Текст книги "Прусский террор"

Может быть, если с пристрастием поискать в «Готском альманахе», там удалось бы обнаружить, что эта женщина была на несколько лет старше того возраста, который мы ей дали, но ведь не напрасно говорят, что у женщины возраст тот, на какой она выглядит, и я не вижу, почему для королев нужно делать исключения.

И в самом деле, эта женщина была королева Мария Луи за Aвгуста Катерина, дочь Карла Фридриха, великого герцога Саксен-Веймарского, известная всей Европе пои именем королевы Августы.

Она была среднего роста, между тем как выглядела скорее высокой. Весь облик ее нельзя было передать иначе как чисто французским выражением: «притягательная женщина».

На левом рукаве ее платья красовалась эмблема женского ордена Королевы Луизы.

Величественно и гордо она прошла мимо министра, поклонилась ему, но, против обычного, без благожелательности.

По дверям, из которых она вышла и в которые затем вошла, граф Эдмунд понял, что королева выходила от короля и возвращалась к себе.

За ней осталась открытой дверь, ведущая в покои короля, и придверник дал понять министру, что ему можно пройти к его величеству.

Граф ждал, когда скроется за дверью прошедшая мимо него королева, и, склонившись в низком поклоне, следил за ней взглядом.

«Да, – размышлял он, – прекрасно знаю, что мне не довелось родиться бароном, но это не помешает мне умереть герцогом».

И он пошел в направлении, указанном придверником.

Лакеи и камергеры, встреченные им на пути в королевские покои, торопливо раскрывали перед ним одну за другой все двери.

Когда же министр дошел до комнаты, где находился король, камергер объявил громким голосом:

– Его превосходительство граф Эдмунд фон Бёзеверк!

Король вздрогнул и обернулся.

Он стоял у камина. С некоторым удивлением король выслушал имя графа фон Бёзеверка, с кем он, едва ли четверть часа тому назад, расстался. Граф спрашивал себя, не знал ли уже король о несчастном случае, приключившемся с ним.

Король Пруссии, хорошо знакомый большей части лиц, призванных сыграть ту или иную роль в нашей книге, почти неизвестен большинству тех, кто ее прочтет. Поэтому стоит попытаться дать по возможности самое полное описание его внешности. Нам уже пришлось сказать, какого мнения мы придерживаемся в отношении его морали.

Когда дверь открылась, король стоял, как было сказано, У камина, локтем опершись на его доску. Его взгляд был озабоченным.

В то время это был шестидесятидевятилетний человек, достаточно некрасивый; глаза его, иногда поблескивая искрами, почти всегда прятались, теряясь и густых ресницах и широких бровях; торчащие ежиком бакенбарды и взъерошенные усы придавали ему на первый взгляд вид дикой кошки. На нем был застегнутый снизу доверху на все пуговицы синий редингот с двумя рядами серебряных пуговиц; эполеты были тоже серебряные и с крупной кистью; красного цвета кант шел по ворогу и обрисовывал рукава редингота, в котором было сделано специальное отверстие, чтобы пропускать через него рукоять и темляк его шпаги.

Наряд его завершался брюками серо-стального цвета с кроваво-красными лампасами – иными словами, в ту минуту, когда мы представляем его нашим читателям, он был одет в будничную одежду. На шее король носил большой крест с Черным Орлом, висевший на бело-оранжевой ленте. Король был очень высок и довольно худ; у него были привычки старого солдата без тени изящества.

Либо подделываясь под манеру речи Фридриха Великого, либо это было у него от рождения – он слегка гнусавил.

Министр склонился перед ним.

– Государь, – сказал он, – только важность событий привела меня к вашему величеству, но, к большому моему огорчению, вижу, что время выбрано плохо.

– Почему же, граф? – спросил король.

– Потому что, собираясь предстать перед вашим величеством, я имел честь встретиться в прихожей с королевой и, не имея счастья быть в милости у ее величества…

– Должен признаться, граф, что по отношению к вам она еще…

– Она ошибается, государь, ибо в моей преданности я вовсе не разделяю в своих упованиях короля Вильгельма и его августейшую супругу, ведь король не станет германским императором без того, чтобы королева не стала императрицей.

