Текст книги "Прусский террор"

XLV. ОБЕЩАНИЕ ЕЛЕНЫ

Как и предвидела Елена, ночью разыгралась гроза, а утром разразилась страшная буря: дождь лил потоками и то и дело вспыхивали молнии, какие бывают только во время таких гроз, что предвещают великие бедствия или являют собой их причину.

В шесть часов вызванные для похорон Карла женщины-помощницы пришли в дом.

Простыни были для них уже готовы. Елена выбрала их из самых тонких, какие только могла отыскать, и часть ночи провела за вышиванием на них своих вензелей и вензелей Карла.

Затем, покончив с этим благочестивым делом, она, как и сказала Бенедикту, легла рядом с Карлом на кровать и посреди двойного круга зажженных свечей заснула таким глубоким сном, словно уже была в могиле.

Пришедшие две женщины, постучавшись в дверь, разбудили ее.

Когда она увидела вошедших, ей открылась материальная сторона смерти, и она не смогла не расплакаться.

Как бы бесстрастны ни были, по своему обыкновению, эти печальные создания, что зарабатывают на жизнь погребальными услугами, а и те, увидев перед собою такую молодую, такую красивую и так богато одетую женщину, не смогли сдержать некоторого волнения, до сих пор неизвестного им.

Дрожащими руками они приняли простыни от Елены и предложили ей уйти, пока они будут заниматься своим скорбным делом.

Елена этого и ждала.

Она открыла лицо Карлу, которое обе парки уже покрыли саваном, поцеловала его в губы, прошептала ему на ухо несколько слов, которых обе присутствовавшие при этом женщины не расслышали.

Затем, обратившись к одной из них, Елена сказала:

– Пойду в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа и помолюсь за мужа. Если к восьми часам сюда придет молодой человек по имени Бенедикт, вы передадите ему эту записку.

Она вынула из-за корсажа сложенный и запечатанный листок; написанный заранее, он был адресован Бенедикту. Затем она вышла.

Гроза гремела со всей силой.

У двери она обнаружила карету Ленгарта и самого Ленгарта.

Тот удивился, что она вышла так рано и в таком изящном туалете, но когда она назвала ему церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа, куда он ее уже возил два-три раза, он понял, что Елена собирается молиться у своего привычного алтаря.

Она вошла в церковь.

День выдался такой сумрачный, что нельзя было бы пройти по темной церкви, если бы сквозь цветные стекла витражей молнии не бросали на плиты пола своих огненных змей.

Елена прошла прямо в свой обычный придел. Статуя Девы стояла на своем месте, немая, улыбающаяся, убранная золотыми кружевами, украшенная драгоценностями и увенчанная бриллиантовой короной.

У ног Девы лежала гирлянда из белых роз, которую она возложила здесь в тот день, когда приходила вместе с Карлом, чтобы поклясться ему вечно его любить и, если он умрет, умереть вместе с ним.

Пришел день, когда нужно было исполнить клятву, и она пришла сказать Деве в похвалу себе, что обещание будет ею сдержано, как если бы это обещание не было кощунственным.

И так как ничего другого она не хотела ей поведать, Елена коротко помолилась, поцеловала благословенные стопы Богоматери и прошла к главному входу в церковь.

В грозовом небе появился просвет. На какой-то миг дождь перестал лить и, словно сквозь два огромных темных глазных века, лазоревое небо выглянуло из двух облаков. Воздух был полон электричества. Гром долго и угрожающе ворчал, а молнии почти беспрерывно бросали голубоватый отсвет на уличную мостовую и на дома.

Елена вышла из церкви.

Ленгарт подлетел со своей каретой, предлагая ей сесть.

– Мне душно, – сказала она, – дайте мне немного пройтись.

– Я поеду за вами, – сказал Ленгарт.

– Если хотите, – ответила она.

Нищие, что всегда стоят на паперти, сбежались к ней; она поискала в кармане, достала оттуда несколько золотых монет, раздала их и пошла дальше.

