялся. Чтобы разместить полторы сотни человек, пришлось вынести из торгового зала «Шоршеткалока» все стеллажи с обувью, убрать кассовый аппарат со стойкой. Работники социальной службы где-то откапали пять огромных деревянных столов, которые привезли на грузовом такси. А потом пришли они – неумытые, одетые в какое-то истлевшее тряпьё, воняющие застоялыми помоями, люди с пустыми, как у скота, глазами. Я едва сдерживался, чтобы не задрожать от омерзения. Они, кряхтя, уселись вокруг столов. По магазину вместе со смрадом тел, немытых долгие месяцы, разливалась их вальяжная, неторопливая беседа.

Семён и Ринат заботливо расставили перед гостями одноразовые стаканчики – каждому выдали по комплекту пластиковых столовых приборов. Из подсобки в торговый зал вышли двое: широченный кавказец Умар – безногий инвалид первой «Чеченской» (в прошлом году я купил ему дорогие немецкие протезы), над ним возвышался гигант Андрей, бедняга страдал акромегалией. Оба они являлись первоклассными продавцами, разнорабочими и охранниками одновременно.

Титаны Шоршеткалока держали на весу огромную кастрюлю тефтелей в томатном соусе. Верх посуды заволокли клубы дыма – пищу только что разогрели после длительного пребывания в холодильной камере. Умар и Андрей аккуратно опустили кастрюлю между столов. Гиганты снова скрылись в подсобке, и через мгновение рядом с тефтелями появились две полные фляги картофельного пюре. Сёмён и Ринат с усердием принялись формировать порции и передавать их гостям. Когда последняя тефтеля и ложка пюре оказались на своей тарелке, бездомные принялись за трапезу.

– Если кто захочет выпить горяченького – в дальнем углу стоит кулер, а в тумбочке рядом вы можете найти чай, кофе и сахар. – пробасил Андрей.

Разношёрстная компания принялась чавкать, хрустеть, жевать, пускать слюни и громко шамкать беззубыми ртами.

– Господи, до чего же вкусные тефтели, – вскрикнул помятого вида мужчина, одетый в пыльный костюм свободного покроя. – В жизни не ел ничего более потрясающего! Правда немного отдаёт рыбой.

– Мы рады, что вы находите угощение приятным. – я всегда стараюсь быть вежливым, даже с бродягами.

– Нет, я серьёзно! Я знаю, о чём говорю. До кризиса я был шеф-поваром в ресторане русской кухни. Что это за мясо, свинина?

– Да, это свинина.

– Чёрт подери, это самая вкусная свинина, которую я когда-либо пробовал!

***

Что произошло? Сто пятьдесят разношёрстных неприкасаемых съели сто тридцать килограмм человечины, перемешанной с пятьюдесятью килограммами риса и специями. Не знаю почему, но я получил ужасное удовольствие от всей это каннибальской вакханалии. Когда маргиналы принялись за чаёк, довольно отрыгивая, мой экстаз достиг наивысшей точки. Я чувствовал, как горят щёки, как мелкая, кусачая дрожь пробирает каждую клеточку тела.

Видимо моё лицо, залившееся краской, несколько смутило фройляйн Эдиншвайгер. Она подошла ко мне сзади и тихонечко взяла за руку.

– Не волнуйтесь, всё прошло просто отлично! Глядите на их довольные лица – они радуются!

– Спасибо за вашу поддержку. – я крепче сжал ладонь Валентины.

– Вы настоящий герой! Я вами горжусь! – щедрый поцелуй фройляйн остался следами губной помады на моей небритой щеке.

После пышной трапезы, работники Шоршеткалока погрузили столы в подъехавший КАМАЗ с крытой фурой, Валентина помогла прибраться в магазине, а потом мы поехали ко мне. Это произошло как-то само собой, девушка напросилась в гости под предлогом обсуждения якобы важных дел. Обманула. Стоило переступить порог, как между мной и Валентиной возникло какое-то магнетическое притяжение, моё тело желало отведать все тайны и прелести этой замечательной женщины. До сего момента я прежде никогда не испытывал сексуального влечения, и считал эту мою гормональную сдержанность чем-то самим собой разумеющимся. На этот раз я сдался. Голубоглазая, светловолосая женщина с длинной, до пояса, косой, манила меня своей северной грацией, её стройные ноги не знали конца, пышные груди налились жаром и я впился в них своими нецелованными губами. Валентина отвечала на каждую мою ласку, буквально осыпала моё тело тысячами поцелуев. Соитие было долгим, чего уж никак нельзя было ожидать. Я удовлетворил свою фройляйн не менее шести раз, после чего она, как довольная кошка, уснула, положив свою светлую головку на мою волосатую грудь. Всё произошло настолько естественно, что я даже не сразу осознал факт потери целомудрия. Прощай девственность!