– Это мечта безумца, мой дорогой граф; королева Августа имеет несчастье поддаваться ей, хотя такое не может исходить из здравого рассудка.

– Государь, единство Германии столь же неизбежно вписано в расчеты Провидения, как и единство Италии.

– Хорошо! – смеясь, сказал король. – Разве получится Италия, если у итальянцев не будет Рима, не будет Венеции?

– В настоящее время Италия совершает свое становление; она двинулась в путь в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году и никоим образом не остановится на половине дороги. Если даже покажется, что она остановилась, это будет только передышкой. Вот и все!

– Да и в самом деле, разве мы не обещали ей Венеции?

– Да, но не мы ей ее отдадим.

– Кто же ее отдаст?

– Франция, которая уже отдала ей Ломбардию и позволила ей взять герцогства и Неаполь.

– Франция! – сказал король. – Франция оставила ей все это как бы не по своей воле.

– Ваше величество разве не знает о телеграфных сообщениях, прибывших к нам в то время, пока я был во дворце? Мне передали их как раз в те минуты, когда я выходил из него.

– Да, да, речь его величества Наполеона Третьего, – в некотором замешательстве ответил король, – об этом вы и пришли сказать, не правда ли?

– Так вот, государь, речь его величества Наполеона Третьего – это война, и война не только с Австрией, но и с Францией. Для Италии это возврат Венецианской области, а для Франции – рейнских провинций.

– Вы в этом уверены?

– Уверен, и если мы дадим Франции время, чтобы вооружиться, то вопрос этот для нас хотя и не становится безнадежным, но определенно приобретает серьезность. Если же мы быстрым и мощным натиском обрушимся на Австрию, то окажемся на Молдау с тремястами тысячами солдат до того, как Франция со своими пятьюдесятью тысячами достигнет Рейна.

– Граф Эдмунд, вы недооцениваете австрийцев; бахвальство наших молодых людей вскружило вам голову.

– Для начала заверю ваше величество в том, что в меня вселяется великая сила, когда я опираюсь на мнение наследника короны и на мнение принца Фридриха Карла, и, кстати, позволю себе мимоходом напомнить вашему величеству, что принц Фридрих Карл, родившийся двадцать девятого июня тысяча восемьсот первого года, не столь уж молод, и что в отношении такого рода вопросов у меня выработалась привычка прислушиваться только к своему собственному мнению; и сейчас, не ссылаясь ни на какие другие точки зрения, я говорю вам: в войне с Пруссией австрийцы неизбежно должны быть разбиты.

– Разбиты! Разбиты! – с видом сомневающегося повторил король. – Я же слышал, как вы сами расхваливали их генералов и солдат!

– В этом не может быть никаких сомнений.

– Так что же, ноль не скажешь, что так уж легко побелить хороших солдат пол командой хороших генералов.

– У них есть хорошие солдаты, у них есть хорошие генералы, и при лом мы их победим, ибо наша организация поиск и наше вооружение окажутся лучше, чем у них. Когда я побуждал ваше величество воевать со Шлезвигом, когда ваше величество не желали…

– Если бы на самом деле я не пожелал войны со Шлезвигом, ее и не было бы, господин фон Бёзеверк.

– Вне всяких сомнений, государь. Но псе же ваше величество пребывали в сильном сомнении, вы согласны со мной? У меня хватило смелости настоять, и ваше величество согласились с моими доводами.

– Ну хорошо, так что же положительного получилось из вашей войны со Шлезвигом? Война в Германии?

– Да, для начала: люблю, когда о делах высказываются четко, вот почему я смотрю на войну в Германии как на неизбежность, с чем вас и поздравляю.

– Ну-ну, объясните-ка, откуда в вас вселилась эта великая вера?