Те, кто получил деньги, остановились в оцепенении: они решили, что молодая и прекрасная новобрачная просто ошиблась и, думая, что она раздает, как принято, серебряные деньги, на самом деле раздавала золото.

И они отошли потихоньку, опасаясь, что ошибка может выясниться и придется возвращать полученное.

Но вот к ней подошли другие, еще не знавшие о ее странной расточительности, пожелали ей счастливого брака, чего Елена не слушала, и получили такую же милостыню.

Когда она проходила по тем улочкам, что ведут на Саксенхаузенский мост, количество попрошаек удвоилось – сбежалась целая толпа бедняков. Вынув из карманов все золото и раздав его, Елена начала отдавать свои драгоценности, которыми она была увешана, и говорила при этом какой-нибудь матери семейства, немощному старцу, ребенку, не ведавшим о цене того, что они получили:

– Молитесь за нас!

И когда ее спрашивали, за кого молиться, она отвечала:

– Бог нас знает, он поймет, когда вы будете молиться о нас.

Так постепенно она сняла с себя браслеты, серьги, ожерелье, разделив его на три или четыре части, потом один за другим раздала перстни, за исключением обручального кольца, доставшегося ей от матери Карла и полученного ею из рук священника.

И каждый говорил:

– Бедная дама, она сошла с ума!

Однако каждый с эгоизмом бедняков, не задумываясь о том, сошла ли она с ума или нет, брал у нее то, что она давала, и тотчас же уносил, как вор уносит драгоценность, которую ему только что удалось украсть.

Когда она пришла на Саксенхаузенский мост, на ней уже не было ни золота, ни драгоценностей.

Бедная женщина с больным ребенком сидела у подножия статуи Карла Великого. Она протянула к Елене руку.

Елена поискала, что бы ей дать, и, не найдя ничего, сняла с плеч свою кружевную шаль и бросила ей.

– Да что же мне с ней делать? – удивилась бедная женщина.

– Продайте ее, добрая матушка, – ответила Елена, – она стоит тысячу франков.

Бедная женщина сначала подумала, что над ней посмеялись, но, разглядев доставшуюся ей превосходную вещь, она поверила в сказанное Еленой и бросилась бежать в сторону Франкфурта, крича на ходу:

– Господи Боже! Только бы она не обманула!..

Елена подошла к одному из железных колец, вмурованных в мост и свисавших над водой, сняла пояс, завернулась в платье и обвязала пояс вокруг ног. Затем, взобравшись на круглые скамьи, идущие вдоль парапета моста, она подняла глаза к Небу и сказала:

– Господи, ты разлучил нас только для того, чтобы соединить! Благодарю тебя, Господи!

Затем, бросившись в воду, она крикнула:

– Карл, вот я!

На Соборе пробило восемь утра.

В эту самую минуту Бенедикт входил к Елене.

Карл был приготовлен к погребению.

Обе женщины, которым была поручена эта благочестивая забота, молились около кровати, но Елены не было.

Сначала Бенедикт стал оглядываться по сторонам, предполагая, что он увидит ее в каком-нибудь углу, где она могла молиться, стоя на коленях, но, не видя ее нигде, он поинтересовался, куда же она ушла.

Одна из женщин ответила:

– Она вышла час тому назад, сказав, что идет в церковь Нотр-Дам-де-ла-Круа.

– Как она была одета? – спросил Бенедикт. – И… – добавил он с беспокойным предчувствием, – она ничего не сказала, ничего не оставила для меня?

– Это вас зовут господин Бенедикт? – опять заговорила женщина, уже отвечавшая на вопросы молодого человека.

– Да, – сказал он.

– В таком случае, вот вам письмо.

И она передала ему записку, оставленную Еленой на его имя. Бенедикт поспешно развернул ее. В ней было только несколько строк:

«Мой возлюбленный брат!

Я обещала Карлу перед Божьей Матерью в церкви Нотр-Дам-де-ла-Круа, что не переживу его. Карл умер, и я собираюсь умереть.