***

Я смотрел на своё отражение в зеркале напротив кровати: долговязый и узкоплечий, с широким задом, редкими светлыми волосёнками, одутловатым щекастым лицом и круглой головой на тонкой шее, с серыми глазами бесцветного «рыбьего» оттенка. Что могла во мне найти такая прекрасная женщина как Валентина? Она была чуть старше: мне двадцать шесть, ей тридцать два. Очевидно, что столь незначительная разница в возрасте не могла довести до отчаяния и страха перед грядущим одиночеством такую красавицу. Объективность – моё второе имя. Я может быть и не совсем уродец, но и до крепкого середнячка не дотягивал. Совершенно невозможно поверить в то, что я вообще могу понравиться хоть кому-либо. Зачем ей нужен широкозадый сын провинциального сапожника? Деньги? Исключено! Она оказывала мне знаки внимания ещё до того, как я сколотил состояние. Совсем уж не хотелось думать, что это настоящая, искренняя любовь. Она старше, я младше – здесь имеет место быть «Эдипов комплекс», Валентина чувствовала мою потребность в материнской заботе, а я откликался на позывы её инстинктов – вот и всё. Это казалось логичным, вера в убедительность собственных доводов окрепла, незваным гостем пространство больной души заняло самоубеждение: наши отношения представляют собой нечто нездоровое. Эти мысли немного успокоили и я провалился в глубокий сон без сновидений. Так в моёй трёхкомнатной квартире-тюрьме появилась хозяйка.

***

Утро разбудило запахом кофе и звуком шкворчащей яичницы. Как давно мне никто не готовил завтрак… Я накинул халат и вышел на кухню. На лице Валентины уже красовался свежий утренний макияж. Она чмокнула меня в щёку и жестом предложила сесть.

Господи, я плохой человек! За что мне всё это? Зачем ты послал мне ангела?

– Кушай, дорогой. Я думаю, ты давно не завтракал как следует!

– Ты совершенно права! – я как-то упустил тот момент, когда мы перешли на «ты», но сейчас это уже ничего не значило.

После завтрака я отвёз Валентину на работу, и только потом вернулся в мастерскую, где уже ждала своего превращения готовая кожа. Раствор съел весь жир и иные органические излишки, осталось лишь несколько часов подержать материал в дубильном барабане. Пока полотно доспевало в недрах эрзац-дубильной машины, я решил перенести выкройки из своих мыслей на материальный носитель – целлофановую плёнку. Спустя час на прозрачной поверхности целлофана появился узор из выкроек.

Пять часов вращения в дубильной машине пролетели одним мигом, я вытащил материал на свет: матовая, безупречно-гладкая кожа. Разложив шкуры так, чтобы они лежали друг к другу как можно ближе, я накинул сверху целлофан с чертежами выкроек и на глаз прикинул его к полотну: плёнка легла идеально, осталось достать свой верный скорняжный нож и приступить к выделке. Будто двигая смычком невидимой виолончели, я движение за движением раскроил все три шкуры. Особенно весело шла работа под бодрый барабанный ритм Лаци Олаха. Мой помощник Сергей бог весть откуда достал аналоговою кассету с записями старого джазового барабанщика, к цифровой музыке я так и не привык.

Пришло время ладить выкройки на колодках, потом настал черёд двухигольной швейной машинки. Лоскуты кожи рыбаков намертво перехватывала шёлковая нить, фиксируя в вечности судьбы трёх людей, компилируя их в новый, более удачливый путь. По заказу Пугайло я не стал делать обувь излишне вычурной, ограничился лишь декоративной прострочкой, едва заметной на коже двух громадных рыбацких сапог. Кончив с работой основной, я прошёлся оверлоком по отворотам сапог, нужно перехватить материал толстой нитью по краям – чтобы кожа не растрепались и не превратились в противную бахрому спустя пару сезонов рыбалки.

