Текст книги "Феномен зависти. Homo invidens?"

1. Слова: семантика

Начать разговор о зависти с разбора этого слова – его значения, происхождения, контекстов и вариантов употребления – подвигли два обстоятельства. Во-первых, уважительное отношение к слову как таковому, привитое в раннем детстве мамой – учительницей русского языка. Сколько себя помню, дома все слова – и мудреные, и заурядные – внятно произносились и четко определялись, иногда с помощью больших толстых книг. Видимо, тогда-то и родилась моя почтительная страсть к словарям, вызывающая улыбки близких. Слово «зависть», несомненно, входит в состав общеупотребительной лексики. Спросите у знакомых, почему некто испытывает к ним неприязнь? Что вы услышите в ответ? Правильно: «Зависть». Наберите это слово в любой поисковой системе Интернета. Итог – астрономическое количество упоминаний. Любители официальной статистики могут воспользоваться «Частотным словарем русского языка»[10]10
  Частотный словарь русского языка. М., 1977.


[Закрыть]. Что же означает это столь популярное, оказывается, слово? Специально задуматься над этим побуждает и то, что, во-вторых, предпринятые в последние десятилетия интереснейшие лингвистические исследования языковой картины внутреннего мира человека[11]11
  См., напр.: Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999; Бабенко Л.Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке. Свердловск; 1989; Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997; Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999; Камалова А.А. Формирование и функционирование лексики со значением психического состояния в русском литературном языке. Архангельск, 1994; Ключевые идеи русской языковой картины мира. М., 2005; Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах. М., 2008; Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М.: Индрик, 1999; Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000; Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М.: Вена, 2004; Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т. 1–3. М., 1995, 1999, 2004; Тер-Минасова С.Г. Языки и межкультурная коммуникация. М., 2000; Убийко В.И. Концептосфера внутреннего мира человека в русском языке. Уфа, 1998; Шаховский В.И. Категория эмоций в лексико-семантической системе языка. Воронеж, 1987; Языковая картина мира и системная лексикография. М., 2006.


[Закрыть] проблематику зависти – увы – обошли стороной.

Попытаюсь восполнить этот пробел. Сразу предупрежу: не ждите филологической дотошности. Меня, как, полагаю, и вас, читатель, интересуют не столько тонкости строения, сколько смысловое содержание этого слова как своеобразного инструмента, используемого человеком в анализе собственных переживаний или чувств и поведения окружающих. Не переоцениваю ли я роль слова как средства повседневного психологического познания? Уверен, нет. Задумывались ли вы, доколе нечто, происходящее с нами и в нас – или в других людях – тревожит и не дает уснуть? Ответ чрезвычайно прост: покуда это непонятное нечто мы не сможем… назвать. Проверьте и убедитесь: именно называние срывает покров тайны с собственных и чужих душевных волнений и приносит первое облегчение взбудораженному сердцу. Как иначе объяснить повсеместную страсть к обсуждению эмоций? К этой страсти я еще вернусь, пока же замечу, после первоначальной словесной категоризации пытливый ум, возможно, разглядит, что Федот, оказывается, не вполне тот или совсем не тот. Возникнут новые загадки, и поиск названия возобновится.

Перечень признанных авторитетов, доказавших, слово – базовый элемент не только коммуникации, но и человеческого мышления, занял бы слишком много места. И хотя древние римляне настойчиво не рекомендовали jurare in verba magistri, т. е. клясться словами учителя, все же вспомню слова А.Н. Леонтьева и А.Р. Лурии – двух своих знаменитых педагогов, – услышанные в далекие студенческие годы. Завороженно следя за изящным танцем удивительно длинных пальцев Алексея Николаевича, мы дружными кивками отвечали на его памятное «Понятно?». Что же нам – якобы – было понятно? Что речь и мышление сплетены в тугой узел «речемыслия»[12]12
  Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии. М., 2000. С. 370.


[Закрыть]; что именно язык является «субстратом» – одно из любимых словечек декана, основателя факультета психологии Московского университета – мышления и сознания[13]13
  Там же. С. 369.


