Текст книги "Сальватор. Книга V"

Глава CXL
То die – to sleep, умереть – уснуть

– Приблизьтесь ко мне, господин маршал, – прошептала принцесса так тихо, что господин де Ламот-Удан едва расслышал ее. – Голос мой слаб, а мне надо многое вам сказать.

Маршал пододвинул кресло к изголовью кровати.

– В вашем состоянии нельзя говорить много, – произнес он. – Не говорите ничего. Дайте мне вашу руку и поспите.

– Нет, господин маршал, – сказала принцесса, – заснуть я могу только вечным сном. Но перед смертью я должна рассказать вам о своей тайне.

– Нет, – живо возразил маршал, – нет, Рина, вы не умрете. Вы еще не все сделали на земле, друг мой, а мы должны умирать только тогда, когда закончили все наши дела и свершения. Ведь маленькой Абей так нужна еще материнская ласка и забота.

– Абей! – прошептала умирающая и вздрогнула.

– Да, – продолжал господин де Ламот-Удан. – Ведь именно благодаря вам она теперь чувствует себя намного лучше. Благодаря вашим великолепным советам я почти уверен, что наше милое дитя будет теперь жить. Вы ведь не оставите ваше дело незавершенным, моя дорогая Рина. А если Бог все же призовет вас к себе, вы не должны будете уйти одна, поскольку Господь не откажет мне в милости и заберет и меня с вами.

– Господин маршал, – сказала принцесса, в глазах которой от доброты мужа появились слезы нежности, – я не достойна вашей любви, и именно поэтому я умоляю вас выслушать меня.

– Нет, Рина, я ничего не стану слушать, я не желаю ничего знать. Спи с миром, милое дитя, и пусть Господь благословит твой сон!

Слезы, которые начали течь из глаз принцессы, брызнули с такой силой, что упали на руку маршала, державшего ладонь жены.

– Ты плачешь, моя Рина! – произнес он взволнованным голосом. – Значит, тебя печалит что-то и я могу развеять твою печаль?

– Да, – кивнула головой умирающая, – меня мучит огромная печаль, глубокое горе.

– Говори, дружок.

– Прежде всего, господин маршал, – сказала принцесса, высвободив руку из руки мужа и снимая с груди маленький золотой ключик, подвешенный к колье, – возьмите вот этот ключ и откройте мой столик.

Маршал взял ключ, встал и открыл столик.

– Потяните на себя второй ящик, – продолжала госпожа де Ламот-Удан.

– Готово, – сказал маршал.

– Видите пачку писем, перевязанных черной лентой?

– Вот она, – сказал маршал, показывая пачку писем принцессе.

– Возьмите ее и сядьте рядом со мной.

Маршал в точности исполнил приказание.

– В этих письмах моя исповедь, – оказала несчастная женщина.

Маршал протянул руку, желая передать письма жене, но та отвела ее со словами:

– Прочтите их, поскольку у меня не хватит сил пересказать вам их содержание.

– А что в этих письмах? – спросил смущенный маршал.

– Признание и доказательства всех моих ошибок, господин маршал.

– В таком случае, – с волнением в голосе произнес маршал, – позвольте отложить чтение до лучших времен. Вы теперь очень слабы для того, чтобы заниматься своими ошибками. Я лучше дождусь вашего выздоровления.

И, распахнув редингот, сунул письма в карман.

– Но ведь я умираю, господин маршал, – сказала принцесса с отчаянием. – И не хочу предстать перед Богом с такой тяжестью на совести.

– Если Господь призывает вас к себе, Рина, – прошептал грустным голосом маршал, – пусть он простит вам на небе, как я прощаю на земле, все ошибки, которые вы могли совершить.

– Но это больше, чем просто ошибки, господин маршал, – продолжала затухающим голосом госпожа де Ламон-Удан, – это – преступления. И я не хочу покидать этот мир, не признавшись в их совершении. Я бессовестно запятнала вашу честь, господин маршал.

– Хватит, Рина! – воскликнул маршал, вздрогнув. – Довольно! – добавил он, смягчив тон. – Повторяю вам, что я ничего не желаю слушать. Я все вам прощаю, благословляю вас и молю небо, чтобы на вас снизошла Божья благодать.