– Ваше величество забыли, что я провел большую работу с прусской армией. И делал я это вовсе не ради глупого удовольствия слушать пушечную пальбу, считать убитых и проводить ночи на поле боя, где обычно очень дурно спится, или же ради того, чтобы дать вам, что само по себе и неплохо, два порта на Балтике, которых вам недостает. Нет, я начал эту работу с целью изучить австрийцев; так вот, я повторю: австрийцы отстают от нас во всем: и в дисциплине, и в вооружении, и в обученности войск; у них плохие ружья, плохие пушки, плохой порох. А то, что у них плохо, у нас как раз в превосходном состоянии, поэтому в борьбе с нами австрийцы заранее побеждены. И как только австрийцы окажутся побеждены, главенство в Германии, выскользнув из их рук, с необходимостью попадет в руки Пруссии.

– Пруссия! Пруссия! Она и выкроена так, чтобы со своими восемнадцатью миллионами верховодить над шестьюдесятью. Разве вы не видели как красиво выглядят ее очертания на карте?

– Вот именно. Вот уже три года как я смотрю на это и поджидаю случая, когда можно будет перекроить Пруссию по-новому. Нужно же было, чтобы так поспешно, черт знает как, Венский конгресс накроил все эти монархии. Что из этого вышло? Германия вся целиком оказалась только смётана, даже не сшита. А Пруссия? Это же огромная змея: голова ее доходит до Тьонвиля, хвост – до Мемеля, а на животе ее – горб, потому что она заглотнула половину Саксонии. Королевство перерезано надвое другим королевством – Ганновером, да так, что вы не можете передвигаться но своим землям, не покидая своих владений. Разве вы не согласны, государь, с той очевидностью, что вам нужен Ганновер?

– Хорошо! А Англия?

– В Англии уже прошли времена Питта и Кобурга. Англия – покорная служанка Манчестерской школы, Гладстонон, Кобденов и их учеников; Англия не произнесет ни слова по поводу Ганновера, как это случилось и в отношении Дании. И разве вам не нужна и Саксония?

– Франция не позволит до нее дотронуться, хотя бы даже в память старого короля, который остался ей верен в тысяча восемьсот тринадцатом году.

– Если мы вознамеримся захватить слишком большой кусок, безусловно не позволит, но если мы станем довольствоваться обрезками, то она закроет глаза или, по меньшей мере, один глаз. Теперь посмотрим, не нужен ли нам Гессен?

– Союз никогда не оставит нам всего Гессена.

– Лишь бы он оставил нам половину, мы только этого и просим. А не нужен ли нам Франкфурт-на-Майне?

– Франкфурт-на-Майне! В полном смысле слова вольный город! Город, где заседает Сейм!

– Сейм отомрет, как только Пруссия станет насчитывать тридцать миллионов человек вместо восемнадцати. Пруссия – вот он, Сейм! Только вместо того чтобы говорить: «Мы хотим!» – она скажет: «Я хочу!»

– Против нас окажется весь Союз, ведь он будет на стороне Австрии.

– Тем лучше!

– Как тем лучше?

– Как только Австрия окажется побежденной, Союз падет вместе с ней.

– Но нам придется иметь дело с целым миллионом солдат.

– Посчитаем.

– Четыреста пятьдесят тысяч в Австрии.

– Так!

– Двести пятьдесят тысяч, которые высвободит Венецианская область.

– Австрийский император слишком упрям, чтобы отдать Венецианскую область, не устроив двух-трех битв, если он выйдет из них победителем, и не менее десятка, если его побьют. Не станем считать Венецианской области.

– Ванария – сто шестьдесят тысяч человек.

– Баварией я займусь сам: ее король слишком любит музыку, и ему не понравится шум пушечной пальбы.

– Ганновер – двадцать пять тысяч.

– Этот кусок мы проглотим в первую очередь.

– Саксония – пятнадцать тысяч.

– Еще один кусок.

– Плюс сто пятьдесят тысяч солдат от Союза.