Дав отдохнуть своим измождённым рукам, я закурил, чего не делал уже очень давно. Вообще я не особо жаловал сигареты или сигары, а вот подымить трубкой я обожал, в особенности, если дело касалось важной и ответственной работы – когда приходилось волноваться.

Пришёл черёд примерить сапоги. Мои ноги явно уступали в объемах ляжкам Пугайло: обе пролетели со свистом – каждая в свой сапог. Идеально! Несмотря на несовпадение в габаритах, я ощутил весь комфорт свежесшитой обуви. В таких сапогах не просто моглось, в них действительно ХОТЕЛОСЬ рыбачить.

Мой звонок Пугайло состоялся следующим вечером. Шеф полиции не имел срочных дел и с радостью согласился приехать за сапогами.

***

– Господь всемогущий, – Пугайло довольно перетаптывался на месте. – Будто бы в них и ходил всю жизнь. А какая кожа! Гладкая, как шёлк. Может и есть какие помарки в работе – я их не вижу. Ну а должен ли? Вы же мастер, как-никак. Сколько с меня?

– Изначально я планировал спросить с вас двести пятьдесят тысяч. Однако в процессе работы мы не встретили никаких проблем с законом, поэтому скидка за отсутствие форс-мажора пятьдесят тысяч. Итого вы должны мне двести тысяч рублей.

– Фух, – Пугайло почесал обвисший загривок. – Признаться, я думал обновка обойдётся мне несколько дешевле. Сто пятьдесят тысяч… Большие деньги, как-никак.

– Да, но это не простые сапоги! С обувью от Шоршеткалока простая рыбная ловля превратится в увлекательнейшее, а главное продуктивное занятие. Гарантирую, у вас будет такой улов, какого прежде иметь не приходилось. Без всяких грязных штучек вроде динамита, тротиловых шашек и ручных гранат. Только вы, водоём и удочка. В этом и заключается весь спортивный интерес рыбалки, не так ли?

– Рубите саму суть, правду-матку, так сказать. Ладно! Не буду жлобить. Двести тысяч? Кредиткой можно расплатиться?

– Само собой! Пройдёмте к кассовому столу. Покупая в Шоршеткалоке, вы помогаете инвалидам. Пять процентов с каждой покупки отчисляются во всероссийский благотворительный фонд, восемьдесят процентов персонала магазина составляют инвалиды и люди с ограниченными возможностями.

– Это я вижу, – шеф полиции проследил за взглядом Семёна, который сидел напротив витринного стекла: пухлый розовощёкий паренёк с довольной ухмылкой наблюдал за манёврами воробьёв. – Благородным делом заняты. Я вот что спросить хотел! Какие такие проблемы у вас возникнуть могли? Может помочь чем?

– Скажу прямо – пришлось украсть некоторое количество… животных. Но мы всё сделали тихо, вряд ли кто-то хватится.

– Тьфу ты, животные! Вот если бы завалили кого, тогда да! Тут всё серьёзно, как-никак. Или разбойное нападение. А пары баранов или бычков вряд ли кто-то хватится. Сейчас вон – медведи на зиму жир нагуливать начинают, могут и задрать невнимательную скотину – сожрать, ему же потом всю зиму спать, как-никак!

– Тоже верно.

– Угодили вы мне! Нравятся сапоги. Понадобится какая обувь ещё – заскочу не раздумывая! – Пугайло крепко, до хруста в запястье, сжал мою ладонь на прощание.

***

Не прошло и трёх дней, как шеф полиции позвонил мне. Он явно перебрал со спиртным и пребывал в каком-то развинченном благодушии.

– Алло, алло! Мастер, это вы?

– Да! – отвечаю.

– Вы себе и представить не можете, какие это сапоги! Ах, какие это сапоги! Чёрт подери, я всего три часа как выехал на пойму – уже два ведра карасей. Десять минут назад вытянул огромного сома, пять восемьсот. Жирный!

– Я рад за вас. Искренне…

– Дорогой мой человек, – в голосе Пугайло отчётливо различалась приторная смесь благодарности и счастья. – Если какие ко мне вопросы будут, если какие неровности и шероховатости в работе, может обидит вас кто или обделит – обращайтесь! Разберусь, я ведь шеф полиции, как-никак. Вы подарили мне настоящее счастье. Ах, знали бы какое это счастье!