Из глаз принцессы снова хлынули слезы признательности. Она повернула лицо к маршалу и, посмотрев на него с неподдельной нежностью и восхищением, сказала:

– Дайте мне, пожалуйста, вашу руку.

Маршал протянул обе руки. Принцесса взяла его ладонь обеими руками, поднесла ее к губам и страстно поцеловала. А затем, словно впав в какой-то экстаз, в религиозное блаженство, произнесла:

– Господь призывает меня к себе… Я буду молить его за вас!

Потом, уронив голову на подушку, тихо закрыла глаза и погрузилась в вечный сон с величавой безмятежностью прекрасного погожего летнего дня, затухающего в сумраке ночи.

– Рина! Рина! Любимая моя! – вскричал маршал, находясь во власти волнения, в которое привела его эта сцена. – Открой же глаза, взгляни на меня, ответь мне! Я все тебе простил, я прощаю тебе, бедная женщина! Ты слышишь? Я прощаю тебя!

Он уже так привык к неподвижности принцессы, что, не видя ничего, что указывало бы на смерть на этом лице, дышавшем покоем и нежностью, он привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

Но, почувствовав холод мрамора лба, приложив губы к уже остывшим губам жены, он не услышал ее дыхания и понял, что ее больше нет. Медленно опустив ее голову на подушку, он поднял над ней руки со словами:

– Что бы ты ни сделала, я в этот час прощаю тебя, несчастное и слабое создание! Какой бы ни была твоя ошибка или пусть даже преступление, я прошу небо смилостивиться над тобой!

В этот момент послышался тонкий детский голосок:

– Мама! Мама! Я хочу тебя видеть!

Это был голос Абей, которая с тревогой ждала в будуаре окончания разговора маршала с женой.

В спальню стремительно вошли обе сестры, поскольку Регина ни на шаг не отставала от Абей.

– Не входите, не входите, дети! – крикнул им маршал, голос которого прерывался от рыданий.

– Я хочу увидеться с мамой, – сказала, заплакав, маленькая Абей и рванулась к кровати принцессы.

Но маршал успел преградить ей путь. Взяв девочку за руку, он подвел ее к принцессе Регине:

– Уведите ее, бога ради, дитя мое! – сказал он.

– Как она себя чувствует? – спросила Регина.

– Лучше. Она уснула, – сказал маршал голосом, который ясно говорил обратное. – Уведите же Абей.

– Мама умерла! – простонала девочка.

Принцесса Регина, подхватив Абей, в мгновение ока очутилась у кровати матери.

– Бедные детки! – сказал господин маршал де Ламот-Удан, горестно вздыхая. – У вас больше нет матери!

В ответ сестры вскричали от боли.

Услышав их крик, в комнату вошли маркиза де Латурнель, горничная и аббат Букемон.

При виде ханжеской физиономии аббата Букемона маршал позабыл о душевном волнении и вспомнил только о том, какой взволнованной была принцесса в тот момент, когда аббат вышел из ее спальни. Подойдя к священнику, он сурово на него посмотрел и сказал с нажимом:

– Это вы, мсье, заменяете монсеньора Колетти?

– Да, господин маршал, – ответил священник.

– Что ж, мсье, вы исполнили ваш долг. Женщина, которую вы только что исповедовали, умерла.

– С вашего разрешения, господин маршал, я хотел бы провести ночь в молитвах о бедной принцессе.

– Это бесполезно, мсье. Это я беру на себя.

– Но принято, господин маршал, – возразил аббат, которого уже во второй раз за день выставляли за дверь, – чтобы эту обязанность исполнял священнослужитель.

– Возможно, господин аббат, – сказал маршал тоном, не допускавшим никаких возражений. – Но повторяю вам, что в вашем дальнейшем присутствии здесь нет никакой необходимости. А посему я имею честь проститься с вами.

И, повернувшись спиной к аббату Букемону, он присоединился к сестрам, которые с рыданиями целовали руки матери. А тем временем аббат, придя в ярость от подобного с ним обращения, с нахальным видом надел на голову свою шляпу, подобно Тартюфу, выходившему с угрозами из дома Оргона:

 
Вы сами отсюда уйдете, хоть мните себя господином! —
 

и вышел, яростно хлопнув дверью будуара.

