Текст книги "Исповедь фаворитки"

LXII

Появление в Неаполе Нельсона ненадолго отвлекло Марию Каролину от мучительных тревог, которые доставляли ей известия о предъявленных ее сестре ужасных обвинениях. Но едва лишь английский капитан отбыл, ее ум и сердце вновь обратились к узнице Консьержери[850]850
  Консьержери – часть парижского Дворца правосудия, замок-резиденция консьержа – главного исполнительного чиновника Парижского парламента; во время Революции – тюрьма, где содержались многие известные люди, в том числе и королева Мария Антуанетта; ныне – музей; находится в западной части острова Сите на Сене, исторического центра Парижа.


[Закрыть], подобно тому как намагниченная стрелка, на мгновение случайно дрогнув, неизбежно возвращается в прежнее положение, указывая на полюс.

Судебный процесс тем временем быстро шел к своему роковому финалу. 1 августа дело Марии Антуанетты было направлено в Революционный трибунал, а она сама препровождена в Консьержери, 12 октября королеву подвергли допросу, а 16-го смертный приговор был вынесен и приведен в исполнение.

Хотя королева Неаполя была уверена, что Конвент не преминет расправиться с Марией Антуанеттой, внушавшей ему особую ненависть, известие о казни, когда оно дошло до нее, оказалось, тем не менее, чудовищным ударом. Она рухнула, сотрясаемая конвульсиями, с криками боли и ярости; лицо ее так при этом исказилось, что казалось сомнительным, сможет ли оно когда-нибудь вновь стать прекрасным.

Так же, как это было после смерти Людовика XVI, был объявлен всеобщий траур, во всех храмах шла заупокойная служба, по улицам прошли скорбные шествия. Королева закрылась у себя, отказавшись принимать кого бы то ни было, за исключением меня.

В первую неделю, последовавшую за роковым известием, я не покидала королеву ни на час, спала в ее комнате, ела вместе с ней, хотя вернее было бы сказать, что она не могла ни спать ни есть. Наконец, впервые заплакав, она почувствовала, что слезы немного облегчили ее горе. Но за эти дни она сама принесла и меня заставила принести тысячу клятв мщения. Как она сможет отомстить? Она этого не знала. Чем я смогу ей в этом помочь? Она не имела понятия. Но, как то делал Гамилькар с юным Ганнибалом, она возлагала мою руку на алтарь и восклицала: «Отмщение! Отмщение[851]851
  По преданию, карфагенский полководец Гамилькар Барка (ок. 290–229/228 до н. э.), много лет сражавшийся против Рима, заставил своего сына Ганнибала (247/246-183 до н. э.), в будущем – прославленного полководца и стратега, поклясться в непримиримой вражде к Риму и мести за понесенные Карфагеном поражения; впоследствии Ганнибал предпринял поход в Италию и чуть было не захватил Рим, но после нескольких блестящих побед вынужден был отступить, потерпев решительное поражение; позднее, под угрозой выдачи его римлянам, отравился.


[Закрыть]!»

Что касается короля, то он в первые день-два казался очень взволнованным и, главное, напуганным до крайности. Но на третий день под тем предлогом, что надо же как-то рассеяться, он отправился на охоту и не появлялся целую неделю.

Именно в то время ненависть сблизила Каролину с министром Актоном. Она посылала за ним раза по три в день, расспрашивала о военных новостях, а прощаясь, восклицала:

– Но вы же мужчина, найдите способ, чтобы я могла отомстить!

Тогда Актон отвечал ей теми единственными утешениями, какие она была способна воспринять: он твердил, что Франция бьется в кровавых корчах.

Но однажды он появился бледный, скрежеща зубами и на этот раз сам дрожа от бешенства. Увидев его, королева поняла, что он принес какую-то роковую новость.

Она резко выпрямилась и с силой стиснула мою руку, которую держала в своей, когда генерал вошел.

– Что там еще? – спросила она.

– А то, государыня, – отвечал Актон, – что республиканцы снова захватили Тулон.

– Тулон! – вскричала королева, бледнея. – Они его взяли! А ведь всего неделю назад вы мне рассказывали, что получили письмо от генерала Худа, где говорилось: «Если якобинцы отнимут у меня Тулон, я сам готов стать якобинцем».

– Что ж, теперь ему не останется ничего другого, как надвинуть красный колпак до самых ушей.

– Но как это могло случиться? Вы же утверждали, что Тулон осаждают безнадежные болваны. Карго, генерал Карго, по вашим словам, неспособен вести осаду даже третьеразрядного городишка!

– Я готов это повторить, государыня. Но, к несчастью, Карго был отозван, вместо него прислали Дюгомье[852]852
  Дюгомье, Жак Франсуа (1738–1794) – французский генерал; с 1792 г. стал членом Конвента, но предпочел направиться в армию; в 1793 г. в чине бригадного генерала с успехом и изобретательностью осадил Тулон и отбил его у англичан; погиб в Испании после нескольких выигранных сражений.


[Закрыть]. Однако все же Тулон взяли не генералы – похоже, что это сделал молодой, никому не известный офицер, у которого это первая кампания.

– И как его имя?

– Буонапарте[853]853
  Поскольку Корсика, родина Наполеона Бонапарта, лишь с 1768 г. была продана генуэзцами Франции, его имя могло произноситься и на итальянский манер; впоследствии роялисты продолжали называть его так, намекая на то, что он лишь худородный выскочка и к тому же не француз.


[Закрыть].

– Что еще за Буонапарте? Итальянец?

– И да и нет.

– Как это «и да и нет»?

– Он корсиканец.

Королева топнула ногой.