Потом кто-то громко позвал сентиментального полицейского пить водку. Связь оборвалась.

Отлично шеф, первая удочка заброшена. Наступило время поймать рыбку покрупнее!

Часть третья
Охотник

Улов не заставил себя долго ждать…

В ноябре снова позвонил Пугайло. Разговор начался с дифирамб в мой адрес. В сотый раз выразив восхищение, шеф перешёл к делу:

– Короче говоря, рыбачим мы здесь с прокурором, а он говорит – хорошие у тебя сапоги! Я ему отвечаю, мол, благородное дело совершил, купил у нашего городского мецената – в Шоршеткалоке! А он мне возьми да и скажи – вот бы и мне сапоги с отворотами, да не такие как у тебя – под самую жопу, – на этом низеньком бранном словечке шеф раскатисто рассмеялся. – А для охоты, чтобы по снегу было удобно ходить, не скрипели чтобы. Ну, я возьми да расскажи, что, мол если закажешь в Шоршеткалоке, то и зайцы из кустов на тебя сами выпрыгивать будут. Прокурор-то наш поверил, а как он мог не поверить? Я уже целый мешок рыбы наловил удочкой, а он всего пару карасей вытянуть успел.

Я слушал этот ужасный монолог и всё сильнее поражался коррумпированности нашего государства. Южный говорок с зычными «гэ», премерзкая манера проглатывать согласные и произношение слогов нараспев выдавали в Пугайло человека деревенского. И как это я раньше не заметил? Наверняка на эту должность его попросту «посадили», а сам он – рудимент девяностых, динозавр бандитских времён, обросший погонами. Хотя, кто бы говорил! Моя беспорочность мною же и придумана, а сам я тот ещё коррупционер.

– В общем, я за вас поручился, – булькал пьяный Пугайло. – Сказал, что вы запросто сможете сшить сапоги, мастер же, как-никак.

– Это хорошо, Олег Несторович, очень хорошо. Но мою цену вы знаете. Обойдутся недёшево, для охоты в особенности. Возможно, снова понадобится прикрытие.

– Конечно, знаю. Если что – мы вас прикроем, вдвоём. А уж что касается денег – прокурор щедрый человек.

– В таком случае договорились. Срок такой же – две недели. Если прокурор приедет ко мне завтра утром, я сниму мерки и считайте что отсчёт пошёл. Этим вечером я не могу, у меня семейные дела.

– Мы сейчас на реке. Завтра с утра тоже не получится – с больной головой утром ехать, как-никак, не очень улыбается. Как насчёт послезавтра?

– Идёт!

Этим вечером по плану намечался поход в кино с фройляйн Эдиншвайгер, моей фройляйн. Однако перед встречей мне пришлось заскочить в слесарную мастерскую – сделать копии нескольких ключей, поэтому я опоздал… ненавижу опаздывать. Валентина ждала у дверей торгового центра. Одета она была не по погоде: лёгкая шляпка «котелок», синее платье с рюшами, поверх плеч накинута тонкая кожаная куртка. Будто маленький мокрый котёнок она сжалась под зонтом в ожидании своего шоршеткалока. Постоянная работа за компьютером сделала её близорукой, она стояла и щурилась, пытаясь разглядеть в толпе знакомую фигуру. Различив в полутьме мой нескладный абрис, Валинтина приветственно затрясла ладошкой. Её лицо озаряло счастье, такое тёплое для неё, но совершенно непонятное для меня.

Я не привык к прикосновениям. Несмотря на уже состоявшуюся интимную близость, мне едва хватило сил, чтобы не вздрогнуть от прикосновения влажных губ фройляйн, а уж для ответного поцелуя пришлось приложить немало усилий. А ведь мы уже около двух месяцев встречались!

Тем памятным вечером после благотворительного обеда с «тефтелями», наши тела встретили спонтанную страсть, я дал волю гормонам, которые успешно удавалось сдерживать все эти годы. Конечно, я не отдавал отчёта своим поступкам. А теперь… Когда начинаю думать о закостенелом страхе перед женщинами – просто сгораю от стыда.