Это поведение явно заслуживало наказания. Но маршал де Ламот-Удан в этот момент был слишком занят для того, чтобы замечать наглую выходку аббата Букемона.

Тем временем стало уже темно и в покоях принцессы едва различались люди и предметы. В комнате воцарилась мертвая тишина.

Слуга доложил, что ужин подан, но маршал есть отказался. Выпроводив всех из комнаты, он велел принести лампу и, оставшись один, уселся рядом со столиком, за которым так любила сидеть принцесса. Затем, вынув из кармана связку писем, развязал дрожащей рукой черную ленту и начал читать письма, хотя глаза его от боли плохо видели.

Первое письмо было написано им самим на бивуаке накануне какого-то сражения. Второе письмо было написано из лагеря на другой день после победы. Письма были датированы годами войны, и итог их можно было подвести одной фразой: «Когда же мы вернемся с войны?» Другими словами, все письма от мужа констатировали его отсутствие, указывали на то, что жена была покинута и одинока.

Это было дверью, через которую в жизнь принцессы вошло несчастье: его не было рядом, а она была одинока.

Он на мгновение прекратил чтение, увидев на конвертах чужой почерк. Он словно почувствовал перед тем, как идти дальше, что должно было произойти потом. И увидел свою жену, это слабое существо, которое шло по дороге жизни без помощи и поддержки, попавшей в зубы первому встречному голодному волку.

Повернувшись лицом к трупу жены, он приблизился к кровати и произнес:

– Прости меня, дорогая жена! Но вина в первой твоей ошибке лежит на мне. Этот грех я беру на себя, и пусть простит меня за это Господь.

Затем он снова сел к столику и принялся читать письмо от графа Рапта.

И странное дело! Он словно бы инстинктивно предвидел, что за этой ошибкой таится преступление. Поэтому, наверное, то, что он узнал о своем бесчестье, не произвело на него того ужасного действия, которое подобные открытия всегда производят на людей обычно независимо от их темперамента. Да, конечно, лицо его покрылось краской стыда. Да, конечно, он дрожал на протяжении всего времени, пока длилось чтение. Да, конечно, окажись в эту минуту в его руках граф Рапт, он непременно задушил бы его. Ното открытие своего несчастья, которое накапливало в душе его ненависть к своему протеже, превращалось в сострадание к своей жене. Ему было искренне жаль ее, он жалел ее с нежностью и пониманием. Он обвинял себя самого в том, что именно он – причина собственного позора, и снова и снова молил Бога сжалиться над его женой.

Таковым было двойное действие, которое произвело на маршала чтение первого письма господина Рапта: сострадание к жене и возмущение своим протеже. Жена изменила мужу, а адъютант предал своего господина.

Он продолжил это ужасное чтение. Сердце его разрывалось, испытывая тысячи пыток.

Вначале он прочел только несколько первых писем. Там он не нашел ничего, предвещающего беду. И все же, движимый интуицией, догадкой, если можно так сказать, он понимал, что ему суждено было узнать о еще большем несчастье. И он лихорадочно стал перелистывать все письма. Он проглатывал их, словно человек, который, видя, что на него направлена пушка, сам бросается навстречу ядру.

У него из груди вырвался ужасный неописуемый крик боли, когда он прочел вот эти строки:

«Нашу дочь мы назовем Региной. Разве она не так же царственно красива, как ты?»

Молния не наносит большего урона там, куда она ударяет, чем эти строки, оказавшие такое действие на маршала де Ламот-Удана. Против того, что он только что прочел, выступило уже не просто сердце любовника, или мужа, или даже отца, но сердце мужчины, его человеческое достоинство, его совесть. Ему показалось, что сам он уже не был более преступником, а если и был замешан в этом преступлении, то только тем, что принял участие в этом преступлении. Он забыл о том, что его обманула жена, предал слуга, что не он был отцом ребенка. Он забыл о своем бесчестье и о своем горе и думал только об этой чудовищной гнусности, о том, что любовник женился на дочери своей любовницы. Это было ужасным и мерзким кровосмешением! Это должно быть наказано! Он с налитыми гневом глазами повернулся к кровати. Но при виде трупа жены, лежавшей со сложенными на груди руками, лицом, обращенным к небесам, с выражением торжественного покоя, он почувствовал глубокую боль и воскликнул с тоской в голосе:

– Ах! Что же ты наделала, несчастная женщина!