Если тело мое найдут, постарайтесь, дорогой Бенедикт, чтобы его положили в тот же гроб, вместе с моим супругом. Для этого я вас и просила, чтобы он был достаточно широк.

Надеюсь, Бог позволит, чтобы я вечно спала рядом с Карлом.

Я оставляю 1000 флоринов тому, кто найдет мое тело, если это будет какой-нибудь лодочник, рыбак, бедный отец семейства. Если же это будет человек, который не сможет или не пожелает получить эти 1000 флоринов, я оставляю ему мое последнее благословение.

Следующий день после смерти Карла – день моей смерти.

Мое последнее прости всем, кто меня любит.

Елена».

Бенедикт дочитывал письмо, когда бледный и промокший Ленгарт появился на пороге, крича:

– Ах, какое несчастье, господин Бенедикт! Госпожа Елена только что бросилась в Майн. Пойдемте, быстрее, пойдемте!

Бенедикт посмотрел вокруг себя, схватил носовой платок, лежавший на кровати и еще весь пропитанный духами и слезами молодой женщины, и ринулся из комнаты.

Карета Ленгарта ожидала у дверей. Бенедикт прыгнул в нее.

– К тебе, – сказал он, – быстро!

Привыкнув подчиняться Бенедикту беспрекословно, Ленгарт погнал лошадей бешеным галопом. Впрочем, его дом стоял на дороге, по которой надо было ехать к реке.

Подъехав к двери, Бенедикт выскочил из кареты, тремя скачками поднялся на второй этаж и открыл дверь:

– Ко мне, Резвун!

Собака понеслась следом за хозяином и одновременно с ним оказалась в карете.

– К реке! – крикнул Бенедикт.

Ленгарт начал понимать: ударом кнута он тронул лошадей с места, и они опять поскакали галопом.

По дороге Бенедикт снял с себя редингот, жилет и рубашку и остался только в панталонах.

Подъехав к берегу реки, он увидел лодочников с крюками, отыскивавших тело Елены.

– Ты видел, как она бросилась в реку? – спросил он у Лен га рта.

– Да, наше превосходительство, – ответил тот.

– Откуда она бросилась? Ленгарт указал ему место.

– Двадцать флоринов за лодку! – крикнул лодочникам Бенедикт.

Один из них подплыл.

Бенедикт прыгнул в лодку, и за ним туда же устремился Резвун.

Затем, приблизившись к тому месту, где исчезло тело Елены, он поплыл по течению, придерживая Резвуна и заставляя его нюхать носовой платок, который он взял с кровати Карла.

Подплыв к одному месту на реке, Резвун издал мрачный вой.

Бенедикт отпустил его.

Собака рванулась и быстро исчезла в воде.

Через секунду она опять появилась, печально скуля.

– Да, – сказал Бенедикт, – да, она здесь. И тогда он сам исчез в воде.

Через мгновение он появился над водой, поддерживая за плечо мертвую Елену.

Тело Елены, как она того хотела, заботами Бенедикта положили в гроб вместе с Карлом.

Дали обсохнуть на ней ее свадебному платью, и оно и стало ее саваном.

XLVI. ПОЖИВЕМ – УВИДИМ

Когда Карл и Елена были отнесены в святую обитель вечного покоя, Бенедикт подумал, что настало время – поскольку для семьи, которой он был предан, он уже более ничего не мог сделать полезного, – Бенедикт, повторяем, подумал, что настало время напомнить Штурму о том, что ему, Бенедикту, завещано исполнить волю Фридриха фон Белова.

Неизменно оставаясь приверженцем условностей, он оделся самым тщательным образом, на маленькой золотой цепочке подвесил к петлице орден Почетного легиона и орден Вельфов и затем объявил о себе у генерала Штурма.

Генерал был у себя в кабинете и приказал, чтобы Венедикта немедленно пропели к нему.

Увидев его, он приподнялся в кресле, указал на стул и опять сел сам.

Бенедикт отказался от приглашения и остался стоять.

