Текст книги "Феномен зависти. Homo invidens?"

Не исключаю, подобные магические действия с человеческими глазами показались вам, читатель, чрезмерно жестокими и примитивно-экзотическими. Такие сведения мы обычно отторгаем как не имеющие к нам отношения. Предлагаю поэтому обратиться к более близким по духу славянским народным поверьям о глазах и зрении покойников. Именно так называется статья этнолингвиста Н.И. Толстого, сведения из которой я и хочу предложить вашему вниманию[146]146
  Толстой Н.И. Глаза и зрение покойников // Толстой Н.И. Язык и народная культура. М., 1995. С. 185–205.


[Закрыть]. Прежде всего напомню: по славянским верованиям, смерть и загробная жизнь связаны с переходом из «белого», «божьего света» в мир мрака и вековечной тьмы. «По этой причине, – полагает Н.И. Толстой, – во многих славянских зонах, особенно у южных и восточных славян, строго соблюдался обряд зажигания свечи в предсмертный час, когда умирающий «испускает дух»[147]147
  Там же. С. 188–189.


[Закрыть]. Убеждение в необходимости света для уходящего во тьму умершего дополняются представлениями, что и на том свете покойнику нужны зрячие глаза, и об этом должны побеспокоиться его близкие. Одним из первых свидетельств беспокойства русских о зрении покойников Н.И. Толстой называет сообщение А.С. Пушкина. В разговоре со своим цензором, собирателем русского фольклора И.М. Снегиревым, состоявшемся в сентябре 1826 г., поэт заметил, что «есть в некоторых местах обычай Троицкими цветами обметать гробы (здесь – могилы, надгробия. – А. Д.) родителей, чтобы прочистить им глаза»[148]148
  Там же. С. 189.


[Закрыть]. В этой связи исследователь упоминает известный в народной культуре факт запрета определенных действий (прядение, беление хаты) в определенные дни (пятница, дни поминовения усопших), поскольку они могут засорить глаза покойным родителям.

Среди ритуалов, направленных на то, чтобы родным покойникам на том свете «было видно», наряду с зажжением свечи в некоторых местах сохранился и так называемый белый траур – обычай в память об усопшем в течение года носить белую одежду, равно как и обычай обряжать покойника во все светлое[149]149
  Там же. С. 192–193.


[Закрыть]. «От темной одежды загробная жизнь темной будет» – так объясняли белый траур его сторонники. Значимость мотива человеческих глаз в заупокойных славянских ритуалах подтверждается и наличием соответствующих изобразительных символов на надгробиях. «На сербских и македонских надгробиях XIX – начала ХХ в., так же как и на боснийско-герцеговинских надгробиях более раннего периода, часто встречается изображение человеческих глаз в виде двух окружностей, полуокружностей и витков, соединенных одной петлей, опущенной книзу и дающей очертания носа»[150]150
  Толстой Н.И. Указ. соч. С. 196.


[Закрыть]. Погребальный контекст идеограммы глаз побуждал использовать ее в сочетании с другими «загробными» образами: древа жизни, солнца – света или христианского образа виноградной лозы и гроздьев винограда как символов царствия небесного. В Болгарии идеограмма глаз используется на обрядовых печеньях, выпекаемых в календарные праздники. Существенно, что абсолютное большинство таких сакральных хлебов сочетает символы круга, креста и глаз, а выпекаются они в дни, связанные с культом предков, с покойниками, с загробным миром. В заключение Н.И. Толстой отмечает: прямая связь между сербскими верованиями о глазах и зрении покойников с идеограммами глаз на средневековых сербских надгробиях не вызывает сомнения, хотя интерпретация семантики этого образа как продиктованной культом мертвых пока остается гипотетичной. Критичность ученого к результатам собственного исследования похвальна. Многажды сказано: наука – систематическое сомнение, лишь здравый смысл обладает безапелляционным знанием. Но в данном случае присловье о предположительности толкования «глазной» символики звучит несколько нарочито. В качестве постскриптума автор объясняет часто употребляемое в болгарской языковой среде легкое проклятие «Да му се не види!», близкое к русскому «Чтоб ему пусто было!», «Чтоб он сдох!». В контексте изложенного это проклятье следует понимать «как пожелание, чтобы ему, т. е. адресату, было ничего не видно на том свете… То, что речь идет о возможности видеть именно на том свете, подтверждается значительным числом болгарских заклинаний и проклятий на тему «неблагополучного» пребывания на том свете и в могиле»[151]151
  Там же. С. 205.