Ах, Аркадий Валентинович, мой уважаемый кумир, я всегда знал, что женщины имеют специфические вкусы в кинематографе, однако моя пассия почему-то решила, что я по достоинству оценю штампованную американскую комедию. Фройляйн купила два билета на последний ряд. Два часа она как одержимая тряслась от хохота, я же искренне пытался вникнуть в сюжет, но его, увы, уловить так и не смог. Валя то и дело поворачивала голову в мою сторону – проверить, смешно ли мне. Приходилось наигранно хихикать. Сеанс американской похабщины меня сильно измотал, хотелось поскорее оказаться дома. Это желание совпало с мыслями Валентины. Такси за пятнадцать минут домчало нас до нужного пункта.

А потом я её трахал… Назвать любовью это нельзя, ибо я вошёл в неё грубо, без предварительных ласк, это доставило ей неописуемое удовольствие. Валентина приходила в дикий восторг от каждого движения. На кухне, в прихожей, в ванной и где положено – на кровати. Сил едва хватало чтобы поддерживать темп отбойного молотка, но и сбавлять скорость решительно не хотелось. Налитые, хлебные груди фройляйн бешено тряслись, она кричала как портовая чайка, раз за разом, раз за разом, раз за разом. Я хватал её розовые соски и жадно впивался в них, пытался всосать самую душу своей женщины. Несколько раз её гибкое тело скручивала судорога оргазма, она ненадолго умолкала, но через пару фрикций снова орала как бешеная. Спустя полтора часа изнурительного секса, я пролился тугой струёй на её упругие ягодицы. Потом мы разговаривали. Долго. Обсуждали философию Канта, психоанализ Фрейда, квантовую физику, скорняжное мастерство и, конечно же, джаз. Ах! Кажется, этим вечером я по-настоящему влюбился. Валентина, моя прекрасная Валентина, она тоже любила Эллу Фицджеральд. Какое это удивительное чувство – делить со своей половинкой не только постель, но и интересы. Мы легли спать уже далеко за полночь.

Ближе к рассвету разбудил тревожный механический звон будильника. Вдарив по макушке горластому демону утра, я отправился на кухню, заварил себе кофе, спешно выпил его и отправился в Шоршеткалок. Перед выходом я оставил на столике в прихожей записку: «Можешь приходить в любое время, теперь мой дом – твой дом». Рядом с листком бумаги легла увесистая связка ключей от многочисленных замков просторной квартиры.

***

Лужи на улице тронул первый морозец, холод сковал вездесущую грязь, и серые улицы моего родного города стали чуточку опрятнее. За что люблю свою провинцию: раннее утро – никаких пробок, никакой бешеной спешки, только размеренность и спокойствие. Для других, быть может, такая атмосфера хуже снотворного, однако настоящий шоршеткалок никуда не торопится. Никогда.

В магазине привычно ждали утренняя тишина и заспанный Семён. Мой верный помощник не любил уходить домой, в родных пенатах он постоянно сталкивался с непониманием родителей. В двадцать семь лет Семён ощущал себя серьёзным человеком, пусть и не лишённым ребяческого нрава. Для пущей убедительности он отрастил густую окладистую бороду, однако его глуповатая курносая мордашка напоминала лицо развесёлого Санта-Клауса. Парнишка устал доказывать родителям свою мужественность и независимость, они видели в нём ребёнка, капризного и неисправимого. Я же видел в нём мужчину, самостоятельного, сильного, поэтому мне Семён доверял больше, чем родителям. Никто не был против того, что он иногда ночует на работе. Отец и мать пытались возмущаться, и это притом, что месячная зарплата сына была эквивалентна пенсии обоих «кормильцев» за полгода. Семён гневался. Он соврал родителям, сказав, что если их вмешательства не прекратятся, непременно появится нужда просить меня об оформлении над собой законной опеки. Хотя врал ли? Я не знаю. Хочу сказать, что Семён потрясающий человек! Редкий пациент с синдромом Дауна имеет коэффициент IQ выше пятидесяти. Моему протеже повезло, если подобное выражение вообще можно считать этичным. Хромосомный мозаицизм забрал у него лишь некоторую часть полноценной жизни, его показатель IQ составлял семьдесят восемь баллов. Я проверял лично – возил к психологу, узнать, к какой работе можно приспособить столь удивительного человека. Нижний предел коэффициента интеллектуального развития составляет семьдесят баллов, умственная отсталость начинается от шестидесяти девяти. Формально мой протеже имел хоть и заурядный, но всё же здоровый ум. Если не брать во внимание его внешние особенности, вроде коротких пухлых пальцев, плоского брахикранного черепа, вдавленной переносицы и глаз навыкате, он вполне походил на обычного человека. Густая борода хорошо скрывала многие признаки синдрома, с ней он чувствовал себя комфортнее, и это было делом принципа, ибо родители постоянно заставляли его сбривать всю растительность на лице. Семён отчаянно хотел повзрослеть хоть в чьих-то глазах. Пускай эта его взрослость будет напускной, но я всё-таки разрешил ему курить табак и отращивать бороду. Во внешности своего протеже, с его мощной бородищей каштанового цвета, в чёрном свитере крупной вязки, в трубке с вишнёвым табаком (курением он старался подражать мне) – во всём его облике я находил странное сходство с Эрнестом Хемингуэем, будь у последнего лишняя хромосома. Маленькие мужские радости делали Семёна счастливым, а вместе с ним был счастлив и я.