[Закрыть]; что слово – носитель отраженной и обобщенной человеческой практики[14]14
  Там же. С. 362.


[Закрыть]. Другой классик мировой психологии, Александр Романович Лурия, эмоционально внедрявший в наши юные головы основы нейропсихологии – дверная ручка университетской аудитории после начала занятий, как правило, протыкалась ножкой стула от проникновения опаздывающих, – настойчиво подчеркивал, что «ни одна сложная форма психической деятельности человека не протекает без прямого или косвенного участия речи…» и это «заставляет нас несколько изменить обычные представления о речи как одной из частных форм психической деятельности и наряду с речевыми процессами в узком смысле этого слова различать и общую речевую организацию психических процессов»[15]15
  Лурия А.Р. Высшие корковые функции человека и их нарушения при локальных поражениях мозга. М., 2000. С. 82.


[Закрыть].

Названные мысли сформулированы сорок лет назад, но нисколько не устарели. Именно слово кодирует и программирует человеческую мысль и является главным орудием анализа – и самоанализа – человеческой психики, да и мира в целом. Вы, читатель, несомненно помните знаменитое изречение евангелиста Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Автор верил: Слово в лице Иисуса Христа есть прямое присутствие Бога на Земле, неразрывно связанное с человеком. «И слово стало плотию», – читаем в четвертом Евангелии. Возможно, учение этого Евангелия о разумном принципе миро– и человекоустройства кому-то покажется чрезмерно оптимистичным и слишком отвлеченным от страданий и радостей реальной жизни. Не случайно же о Логосе столетия дискутируют великие умы.

Если вы, читатель, материалист-естественник и далеки от подобных дискуссий, предположим, не Слово, а бозоны Хиггса – особые частицы, которые усердно пытаются изловить современные физики с помощью построенного под Женевой гигантского ускорителя Large Hardon Collider, – послужили основой возникновения Вселенной. Но что такое «бозон», цинично именуемый «частицей Бога»? Не более чем слово, опередившее и предопределившее поиски обозначаемого им носителя. И если уж для объяснения внешнего физического мира цифр и формул не достаточно и требуются слова, как же без них опишешь внутренний мир души? Мне понравилось образное высказывание лингвиста Н.Д. Арутюновой: «Если Бог создал человека, то человек создал язык – величайшее свое творение. Если Бог запечатлел свой образ в человеке, то человек запечатлел свой образ в языке. Он отразил в языке все, что узнал о себе и захотел сообщить другому. Человек запечатлел в языке свой физический облик, свои внутренние состояния, свои эмоции и свой интеллект, свое отношение к предметному и непредметному миру, природе – земной и космической, свои действия, свое отношение к коллективу людей и другому человеку»[16]16
  Арутюнова Н.Д. Введение / Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М., 1999. С. 3.


[Закрыть]. Зависть – это ведь тоже в конечном счете лишь то, что так называют люди. Что скрывается за словесной этикеткой? Какие мысли, чувства, поступки классифицируются как «зависть»? Чьи мысли, чувства и поступки так именуют люди? Собственные или окружающих? Кому адресована словесная категоризация этого аффекта? Она происходит в момент переживания или post factum? Насколько полно и адекватно люди вербализуют волнения души? Поддаются ли они универсальной словесной стандартизации? Или, полуосознанные и уникальные, волнения не передать словами? Если уж «мысль изреченная есть ложь», то страсть – тем паче.