[Закрыть]. Добавлю: глаз как символ Провидения можно обнаружить на надгробиях XIX в. в Англии[152]152
  Гудман Ф. Указ. соч. С. 183.


[Закрыть].

Почтительное отношение к глазам и зрению в погребальных ритуалах славян, возможно, связано с достаточно распространенными славянскими народными верованиями о глазах как одном из вместилищ души[153]153
  См.: Михеев М. Отражение слова «душа» в наивной мифологии русского языка // Фразеология в контексте культуры. М., 1999; Толстая С.М. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008; Урысон Е.В. Дух и душа: к реконструкции архаичных представлений о человеке // Образ человека в культуре и языке. М., 1999; Шмелев А.Д. Дух, душа и тело в свете данных русского языка // Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.


[Закрыть]. Хотя основным местом ее пребывания является сердце, а сама она весьма подвижна – уходит в пятки от страха, например, поверья ряда славянских народов, по свидетельству этнолингвиста С.М. Толстой[154]154
  Толстая С.М. Душа // С.М. Толстая. Пространство слова. Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008. С. 393–394, 399.


[Закрыть], помещают ее именно в глазах. Подобное мнение бытует в ряде районов Польши, на Западной Украине. На Львовщине отмечено поверье, что душа расположена в зрачке, в Карпатах – что она покидает тело через глаза. И еще одно важное для нас наблюдение С.М. Толстой: «Душа может представляться как отражение, изображение человека в зеркале, в воде (колодце), на масляной поверхности… Обычай закрывать зеркало или оборачивать его к стене, когда в доме случится смерть, объясняется часто тем, что душа умершего может «остаться» в зеркале (или сосудах с водой) в виде отражения и затем вредить обитателям дома. По этой же причине, т. е. из страха перед возможными обитателями зазеркалья – душами покойников, мужчины на Балканах брили друг друга, чтобы не пользоваться зеркалом и уберечься от душ-отражений»[155]155
  Там же. С. 406.


[Закрыть].

Итак, смотреть может быть страшно: многим из нас хотелось зажмуриться при виде ужасающих сцен. Я знаком с молодой женщиной, которая любит фильмы ужасов, но смотрит их с закрытыми глазами. Дети нередко прячутся под одеяло, чтобы не видеть ночных страшилищ. Невидимое как бы исчезает, утрачивает свою пугающую силу. Смотреть может быть опасно. Широко известна трогательная легенда о древнегреческом певце Орфее, жившем в первой четверти II тыс. до н. э.[156]156
  Любкер Ф. Иллюстрированный словарь античности. М., 2005. С. 776.


[Закрыть] Сила его пения была так велика, что им он вызывал различные чудеса: приводил в движение деревья и скалы, укрощал диких зверей. Когда его жена Эвридика умерла, укушенная змеей, он сошел в аид, чтобы возвратить любимую супругу, и там игрой на цитре и пением так растрогал царицу теней, что она позволила Эвридике следовать за мужем в царство живых, но с условием, чтобы Орфей не смотрел на жену, прежде чем войдет в свой дом. Орфей не утерпел, оглянулся, и Эвридике пришлось вернуться в подземное царство. Историки античности отмечают: этот сюжет – иносказательное изложение мистического опыта посвящения в Орфические таинства – мистерии. Само слово «мистерия» (от греч. «закрываю рот, глаза» и т. п.) означает в единственном числе тайну, а во множественном – таинственное служение или употребляемые при этом таинственные предметы. Орфические мистерии символизировали переход от мрака к свету, от страха к радости и веселой, беззаботной жизни в вечности. Высшей степенью посвящения считалось созерцание божества, приносившее высочайшее блаженство. Божество находится на бесконечно далеком расстоянии от человека, это сила, непостижимая умом и не имеющая четкого изображения, «встреча» с ним, предваряемая целым рядом совершаемых ночью, при свете факелов, действий и обрядов в сопровождении экстатической музыки – редкостное счастье, доступное лишь посвященным.

Легенда об Орфее и Эвридике – не первый и не единственный пример повествования, включающего мотив запрета созерцать сакральное. В книге «Бытие» главного ветхозаветного пророка Моисея содержится рассказ о племяннике Авраама Лоте, обосновавшемся по предложению дяди в Содоме, местности, которая за неправедность жителей была обречена Богом на истребление. Авраам умоляет Бога пощадить город, если в нем найдется хотя бы десять праведников. Он соглашается и посылает в Содом двух ангелов, дабы убедиться, насколько грешны содомляне. Лот оказывает гостеприимство ангелам и приглашает их в свой дом. Содомляне же окружают жилище Лота и требуют вывести пришельцев, чтобы «познать их». Лот просит не делать прибывшим зла и предлагает толпе двух своих дочерей, «которые не познали мужа». Толпа не унимается, и ангелы поражают осаждающих дом слепотой, а Лота с женой и дочерьми выводят из обреченного города, запретив оглядываться и останавливаться. «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и [все] произрастания земли. Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом» (19:24–26). Оглядываться было запрещено не только Лоту с домочадцами и Орфею с супругой, но и героям многих волшебных сказок, иначе их ждала неминуемая кара.