Затем, собрав письма, он попытался было вновь обрести хладнокровие для того, чтобы прочитать все до конца. Задача была ужасно тяжелой, и он непременно отказался бы от этой затеи, если бы в мозгу не мелькнула мысль о том, что он может узнать и о втором своем несчастье.

Мы уже упоминали в мастерской Регины, пока Петрюс был занят ее портретом, и совсем недавно, в комнате умершей, про маленькую Абей. И в настоящий момент именно рождение этого ребенка занимало все помыслы маршала. Если можно так сказать, то это он произвел ее на свет: она родилась у него на глазах и выросла с ним рядом. Когда она была еще совсем маленькой, он катал, держа ее за ручку, на своем огромном боевом коне. Это был незабываемый спектакль: все в Тюильри с любопытством наблюдали, как старый маршал играл с маленькой девочкой в серсо. Старикам более приятен младенческий возраст, чем юность и зрелые годы. Белокурые волосики младенцев более сочетаются со стариковскими сединами.

Таким образом, Абей была венцом старости маршала, последней песней, которую он услышал, последним ароматом, который он смог вдохнуть. Он считал ее самым дорогим подарком судьбы, как бы последним лучом заходящего солнца. «Где Абей? Почему ее здесь нет? Как вы могли отпустить ее гулять в такую погоду? Кто разрешил разговаривать с Абей? Почему я сегодня ни разу не слышал пения Абей? Значит, Абей печальна? А может быть, Абей заболела?» С утра до вечера он только и говорил об Абей. Она была словно оживляющий ветерок в доме. Там, где ее не было, становилось грустно. Всюду, где бы она ни появлялась, она приносила с собой радость и веселье.

И теперь с неописуемым страхом в душе маршал принялся снова читать письма, которые уже нанесли ему такую ужасную рану.

Увы! Вокруг несчастного старика всему суждено было разрушиться! Он видел, как разваливались по частям, как ветхий замок, все его надежды. И та последняя, что у него оставалась, должна была исчезнуть, как и все остальные. О, страшная судьба! Этот человек был красив, добр, отважен, честен, горд. У него было все, что делает человека великим и счастливым. Все, чтобы любить и быть любимым. И вот в конце жизни ему суждено было испытать такие муки, перед которыми бледнели муки, на которые были осуждены самые великие преступники.

Когда он до конца познал свое несчастье, когда осознал свою моральную смерть, то есть кончину своей веры, он закрыл лицо руками и горько зарыдал.

Слезы принесли ему некоторое облегчение. Они превратили отраву в мед и уняли боль душевных ран.

Проплакав достаточно долго, он встал и, подойдя к изголовью кровати, на которой лежал труп жены, сказал:

– Я так любил тебя, о Рина!.. И был вполне достоин того, чтобы и ты меня любила. Но колесница жизни так быстро влекла меня, что, глядя только вперед на облако пыли, которое я поднимал, я не увидел, что рядом было несчастное растение, которое я раздавил. Ты звала меня, но я не пришел к тебе на выручку. И ты, для того чтобы подняться, оперлась на первую же руку, которая была тебе предложена. Это моя вина, Рина, это – самая большая моя ошибка. И перед твоим бездыханным телом я виню себя в этом и прошу у Бога прощения за это. Это и породило все мои несчастья… Итак, ты жизнью своей заплатила за мою первую ошибку, а я своею жизнью заплачу за твое последнее преступление. Бог был суров по отношению к тебе, бедная женщина! Первым должен был умереть я. Но жив еще виновник всех наших несчастий, и ему нет прощения. Он – подлец, негодяй без чести и совести, предатель, увлекший тебя на тернистую тропу для того, чтобы сбросить тебя в пропасть. И он, Рина, клянусь Богом, будет наказан как обманщик и мерзавец. А когда я восстановлю справедливость, то тогда я, Рина, будут просить Господа нашего, если его гнев еще не утих, обрушить его на мою голову… Прощай же, несчастная женщина! Или скорее до свидания! Поскольку тело ненадолго переживет умершую душу.