Привел эти слова, и всплыли лермонтовские строки: «Ты слушать исповедь мою сюда пришел, благодарю. Все лучше перед кем-нибудь словами облегчить мне грудь. Но людям я не делал зла, и потому мои дела немного пользы вам узнать, а душу можно ль рассказать?» Вопрос не риторический: и подходящих слушателей может не найтись, и подходящих слов. А иногда есть и слушатели, и слова, да стыдно признаться в собственной глупости, жадности, черствости, беспомощности, конечно, если достанет ума их разглядеть. Зависть тоже не любит выставляться напоказ. Был, правда, случай, когда давнишний знакомый, буравя взглядом, «искренне» признался: «Я тебе по-хорошему завидую». По спине пробежал холодок, а в горле застрял вопрос: «Чем же так хороша твоя зависть?» Чтобы дышать свободно, присмотримся к этому слову повнимательнее. Не будем искать в нем душу. Попытаемся обнаружить следы человека, но не с большой, а со строчной буквы. Новейший академический «Толковый словарь русского языка», изданный в 2007 г. под редакцией Н.Ю. Шведовой, зависть определяет как «чувство досады, вызванное благополучием, успехом другого», завидовать же, согласно этому словарю, «испытывать чувство зависти, желать иметь то, что есть у другого, быть таким же». Эти дефиниции почти дословно воспроизводят данные полувеком ранее в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова (1949), куда они, в свою очередь, перекочевали из 4-томного «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова (1935). И хотя в предисловии к первому в советской истории толковому словарю довольно критично оценен «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля (1863–1866), «чувство досады» в трактовку зависти попало именно оттуда. Прежде чем открыть «первоисточник» современных филологических дефиниций зависти – словарь великого В.И. Даля, напомню: я намеренно не затрагиваю специальные лексикографические аспекты названных словарных статей.

Справедливости ради замечу, технологии толкования эмоциональных концептов – так современные филологи именуют устойчивые образно-понятийные обозначения эмоциональных состояний человека – предмет оживленных дискуссий в лингвистике. Для примера приведу два так называемых прототипных описания зависти, целью которых является выработка предельно упрощенной, формульной схемы семантической трактовки явления. По мнению А. Вежбицкой, «Х испытывает зависть. = Иногда человек думает что-то вроде этого: «что-то хорошее происходит с другим человеком, это не происходит со мной, я хочу, чтобы вещи вроде этого происходили со мной», из-за этого этот человек испытывает какие-то плохие чувства. Х чувствует что-то вроде этого»[17]17
  Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1997. С. 216.


[Закрыть]. Согласно Ю.Д. Апресяну, «Х завидует Z-y Y-a = X не имеет Z-a, и Y имеет Z, и X испытывает отрицательную эмоцию, каузируемую желанием, чтобы Y не имел Z»[18]18
  Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. Т. 1. М., 1995. С. 107.


[Закрыть]. Подобные семантические примитивы, возможно, филологически достаточны для объяснения ведущего значения слова, но слишком формальны для понимания его психологических нюансов. Ведь зависть – предмет не только и не столько формально-логической констатации (наличие таких-то признаков позволяет заключить о таком-то свойстве), сколько эмоциональной оценки личности. Вслух или безмолвно произнеся «Он завидует» или «Я позавидовал», мы, разумеется, делаем некое умозаключение, но в еще большей степени ставим диагноз, имеющий серьезные последствия для межличностных отношений и самочувствия.

Удержусь от пересказа взаимных претензий психологов и лингвистов в трактовке душевных волнений. Важно, что в их дебатах[19]19
  См. специальный выпуск журнала «Social Science Information», 2009, т. 48, посвященный языку эмоций.


[Закрыть] активно звучит призыв к междисциплинарной кооперации в исследовании эмоций, и этот призыв, кажется, услышан обеими сторонами. Так, тщательный анализ дефиниций ряда ведущих эмоций (страх, радость, печаль, гнев) в русско– и немецкоязычных филологических и психологических словарях и энциклопедиях выполнен лингвистом Н.А. Красавским. Им же предложена развернутая система 12 семантических параметров, использование которых могло бы упорядочить и обогатить смысловую интерпретацию номинаций эмоций[20]20
  Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах. М., 2008. С. 160–161.


[Закрыть]. Своеобразным ответом на это предложение является модель восьми измерений эмоций, предложенная психологом[21]21
  Cochrane T. Huit dimensions pour les emotions // Social Science Information. Vol. 48. 2009.