– Тулон взят! – выкрикнула она.

Минуту она помолчала, хмуря брови и сжимая руки.

– И больше нет никаких сведений об этом Буонапарте?

– Я рассказал вам все, что знал, государыня. Известие принесли моряки с торгового брига, который был заперт в тулонском порту и покинул его вместе с нашим и английским флотом. Но благодаря исключительной быстроходности он их всех опередил: порыв ветра, пронесясь над островом Эльба, подхватил его корабль, и он за три дня прошел путь от Пьянозы до Неаполя[854]854
  Пьяноза – остров в Тирренском море, входящий в Тосканский архипелаг; лежит к югу от Эльбы, в 400 км от Неаполя.


[Закрыть].

– Кого вы расспрашивали?

– Капитана.

– Я могу видеть этого человека?

– Нет ничего проще, но он уже рассказал мне все, что знал.

– Когда вы рассчитываете получить новые известия?

– Сегодня вечером, ночью, самое позднее утром.

В это мгновение взгляд генерала случайно обратился в сторону моря.

– Э, государыня, да вот и корабль! Он идет сюда на всех парусах, и, по-моему, на горизонте видны и другие, они следуют за первым.

– Принеси подзорную трубу, Эмма, – обратилась ко мне королева.

Королева как-то попросила капитана Нельсона достать для нее хорошую подзорную трубу, и он прислал ей с «Агамемнона» самую лучшую.

Генерал Актон взял ее и, настроив должным образом, направил на судно, видневшееся у горизонта.

Затем он сжал трубу ладонями, сложил ее и произнес:

– Если не ошибаюсь, не пройдет и двух часов, как мы получим самые точные известия от человека, который ничего не упустил из происходящего.

– Так вы узнали этот корабль? – спросила Каролина.

– По-моему, это «Минерва» капитана Франческо Караччоло.

– Ах, так! – сказала королева. – Ну, если это он, предупредите его, что я желаю говорить с ним, притом говорить первая. Если угодно, генерал, вы можете сопровождать его, но пусть он прежде всего придет сюда.

Генерал откланялся и вышел.

Мы остались вдвоем. Королева вновь взяла подзорную трубу и следила глазами за корветом, пока он не вошел в гавань. Но еще прежде чем войти туда, корабль обменялся сигналами с Кастель делл'Ово, и капитан, не ожидая, пока якорь коснется дна, тотчас спустился в шлюпку, и она заскользила во внутреннюю гавань[855]855
  Имеется в виду гавань у юго-восточного угла королевского дворца; ныне носит имя Актона.


[Закрыть].

Вдали между тем появились еще пять-шесть судов, более или менее потрепанных; каждое из них двигалось тем медленнее, чем больше оно пострадало.

Когда шлюпка, в которой прибыл капитан корвета, скрылась из виду, королева устремила остановившийся взгляд на входную дверь.

Минут через десять послышались торопливые приближающиеся шаги. Дверь отворилась, и сам генерал Актон объявил:

– Капитан Франческо Караччоло.

Капитан вошел, отвесил глубокий поклон, который я была вольна принять и на свой счет, если бы это меня занимало, и застыл в ожидании вопросов королевы.

– Боже милостивый, – вскричала она, – что мне тут сказали, сударь! Что эти презренные якобинцы опять завладели Тулоном! Неужели это правда?

– По-видимому, правда, государыня, если я здесь! – с печальной усмешкой отвечал князь Караччоло.

– И что же, Тулон так и отдали без боя?

– Мы сражались, государыня, и потому потеряли двести человек убитыми, а еще четыреста захвачены в плен.

– В таком случае объясните мне причины подобного разгрома. Ведь это именно разгром, не так ли?

– В полном смысле слова, государыня, и в полной очевидности события.

– Но кто же смог вот так, в несколько дней, изменить положение дел?

– Гений, государыня.

– Тот самый Буонапарте?

– Да, Буонапарте.

– Что же он сделал?

– Он обнаружил единственное место, где оборона города была уязвима, прорвался туда посредством штыковой атаки, а потом, закрепившись, стал обстреливать город.

– А потом что? Да продолжайте же! Я вас слушаю, сударь.

– Так вот, государыня, потом… когда от артиллерийских снарядов загорелись дома, когда пушечные ядра засвистели на городских улицах, а тут еще два форта Эгийет и Балагер, присоединившись к форту Малый Гибралтар, открыли по Тулону ураганный огонь[856]856
  Форты Эгийет и Балагер, построенные в XVII в., вместе с оборонительной Королевской башней прикрывали вход на т. н. Малый рейд тулонской гавани.


[Закрыть], между англичанами, испанцами и неаполитанцами возникли разногласия. Англичане, решившись покинуть город, не посвятив в это ни нас, ни испанцев, подожгли арсенал, флотские и французские суда, которые они не могли увести с собой. Затем они погрузились на свои корабли под огнем французских батарей, бросив на произвол судьбы тех, кто ради них предал Францию и кого они сами предали в свой черед. И тогда, государыня, началась паника и беспорядочное бегство! Англичане дали приказ стрелять по роялистам, пытавшимся вскарабкаться на борт их судов в надежде избежать мести патриотов. Я счел, что не должен следовать подобному примеру, и принял на борт двадцать человек роялистов, в том числе коменданта города графа Мандеса. Я привез этих несчастных сюда, хотя здесь вместо расстрела или гильотины им уготована голодная смерть, если король не сжалится над ними.

– Вы хорошо сделали, сударь! – вскричала королева. – Ваши роялисты не умрут с голоду, я сама даю вам в том слово, потому что, если король откажет им в куске хлеба, я продам мои бриллианты, чтобы эти люди не нуждались.