– Семён, ты хоть проветривай после того как покуришь, или в туалет ходи.

– Извините хозяин, не спалось чего-то.

– Почему так?

– Мёртвые люди снятся, – Семён громко хохотнул. – Вижу их глаза, крики их слышу, лица их из головы выбросить не могу.

– Ты должен понимать для чего это делается.

– Да-да. Я понимаю. «Соткать путь, чтобы человек мог нести его бремя с достоинством!» – я тоже читал эту книгу. Многое, конечно, не понял, но вещь занятная. Приятно ощущать себя частью всего этого, – Семён обвёл пальцем-сосиской пространство торгового зала. – Шоршеткалока. Вы ведь знаете, что я дурак лишь наполовину, верно?

– Нет, Семён. Ты не дурак вообще. Просто бог тебя отметил, чтоб сразу узнать и встретить на небесах достойно. Да, он забрал немножечко ума, но взамен наградил множеством разных талантов. Думаешь, у тебя просто так руки из нужного места растут?

– Спасибо, что верите в меня, хозяин. Знаете, я ведь ненавижу делать кому-то больно, но ещё сильнее ненавижу, когда больно делают мне. Без всякого повода, просто потому, что у меня на одну хромосому больше. Потрошить людей, плохих людей, не таких как вы, Умар, Ринат или Сергей, отдавать их «путь» тем, кто заслужил… Мне это нравится, я этому рад. Они ведь плохие люди, те, кто стал обувью, верно?

– Не совсем так. Они либо плохие люди, либо пустышки. И если плохой человек может дать какой-никакой прок, то от пустышки только вред. Вот представь: идёшь ты по заснеженной улице, наступаешь на корку льда, а под ногой что-то хрустит. Ты оступаешься, ногу подворачиваешь, а всё потому, что во льду был пузырь воздуха. Пустышка. Вот и с людьми также.

– А от плохих людей какая может быть польза?

– Они убивают других плохих людей, либо убирают хороших, но на любого хорошего всегда найдётся ещё лучше.

– Теперь понял. Хозяин!?

– Что?

– Просто хочу сказать, что я навсегда с вами, до конца.

Уж сколько времени прошло, а я до сих пор помню этот разговор. Сижу сейчас, веду исповедь перед диктофоном, а у самого слёзы на глаза наворачиваются. После той памятной беседы Семён крепко обнял меня, так обнимают отца или брата, с особым чувством признательности и уважения.

– Ладно тебе, крепыш. Рёбра сломаешь. Много заказов на сегодня?

– Две пары зимних сапог с меховой подкладкой, пара туфлей «дерби» – тоже с подкладкой. Заказали из свежей свиной кожи, поэтому сегодня поедем с Андреем на ферму – выбирать. У него это дело хорошо выходит, да и свинью в сотню килограммов он одной рукой поднимает. Можно за раз три свиньи увезти – они легко в его «буханку» помещаются.

– Андрею-то самому тяжело в другую машину влезть. Так что УАЗ для него хорош во всех отношениях, да и то арматура на водительском кресле варенная-переваренная под его рост.

– Ха! И то верно. Переваренная! Ха!

– Только кровью всё не забрызгайте! Сергею тяжело потом за вами убирать. Если что помогите ему.