– У Союза даже не окажется времени для того, чтобы их вооружить, эти свои сто пятьдесят тысяч. Однако не стоит терять ни минуты, государь; вот почему я только что сказал: война, победа, главенство в Германии – все ото будет со мной; иначе, государь…

– Иначе?..

– … иначе будет моя отставка, которую я возложу с глубоким смирением к стопам вашего величества.

– Что это у вас с рукой, господин граф?

– Ничего, государь.

– Как будто кровь?

– Возможно.

– Так это правда, что вас пытались убить и дважды стреляли в вас из пистолета?

– Пять раз, государь.

– Пять! Ну и ну!

– Пуль на меня не жалеют.

– И вас никуда больше не ранили?

– Ссадина на мизинце.

– Кто же ваш убийца?

– Я не знаю его имени.

– Он отказался его назвать?

– Нет, я забыл у него спросить. Впрочем, это дело генерального прокурора, а я занимаюсь только своими делами. И вот они, мои дела, дела, которые касаются меня, другими словами – ваши дела.

– Говорите же, – сказал король, – говорите!

– Завтра – роспуск Ландтага, послезавтра – мобилизация ландвера, а через неделю – объявление о начале военных действий.

– Или же? – спросил король.

– Или же, имею честь повторить вашему величеству, моя отставка.

И не ожидая ответа короля, граф фон Бёзеверк отвесил поклон и, следуя этикету, вышел, пятясь задом, из кабинета его величества. Король не произнес ни слова, чтобы удержать своего министра, но тот, прежде чем закрыл за собою дверь, смог услышать, как на весь дворец прозвенел колокольчик.

V. ОХОТНИК И ЕГО СОБАКА

На следующий день после рассказанных нами событий, ближе к одиннадцати часам утра, молодой человек двадцати четырех – двадцати пяти лет, весьма артистической походкой вышел в Брауншвейге на вокзал, прибыв из Берлина на экспрессе, который отправился из прусской столицы в шесть часов утра.

В багажном вагоне он оставил свой чемодан и дорожную сумку; вещи его следовали дальше, до Ганновера, а с собой он взял только сумку вроде военной; сзади к ней был прикреплен альбом для набросков и стульчик, какие обычно бывают у художников-пейзажистов. Молодой человек привязал к поясу охотничий патронташ и, надев на голову широкополую фетровую серую шляпу, небрежно накинул на плечо ремень с двустволкой системы Лефошё.

В остальном костюм его был охотничьим или туристическим: он состоял из серой куртки с большими карманами, наглухо застегнутого жилета из буйволовой кожи, тиковых штанов и кожаных гетр.

За ним следовал совершенно черный красавец-спаниель; вполне оправдывая свою кличку Резвун, он проворно выскочил из ящика и весело запрыгал вокруг хозяина. А тот, выйдя из вокзала, нанял открытый экипаж, запряженный одной лошадью, куда собака, как только увидела его, вспрыгнула первой и без стеснения устроилась на передней скамье, пока хозяин усаживался на скамью сзади, принимая затем небрежную позу человека, привыкшего чувствовать себя удобно повсюду, где бы он ни находился. Голосом, в котором одновременно слышался оттенок любезности и приказной тон и который обнаруживал в молодом человеке привычку к обращению изысканно одетого господина с людьми, стоящими ниже его по положению, он сказал извозчику на великолепном немецком языке:

– Извозчик, отвезите меня в самый лучший ресторан в городе или, во всяком случае, в тот, где я смогу позавтракать наилучшим образом.

Возница кивнул, показывая тем самым, что других разъяснений ему не требуется, и повез нашего путешественника в гостиницу «Англетер» на Большой площади.

Несмотря на несколько ухабистую мостовую очаровательного городка Брауншвейг, наш молодой человек сохранял свою небрежную позу, полулежа в карете, в то время как Резвун, строго соединив передние лапы с задними, сидел раскачиваясь из стороны в сторону, с большим трудом сохраняя равновесие и не отводя глаз от глаз хозяина, и которых он будто хотел что-то прочесть.