После этой надгробной речи старик вернулся к столику, взял лежавшие на нем письма, сунул их в карман и уже собрался было уходить, как увидел, что раздвинулась портьера и в спальне появился какой-то человек, которого он вначале и не признал.

Сделав шаг навстречу, он остановился: это был граф Рапт!

Глава CXLI
В которой начинает меркнуть звезда господина Рапта

– Это он! – сдавленно прошептал, увидев графа Рапта, маршал де Ламот-Удан, и лицо его, всегда такое доброе, приобрело зловещее выражение. – Он! – повторил маршал, сверкнув взором и посмотрев на графа с видом громовержца, осматривающего поле, которое собирался выжечь.

Граф Рапт, как мы уже вам рассказывали, был человеком смелым, храбрым, отважным, хладнокровным. И все же, несмотря на все это, – пусть кто-нибудь попробует объяснить это явление, – вся его смелость, храбрость, отвага и хладнокровие внезапно улетучились при виде маршала. Так падают последние укрепления осажденного города во время решающего штурма противника! Во взоре смертельно оскорбленного старика было столько огня, столько угрозы, что граф, ни о чем еще не догадываясь, почувствовал холод под желудком и невольно задрожал.

Он подумал, что господин де Ламот-Удан после смерти жены сошел с ума. И решил, что пристальность его взгляда объясняется растерянностью: граф принял гнев за отчаяние и попытался было утешить маршала. Поэтому усилием воли собрал все свое хладнокровие, намереваясь с помощью подобающих случаю слов выразить свое огорчение по поводу смерти принцессы и объяснить, что он разделяет горечь понесенной маршалом потери.

Направившись к господину де Ламот-Удану, он скорбно опустил голову в знак грусти и сострадания.

Маршал разрешил ему сделать три или четыре шага.

Господин Рапт произнес, стараясь придать голосу волнение:

– Маршал, поверьте, что я глубоко тронут постигшим вас горем!

Маршал промолчал.

Господин Рапт продолжал:

– Несчастье имеет лишь то слабое утешение, что мы начинаем еще выше ценить тех друзей, которые у нас остаются.

Маршал продолжал хранить молчание.

Граф снова заговорил:

– При этих обстоятельствах, как и при всех других, прошу вас поверить, господин маршал, что я всегда к вашим услугам.

Это было уже слишком! Услышав эти слова, господин де Ламот-Удан даже подскочил.

– Что с вами, господин маршал? – со страхом в голосе воскликнул граф Рапт.

– Что со мной, подонок? – вполголоса произнес маршал, надвигаясь на графа.

Тот сделал два или три шага назад.

– Что со мной, подлец, предатель, негодяй? – продолжал маршал, глядя на графа, точно готов был его сожрать.

– Господин маршал!.. – вскричал граф Рапт, начиная обо всем догадываться.

– Предатель! – повторил господин де Ламот-Удан.

– Боюсь, господин маршал, – сказал граф Рапт, направляясь к двери, – что глубокое горе затмило ваш разум. Поэтому прошу вас позволить мне удалиться.

– Вы отсюда не выйдете! – сказал маршал, рванувшись к двери и преградив графу путь к отступлению.

– Господин маршал, – заметил граф, пальцем указывая на смертное одро, – в таком месте подобная сцена, каковыми бы ни были ее причины, вряд ли уместна. Посему я прошу вас дать мне уйти.

– Нет! – сказал маршал. – Здесь я узнал о нанесенном мне бесчестье, и именно здесь я должен получить удовлетворение.

– Если я вас правильно понял, господин маршал, – холодно произнес граф, – вы, не знаю по какой причине, требуете от меня объяснений. Я всегда к вашим услугам, но, повторяю, в другое время и в другом месте.

– Немедленно и здесь! – ответил маршал таким повелительным тоном, что всякое возражение было просто неуместным.

– Как пожелаете, – лаконично сказал граф.

– Вам знаком этот почерк? – спросил маршал, протягивая графу пачку писем.

Граф взял в руки письма, посмотрел на конверты и побледнел.

– Узнаете ли вы этот почерк? – повторил господин де Ламот-Удан.

Граф смертельно побледнел и поник головой.

– Итак, – продолжал маршал, – вы признаете, что эти письма написаны вами?