Караччоло поклонился.

– Не знаю, сударь, – продолжала королева, – простирается ли мое влияние столь далеко, чтобы добиться для вас адмиральского звания, но, как бы то ни было, я буду просить короля и господина Актона, чтобы вам была оказана эта милость… нет, что я говорю, это справедливое воздаяние.

Каролина жестом руки отпустила собеседника; князь поклонился и вышел.

– Что вы на это скажете, сударь? – обратилась королева к Актону.

– Я скажу, государыня, что князь Караччоло предубежден против англичан. Отсюда, вероятно, и та неблаговидная роль, которую он приписывает моим соотечественникам во всех этих событиях.

– Из этого следует, сударь, что вы не поддержите меня на Совете, когда будет обсуждаться присвоение капитану Караччоло чина, по моему мнению подобающего ему?

– Вашему величеству известно, – с поклоном произнес Актон, – что я всегда разделял мнения королевы. А теперь не угодно ли королеве, чтобы я без промедления отдал распоряжения и правительство проявило особое внимание и заботу по отношению к судам, возвратившимся в гавань, и к их экипажам?

– Ступайте, сударь, ступайте! Пусть перевяжут раненых, позаботятся о больных, вознаградят тех, кто отличился доблестным поведением. Мы не настолько могущественны, чтобы позволить себе быть неблагодарными к нашим защитникам.

Актон удалился.

Вечером король возвратился с охоты. Около одиннадцати вечера королеве вздумалось осведомиться о том, чем он занимался и что говорил.

Он отужинал весьма спокойно, за трапезой велел рассказать ему последние новости и, выслушав их, отправился спать, не сказав ни единого слова.

В полночь королева попросила меня сопровождать ее. С изумлением глядя, как она берет кинжал и угольный карандаш, я спросила, что она собирается делать.

– Пойдем со мной, – сказала она, – и ты сама все увидишь.

Я последовала за ней по неизменно пустынному коридору, по которому король обычно ходил к ней. Так мы подошли к маленькой комнате, примыкающей к спальне ее мужа.

Здесь она остановилась, прислушалась, не слышно ли какого-нибудь шума. Но и в комнате короля, спавшего мертвым сном, и в комнате офицера охраны царила глубокая тишина. Королева приблизилась к двери, ведущей в спальню мужа, вонзила в нее кинжал и, передавая мне угольный карандаш, шепнула:

– Он не знает твоего почерка. Поэтому именно ты напишешь здесь на двери, вокруг этого кинжала, то, что я тебе скажу.

Я приставила конец карандаша к деревянной поверхности двери.

– Пиши: «Tutte le mode vengono di Francia!»[857]857
  «Все моды идут из Франции!» (Примеч. автора.)


[Закрыть]

Я написала.

– Теперь идем! – сказала она. – Посмотрим, так же ли безмятежно он будет завтракать, как вчера поужинал!

На следующий день, в восемь утра, король прибежал к королеве в ночном халате, бледный от ужаса, дрожащей рукой протянул ей кинжал и прерывающимся голосом, стуча зубами, повторил ей слова, накануне начертанные мною на его двери.

Каролина не выразила удивления.

– Это доказывает, – произнесла она, – что якобинцы успели пробраться даже к нам во дворец.

– Но что же теперь делать? – в отчаянии закричал король.

– То, чего вовремя не сделали ни Карл Первый, ни Людовик Шестнадцатый: опередить их, убивать, чтобы не быть убитым, – ответила королева.

– Э, да я бы ничего не имел против! – сказал король. – Но кого убивать?

– Якобинцев!

– Ну, тут надо подумать, – пробурчал король, которому его простоватый здравый смысл мешал понять, кого королева имеет в виду под «якобинцами». – Во Франции, судя по всему, так называют санкюлотов в красных колпаках: они выпускают оскорбляющие нравственность поджигательские газетенки. Но здесь, напротив, якобинцами слывут люди благовоспитанные, образованные, ученые, пишущие хорошие книги или, по меньшей мере, книги, которые считаются таковыми. Во Франции их зовут Сантер[858]858
  Сантер, Антуан Жозеф (1752–1809) – деятель Революции; владелец пивоварни в Сент-Антуанском предместье Парижа; был близок к жирондистам; в 1792–1793 гг. командующий парижской национальной гвардией; в 1793 г. в чине генерала участвовал в войне в Вандее; после переворота 9 термидора отошел от политической деятельности.


[Закрыть], Колло д'Эрбуа[859]859
  Колло д'Эрбуа, Жан Мари (1749–1796) – по профессии актер; депутат Конвента и член Комитета общественного спасения; один из организаторов переворота 9 термидора; за жестокости, совершенные им во время Революции, был приговорен к смерти, но сослан в Гвиану, колонию Франции в Южной Америке, где и умер.


[Закрыть], Эбер; это все торговцы пивом, освистанные комедианты, продавцы контрамарок[860]860
  Эбер, Жак Рене (1757–1794) – журналист; вождь левых якобинцев, с декабря 1792 г. второй заместитель прокурора Коммуны; защищал интересы широких народных масс; казнен после неудавшейся попытки восстания, имевшего целью очистить Конвент от его умеренных членов; до Революции был комиссионером по продаже театральных билетов.


[Закрыть]. А здесь они носят такие имена, как Этторе Карафа[861]861
  Карафа, Этторе, граф ди Руво (1767–1799) – в молодости путешествовал по Франции; после возвращения в Неаполь принял активное участие в якобинском движении; в 1795 г. был заключен в замок Сант'Эльмо, бежал и вернулся на родину с французскими войсками; в чине полковника республиканской армии участвовал во многих военных экспедициях; по приговору королевского суда был обезглавлен 4 сентября 1799 г.