Между тем такая поза ему, безусловно, наскучила, ибо, ел на карета остановилась перед гостиницей «Англетер», нес тотчас кинулся через борг, отнюдь не ожидая, пока извозчик подойдет и откроет дверцу, и, резвясь и прыгая, стал как бы приглашать своего хозяина последовать его примеру.

Отчасти последовав совету своей собаки, молодой человек тоже одним прыжком покинул экипаж, однако оставил там сумку и ружье.

– Я мае не отпускаю, – сказал он вознице, – присмотрите за моими вещами и подождите меня.

Во всех странах мира у извозчиков есть восхитительное чутье, помогающее им отличать честных седоков от злонамеренных.

– Пусть ваше превосходительство будут спокойны, – ответил, подмигнув, лихой возница. – Я присмотрю.

Путник вошел в кафе и, увиден столики, расставленные в небольшом саду, прошел на другую сторону дома и в самом деле оказался в своего рода дворе под сенью шести прекрасных лип.

На одном из этих столов лежал прибор, а перед столом стояли два стула.

Резвун вскочил на второй стул, а хозяин воспользовался тем, который ему оставила собака: он стоял прямо перед прибором.

Оба приятеля позавтракали, сидя друг против друга, и нужно признаться, к чести хозяина Резвуна будет сказано, что он постарался проявить по отношению к собаке все возможные знаки внимания.

Даже к любовнице не обращаются столь нежным голосом и с такой предупредительностью, ухаживая за нею во время еды. В течение часа, пока продолжалась трапеза, Резвуну удалось отведать всего, что ел его хозяин, за исключением зайца под вареньем, так как, будучи охотничьей собакой, он не ел дичи, а будучи четвероногим, он не любил варенья.

Что касается извозчика, то он, со своей стороны, получил прямо на сиденье хлеб, сыр и полубутылку вина.

В итоге, когда по окончании завтрака извозчик и хозяин со своей собакой вновь заняли каждый свое место: один на козлах, два других – в карете, все трое обнаруживали признаки самого полного удовлетворения.

– Куда едем, ваше превосходительство? – спросил извозчик, обтирая себе рот рукавом куртки с видом человека, расположенного ехать куда только будет угодно.

– Я сам не очень-то знаю, – ответил молодой человек, – это немного и от нас будет зависеть.

– Как от меня?

– Да, если вы покажете себя славным малым: я хотел бы нанять вас на некоторое время.

– Если хотите, можно на год!

– Нет, это слишком.

– Тогда на месяц.

– Ни на год, ни на месяц, но на день-два!

– Это мало! Я-то думал, что мы составим целый договор.

– Так нот, прежде всего, сколько вы запросите за поездку в Ганновер?

– Туда шесть льё, вы знаете?

– Вы хотите сказать, верно, четыре с половиной.

– Да, но нужно нее время то подниматься, то спускаться.

– Дорога туда ровная, как бильярд.

– Вас не проведешь, – засмеялся возница.

– Да нет, есть способ.

– Какой?

– Оставаться честным.

– А! Это новая точка зрения.

– Ее ты еще вроде бы не усвоил, да?

– Ну хорошо, посмотрим, назовите вашу цену сами.

– Это стоит четыре флорина.

– Не считая того часа, который прошел, пока мы ехали с вокзала и пока вы завтракали.

– Совершенно верно.

– А на чай?

– Это по моему усмотрению.

– Так! Согласен; не знаю почему, но я вам доверяю!

– Однако, если я оставлю тебя больше, чем на неделю, то платить буду по три с половиной флорина в день, причем без чаевых.

– Я не могу согласиться с такими условиями.

– Почему же?

– Это значит без всякой причины лишить вас, когда я, к своему огорчению, вас покину, удовольствия нравиться мне.

– Черт возьми! У тебя будто даже и мозги имеются.

– У меня их столько, что я кажусь глупым, когда хочу сделать глупый вид.

– Вот это сказано сильно. Ты откуда будешь?

– Из Саксенхаузена.

– Что это такое, Саксенхаузен?

– Предместье Франкфурта.