– Сударь, – сказал он генералу, – несчастья в семье Шандрозов, случившиеся одно за другим, предоставляют мне возможность раньше, чем я предполагал, прийти к вам и напомнить, что в свой смертный час Фридрих фон Белов завещал мне святую обязанность: отомстить за него.

Генерал отозвался кивком; Бенедикт ответил ему таким же кивком.

– Ничто теперь не задерживает меня во Франкфурте, кроме желания исполнить последнюю волю моего друга. Вы знаете, какова эта последняя воля, я вам об этом уже говорил. С этого самого момента честь имею быть в вашем распоряжении.

– То есть, сударь, – сказал генерал Штурм, ударив кулаком по письменному столу перед собой, – то есть вы пришли вызвать меня на дуэль?

– Да, сударь, – ответил Бенедикт. – Желания умирающего священны, а воля Фридриха фон Белова была такова, что одному из нас, вам или мне, придется исчезнуть из этого мира. Говорю вам это с тем большим доверием, что знаю: вы смелый человек, сударь, ловкий во всем, что касается физических упражнений, и превосходно владеете шпагой и пистолетом. Я не офицер прусской армии, и вы никоим образом не являетесь моим начальником. Я – француз, вы – пруссак. За нами Йена, за вами Лейпциг; таким образом, мыс вами враги. Все это дает мне надежду, что вы не станете чинить препятствий для исполнения моего желания и что завтра же вы будете столь любезны направить мне двух своих секундантов, они встретятся у меня с моими секундантами от семи до восьми утра, и я буду иметь удовольствие узнать от них час, место и род оружия, какие вам будет угодно выбрать. Мне подойдет любое, сударь, ставьте ваши условия, какие вам будет угодно, делайте так, как найдете лучшим. Надеюсь, вас это устроит.

Во время речи Бенедикта генерал много раз проявлял признаки нетерпения, но все же сумел сдержать себя, всякий раз оставаясь в границах того, что позволяется воспитанному человеку.

– Сударь, – сказал он, – обещаю, что вы получите от меня сообщение в час, который вы указываете, и, может быть, даже раньше.

Этого и хотел Бенедикт. Он раскланялся и ушел, радуясь, что все сошло достойным образом.

Уже у двери он вспомнил, что забыл дать генералу спой новый адрес (он теперь жил у Ленгарта).

Он подошел к столу, написал на своей визитной карточке название улицы, номер дома и подал ее генералу.

– Извините, – сказал он, – нужно, по крайней мере, чтобы ваше превосходительство знали, где меня искать.

– Разве вы не мой сосед? – спросил генерал.

– Нет, – сказал Бенедикт, – с позавчерашнего дня я отсюда переехал.

В тот же вечер, ибо после дуэли он рассчитывал сразу уехать из Франкфурта (в случае если он не получит раны, что могло бы его задержать), Бенедикт разнес на прощание свои визитные карточки во все дома, где его принимали, и сходил за деньгами к своему банкиру. Задержавшись у банкира, он пробыл у него до одиннадцати часов вечера, затем распрощался с ним и решил, наконец, вернуться к Ленгарту. Но, когда он проходил по Росс-Мар-кту, к нему обратился офицер и попросил следовать за ним, действуя, как он сказал, по поручению коменданта города.

Бенедикт не стал противиться и вошел с ним в первую же кордегардию, где по знаку офицера его окружили солдаты.

– Сударь, – сказал ему офицер, – потрудитесь прочесть вот этот документ, касающийся вас непосредственно.

Бенедикт взял бумагу и прочел:

«По приказу полковника, коменданта города, и в качестве меры для поддержания общественного порядка, Бенедикту Тюрпену дан приказ покинуть Франкфурт немедленно по сообщении ему данного предписания. Если он откажется подчиниться по доброй воле, его принудят к этому силой. Шесть солдат и один офицер препроводят его на вокзал Кёльнской железной дороги и будут сопровождать в вагоне до границы прусской территории.

Исполнить данное предписание надлежит сегодня же, до наступления полуночи.

Подписано…»

Бенедикт огляделся: у него не было никакой возможности защититься.