– Да! – глухо ответил граф.

– Значит, принцесса Регина – ваша дочь?

Граф закрыл лицо ладонями. Казалось, он пытался избежать удара молнии, которая с момента появления его в комнате покойной грохотала над его головой.

– Таким образом, – продолжал маршал де Ламот-Удан, которому эти слова давались с огромным трудом, – ваша дочь… является… вашей… женой?

– Перед Богом она осталась моей дочерью, господин маршал! – живо воскликнул граф.

– Подлец! Мерзавец!.. – прошептал маршал. – Человек, которого я вытащил из грязи, которого осыпал благодеяниями, которому честно жал руку на протяжении двадцати лет, под личиной честного человека втерся в мою семью и, как вор, грабил меня все эти двадцать лет! Каков негодяй! И ни разу за это время в вашем сердце не зародилось ни малейшего опасения, ни единого угрызения совести! Значит, ваша душа – это вонючее болото, куда ни разу не проникал чистый воздух! Изменник! Расхититель моего добра! Могильщик своего счастья!.. Неужели вам в голову ни разу не пришла мысль о том, что я смогу обо всем узнать, что предъявлю вам страшный счет за все эти двадцать лет лжи и обмана?!

– Господин маршал… – пробормотал граф Рапт.

– Молчите, мерзавец! – сурово произнес господин де Ламот-Удан, – и выслушайте меня до конца. Ведь это я научил вас держать шпагу.

Граф не ответил.

– Так я или не я? – снова спросил старик.

– Вы, господин маршал, – ответил граф.

– Значит, – продолжал граф сухо, – вы знаете, как я ею владею.

– Господин маршал… – прервал его граф.

– Молчите, говорю я вам! Итак, я уверен в том, что смогу вас убить.

– Вы можете сделать это немедленно, господин маршал! – вскричал граф Рапт. – Ибо, клянусь честью, я не стану защищаться.

– Вы отказываетесь сразиться со стариком, – с глухой усмешкой произнес маршал. – Из уважения к моим сединам, не так ли?

– Да, – решительно ответил граф.

– Да знаете ли вы, несчастный, – сказал старик, приблизившись к графу, скрестив руки на груди и глядя на него с высоты своего огромного роста, – что гнев дает сверхчеловеческую силу и что вот этой рукой, – продолжил он, вытянув правую руку и опустив ее на плечо графа, – если я приложу к ней силы, я смогу согнуть вас до земли?

Или оттого, что рука старика действительно была очень тяжелой, или оттого, что, как он и сказал, гнев придал ему сверхчеловеческую силу, ноги графа подогнулись и он рухнул на колени на ковер у изголовья кровати умершей.

– Вот так, на колени! – сурово произнес маршал. – Именно так должны стоять злодеи и предатели! Будь же ты проклят! Ты внес в мой дом ложь и позор! Будь же ты проклят за то, что опозорил меня, научил меня ненавидеть и своим постыдным поведением заставил меня усомниться во всем человечестве! Будь ты проклят!

О сила отчаяния! Этот отважный, благородный человек, решив приблизиться к графу для того, чтобы дать ему пощечину, вдруг побледнел и рухнул на ковер. Словно тот негодяй, которому он угрожал расправой и которого собрался наказать, победил его.

Радость взыграла на губах графа и осветила его лицо. Он посмотрел на лежащего на полу старика точно так же, как лесоруб смотрит на поваленный им дуб.

Он склонился над маршалом и хладнокровно осмотрел его. Как врач осматривает труп.

– Господин маршал, – произнес он вполголоса.

Но старик его не слышал.

– Господин маршал, – повторил он все так же тихо и легонько потряс старика.

Господин де Ламот-Удан продолжал оставаться неподвижным и не издавал ни звука.

Граф Рапт приложил ладонь к груди маршала. Лицо его покраснело: он уловил биение сердца.

– Он жив! – прошептал он, растерянно глядя на старика.

Потом резко поднялся на ноги и стал шарить глазами по комнате, что-то ища. Возможно, какое-нибудь орудие смерти.

Но в этой комнате не было ни пистолета, ни кинжала, ни другого оружия.

Подойдя к кровати, он поднял закрывавшую покойницу простыню. Тут, к его ужасу, правая рука умершей, державшая краешек простыни, поднялась вверх.