Во всех библейских текстах, включая Евангелия, слепота – это не только наказание за ослушание божественной воли, лишающее возможности любоваться земными прелестями. Это и «неспособность к восприятию духовной истины, проявляющейся в реально видимом и слышимом. Такое состояние душевной черствости может быть результатом или нравственной испорченности, или по Божьей воле»[157]157
  Слепота и глухота // Словарь Нового Завета. Т. 1: Иисус и Евангелия. М., 2010. С. 593.


[Закрыть]. С оценкой одного из авторов солидного современного словаря по новозаветной библеистике трудно не согласиться: само спасение в христианской литературе часто связано с ви́дением. Ветхозаветные пророки призывают кару на еврейский народ за то, что он имеет глаза и уши, но не видит и не слышит (Ис. 6:9-10, 48:3; Иер. 5:21). Исцеление слепого в Вифсаиде, которое описано у Марка (8:22–26), символизирует постепенное раскрытие духовного зрения учеников. Рассказ Иоанна об исцелении слепого (Ин. 9) – также повествование об обретении духовного ви́дения. Иисус говорит о своей миссии, что несет прозрение: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин. 9:39). Высшая вера, по Иоанну, состоит в том, что человек не видит чудес и знамений, но все же верит (Ин. 20:29). Тема ви́дения у Иоанна сопрягается с темой света, символом которого служит Иисус: «Я, свет, пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не остался во тьме» (Ин. 12:46). У Матфея и Луки «символика исцеления слепых не получила столь полного развития, хотя понимание таких чудес, безусловно, выходит за рамки физического измерения»[158]158
  Там же. С. 594.


[Закрыть] и также является метафорой веры или спасения.

Показательно: выражение «сыны света», не встречающееся в Ветхом Завете, использовалось как именование верующих в кумранских рукописях и в Евангелии от Иоанна, создавшего достаточно разработанное богословие света как символа Божественного присутствия[159]159
  Свет // Словарь Нового Завета. Т. 1: Иисус и Евангелия. М., 2010. С. 556–558.


[Закрыть]. Чрезвычайно интересно в контексте поисков символики глаза и используемое Лукой и Матфеем понятие «чистого» и «худого» ока. У Луки оно служит средством распознавания Мессии: «Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чистым, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно. Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?» (11:34–35). Матфей в аналогичном эпизоде (6:22–23) акцентирует связь «чистого» ока с милостью, щедростью, а «худого» – скаредностью[160]160
  Свет // Словарь Нового Завета. Т. 1: Иисус и Евангелия. С. 557.


[Закрыть]. Такая трактовка воспроизводит ветхозаветную интерпретацию: «Из имения твоего подавай милостыню, и да не пожалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лице Божие» (Тов. 4:7). О том же говорит и Моисей во Второзаконии: «Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих…то не ожесточи сердца твоего и не сожми руки твоей перед нищим братом твоим» (15:7) и берегись, чтоб «глаз твой сделался немилостив к нищему брату твоему» (15:9). Важная для нашей темы деталь: немилостивое, худое, злое око нередко квалифицируется в ветхозаветных текстах как завистливое. Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова: «Зол, кто имеет завистливые глаза, отвращает лицо и презирает души. Глаза любостяжательного не насыщаются какою-либо частью, и неправда злого иссушает душу. Злой глаз завистлив даже на хлеб и в столе своем терпит скудость» (14:8-30). Книга притчей Соломоновых: «Не вкушай пищи у человека завистливого и не прельщайся лакомыми яствами его; потому что, каковы мысли в душе его, таков и он; «ешь и пей», говорит он тебе, а сердце его не с тобою» (23:6–7). Словом, как настаивает Соломон, «кроткое сердце – жизнь для тела, а зависть – гниль для костей» (Пр. 14:30), не позволяющая светло и чисто смотреть на мир.