– Господа, – сказал он, – если бы я знал, каким образом избежать исполнения того предписания, которое вы только что дали мне прочесть, заявляю, я сделал бы все возможное, чтобы вырваться из ваших рук. На вашей стороне сила. Великий человек, который занимает пост вашего министра и которым я искренне восхищаюсь, хотя вовсе его не люблю, сказал: «Сила выше права», что вполне перекликается со словами Цицерона: «Cedant arma togae» note 30Note30
  Пусть оружие уступит место тоге (лат.)


[Закрыть]. Готов подчиниться силе. Только я был бы чрезвычайно обязан одному из вас, если он сходит на улицу Боккенхейм, семнадцать, к содержателю карет внаем по имени Ленгарт, и будет добр попросить его привезти мне мою собаку: она очень мне дорога. Я воспользуюсь также случаем и дам ему при вас несколько поручений, естественных для человека, вынужденного неожиданно покинуть город, где он прожил три недели.

Офицер приказал одному из солдат исполнить желание Бенедикта.

– Сударь, – сказал офицер Бенедикту, – я знаю, что вы были связаны дружбой с тем человеком, кого мы все любили. Я подразумеваю Фридриха фон Белова. Хотя я не имею чести быть с вами знакомым, мне было бы крайне неприятно, чтобы вы уехали из этого города, увозя с собою дурное воспоминание обо мне. Я получил приказ арестовать вас, и в этих условиях мне приходится его выполнить. Надеюсь, вы простите мне эти действия: они совершенно не зависят от моей воли, но я постарался выполнить их как можно любезнее.

Бенедикт протянул ему руку.

– Я сам был солдатом, сударь, и поэтому говорю вам, что признателен за это ваше разъяснение, хотя вы могли его и не делать.

Через минуту пришел Ленгарт с Резвуном.

– Дорогой Ленгарт, – сказал ему Бенедикт, – я неожиданно уезжаю из Франкфурта. Будьте любезны собрать все мои вещи и прислать их мне через два-три дня и большой скоростью, если только вам самому не захочется лично привезти их мне в Париж, где вы еще не были и где я постараюсь устроить вам две недели приятных развлечений. Не ставлю вам условий, вы и сами знаете, что плохого с вами не случится, если вы положитесь на меня.

– Ах, я поеду, сударь, поеду, – сказал Ленгарт, – будьте спокойны.

– А теперь, – сказал Бенедикт, – думаю, пришел час ехать на вокзал. У вас, конечно, стоит у дверей карета, так поедем же, если более ничто вас не задерживает и вы не желаете дать мне в дорогу другого компаньона. Едем!

Солдаты выстроились по пути к карете, которая стояла У двери. Всегда радуясь перемене места, Резвун первым прыгнул в карету, как бы приглашая хозяина последовать за ним. Бенедикт пошел в карету за Резвуном, а офицер – вслед за Бенедиктом; четыре солдата последовали за своим офицером, еще один поместился на сиденье рядом с кучером, а другой – сзади, и они поехали на вокзал Кёльнской железной дороги.

Паровоз прогудел как раз в ту минуту, когда арестованного ввели на вокзал, так что им даже не пришлось терять время в зале ожидания: они немедленно прошли к поезду. Офицер приказал открыть вагон. По привычке Резвун прыгнул туда первым, и хотя обычно не разрешается, особенно в Пруссии, возить собак в первом классе, Бенедикту удалось добиться для Резвуна милости остаться в их обществе.

На следующее утро они были в Кёльне.

– Сударь, – сказал Бенедикт офицеру, – у меня есть привычка каждый раз, когда мне приходится проезжать этот город, делать здесь запас туалетной воды от Джованни Мариа Фарина. Если вы не торопитесь, делаю вам два предложения: первое – слово чести оставаться добрым спутником и не покидать вас до самой границы, второе – добрый завтрак для всех вас, при том условии, однако, что позавтракаем по-братски, без различия чинов и за одним столом. Затем мы с вами сядем в двенадцатичасовой поезд, если только вы не согласитесь положиться на мое слово в том, что я отправлюсь прямо в Париж.

