Текст книги "Кровавая Мэри"

Борис засмеялся:

– Это – весомый аргумент. Спасибо за помощь!

Сев в машину, вытащил мобильник и позвонил в офис Дуклеру. Было уже около восьми, но тот снял трубку.

– Мне надо вас видеть.

– Срочно?

– Желательно.

– Тогда приезжайте, я здесь до полуночи.

– Буду, – ответил Борис и набрал номер Тины – Это я. Вы ещё не спите?

– Нет, – удивлённо ответила она. – А что случилось?

– Мы едем к Дуклеру.

– Но… Я уже разделась.

– Не дразните меня… Я буду минут через двадцать. Ждите у подъезда.

На Дуклере был тот же пиджак и галстук с золотым зажимом. Но выглядел он очень усталым.

– С девяти утра здесь: после смерти Олега работы прибавилось… Хотите, я угощу вас вкусным французским ликёром? – предложил он Тине.

– Спасибо, я не пью.

– Жаль. А что вам предложить, я знаю, – сказал он Борису и направился к бару.

– Чуть позже! – остановил его Борис. – Сперва несколько вопросов.

Дуклер вернулся к столу и опустился в своё кресло.

– Я вас слушаю.

– Вы с Бурцевым часто ругались?

– Постоянно. Он со всеми ругался. Хамил, выгонял из кабинета. Про таких на юге Украины говорят: жлоб. Он был жлобом, но удачливым.

– В чём же его удача?

– Я уже вам объяснял: в том, что он нашёл меня, не сочтите за нескромность.

– Так всё-таки, почему вы столько лет терпели?

– И это я вам уже объяснял: он бы меня живым не отпустил.

– Но ведь не это главное?.. Правда?..

Дуклер настороженно посмотрел на Бориса.

– Что вы имеете ввиду?

– Я знаю причину вашего долгого терпения: это – Юля?…

Не отвечая, Дуклер поднялся, молча прошёл до бара, принёс и поставил на стол бутылку коньяка и два фужера. Так же молча налил себе и Борису, стоя, сделал несколько глотков, дождался, когда гость тоже отхлебнул, и только тогда спросил:

– Откуда вы узнали?

– Юля рассказала. Она боится, у неё нехорошее предчувствие.

– Женщины всегда первыми предвидят неприятности. – Допил свой коньяк и сел напротив Бориса. – Я скажу вам всю правду, не как следователю, а как священнику. Я действительно, люблю Юлю. Видел, как он к ней относится, как обижает, унижает – жалел её, сочувствовал и незаметно полюбил. И она любит меня. Я накопил немного денег, мы собирались удрать, пожениться и чтоб она рожала не здесь – я не дал бы ему возможность присвоить моего сына!.. Мне плевать на его богатство, я только хотел спасти от него мою жену и сына!..

– Это ещё один повод убрать Бурцева, – заключил Борис.

Давид вдруг вскочил, перегнулся через стол, ткнул Бориса пальцем в грудь и заорал:

– Вы когда-нибудь любили женщину?.. По-настоящему, всей душой, до боли в сердце?!. Только честно, честно!..

Ошарашенный его порывом, Борис забормотал:

– Конечно… У меня были женщины… Даже много…

– Но вы хоть одну из них любили? Да или нет? Отвечайте! Ведь следователи иногда тоже должны говорить правду!..

– В общем, нет, – признался Борис.

– Вот!.. – Вырвав признание, Дуклер обмяк и устало развёл руками. – Поэтому вы ничего не поняли… – Повернулся к Тине. – Простите за эту истерику – сорвался.

Злясь на себя за проявленную слабость, Борис жёстко произнёс.

– А сейчас подытожим, можете не отвечать, только слушайте. Первое: вы жаловались, что Бурцев вам не додавал обещанного. Второе: вы любите сожительницу Бурцева, которая больше года жила с ним, фактически как жена, и у неё от вас ребёнок, которого Бурцев, естественно, отобрал бы, а узнав правду, вас просто бы ликвидировал… Третье: все уверены, что его отец – Бурцев, значит, наследство достанется ему, а Юля – его мать, а вы женитесь на Юле и…. Словом, если подвести итог, у вас были убедительные мотивы избавиться от Бурцева… Вот теперь, если есть возражения, отвечайте.

Дуклер сидел по-прежнему обмякший и, как показалось Борису, сразу постаревший. Устало произнёс:

– Напридумывал, насочинял… Вам бы фантастику писать.

– Выйду на пенсию – займусь. А пока – вы один из главных подозреваемых. Поэтому никуда из Москвы не выезжать! Я вас всё равно найду, везде, даже в вашем бункере!.. Ясно?

Давид, уже не предлагая Борису, налил себе коньяк и опорожнил фужер.

– Ясно. С вами всё ясно.

Когда они сели в машину, Тина произнесла:

– Не верится, что он мог заказать убийство – очень симпатичный человек.

– И симпатичные люди убивают.

– Вы видели, какие у него грустные глаза?

– Это нормально: убил, а теперь грустит.

Она подалась вперёд, пытаясь встретиться с ним взглядами.

– Вы, действительно, такой циник, или притворяетесь?

– Цинизм – основа нашей профессии: подозревай каждого и проверяй, проверяй, проверяй…

– Наверное, это прекрасное качество для следователя, но ужасное для мужчины!

– За что такой приговор?

– Мужчина должен уметь любить! Вы видели, как у этого пожилого человека светились глаза, когда он говорил о Юле?… Я его зауважала.

– Хорошенькое рассуждение!.. А если окажется, что из-за этой любви он совершил убийство?