Думаю, читатель, мы достаточно погрузились в мифопоэтическую символику глаза и сполна ощутили его недюжинные способности: служить окном в мир и быть лоцманом в физическом и духовном пространствах, дарить образы, без которых был бы скуден внутренний мир, проницать суть людей, вещей и событий, быть защитником и судией, карать и миловать, радовать и огорчать и т. д. и т. п. Впрочем, и по каждодневной речевой практике[161]161
  См.: Урысон Е.В. Взгляд. Апресян Ю.Д. Видеть. Урысон Е.В. Зрение // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. М., Вена, 2004. С. 85–88, 92–97, 402–405.


[Закрыть] нам с вами хорошо известно: глаза и зрение выполняют множество функций, выходящих за их прямые обязанности поставлять картинки окружающего. Видеть – это, разумеется, получать зрительные образы, но и знать, думать, оценивать, испытывать, переживать, переносить, встречать кого или что-нибудь… Глаза – это, разумеется, орган зрения, имеющий цвет и форму, но они радуются, тоскуют, умоляют, т. е. являются самостоятельным субъектом бурной эмоциональной жизни. Взгляд можно определить как зрительную ось, но он ласкает, негодует, зовет, буравит, провожает, пожирает, отталкивает, зовет, испепеляет. Фигуры речи? Согласен. Как ни старайся, стену взглядом не пробуравишь, костер не разожжешь, не наешься и противника не опрокинешь. Почему же так говорим и не удивляемся, когда слышим?

Под занавес наших «глазо-символических» изысканий приберег для вас, читатель, прелюбопытную археологическую находку. В 1938 г. археологом М. Мэллоуном в городище Телль-Брак, расположенном на притоке Евфрата реке Хабур, – ныне территория Сирии – найдено храмовое здание урукского периода в истории Месопотамии. Месопотамией (от греч. «междуречье») называется, напомню, природная область в Передней Азии, граничащая на западе с Евфратом, на востоке – с Тигром, на севере – с южным отрогом Тавра, на юге – с Медийской стеной. Нас, понятно, интересует не география этой местности, а зародившаяся на ней древнейшая из известных цивилизация: первые поселения здесь появились еще в 4500–4000 гг. до н. э. Около 3300 г. до н. э. сюда пришли шумеры, основавшие города-государства и оставившие нам в наследие многочисленные технические и культурные достижения: колесный транспорт, гончарный круг, систему письма (клинопись), записанные своды законов, литературные тексты религиозного содержания. Расцвет шумерского искусства в Уруке археологи и называют одноименным – урукским – периодом.

Приблизительно в это время и был сооружен обнаруженный Мэллоуном храм – значительное по площади (30×25 м) прямоугольное строение, возведенное на развалинах двух подобных зданий. Центральное внутреннее святилище тянулось по всей длине здания, ряд боковых камер на одной стороне уравновешивался более сложным расположением комнат-камер на другой, и все в целом было заключено между массивными, стоящими на каменном основании кирпичными стенами. Подобная планировка вполне соответствовала выработавшемуся в течение нескольких столетий типу шумерского храма-святилища. Удивительной оказалась не она, а декор главного зала. «Его побеленные стены украшены были цветными каменными розетками, полосами инкрустации из красного известняка и медными панелями, – пишет английский археолог С. Ллойд в авторитетной «Археологии Месопотамии». – На одном конце стоял алтарь, сверху и снизу окаймленный бордюрами из листового золота, между которыми шли ленты из цветного камня; все это крепилось серебряными гвоздями с золотыми шляпками»[162]162
  Ллойд С. Археология Месопотамии (От древнекаменного века до персидского завоевания). М., 1984. С. 87.


[Закрыть]. Но самым удивительным явилось даже не богатство декора, а его главный изобразительный мотив, присутствующий и в орнаменте, и в форме многочисленных алебастровых фигурок, сохранившихся под полом святилища со времен более ранних храмов.

Полагаю, вы, читатель, догадались: таким мотивом послужил контур пары человеческих глаз. Примерно 20 % изображений представляли собой два соприкасающихся круга, часто с отверстием в центре каждого, напоминающие очки без дужек, пенсне. Такую форму редко, но находили в других районах Месопотамии. Приблизительно 90 % всех глазных символов храма оказались уникальными, обнаруженными только здесь весьма натуралистическими рисунками глаз и бровей, нанесенными на небольшие белые и черные алебастровые фигурки, тысячами погребенные под плитами пола святилища (илл. 5). Представленные в нескольких, порой неожиданных вариантах, эти больше нигде в мире не встречающиеся рисунки дали основание их первооткрывателю назвать найденное в Телль-Браке строение Храмом Ока. Мэллоун был убежден: доминирующий тип изображений символизировал особое «глазное» божество, подношением которому и служили фигурки. Хотя пол этого божества отчетливо не обозначен, Джозеф Кэмпбелл уверенно называет его древнешумерской Богиней-Глазом, культ которой, по его оценке, из Юго-Западной Азии по морским маршрутам распространился на Северо-Западную Африку и Западную Европу. Если жертвенные гипсовые фигурки, о которых речь, олицетворяли божество, а не просителя, то пол божества, возможно, действительно был женским: некоторые детали декора позволяют это предположить. Но являлся ли глаз символом некоей особой богини – вопрос открытый.