[Закрыть]. И это лишь два случайных примера. И все же, поскольку систематизированное психологически и филологически осмысленное толкование эмоций, равно как и других ипостасей человека – интеллекта и воли например, – дело неблизкого будущего, вернемся к зависти и откроем, наконец, «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля. Завистью в нем названо «свойство того, кто завидует, досада по чужом добре или благе, нежелание добра другому, а одному лишь себе». Далее в качестве иллюстрации следует ряд поговорок: зависть прежде нас родилась; где счастье, там и зависть; злой плачет от зависти, добрый от радости; сытый волк смирнее завистливого человека и др. Завидовать, читаем здесь же, – «досадовать на чужую удачу, счастье; болеть чужим здоровьем; жалеть, что у самого нет того, что есть у другого».

Какова же, по Далю, клиническая картина этой страстной болезни или болезненной страсти? Ведь и лексически, и психологически страсть и страдание – ближайшие родственники. Обратим внимание как на прямые, так и на косвенные характеристики зависти, здесь – на те слова, раскрывая значение которых Владимир Иванович о ней вспоминает. Во-первых, от зависти можно изводиться, т. е. томиться, терзаясь чем-нибудь, терять силы и даже хиреть. Во-вторых, терзания эти обгладывают, огрызают, объедают человека, как собака мосол, а зайцы – яблони зимой. Во времена В.И. Даля алчного завистника на Вологодской земле называли огломызда. Отсюда глаголы «огломыздить» или «огломыздиться» – стоять, ждать, тереться с жадностью, с завистью, выжидая подачки. Напасти завистника на этом не завершаются, его, в-третьих, начинает есть ржа (ржавчина): страсти тлят сердце, как ржа железо; железо ржа съедает, а завистливый от зависти погибает.

Сомнительным утешением может служить сопровождающий погибель световой эффект – зарево, огненный отблеск на небосклоне от пожара и огней на земле. Согласно Далю, зарный, подобный зареву, зарнице, огненный, пылкий, страстный до чего-либо, жадный одновременно означает завистливый. Он больно зарен на деньги, в соответствии с разъяснением автора, горяч, неудержимо жаден, падок на корысть, завистлив, склонен к стяжанию. Зари – сильное желание, страсть, задор, соревнование, зависть. Давно я зарился на рысачка твоего. Не зазаривайся на чужое добро. Приводить в зари – распалять, поджигать. Итак, в-четвертых, зависть сродни пожару, который, известно, умножает силы, но может и извести погорельца. Особенно если учесть, пожар этот очень глубокого, внутреннего, утробного залегания. Утроба же, по Далю, не только чрево, живот, брюхо, но и вообще нечто внутреннее, сокрытое, в том числе сердце и душа. В Новгороде возглас: «Прости, моя утроба, утробушка», означал обращение к родному, близкому, дорогому, болезному человеку. Не стерпела утроба моя, зло меня взяло. Волк по утробе вор, а человек – по зависти.

В-пятых, зависть плотно связана с корыстью – страстью к приобретению, к поживе, жадностью к деньгам, к богатству, падкостью на барыши, любостяжанием. Корысть рождает зависть. В то же время: зависти по корысти, а корысть от зависти. Что из них причина, а что – следствие не суть важно, поскольку корыстится на что-либо – завидовать, завистливо смотреть. Конечно, поедание глазами не столько питает, сколько распаляет утробу. Обладать взором можно и ускользнувшей добычей. Русский язык это четко фиксирует, а Даль – зорко подмечает. Поэтому – в зависти нет корысти (здесь, думаю, в значении реального барыша). И еще – не из корысти собака кусает, из лихости. Следует, видимо, понимать: не все, что удалось покусать, сможешь проглотить. Эти языковые нюансы придают зависти оттенок некой ненасыщаемой ущербности, слепой всепоглощающей ревности, умножающей не любовь, а мучения. Ревность, в-шестых, оказывается чертой зависти. Ревновать кому, чему, пишет Даль, значит соревновать, подражать, последовать или стремиться как бы взапуски, не уступая. Его гложет ревность по чужим удачам – он завидует, досадует на больший успех другого. Горячее усердие, старание здесь всецело направлены на компенсацию собственной незначительности перед лицом чужого превосходства.