Он в страхе попятился!..

В этот момент перед ним мелькнула чья-то тень.

– Что вы здесь делаете? – спросил кто-то.

Граф вздрогнул, узнав голос принцессы Регины.

– Ничего! – грубо ответил он, бросив на принцессу страшный взгляд.

И стремительно вышел из комнаты, оставив бедную Регину перед трупом матери и безжизненным телом маршала де Ламот-Удана.

Принцесса позвонила. Тут же в комнату вошли Грушка и камердинер маршала.

Старика привели в чувство и перенесли в его покои. Там благодаря заботам врача он быстро вернулся к жизни.

Открыв глаза, он огляделся вокруг и спросил:

– Где он?

– Кто, отец? – спросила принцесса.

Услышав, как Регина называет его отцом, маршал вздрогнул.

– Твой муж… – сказал он с трудом, – граф Рапт.

– Вы хотите его видеть? – спросила принцесса.

– Да, – ответил господин де Ламот-Удан.

– Я пришлю его к вам сразу же, как вам станет лучше.

– Я прекрасно себя чувствую, – сказал маршал, вставая на ноги и гордо расправляя грудь.

– Сейчас я его позову, отец, – сказала принцесса, пытаясь по глазам старика понять, о чем же именно тот хотел поговорить в эту минуту с графом Раптом.

Она вышла из комнаты, а спустя минуту в спальню маршала вошел граф Рапт.

– Вы хотели мне что-то сказать? – спросил он сухо.

– Да, – лаконично ответил маршал. – Я только что высказал в ваш адрес бесполезные слова и угрозы. Но теперь я хочу сказать вам одно только слово, которого еще не произносил.

– Слушаю вас, господин маршал, – ответил граф.

– Согласны ли вы драться со мной? – презрительно спросил старик.

– Да, – решительно ответил граф.

– На шпагах, разумеется?

– На шпагах.

– Без секундантов?

– Без секундантов, господин маршал.

– Здесь, в саду?

– Где вам будет угодно, господин маршал.

Маршал сурово посмотрел на графа.

– Вы довольно быстро переменили решение, – сказал он.

– Я понял, господин маршал, что мой отказ вы расценили бы как еще одно оскорбление, – ответил граф.

– Может быть, вы хотите оскорбить меня тем, что не станете защищаться?

– Я буду защищаться, господин маршал, – ответил граф и добавил: – В этом я вам клянусь!..

– Как вам будет угодно, мсье. Но независимо от того, будете ли вы защищаться или же нет, пощады от меня не ждите.

– Да свершится воля Господня! – лицемерно произнес граф, поднимая очи горе с такой слащавостью, что это, безусловно, понравилось бы аббату Букемону.

– Что же касается дня, – снова произнес маршал, – то дуэль состоится в день похорон моей супруги. Мы предадим ее тело земле, а на обратном пути встретимся на круглой поляне в саду. Будьте же готовы к этому часу.

– Я буду готов, господин маршал.

– Хорошо, – кивнул господин де Ламот-Удан и отвернулся от графа.

– Вы больше ничего не хотите мне сказать, господин маршал? – спросил тот.

– Ничего! – ответил старик. – Можете идти.

Граф почтительно поклонился и вышел.

На пороге он столкнулся с принцессой Региной.

– Вы здесь? – воскликнул он.

– Да! – ответила принцесса глухим голосом. – И я все слышала и все знаю! Вы собрались драться на дуэли с маршалом!

– Так оно и есть, – холодно произнес граф.

– Вы убьете этого старика, – продолжала Регина.

– Возможно, – ответил граф.

– Вы подлец! – вскричала принцесса.

– Я еще больший подлец, чем вы полагаете, принцесса. Поскольку перед дуэлью собираюсь просветить маршала относительно того, чего он еще не знает.

– Что вы хотите этим сказать? – с испугом спросила принцесса.

– Соблаговолите пройти к себе, и я вам все объясню, – сказал граф Рапт. – Это место кажется мне мало подходящим для подобных разговоров.

– Я следую за вами, – сказала в ответ принцесса.

Чем закончилась беседа между графом Раптом и принцессой Региной, мы расскажем вам в следующей главе.