Илл.5

Отбросим предположение некоторых специалистов, что глазом здесь назван геометрический орнамент. Оно несправедливо. Дело не только в том, что узор может быть неверно истолкован как пусть и несколько схематичный, но антропоморфный образ. Беатрис-Лаура Гофф, глубоко проанализировав символику Древней Месопотамии, пришла к выводу, что «в этот, как и в более ранний период, не существует никаких свидетельств, что какая-либо конкретная изобразительная форма может быть рассмотрена как эмблема специфического божества»[163]163
  Goff B. L. Symbols of Prehistoric Mesopotamia. New Haven and London, 1963. С. 153.


[Закрыть]. По ее мнению, более обоснованной является гипотеза о солярном значении символики храма в Телль-Браке: во-первых, в декоре здания активно использованы спирали, круги, в том числе концентрические, колеса и другие фигуры, связанные с солнечным культом, во-вторых, в Месопотамии и близлежащих территориях в это время уже получили определенное распространение изображения глаза как символа солнечного божества, Телль-Брак же находился на перекрестке международных торговых путей. К близкому заключению приходит французский исследователь религиозных воззрений древнейших обитателей Междуречья Жак Ковэн. Отметив, что глаз уже в эпоху неолита стал восприниматься как один из символов всесильного божества, он несколько витиевато констатирует: «Телль-Брак – не более чем частный случай почти повсеместной иконографической традиции…истоки которой берут начало в неолитической предыстории Востока. Глаза, изображенные в сверхреалистическом виде, отражают грозную ипостась глиняной богини. Здесь более отчетливо, чем в других восточных цивилизациях, акцентирована способность божества внушать страх и ужас»[164]164
  Cauvin J. Religions neolitiques syro-palestine. Paris, 1972. С. 102.


[Закрыть].

Илл.6

С такой трактовкой совершенно не согласен Дж. Кэмпбелл. Предтечей глазной символики Телль-Брака он считает потрясающе изящную женскую скульптурную головку из Урука (IV тыс. до н. э.) с удивительно большими глазами (илл. 6). «Изначально глаза и брови этой прекрасной головы были выложены лазуритом и раковинами, а волосы, без сомнений, ярко выкрашены. Уникальные, чувственные очертания щек, рта и подбородка предвещают – словно блестящее вступление к великой симфонии, – новую духовную роль силы женственности и новое духовное устремление всего человечества. В грядущие времена эти идеалы воплотятся в культуре загадочного шумерского народа, которому весь наш мир обязан основными искусствами образованной и цивилизованной жизни. Это уже не просто богиня инстинктивной, физической плоти; нет, женщина с таким лицом становится божеством духовного света – на это указывают связанные со светом органы человеческого тела – глаза»[165]165
  Кэмпбелл Дж. Указ. соч. С. 421.


[Закрыть]. Поэтично и хочется верить, правда, доказать, любовь, почтение или страх символизировали преувеличенно большие глаза древнейших портретов, сегодня невозможно. Придется, по-видимому, согласиться со взвешенной оценкой Сэтона Ллойда, одного из патриархов изучения месопотамских древностей, который честно признался, что «археологи так и не смогли установить значение символа «о́ка»[166]166
  Ллойд С. Указ. соч. С. 87.


[Закрыть].

Знаете, читатель, я даже рад, что найденные в Телль-Браке глазастые фигурки остались тайной, открывающей простор для наших с вами фантазий. Возможно, положенные на алтарь святилища, они означали жертвоприношение самого дорогого, чем располагают люди во все времена, – зрения. Возможно, символизировали изначально присущий человеку страх перед злым глазом окружающих. Возможно, служили эмблемой божественного всевидения и возлагались в надежде на благосклонное внимание высших сил. Надеюсь, этого мы никогда не узнаем. Когда было найдено документальное подтверждение, что загадочная Джоконда – жена купца, жившего по соседству с Леонардо, испытал не облегчение, а разочарование, как ребенок, которому раскрыли тайну волшебства.