Как это сделать? Вариант поведения, не требующий больших затрат, – очернить соперника. Очернять кого-либо – порочить, хулить, поносить, ославить, оклеветать. Как видим, в русском языке зависть связывается как с мучениями завистника, так и с попытками причинить страдания объекту, точнее – жертве зависти. «Его очернили по зависти, домогаясь места его», – пишет Даль, иллюстрируя этот седьмой смысловой оттенок зависти. Следующий, восьмой свидетельствует, очернением отношение завистника к «жертве» не ограничивается. Жалить, т. е. язвить, колоть, ранить жалом, тонким лезвием, могут не только насекомые, жгучие растения или змеи, но и люди, одержимые злобой или завистью. А ведь стоит в этом слове изменить всего лишь одну букву, и картина радикально меняется. Жалеть кого или о ком – щадить, беречь, не давать в обиду, проявлять сострадание, соболезнованье, сочувство при чужой беде, скорбеть, болеть сердцем, сокрушаться, печалиться… Вправе ли я сопоставлять значение этих слов? Думаю, да: у них общий корень – жало, от которого, кроме того, образованы глаголы «жаловать» – оказывать милость, одарять и «желать» – стремиться к чему-либо, хотеть. Вожделение, страсть внутренне включают, таким образом, мотив горя, печали. По мнению П.Я. Черныха, автора «Историко-этимологического словаря современного русского языка», «значение «жалеть», «сожалеть» вторичное по сравнению с «желать» и возникло «может быть, еще в праславянскую эпоху как следствие смешения глаголов zeleti и zaleti»[22]22
  Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2 т. Т. 1. М., 2007. С. 295.


[Закрыть]. Полагаю, столь давнее и полное смешение этих глаголов обусловлено не только семантически, но и психологически. В каком-то смысле любая страсть – печаль о недостающем, которым, возможно, обладает некто другой. Во французском языке острое желание и зависть обозначаются одним словом – l’envie, в русском подобная сцепка менее очевидна, но несомненна.

Вернемся к далевским семантическим контекстам зависти. Заслуживающий упоминания девятый – связь зависти с лихостью. Лихой – еще одно двусмысленное слово. Может означать «молодецкий, хватский, бойкий, проворный, щегольской, удалой, ухорский, смелый и решительный», а может – «злой, злобный, мстительный, лукавый». Лихой малый, лихие кони, лихой наездник и рядом: лихой человек, лихое дело, лихая сторона. Впрочем, это понятно. Мне не раз приходилось слышать присказки типа «не поминай лихом», «лиха беда начало» и т. п. Но не знал: лихим могли назвать злой дух, сатану, вообще ворога, зложелателя. А в Псковской и Тверской землях лих (существительное мужского рода) означал злобу, зависть, злорадство. Лих-то велик, да силы нету-ть. В лихости и зависти нет ни проку, ни радости. Отсюда, возможно, лиходей – враг, неприятель, злодей, зложелатель, злорад, а также лихостной – злобный, мстительный, завистливый, злорадный. С лихостью перекликается и еще один, десятый смысловой нюанс зависти в словаре В.И. Даля: возможность поименовать зависть задором. Задирать – «начать драть; зацеплять и рвать; залуплять, вздымать с конца, с краю, загибать кверху», а также «привязываться, приставать к кому, вздорить, быть зачинщиком ссоры» и, наконец, «драть до конца, до смерти». Примеры: не задирай заусеницы; экой буян, всех задирает; медведь задрал корову. Отсюда задор – соревнование, досада на сопротивление, упрямство, самонадеянность, зависть. О задранных заусенцах можно было бы не упоминать, если бы не поразившее меня совпадение с одним из труднообъяснимых значений l’envie.