– А! Да, да, саксонская колония со времен Карла Великого.

– Именно так, вы даже это знаете?

– Я знаю еще, что вы сланные ребята, ироде овернцев, только немецких. Так что мы сочтемся, когда будем расставаться.

– Это мне еще больше подходит.

– Твое имя?

– Ленгарт.

– Ну что ж, вперед, Ленгарт!

Карета отъехала и покатила мимо успевшей собраться вокруг нее толпы зевак, как это обычно случается в провинциальных городах.

Скоро они оказались в конце улицы, выходившей в поле. День был великолепный, на ветках только что полопались почки, и деревья покрылись первой легкой зеленью.

Земля оделась в зеленое платье, а от многочисленных лугов, тянувшихся по обе стороны дороги, будто поднимался легкий пар из первых весенних ветерков и первых ароматов цветов. Птицы парами порхали с дерева на дерево, неся пищу своим птенцам, и, пока самка занималась своими материнскими заботами, самец, сидя на ветке по соседству с гнездом, выводил в чистом воздухе первые звуки песни любви, от которых просыпается природа.

Время от времени жаворонок взлетал с песней над взошедшими хлебами, замирая на несколько секунд на вершине этой пирамиды из мелодичных звуков, потом падал, сложив крылья, и раскрывал их опять только в тот миг, когда уже касался земли.

При виде этого чудесного края молодой человек воскликнул:

– Ах! Здесь же должны быть превосходные охотничьи угодья! Так ведь, скажи?

– Да, только их сторожат, – ответил возница.

– Тем лучше, – сказал путник, – от этого только дичи будет больше.

И в самом деле, едва они отъехали от города на километр, как Резвун, не раз уже проявлявший признаки нетерпения, ринулся с кареты, влетел в густой клевер и сделал стойку.

– Мне что, ехать шагом или вас обождать? – спросил Ленгарт, видя, что молодой человек взялся за ружье.

– Езжай вперед на несколько шагов, – ответил путешественник. – Сюда!.. Так!.. Теперь остановись как можно ближе к полю с клевером.

И путник, встав во весь рост в карете и держа в руках ружье, оказался в тридцати шагах от Резвуна.

Возница смотрел за происходящим с интересом, который мне не раз приходилось видеть у кучеров, наблюдающих за подобными сценами; такой интерес обычно ставит их на сторону охотника и восстанавливает против владельца земли и полевых сторожей.

– А! У вас собачка напористая, – сказал он.

– Да, неплохая.

– Кого она может вот так поднять?

– Зайца.

– Вы думаете?

– Да я просто уверен в этом. Если бы это была птица, Резвун вилял бы хвостом. Вот, смотри.

И в самом деле, как раз в эту минуту в трех шагах от собаки выскочил крупный молодой заяц; пригнувшись, он побежал, пытаясь спрятаться в клевере.

– Пр… тысяча чертей! Стреляйте же, ну, стреляйте! – закричал уроженец Франкфурта.

– Ты очень спешишь, – сказал молодой человек, – подожди.

И он выстрелил. Заяц высоко подскочил, показав свой белый живот, и упал на спину. Ленгарт хотел спрыгнуть с кареты.

– Куда это, – спросил его путешественник, – ты направился?

– Да за зайцем.

– Напротив, не двигайся.

– Надо же, – удивился Ленгарт.

Резвун замер и вытянулся в стойке еще сильнее, чем раньше.

– Я ошибся, – сказал охотник, – Резвун поднимал не зайца.

– А кого же? – спросил Ленгарт.

– Двух зайцев.

– Ага, честное слово, вот это да!

Этот возглас вырвался у славного возницы, когда он увидел второго зайца; как и первый, тот сначала выскочил, а потом, сраженный на бегу, повалился рядом с первым.

– А теперь можно за ними сходить? – спросил Ленгарт.

– Не стоит труда, – ответил молодой человек, – Резвун принесет.

И в самом деле, Резвун, схватив последнего из убитых зайцев, принес его хозяину, а потом отправился за первым.