[Закрыть], Чирилло, Конфорти[862]862
  Чирилло, Доменико Леоне (1739–1799) – потомственный врач, ботаник, профессор Неаполитанского университета, автор многочисленных научных работ, высоко ценившихся многими известными европейскими учеными; до начала революции 1799 г. не участвовал в политической жизни Неаполя, хотя всегда сочувствовал республиканцам; после вступления в Неаполь французских войск отклонил предложение Шампионне войти в состав Временного правительства, заявив о своем желании заняться организацией помощи бедным согражданам. Однако после роспуска Временного правительства, осуществленного в марте 1799 г., Чирилло возглавил Законодательную комиссию; был казнен 29 октября 1799 г.
  Конфорти, Джан Франческо (1743–1799) – неаполитанский республиканец, член Законодательной комиссии.


[Закрыть], то есть принадлежат к высшей аристократии, к сословию врачей и адвокатов. Так что разные бывают якобинцы; как говорится, вязанка вязанке рознь[863]863
  Имеется в виду популярная французская поговорка, означающая, что два с виду одинаковых предмета или человека могут иметь совершенно различную ценность, достоинство или значение; восходит к пьесе Мольера «Лекарь поневоле» (I, 6).


[Закрыть].

– Да, – отвечала королева, – якобинец якобинцу рознь; что касается наших якобинцев, то они опаснее, потому что образованны, знатны и богаты. Во Франции народ дурен, а высшие классы хороши. У нас все наоборот: хорош народ, аристократия плоха.

– Прекрасно! Теперь народ вдруг стал хорош! Тогда почему ж вы его так презирали, этот народ, когда он мне рукоплескал, глядя, как я уплетаю мои макароны, или когда вскакивал на подножку моей кареты, чтобы дернуть меня за нос или ущипнуть за ухо?

– Потому что я плохо его знала. А теперь я его поняла и отдаю ему должное. У меня даже есть преимущество перед вами, ибо я умею отдавать народу должное во всех смыслах. Да, он, конечно, хорош, но клянусь святым Януарием[864]864
  Святой Януарий (Сан Дженнаро) – католический святой, епископ Беневенто (город севернее Неаполя, в провинции Кампания), почитаемый как главный покровитель Неаполя; после мученической смерти, случившейся около 305 г. в Поццуоли, святой Януарий и семь его сподвижников были похоронены недалеко от места казни на Марсовом поле; через некоторое время их останки были перевезены в Неаполь (район Каподимонте), где в катакомбах, носящих имя Сан Дженнаро, сохранились свидетельства почитания его уже в эпоху раннего Средневековья: относящееся к V в. изображение фигуры святого с нимбом и монограммой Иисуса Христа над головой и надпись «Святой мученик Януарий»; в IX в. его мощи были перевезены в Беневенто, затем в Монтеверджине, откуда в 1497 г. возвратились в Неаполь; всемирной известностью пользуется чудо, связанное с кровью святого Януария, которое на протяжении многих веков ежегодно повторяется 19 сентября (в день принятия им мученичества) и в ряде других случаев; чудо заключается в переходе крови, хранящейся в тщательно закупоренных ампулах, из твердого состояния в жидкое вне зависимости от температуры во внешней среде; ампулы в свою очередь хранятся в специальном ларце с двумя хрустальными стенками, отделанными металлом; ларец находится на строгом попечении канцелярии архиепископа Неаполя и совета, состоящего из двенадцати знатных граждан города.


[Закрыть], в нем много и дурного!.. – И наконец, – продолжала она, – это ведь не человек из народа проник в ваш дворец, вонзил кинжал в вашу дверь и написал поучение: «Tutte le mode vengono di Francia!» Это не местное наречие, а прекрасный итальянский язык.

– Да, тут уж я вынужден согласиться. Сказать по чести, я чуть было не приказал арестовать беднягу Риарио Сфорца, который этой ночью нес охрану[865]865
  Джузеппе Риарио Сфорца, маркиз ди Корлето (1778–1799) – впоследствии член неаполитанского революционного правительства; казнен в Неаполе 22 октября 1799 г.


[Закрыть] у моих покоев. Но при виде кинжала он, кажется, побледнел и затрясся больше меня.

Королева подошла к окну и распахнула его.

– Взгляните, – промолвила она, указывая королю на суда, что вчера показались на горизонте, а потом один за другим притащились в порт, изуродованные, словно чайки, чьи крылья пробиты дробью охотников. – Вот зрелище, прискорбное для человеческого достоинства, не правда ли? А для правительства просто позорное! Наши солдаты убиты или взяты в плен, наш флот покалечен! Это общественная катастрофа, и смотрите, весь Неаполь столпился на пристани, пожелав увидеть это горестное зрелище. А попробуйте, если сумеете, переодеться так, чтобы вас не узнали, смешайтесь с этой толпой, и вы увидите, что все господа, разряженные в сукно, богатые, ученые, патриции не нарадуются нашей беде. И, напротив, вы убедитесь, что все, кто полуодет, в лохмотьях, невежествен и нищ, плачут, горюют и проклинают французов. Если французы явятся сюда, все ваши аристократы, все ваши ученые, все ваши врачи и все ваши законники примкнут к ним. А кто станет драться с ними? Народ! Кто будет умирать за вас? Лаццарони!