Кроме того, показалось знаменательным отмеченное Далем сравнение зависти с ехидной. Как известно, так именуют, во-первых, покрытых иглами австралийских яйцекладущих млекопитающих, питающихся термитами, муравьями и другими почвенными беспозвоночными, во-вторых, ядовитых змей семейства аспидов, а до середины XIX в. – ядовитых гадов и иных «фамилий». В-третьих, Ехидной (Эхидной) – от греческого echidna – «змея» – звали одно из чудовищ греческой мифологии – полуженщину-полузмею, от союза с чудовищным змеем Тифоном родившую сторожащего аид пса Цербера, огнедышащую Химеру, одна из трех голов которой была змеиной, и кровожадную любительницу загадок Сфинкс. Тема «змеи» оказалась настолько тесно переплетена с проблематикой зависти, что воплотилась в иконографии этого порока. Она заслуживает специального обсуждения, и к нему мы непременно обратимся. Пока же вернемся к словам. Думаю, причины, по которым злого, язвительного и коварного человека иногда называют ехидной, не требуют дополнительных разъяснений. Не случайно в этом переносном значении данное слово употребляется с древнейших времен. Трудно понять, как в ядовитое семейство змееподобного чудовища, собственно змеи и зловредного человека попал безобидный однопроходный муравьед. Видимо, за колючие иголки, защищающие вынашиваемое в сумке яйцо. Ехидничать, обороняясь, наверняка приходилось и большинству «старших братьев» муравьеда, не уязвленных ядом зависти. Вопрос в том, существуют ли такие люди? Легче всего, вероятно, остаться независтливым в окружении незавидных людей, т. е., по Далю, посредственных, плохих и по дурному качеству своему не возбуждающих зависти. Подозреваю, однако, жить среди посредственности – наказание, сравнимое с муками зависти.

За свой словарь в 1863 г. В.И. Даль удостоен звания почетного академика Петербургской академии наук. Не стоит, как это иногда бывало, упрекать автора за пренебрежение литературно-книжным языком и очевидный приоритет, отданный простонародной разговорной речи. Но если для В.И. Даля родником и рудником для добывания слов служила исключительно живая устная речь, возможно, это как-то сказалось на толковании интересующей нас зависти? Чтобы проверить несколько надуманное предположение, обратимся к трудам современника Владимира Ивановича, родившегося двумя годами ранее, но прожившего вполовину меньше, современника, которого единодушно называют родоначальником современного русского литературного языка. Догадались? Конечно, я говорю об Александре Сергеевиче Пушкине.

Откроем второй том «Словаря языка Пушкина»[23]23
  Словарь языка Пушкина. Т. 2. М., 1957.


[Закрыть], изданного в 1957 г. Институтом языкознания Академии наук СССР: слова «зависть», «завидовать», «завистник», «завистливый» использовались поэтом многократно, в разных, сегодня подчас неожиданных контекстах. Так, завистливыми оказались не только подруги, глаза, взоры, желанья, традиционно ассоциирующиеся с завистью, но и судьба, рок, кинжал, покров, скрывающий девичьи красы, длань, сжимающая скупое подаянье. Зависть предстает у Пушкина как черное, злобное, гнусное, презренное чувство, мучительное для завистника и опасное для жертвы («как рано зависти привлек я взор кровавый»). Впрочем, иногда зависть становилась у поэта не глубокой, а «некоторой» и приобретала светлые оттенки: «На юных ратников завистливо взирали, ловили с жадностью мы брани дальний звук». Подытожим: без малого два столетия назад слово «зависть» и его производные прочно входили в состав как простонародной, так и литературно-книжной лексики, в том числе высокого поэтического жанра. Интересно, какой была предшествующая судьба этого не знающего сословных и жанровых различий слова? Когда и как оно появилось в русском языке?

Известно, письменный старославянский язык возник во второй половине IX в. благодаря усилиям уроженцев г. Солуня – братьев Кирилла-Константина Философа и Мефодия. Кирилл и Мефодий создали славянскую азбуку и вместе со своими учениками сделали первые переводы богослужебных книг с греческого языка на старославянский. Рукописи на старославянском языке IX в. не сохранились. Первые из сохранившихся датируются по совокупности признаков второй половиной X–XI вв. Тщательный лексикографический анализ 18 текстов X–XI вв., именуемых специалистами «классическими старославянскими рукописями», послужил основой созданного международным авторским коллективом «Старославянского словаря (по рукописям X–XI веков)»[24]24
  Старославянский словарь (по рукописям X–XI веков). М., 1994.