– Конечно, хозяин.

– За продавцов тогда сегодня останутся близняшки.

– Знаю, я им уже звонил.

Близняшки. Как и все работники Шорешткалока, они были удивительными людьми. Девочки, как мы их называли между собой, уже разменяли седьмой десяток. Однояйцевые близнецы, они были естественным продолжением друг друга. Рыжеволосые, веснушчатые, солнечные женщины. Варваре повезло родиться здоровой, а вот её сестра Вера появилась на свет с недоразвитыми конечностями. Ноги, тонкие будто верёвочки, безвольно качались в стременах инвалидной коляски, руки сумели сохранить функциональность, но врождённая атрофия мышц не давала заниматься сколько-нибудь серьёзной работой. Однако маленькая Верочка имела врожденный талант: что касалось мелкой моторики рук – лепка, рисование, бисероплетение, всё это маленький ребёнок исполнял мастерски. Мускулы её были до того слабыми, что она не могла провернуть и одного раза колёса своей инвалидной коляски. Буквально с пяти лет за работу Вериного штурмана и водителя взялась сестра Варвара. Родители умерли, когда девочкам едва исполнилось восемнадцать. Разбились в аварии. Банальная смерть банальных людей. Но горе никогда не может знать, чья гибель была оригинальнее, оно никого не спрашивает и просто приходит. Этим годом Варя пошла работать на трикотажную фабрику. Зарплата старшей сестры и пенсия младшей позволяли жить более-менее сносно. Как и все покупали добротные советские вещи, как и все ездили по разным курортам Союза, как и все влюблялись. Вот только чувства никогда не были взаимными. Наш город жесток, очень жесток, наверное, он горчил желчью с момента заложения первого фундамента первого дома. Мужчины с района называли сестёр «полтора человека», на работе все знали, что с Варей связываться не стоит, ибо девушка была «так себе», а уж браться за опеку инвалида-колясочника никто не хотел. Так и жили они душа в душу, ненавидя весь свет. Вера шила красивые платья, тапочки, сорочки. Что-то удавалось продать, что-то уходило в собственный гардероб. Так бы и продолжалась их тихая и незамысловатая жизнь, если бы Варвару, пионера трикотажной фабрики «Заря», не попросили уйти на пенсию. Девяностые годы, полная неразбериха, часть «советского» рабочего стажа сгорела вместе с могучей страной под красным флагом, другую часть закрыли по «серой» зарплате. Вот и вышла пенсия копеечная. Две одинокие, брошенные женщины едва не сошли с ума от нищеты и постоянного недоедания. Вере всё время требовались дорогие лекарства, приходилось на чём-то экономить, и этим «чем-то» стали коммунальные платежи. Когда я нашёл сестёр, их едва не выселили из собственной квартиры. Удалось вовремя договориться с судебными приставами, уплатил долг в полтора миллиона рублей, поручился за них – взял на работу. Какая человеческая благодарность исходила от этих женщин! Всё что им было нужно – чуточка внимания и заботы. Всегда улыбчивые, приветливые, ласковые, они располагали к себе покупателей. Сообразительные – работу с кассовым аппаратом и складскими программами они освоили в считанные дни, несмотря на то, что до сего момента компьютер видели только по телевизору. Клиенты сами шли к таким продавцам, спасибо моей милой фройляйн Эдиншвайгер! Помогла отыскать два прекраснейших неогранённых алмаза!

– А вот Андрей приехал! – радостно крикнул Семён.

К воротам магазина подкатил «УАЗ-452» цвета хаки.

Из открытой двери автомобиля показалась сначала левая, затем правая нога. Спустя несколько мгновений Андрей оказался на улице целиком. Подоспевшая Варвара подхватила его под руку и помогла распрямить больные колени. Андрей раскрыл задние двери фургона, вытащил две доски, которые стали импровизированным пандусом, и медленно, осторожно скатил коляску с Верой на асфальт.

– Ладно, Семён. Ты за старшего сегодня. Ринат придёт, скажи, чтобы тоже помог со свиньями разделаться. Шить вместе будете?

– Да. С Ринатом. У Андрея не получается шить, пальцы слишком большие.

– Ладно, я побежал. Сегодня по делам Умара на весь день заберу. Какие проблемы будут – звоните сразу.

– Лады, босс.