– Гм! – буркнул король. – Эти парни слишком смышлены, чтобы позволить прикончить себя ради кого бы и чего бы то ни было. Черт возьми, жизнь слишком хороша для этого! Можно валяться на солнышке, спрятав голову в тень, дремать в свое удовольствие, а если и просыпаться, так разве затем, чтобы послушать, как пульчинелла играет в морру[866]866
  Морра – итальянская народная игра; состоит в угадывании задуманных партнерами чисел.


[Закрыть], или посмотреть, как он ест макароны.

– Когда придут французы, вы сами убедитесь, что я права!

– Хорошо! – пробормотал король, скорчив особую, ему одному присущую гримасу. – Они еще далеко, эти французы! И прийти им придется по суше, раз на море хозяйничают англичане, что спалили им в Тулоне двадцать военных кораблей, а еще пятнадцать увели с собой. К тому же, хотя Тулон и взят, Майнц и Валансьен им не дались[867]867
  Майнц – город и крепость в Западной Германии, на реке Рейн; в кон. XVIII в. принадлежал великому герцогству Гессенскому; сдался без боя французам в октябре 1792 г. и принял сторону Революции, однако в апреле 1793 г. французская армия отступила, город был заблокирован австрийцами и в июле 1793 г. капитулировал; после этого в течение многих лет французам не удавалось его взять.
  Валансьен – город и крепость в Северной Франции (департамент Нор); был осажден союзными войсками Австрии, Англии и Ганновера в мае 1793 г., после правильной осады и бомбардирования капитулировал в августе 1793 г. и оставался в руках неприятеля до июля 1794 г.


[Закрыть], да и Вандея доставляет Конвенту уйму хлопот. Республиканская армия выиграла сражение при Ваттиньи[868]868
  15–16 октября 1793 г. у селения Ваттиньи в Северной Франции французская армия генерала Журдана нанесла поражение одному из корпусов австрийской армии; результатом этого боя было общее отступление австрийской армии и предотвращение вторжения неприятеля во Францию.


[Закрыть], да где оно, это Ваттиньи? Во Франции, где-то возле Лилля. Там проходит путь во Фландрию, а вовсе не в Неаполь. С другой стороны, я слышал, что наши союзники-англичане захватили Сан-Доминго.

– Однако, сударь, я вам толкую не о том, что боюсь французских якобинцев. Наших – вот кого я опасаюсь.

– Ну, что до здешних, неаполитанских, милая наставница, то у вас есть Медичи, чтобы их арестовать, есть Ванни, Гвидобальди и Кастельчикала, чтобы их судить, и маэстро Донато, чтобы их вешать[869]869
  Маэстро Донато – традиционное прозвище неаполитанских палачей.


[Закрыть]. Я их вам уступаю, делайте с ними что вам угодно. Я бы только хотел сохранить Котуньо, он хороший врач и мой нрав изучил. Но за прочих, всех этих ваших Конфорти, Пагано, Карафа, за разных умников, законников, аристократов я не дам и понюшки этого славного испанского табака, что присылает мне мой братец Карл Четвертый… Кстати, знаете новость? Я сравнил его охотничий дневник с моим, и выяснилось, что с начала января до сего дня, то есть без малого за год, я добыл на целую треть больше трофеев, чем он.

– От души поздравляю, – проронила королева, пожимая плечами. – В тех обстоятельствах, в каких мы находимся, это весьма занимательно – охотиться с утра до вечера.

– Сударыня, вы полагаете, что если бы я не охотился, это помешало бы революционерам захватить Тулон?

– В самом деле, сударь, – заметила Каролина презрительно, – я затрудняюсь определить, в чем вы сильнее – в логике или философии. Мой вам совет предаться одной из этих наук или обеим разом, если угодно. Я же тем временем, пользуясь вашим разрешением, прибегну к талантам Медичи, Ванни, Гвидобальди, Кастельчикалы, а также маэстро Донато. Ступайте, сударь! Да не забудьте захватить ваш кинжал. Храните его на видном месте, думайте на досуге об истории, что с ним связана, и пусть это наведет вас на здравые умозаключения. Вы будете сегодня охотиться?

– Нет, сударыня, я буду ловить рыбу.

– Ах да, момент выбран как нельзя лучше! Ступайте же ловить рыбу, сударь! Обильного вам улова! А когда вернетесь, расскажете мне, в каком состоянии ваши корабли.

Король, уже поднявшийся с места и сделавший шаг к двери, остановился.

– Вы правы, – заметил он, – я отложу рыбную ловлю. Сегодня я ограничусь тем, что постреляю фазанов в Каподимонте.

И он удалился.

Каролина призвала к себе генерала Актона, и было решено следующее:

сегодня же издать декрет об отчуждении в пользу государства большой части церковных владений;

наложить на Неаполь чрезвычайную контрибуцию в сумме не менее ста тысяч дукатов, а с аристократии взыскать еще сто двадцать тысяч;

храмам, монастырям и часовням сдать в казну всю золотую и серебряную утварь, оставив себе лишь самое необходимое;

гражданам распродать все свои драгоценности и украшения, сдав полученные суммы в казну взамен на облигации казначейства, которые со временем будут оплачиваться;

наконец, какой бы шум из-за этого ни поднялся, государство забирает в свою собственность общественные банки.

Закинув таким образом невод, можно было выудить в общей сложности миллионов двести пятьдесят.

Кроме того, Государственная джунта получила от королевы лично приказ приступать к решительным действиям. И они действительно начались: была арестована сотня известных людей, указанных самой Марией Каролиной.

LXIII

Скажу здесь несколько слов о первом преступнике, точнее, о первом невинном, кто возглавил длинную череду жертв, которые вступили на кровавый путь, ведущий к эшафоту и виселице.