– Положи это к себе на козлы, – сказал охотник кучеру, – и в дорогу!

Не проехали они и четверти льё, как Резвун опять сделал стойку.

Ленгарт уже сам остановил карету, и точно там, где это следовало сделать.

– Ага! – воскликнул он. – На этот раз перо: наша собака виляет хвостом.

Резвун не только вилял хвостом, но быстрым движением головы, бросив взгляд на хозяина, казалось, подал ему особый знак.

– Да, да, и не просто перо, но перо золотое. Знаешь, что такое золотое перо?

Ленгарт с сомнением покачал головой.

– Фазанов в этих краях нет, – произнес он.

– Вот уж злой вещун! Раз Резвун утверждает, что это фазан, так это и есть фазан. Правда, Резвун?

Резвун опять сделал то движение головой, о котором мы говорили, и тем самым еще раз дал знать своему хозяину, какую именно дичь он поднимал.

– Ну, видишь, – сказал охотник, – по тому, как он держит стойку, это и есть фазан. Куропатка бы уже полетела. Здесь в округе где-то разводят фазанов, черт возьми!

– Здесь есть замок и парк господина де Резе, французского посла; но замок и фазаний двор – за два льё отсюда, самое малое.

– Ну этот чудак, видно, и прилетел сюда пастись. А доказательство

– вот оно!

В самом деле, как только было произнесено слово «пастись», великолепный фазан, красуясь, отлетел; но ему не удалось подняться на высоту и четырех метров, как выстрел пробил оба его крыла и поверг в густую поросль колючего кустарника, где он и скрылся.

– Неси, Резвун! Неси! – приказал ему хозяин, уже более не думая об убитом фазане и перезаряжая ружье.

– Ого, – вдруг закричал Ленгарт, – вот так фокус! Вы убили фазана, а собака несет кролика.

– Как? Ты не понимаешь? – засмеялся охотник.

– Нет, пусть меня черти возьмут!

– Я убил фазана, это так! Но в том же кустарнике был и кролик. Резвун, отправившись за фазаном, не подал виду, что кролик был ему нужен, и взял его хитростью. Проходя мимо этого дурачка, он хапнул его и несет мне, будучи в полной уверенности, что за фазаном еще успеет сбегать.

Едва положив кролика у подножки кареты, собака мигом вернулась к кустарнику, и пяти секунд не прошло, как она принесла фазана.

– Положи это вместе с зайцами, – сказал молодой человек, – и в дорогу! Думаю, теперь нам не стоит задерживаться.

Так это и было на самом деле, ибо, проехав шагов пятьсот, они заметили, как за небольшим пригорком показалась фуражка сторожа охотничьих угодий.

– У тебя лошадь хорошо бегает, Лен гарт? – спросил путешественник.

– Хорошо или плохо, – отвечал Ленгарт, – а все же постараюсь не дать им захватить вас как браконьера! Уж очень мне нравится вот так путешествовать.

– Ты, вроде бы, любитель охоты?

– То есть я тоже браконьерствую то там, то сям, понемногу, но до вас мне не дотянуть. Черт побери! Ну и собачка у вас! А, вот и сторож: он делает нам знак остановиться и подождать его. Думаю, как раз время с ним распрощаться.

Так он и сделал. Во всю мощь своих легких он крикнул сторожу: «Gute nacht!» note 14Note14
  Спокойной ночи! (нем.)


[Закрыть], пуская лошадь в галоп.

Стоило им проехать еще одно льё, как Резвун опять сделал стойку, подняв целый выводок куропаток. Но они были слишком молоденькими, чтобы представлять какую-то ценность, а убив отца и мать, охотник обрекал птенцов на верную смерть, поэтому Резвуна отозвали, а птиц помиловали, как и должен был сделать настоящий охотник, каким был наш герой.

Проехав еще два льё, они ничего больше не увидели.

Они уже подъезжали к городу, когда в пятидесяти-шестидесяти метрах от кареты поднялся испуганный заяц.