Офицер улыбнулся.

– Сударь, – сказал он, – мы сделаем все по вашему желанию. Мне хотелось бы утвердить вас во мнении, что только по приказу мы бываем вынуждены поступать как грубияны и палачи. Вы хотите побыть здесь, побудем здесь! Вы даете мне слово, я принимаю его. Вы желаете позавтракать вместе с нами всеми, я принимаю предложение, хотя это и выходит за рамки прусских обычаев и дисциплины: мы оставим за собою только одну предосторожность, и больше для того, чтобы оказать вам уважение, а не потому, что сомневаемся в вашем слове: мы проводим вас на Южный вокзал. Теперь, где вы хотите, чтобы мы с вами встретились?

– В гостинице «Рейн», через час, если пожелаете, господа.

– Мне не приходится говорить вам, сударь – прибавил офицер, – что меня могут разжаловать из-за того, как я повел себя с вами.

Эти несколько слов он сказал по-французски, чтобы солдаты его не поняли.

Бенедикт кивнул ему с видом, который означал: «Вы можете быть совершенно спокойны, сударь».

Бенедикт пошел к Соборной площади, где и находился магазин Джованни Мариа Фарина, а офицер, со своей стороны, тоже двинулся с солдатами по городу.

Бенедикт купил запас одеколона, и ему это было тем более легко, что, не будучи обременен другими вещами, он сразу мог взять в дорогу свои покупки. Затем он отправил ящик в гостиницу «Рейн», где имел обыкновение останавливаться в Кёльне.

Там же он заказал превосходный завтрак, какой только мог ему обещать метрдотель, затем принялся ждать своих гостей, которые и прибыли в условленное время.

Завтрак вышел вполне веселым; выпили за Пруссию, за Францию, причем пруссаки подавали пример любезности. Когда же завтрак кончился, Бенедикт в сопровождении своего эскорта прибыл на вокзал и по приказу властей получил в свое распоряжение целый вагон уже не вместе с шестью солдатами и офицером, а исключительно для себя одного.

Поезд отошел в полдень; когда он тронулся, офицер, пожимая руку Бенедикту, вручил ему письмо, но просил прочесть его только после того, как поезд уже отправится в путь.

Оба молодых человека попрощались друг с другом, пожелав когда-нибудь еще встретиться, то ли друзьями, то ли врагами.

Едва только поезд отошел, Бенедикт вскрыл письмо и сразу посмотрел на подпись.

Как он и предполагал, письмо было от генерала Штурма.

Оно содержало следующее:

«Дорогой сударь!

Вы должны понять, что не годится офицеру высших чинов подавать дурной пример и отвечать на подстрекательское требование, имеющее целью отомстить за офицера, который понес наказание за неподчинение своему начальнику. Если бы я согласился драться с Вами по причине, столь противоречащей военной дисциплине, я бы дал роковой пример армии.

Теперь, то есть только в настоящее время, я отказываюсь драться с Вами и, дабы избежать скандала, пускаю в ход один из наиболее учтивых способов, имеющихся в моем распоряжении.

Сами Вы имели любезность признать, что я пользуюсь репутацией смелого человека, и Вам известно также, что я превосходно владею шпагой и пистолетом.

Значит, Вы не можете посчитать мой отказ от дуэли как боязнь встретиться с Вами.

Во всех странах есть пословица, гласящая: «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком сойдется».

Если нам доведется встретиться в любом месте вне Пруссии и Вы все еще будете расположены меня убить, тогда мы и посмотрим, как осуществить это. Но предупреждаю Вас, это дело так просто у Вас не получится; Вас ждет большая беда – она больше, чем Вы ожидаете, – если будете настаивать на выполнении обещания, которое Вы дали своему другу Фридриху.

Честь имею кланяться.

Генерал Штурм».

Бенедикт самым аккуратным образом сложил письмо, положил его себе в бумажник, затем опустил бумажник в карман, поуютнее устроился в углу и, закрывая глаза, чтобы уснуть, сказал:

– Хорошо, поживем – увидим!