Поскольку королева находилась в Неаполе ради пасхальных торжеств, празднования которых она никогда не пропускала, до нас дошел слух, что церковь дель Кармине, одна из самых почитаемых в столице, только что подверглась чудовищному нечестивому осквернению.

Но сначала объясним, что представлял собой этот храм.

Церковь дель Кармине была основана королевой Елизаветой, матерью юного Конрадина, которая приплыла на корабле, груженном золотом, чтобы выкупить своего сына, попавшего в руки герцога Анжуйского, а точнее, короля Неаполитанского[870]870
  Речь идет о гибели Конрада V, герцога Швабского (1252–1268), последнего из Гогенштауфенов (рода императоров Священной Римской империи), прозванного Конрадином, который попытался отвоевать Сицилию и Неаполь, бывшие владения своего отца Конрада IV (1228–1254; император с 1250 г.) у захватившего их Карла Анжуйского (1227–1285; царствовал под именем Карл I с 1266 г.), основателя Анжуйской династии и брата французского короля Людовика IX. Воспитывавшийся при Баварском дворе, Конрадин был призван в Италию партией гибеллинов (итальянских феодалов – сторонников германских императоров) и отправился туда вместе со своим еще более юным другом герцогом Фридрихом II Баденским (ок. 1254–1268), получившим в 1268 г. титул принца Австрийского; не убоявшись папского отлучения, он завладел Римом и, одерживая победы на суше и на море, продвигался к Неаполю, но 23 августа 1268 г. был остановлен и разбит Карлом Анжуйским; вскоре попал к нему в плен, вместе с Фридрихом предан суду, специально собранному из послушных Карлу дворян, и с восемью ближайшими соратниками приговорен к казни, состоявшейся 29 октября 1268 г. в Неаполе при большом скоплении народа.


[Закрыть]. Но она опоздала! Золото, что должно было спасти жизнь бедного мальчика, было использовано для строительства часовни, где упокоились его останки и останки его друга принца Австрийского, который не мог без него жить и предпочел умереть вместе с ним.

В 1438 году, когда Рене Анжуйский осадил Неаполь[871]871
  Рене (Ренато) I Добрый, герцог Анжуйский (1409–1480) – король Неаполитанский и Сицилийский; получил Неаполитанское королевство в наследство (в 1434 г.), но не смог его удержать и был изгнан в 1442 г. Недолгое правление Рене не было спокойным: крайнее разорение страны позволило одному из претендентов на престол короля Арагона и Сицилии Альфонсу V (1416–1458) преодолеть сопротивление войск Рене, захватить Неаполь и короноваться под именем Альфонса I (1442).


[Закрыть], ядро, выпущенное им, должно было попасть в голову большого деревянного распятия, венчавшего алтарь, где был погребен Конрадин. Но фигура Распятого склонила голову к правому плечу таким образом, что ядро просвистело мимо, не задев его, и застряло в стене.

Это распятие к тому времени уже славилось особой святостью благодаря дивному чуду, явленному Небесами: на голове Распятого росли волосы, как будто он был живым человеком. Каждый год в день святой Пасхи синдик Неаполя золотыми ножницами отрезал отросшие волосы[872]872
  Синдик – должностное лицо городского самоуправления.


[Закрыть], оделяя их прядями сначала короля, королеву и наследника престола, а затем и прочих верующих.

В монастыре при этом самом храме в 1647 году был убит Мазаньелло[873]873
  Мазаньелло – сокращенное имя Аньелло д’Амальфи, Томмазо (ок. 1620–1647), подручного рыботорговца, вождя восстания против испанского владычества в Неаполе на первом кратчайшем его этапе (7–16 июля 1647 г.). Огромная власть, которая оказалась в руках Мазаньелло, присвоившего себе титул «главнокомандующего верноподданнейшего народа», стала для него тяжелым испытанием, и ему не суждено было ее выдержать: он окружил себя княжеской роскошью, с каждым днем все более росла его вера в свою миссию, все явственнее стали проявляться высокомерие испугавшая многих легкость, с которой он отдавал приказы, вызывавшие убийства. Все это привело Мазаньелло к скорой гибели: 16 июля он был убит в монастыре дель Кармине и объявлен изменником делу народа; останки его были осквернены и брошены на одной из окраин Неаполя. Целый день столичный плебс праздновал победу над врагами, к которым был причислен и недавно почитавшийся им «главнокомандующий», но на следующий день настроение народа изменилось, к чему привело сокращение на одну треть веса хлеба при сохранении прежней цены; повсюду снова стало звучать имя Мазаньелло, его опять стали называть народным заступником. Опасаясь новых волнений, городские власти приказали торжественно захоронить его останки в церкви монастыря дель Кармине; смерть Мазаньелло нанесла первый удар восстанию.


[Закрыть].

Итак, благодаря всем этим преданиям, отчасти историческим, отчасти религиозным, церковь дель Кармине, расположенная близ Старого рынка[874]874
  Старый рынок (Меркато) – одна из самых больших площадей Неаполя, на которой по понедельникам и пятницам при большом стечении народа и торговцев проходила главная торговля съестными припасами в городе; на ней также проводились казни; расположена в восточной части города, неподалеку от берега залива.


[Закрыть], то есть в наиболее многолюдном квартале Неаполя, была весьма почитаема не только у простонародья, но и у всех сословий общества.

Итак, именно в пасхальное воскресенье 1794 года, в тот миг, когда священник поднял облатку, вдруг раздалась чудовищная брань и некто с бледным лицом, с волосами, стоящими дыбом, с пеной на губах и каплями пота, стекающими по лбу, расшвыривая толпу локтями, прорвался к алтарю и, ударив священника по лицу, вырвал у него из рук облатку и растоптал ногами.