– Ага, – сказал Ленгарт, – вот этот поступает правильно!

– Это смотря как, – ответил охотник.

– Вы же не собираетесь бить его на таком расстоянии, я думаю?

– Ленгарт! Ленгарт! И ты еще хвастаешься, что браконьерствуешь! Неужели тебя надо учить тому, что для хорошего охотника и для хорошего ружья не бывает расстояния.

– И вы его отсюда убьете, да?

– Увидишь.

Охотник заменил в ружье два находившихся там патрона с дробью на два патрона с пулями.

– Ты знаешь заячий характер? – спросил он у Ленгарта.

– Ну да, думаю, знаю настолько, насколько можно знать характер животного, на чьем языке не говоришь.

– Ну так вот, я тебя, Ленгарт, научу следующему: любой заяц, который поднялся от страха и которого никто не преследует, останавливается через пятьдесят шагов, осматривается и начинает чистить себя. Смотри!

Заяц, действительно, отбежав на расстояние примерно в сотню шагов от кареты, остановился, сел и при помощи передних лапок стал умываться. Этот момент заячьего кокетства, предсказанный охотником, погубил бедное животное. Выстрел раздался почти одновременно с тем мигом, когда приклад коснулся плеча охотника. Заяц скакнул на три фута и упал замертво.

– Извините меня, сударь, – сказал Лен гарт, – если, как об этом говорят, начнется война, вы за кого будете?

– Вероятно, я не буду ни за Австрию, ни за Пруссию, а буду за Францию, ведь я француз.

– Лишь бы вы не встали за этих прощелыг-пруссаков, вот о чем я хотел бы вас попросить. Но если вы пожелаете встать против них, тогда – тысяча чертей! – я бы вам сделал одно предложение.

– Какое же?

– На войне сражайтесь из моей коляски, причем бесплатно.

– Спасибо, друг мой, не отказываю тебе. Если только я буду сражаться на этой войне, может быть, я именно так и поступлю. Я всегда мечтал повоевать из коляски.

– Вот-вот, именно так! А лошадь и коляска, которые вам понадобятся, – вот они! Что до лошади, не могу вам сказать точно, какого она возраста, поскольку, когда я ее купил, а тому уже лет десять, она была в годах. Но с этой лошадью, поверите ли, я бы отправился на Тридцатилетнюю войну и не стал бы беспокоиться, уверенный, что она провозит меня до конца. Ну а карета, вы можете убедиться, она совсем новая. Три года тому назад я отдавал подновить оглобли, год как я заменил пару колес и ось. Наконец, полгода назад я заменил у нее кузов.

– У нас во Франции рассказывают историю вроде этой, – бросил в ответ молодой человек, – это история про нож Жано: в ноже заменили лезвие, потом и рукоять, но это все тот же нож.

– Эх, сударь! Ножи Жано есть во всех странах, – философски заметил Ленгарт.

– А также и сами Жано, мой славный друг, – ответил охотник.

– Во всяком случае, поставьте и вы новые стволы на ружье, а мне отдайте старые. Честное слово! Вот ваша собака с зайцем: пуля попала ему прямо в середину груди.

И взяв мертвого зайца за уши, он сказал ему:

– Иди к другим, щеголь, будешь знать, как не вовремя умываться. Ах, сударь! Если хотите, не сражайтесь против пруссаков, но… тысяча чертей! Не сражайтесь только за них!..

– О, за это уж будь спокоен. Если я буду драться, то только против них и, может быть, даже не буду дожидаться, пока объявят войну.

– В таком случае, ура! Бей пруссаков! Смерть пруссакам! – закричал Лентарт, сильным ударом хлыста полоснув лошадь, и та, словно бы в оправдание похвалы, которой ее наградили, пошла галопом и, перевозбужденная ударами хлыста и проклятиями своею хозяина, мигом проскакала предместье и дне улицы юрода Ганновера, ведущие к главной площади, на которой высится конная статуя короля Эрнста Августа, и остановилась только у двери гостиницы «Королевская».