[Закрыть].

Учитывая жанровую специфику рукописей, можно, конечно, надеяться обнаружить в них слово «зависть»: проблематика представлена в евангелических текстах греческих оригиналов. Однако знакомство со словарем превзошло ожидания. Две трети изученных рукописей содержат восемь однокоренных с завистью слов, сама же она, по неполным подсчетам, упомянута 56 (!) раз. Кроме нее, присутствуют: завида, завидъти (завидовать), завидьливъ, завистьливъ, завистьникъ, а также незавидьливъ и независтьнъ. Среди 10 000 слов, содержащихся во всех рукописях, названные восемь составляют крохотную часть, причем далеко не самую частотную. Важно вместе с тем учесть: около четверти словарного состава словаря – гапаксы, слова, употребленные один раз, кроме того, многие слова являются заимствованиями из греческого, латинского, сирийского и других языков. Показательно: обозначающие зависть греческие слова уверенно переводились писцами, жившими в значительном удалении друг от друга, единым пра– и общеславянским термином «зависть». Это слово практически идентично звучит на болгарском, украинском, словенском, чешском, словацком, сербско-хорватском, польском и других языках.

Предшествующие столетия устной истории слова от нас закрыты, прикоснуться к обозначаемому им явлению можно разве что через анализ сопутствующих народных обрядов, традиций и суеверий. К ним мы чуть позже непременно обратимся. Что же касается дальнейшей лексической судьбы «зависти», ее можно проследить, открыв изданный Институтом русского языка Российской академии наук «Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.)»[25]25
  Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). Т. 3. М., 1990.


[Закрыть], источниками которого послужили летописи, хроники, жития, поучения, похвалы, грамоты и другие тексты, написанные не позднее первой половины XV в. Согласно словарю, к концу XIV в. семейство слов, производных от «зависти», во-первых, почти трижды увеличилось численно (с 8 в конце XI в. до 22 в XIV в.), во-вторых, достаточно четко структурировалось семантически. Я насчитал по меньшей мере четыре явных значения слова «зависть», встретившегося в источниках 281 раз. Первое ясно задается определением, приписываемым Василию Великому: «Зависть есть печаль о ближнего добре», в другой редакции: «Зависть есть скорбь о благополучии ближнего». Здесь зависть предстает как ненависть к превосходящему, сопровождаемая злобой, гневом и клеветой. «Что стонешь, завистливый, о своей ли напасти или о чужом благе?» – тезис XIV в., процитированный в словаре. И еще: «Завистливый же тогда веселится, когда друга в напасти узрит». Итак, первое значение акцентирует в том, что именуется завистью, негативные чувства, спровоцированные успехами окружающих. Вызывающие неприязнь успехи одновременно служат образцом для подражания: «Не завидуй творящим беззаконие», «Завидуй добрым, злым не завидуй». Эти советы XIV в. свидетельствуют о втором значении зависти – стремлении обладать достоинствами других, желании достичь того, что отличает их. Тесно связанное со вторым третье значение – использование слова для характеристики ревностного, усердного стремления к цели. Выражение «исполниться божественной завистью» в те времена означало отнюдь не позавидовать Господу, а вдохновенно приняться за грандиозные свершения, превосходящие обычные человеческие возможности. Четвертое значение зависти – указание на ее кровную связь с гордостью – собственной и окружающих. Тщеславие, демонстрация подлинного или мнимого превосходства стимулируют зависть других и нас самих вынуждают завидовать. Показательно: среди нескольких слов, обозначающих завистника, чаще других в текстах встречалось «завистьный», что относилось как к испытывающему, так и к вызывающему зависть человеку. Получается, остерегаясь зависти, человек настойчиво стремится ее вызвать. Что это, читатель, парадокс или закономерность?