В Средние века сказали бы, что этот человек одержим дьяволом, и совершили бы над ним обряд изгнания бесов.

В XVIII веке его сочли нечестивцем и святотатцем, проповедником кощунственных французских идей, и по этому поводу затеяли судебный процесс.

Он был недолог. Виновный не только ничего не отрицал, не только не искал себе оправданий, но и перед лицом судей продолжал поносить Господа, Иисуса Христа и Пресвятую Деву.

Звали его Томмазо, родом он был из Мессины[875]875
  Мессина – город в северо-восточной части острова Сицилия, бывшая греческая колония, крупный порт на западном берегу Мессинского пролива, отделяющего Сицилию от материка; в описываемое в романе время принадлежала Королевству обеих Сицилий.


[Закрыть]. Ему сравнялось тридцать семь лет, он имел трех братьев и сестру, но у него не было ни отца, ни матери, ни постоянного места жительства.

По крайней мере, он так заявил.

Духовенство извлекло для себя немало пользы из этого происшествия. Святые отцы говорили, что этот человек есть воплощение своего нечестивого времени, живой символ падения нравов, до которого довели общество революционные идеи.

Что касается судей, то они не боялись перестараться, выражая ужас, который внушало им подобное преступление. Они не только приговорили виновного к повешению, но еще постановили, что его надлежит вести к месту казни с кляпом во рту, дабы богохульства, какие будет изрыгать осужденный в свой последний час, не оскорбляли чувства добрых христиан.

Впрочем, в продолжение трех дней, предшествующих казни, во всех церквах при большом стечении народа должны были читаться молитвы во искупление этого злодейства.

Только двое судейских, председатель суда Чито и советник Потенца, высказались против смертной казни и убеждали отправить Томмазо Амато в больницу.

Исполнение приговора было назначено на субботу 17 мая.

Осужденного провезли по всем улицам Неаполя, кроме тех, что примыкали к королевскому дворцу, ибо на какой-нибудь из этих улиц ему мог повстречаться король, а такая встреча спасла бы преступнику жизнь. Духовенство хотело показать всем жителям Неаполя, какой жребий ожидает богохульников.

Наконец несчастного привезли на Рыночную площадь, где должна была состояться казнь. Его сопровождали bianchi[876]876
  Белые (итал.).
  Имеются в виду члены конгрегации кающихся – верующих, совершивших какой-либо тяжкий грех и за это приговоренных священником-исповедником к церковному наказанию (ограничению в посещении храма, посту, чтению дополнительных молитв и т. д.). Кающиеся объединялись в братства, называвшиеся по цвету их особых одежд (в данном случае – белых: итал. bianchi – «белые»).


[Закрыть] – члены братства, пользующегося печальной привилегией морально и физически поддерживать приговоренных в их последний час, а также десятка или дюжины других монашеских орденов всякого рода, какие только существовали в Неаполе.

Несмотря на долгую утомительную езду по городу, осужденного взбадривало нечто вроде лихорадочного возбуждения. По лестнице он поднялся довольно решительным шагом, словно не отдавал себе отчета, что каждая ступенька приближает его к смерти. Потом, когда казнь совершилась, тело его было брошено в костер, а пепел от этого костра, вперемешку с его собственным, развеяли по ветру.

Вечером того же дня, когда эта жестокая расправа наполнила ужасом сердца неаполитанцев, пришло письмо от генерала Данеро, правителя Мессины[877]877
  Данеро, Джованни – неаполитанский генерал, губернатор Мессины; после прибытия королевской семьи на Сицилию должен был наблюдать за побережьем, обращенным к Калабрии, и всеми силами препятствовать причаливанию судов и высадке людей из Италии.


[Закрыть]: он настойчиво просил возвратить бежавшего из мессинской больницы несчастного безумца по имени Томмазо Амато.

В каком бы секрете власти ни старались держать это известие, истина просочилась наружу: весь Неаполь узнал, что судьи приняли возбуждение сумасшедшего за нечестивую выходку атеиста. Якобинцы не преминули распространить эту историю как можно шире.

Эта ошибка, казалось бы, должна была умерить пыл судей, однако, напротив, она удвоила их рвение. Они постановили, чтобы трибунал заседал без перерывов, исключая лишь те, что необходимы для еды и сна.

Это происходило в то самое время, когда Британия, желая расквитаться за поражение в Тулоне, решила отправить военную экспедицию на Корсику. Сент-джеймсский кабинет уже давно пользовался услугами Паоли[878]878
  Паоли, Паскаль (1725–1807) – корсиканский генерал и законодатель; боролся за независимость Корсики; после перехода Корсики под французское владычество пошел на тайные переговоры с Англией; в 1793 г. поднял восстание и призвал на помощь англичан, оккупировавших к 1794 г. часть корсиканской территории; лишившись поддержки соотечественников и не расположив к себе англичан, не позволивших ему стать вице-королем, уехал в Лондон, где и умер в безвестности.


[Закрыть]: было известно, что на этого человека, которого его соотечественники считали самым великим сыном своей родины, можно положиться.

Королева была предупреждена об этих планах сэром Уильямом Гамильтоном, а скорее мною. Речь шла о необходимости получить от нее – задача не из трудных – согласие на то, чтобы в соответствии с положениями договора между Великобританией и Королевством обеих Сицилий войска этих держав действовали совместно. Король тогда распустил слух, что на эту экспедицию он пожертвовал десять миллионов из своих собственных средств, а королева появлялась на прогулках и в театре в фальшивых бриллиантах, говоря, что настоящими она пожертвовала во имя нужд государства.