Судя по примерам высказываний, приведенным в словаре, зависть расценивается как пагубная страсть, разрушающая и «завистотворца», т. е. того, кто завидует, и «завидимого», т. е. того, кому завидуют. Первого она съедает, ослепляет ум, заставляет от ярости скрежетать зубами и т. п., второму грозит клеветой и прочими напастями вплоть до убийства: «Зависть врага всегда мыслит убить завидимаго». Причем зависть трактуется в этот период не как рядовая, пусть и неправедная эмоция, но именно как испепеляющая страсть, острое воспаление (одно из значений слова «завида»), целиком поглощающие человека. Нередки метафорические сравнения зависти со стрелами, «копьем пронзающим». Причем страсть эта ненасыщаема: «Творя благо завистливому, еще более разгневаешь его». Источник и «творец» зависти – дьявол, сатана, бес, супостат, лукавый, окаянный. Завидуя будущему спасению рода человеческого и особенно ненавидя праведников, он искушает, прельщает душу людскую себялюбием и самоволием, житейской гордостью и тем самым уводит человека от Бога, толкает его в пропасть греха. «Завистливый пуще беса, брату завидует, а бес бесу не завидует, но человеку», – читаем в древнерусской рукописи XIV в.

Грешно ли завидовать? Только ли дьявол ответственен за этот грех? Об этом мы детально поговорим позднее. Пока же констатируем: «наивная» семантика зависти, зафиксированная В.И. Далем в русской разговорной речи XIX в., хорошо согласуется с ее литературно-поэтической интерпретацией в творчестве его современника А.С. Пушкина, а эта интерпретация, в свою очередь, полностью соответствует данной в старославянских и древнерусских рукописях X–XIV вв. Излюбленные поэтами всех времен «стрелы зависти» (как и любви, но, увы, не о ней речь), по-видимому, весьма древнего возраста, но остры поныне. Не знаю, как у вас, читатель, а у меня складывается впечатление, что концепт зависть в русском языке чрезвычайно устойчив и почти не подвержен влиянию времени. Это впечатление я попытался проверить, ознакомившись с семантической окраской зависти в современном живом русском языке. За информацией обратился к Интернету и заглянул в т. н. блоги – популярные сегодня электронные подобия когдатошних интимных дневников, выставляемые ныне на публичное обозрение и обсуждение.

Первое, что обратило внимание, зависть и ее производные (завистник, завидовать и т. п.) – весьма употребимые нашими согражданами слова. Частота их встречаемости вполне сопоставима с таковой у печали, гнева, тоски, ревности, ненависти, но, слава богу, существенно уступает любви и радости, правда, и страху тоже. Просмотрев несколько тысяч из многих миллионов упоминаний зависти, пытался получить ответы на два вопроса: какая она, зависть, и каковы ее последствия? Как бы отвечая на первый, люди чаще всего писали: лютая, злобная, злая, черная, горькая, мерзкая, истязающая, давящая, щемящая, вселенская, огромная, большая, явная, откровенная и рядом – жалкая, обычная, банальная, элементарная, классическая, потаенная, отвратительная, плохая, гнетущая, порочная и т. п. Позитивные оценки тоже встречались, но редко: белая, светлая, добрая, здоровая, конструктивная и даже – двигатель прогресса. Этот условный позитив становится весьма сомнительным, когда знакомишься с эффектами зависти. Она душит, съедает, разрывает, грызет, гложет, мучает, сводит с ума, жжет, губит, изводит, угнетает, скрючивает завистника. От зависти он впадает в депрессию, каменеет, задыхается, давится, пухнет, зеленеет, плачет, рыдает, истекает ядовитой слюной, грызет ногти, кусает локти (окружающих, тапки и пр.), готов умереть, сдохнуть, лопнуть, провалиться, утопиться, удавиться и ворочаться в гробу. Судя по этим прямо-таки кошмарным оценкам, зависть сродни самоубийству, как минимум – самоистязанию. Диво дивное, читатель, почему, испытывая все эти ужасные мучения, люди продолжают завидовать? Возможно, потому, что речь в блогах шла в основном не о своей, а о чужой зависти, но ни одного явного упоминания о произошедшем под ее воздействием приливе ума, энергии, здоровья или обретении богатства и счастья не встретил.