Нельсону было поручено возглавить осаду Кальви. Ядро, упав на землю в нескольких шагах от него, взметнуло в воздух целый фонтан гальки. Один из камешков, попав Нельсону в левый глаз, выбил его.

Тому, кто желает знать, какое закаленное сердце билось в груди этого сурового моряка, которого французские ядра калечили снова и снова, прежде чем наконец он расквитался под Трафальгаром за две разбитые эскадры, стоит прочесть письмо, отправленное им адмиралу Худу в тот самый день, когда он получил эту ужасную рану:

«Дорогой лорд, в донесениях, что я посылал Вам о ходе сражения, я, кажется, не сообщил об одном факте, по сути малозначащем. Речь идет о легком ранении, которое я получил сегодня утром. В том, что оно легкое, вы можете убедиться сами, коль скоро оно не мешает мне Вам писать.

С искренним уважением Ваш неизменно преданный

Горацио Нельсон».

Мы, сэр Уильям и я, узнали о случившемся именно как о «легком ранении», понятия не имея, что речь идет не больше не меньше как о выбитом глазе.

Королева, хоть и была далека от того, чтобы предвидеть, какую службу сослужит ей Нельсон несколькими годами позже, тем не менее проявила некоторый интерес к происшедшему. Король же, услышав, что Нельсон лишился глаза, осведомился:

– Какого?

– Левого, государь, – отвечали ему.

– Отлично! – обронил он. – Для охоты это не помеха.

С тех пор как я поселилась в Неаполе, мне очень хотелось увидеть извержение Везувия. Смеясь, я упрашивала сэра Уильяма, поскольку он с вулканом накоротке, приказать ему устроить для меня небольшое землетрясение.

Мое пожелание было исполнено.

Вечером 12 июня сэр Уильям вернулся домой около одиннадцати и, так как я еще была у королевы, отправился за мной.

– Сударыня, – сказал он мне, обменявшись приветствиями с их величествами, – я только что из обсерватории. Вы выражали желание видеть извержение, сопровождаемое землетрясением. Если верить часам, вы сейчас получите все это, притом в полном блеске.

– Прекрасно! – вскричал король. – Нам только этого недоставало!

– Сударь, – заметила королева, – бывают времена, когда сама природа словно бы принимает участие в делах человеческих и подвержена приступам особого гнева. Вспомните, какие предзнаменования предшествовали смерти Цезаря[879]879
  Об этих предзнаменованиях пишет Светоний («Божественный Юлий», 81) и Плутарх («Цезарь», 63).


[Закрыть].

– Право же, не припоминаю, сударыня. Кажется, однажды я слышал, как сэр Уильям толковал о чем-то вроде кометы, но кометы мне довольно безразличны, чего не скажешь о землетрясениях. Они меня, во-первых, пугают, как любая опасность, причины которой мне не вполне понятны, а во-вторых, разоряют, поскольку приходится тратиться на восстановление разрушенного. Вы помните, во что мне обошлось землетрясение тысяча семьсот восемьдесят третьего года?

– Надеюсь, – сказала королева, – что в смысле расходов вы избегнете тогдашних безумных трат. В нынешние времена мы можем найти своим деньгам лучшее применение, чем расточать их на восстановление хижин ваших калабрийцев.

– Возможно, было бы разумнее выложить их на это, чем потратить на войну с Францией. Это, сударыня, вулкан такого рода, что, если он начнет извергаться, рухнут не только хижины, но и дворцы.

– Вы боитесь, что парижские якобинцы отнимут у вас Портичи и Казерту?

– Э, полно!

Королева пожала плечами.

– Говорите все, что угодно, сударыня, – продолжал Фердинанд, – а я парижских якобинцев опасаюсь все-таки больше неаполитанских. Какой черт, я ведь знаю мой Неаполь! Я здесь родился, и при помощи трех «F» могу делать с моими подданными все, что пожелаю.

– Что это за три «F»? – смеясь спросила я, обращаясь к королю.

– Как, моя дорогая? – вмешалась королева. – Вы не знаете любимой формулы его величества?

– Нет, государыня.

– Неаполем надобно управлять посредством трех «F»: Forca, Festa, Farina[880]880
  Виселица, праздник, мука (итал.).


[Закрыть].

– Таково и ваше мнение, государыня? – со смехом поинтересовалась я.

– Мое мнение, что здесь два лишних F: главное – Forca, этого вполне достаточно.

– А пока что, – напомнил король, – нам предстоит землетрясение. По крайней мере, вы так полагаете, не правда ли, сэр Уильям?

– Боюсь, что да.

Король позвонил, и на пороге возник придверник.

– Закладывайте карету, – приказал король.

– Куда это вы собрались? – спросила Каролина.

– В Казерту, – отвечал Фердинанд. – А вы?

– Я? Останусь здесь.

– Вы тоже, сударыня? – обратился король ко мне.

– Если королева остается, останусь и я.

– Сэр Уильям, а вы?

– Ваше величество, я не хотел бы упустить возможность понаблюдать вблизи этот феномен.

– Что ж, изучайте его, дорогой друг, изучайте! К счастью, вы не толстяк и не астматик, подобно тому ученому римлянину, что задохнулся в Стабиях… как, бишь, его звали?

– Плиний[881]881
  Плиний Старший (ок. 24–79 н. э.) – римский государственный деятель, мореплаватель и ученый; погиб во время извержения Везувия, принимая участие в спасении жителей города Стабии, разрушенного этим извержением.


[Закрыть], государь.

– Ну да, как же, Плиний! Э, сударыня, вы скажете, что я не знаю нашей античности?