– Я его арестую, но посочувствую.

Борис не ответил. Ехали молча. Минут через пять он остановил машину.

– Вы дома.

– Спасибо!

Он вышел, чтобы открыть ей дверцу, но она это успела сделать раньше.

– Завтра мы едем к адвокату Голицыну, я буду в конторе в девять тридцать. До этого узнайте окончательные результаты экспертизы.

– Хорошо. Узнаю. До свиданья! – И пошла к своему подъезду.

– Я понимаю, что у меня опять нет шанса попить с вами кофе? – бросил он ей вслед.

– Правильно понимаете, – не оборачиваясь, ответила она и вошла в подъезд.

Ну, и штучка! – подумал Борис. – Держит дистанцию!..

Но, к его собственному удивлению, его это не злило, а даже нравилось.

Из маминого дневника:

«… Они очень быстро сдаются и становятся ему неинтересны.

Мой бывший муж дружил с военномом города… Тот на каждой вечеринке рассказывал свой любимый пошлый анекдот: пара лежит в постели. У мужчины что-то не получается и он командует женщине: «Вставай, одевайся и сопротивляйся!»… Мужики каждый раз гоготали, а я выходила из комнаты. Но, наверное, в этом солдатском анекдоте есть своя истина: если б какая-нибудь из его женщин смогла продержаться подольше, это бы подогревало его азарт и интерес… Но они сразу сдаются… Впрочем, я их понимаю: он такое солнышко – ему трудно отказать!..»

Утром, по дороге к адвокату, Тина сообщила:

– Экспертиза не обнаружила в организме Бурцева какого-либо яда.

– Надо немедленно отпустить повариху.

– Я это уже сделала.

– Молодец!.. – Он поощрительно положил ей руку на плечо. – Надеюсь, извинились?

– Дважды: за вас и за себя. – Потом, повернула голову, как бы только сейчас увидела его ладонь на своём плече, и добавила. – Я ведь тоже воспитанный человек!

Он поспешно отдёрнул руку.

– Вы должны были родиться кактусом, но в последнюю минуту Бог передумал, и сделал из вас женщину!.. Вы всегда такая колючая?..

– Не всегда. Только когда меня, профессионально-привычно, пытаются брать голыми руками.

– Вот как?… Хорошо, будем общаться в перчатках… Мадемуазель Тина… Нет. вы достойны титула… Графиня де Тина, позвольте задать вам какой-нибудь великосветский вопрос?.

– Разрешаю, граф де Бармюн.

– Ну, например, каково ваше впечатление о нашем шефе, маркизе де Лукопереце?

– Он мне нравится. Маркиз предан своему делу, у него ещё горят глаза, от них можно прикуривать.

– Графиня, вы наблюдательны, но наполовину: действительно, от одного его глаза ещё можно прикуривать, ну, а в другой – уже только стряхивать пепел.

Она невольно рассмеялась.

– Граф, вы – злюка, но остроумный.

– Это даст мне право когда-нибудь положить руку вам на плечо?

Смешинки слетели с её лица.

– Да, – тихо ответила она, не глядя на него. Потом повернулась к нему. – Только не торопитесь, пожалуйста!..

– Ладно, – ответил он, немного растерянный.

Несколько минут они ехали молча. Тина рассматривала его ладони на руле.

– У вас музыкальные пальцы. Вы на чём-нибудь играете? На пианино, на скрипке, на гитаре?..

– У меня очень плохой слух. Но, несмотря на это, в детстве мама повела меня в какую-то музыкальную школу. Конечно, приготовила деньги на взятку. Когда я спел «Светик аленький», учительница упала в обморок, а директор дал маме денег, чтоб она меня забрала обратно. Потом мама водила меня по многим школам. результат был аналогичный, так что наше материальное положение резко улучшилось.

Тина снова рассмеялась. Напряжение спало.

Офис адвоката Антона Даниловича Голицына располагался на Новом Арбате в роскошном здании, и занимал половину девятого этажа. Его скорее можно было назвать не офисом, а резиденцией: длинный просторный коридор, десяток дубовых дверей в различные кабинеты, приёмная с полукруглым столом, за которым две секретарши, два компьютера, факс, принтер. сканер и куча телефонов, которые безостановочно звонили – секретарши отвечали: «Да… Нет… Занят… Будет… Обязательно передам…» и заученно-обаятельно улыбались телефонным трубкам.

Коридор из конца в конец был покрыт красной ковровой дорожкой. Борис подумал: такие дорожки стелют в аэропортах, встречая глав государств, наверное, сейчас выйдет Путин или Барак Обама. Но вышел Голицын и с приветливой улыбкой пригласил их в свой кабинет. Пока одна секретарша ставила на стеклянный журнальный столик хохломской поднос с двумя чашечками кофе, а вторая – такой же поднос с конфетами и печеньем. Борис внимательно рассмотрел хозяина кабинета.

Голицыну было уже лет за шестьдесят, но он был строен и подтянут. Одежда тщательно продумана: чёрные туфли, чёрные брюки, белая вязаная безрукавка поверх черно-белой рубашки. «Спортивный и элегантный» отметил Борис. Седеющая шкиперская бородка и резная трубка, набитая ароматным табаком, делали хозяина кабинета похожим на бывалого моряка. Как выяснилось, он и был им.

– У меня яхта – это моё хобби: два-три раза в год я на ней совершаю путешествия в Турцию, в Испанию и даже доплываю до Канарских островов.

– Судя по всему, ваша яхта – не плоскодонка?

– О, нет! – рассмеялся Голицын. – У меня двухпалубная красавица, две каюты, восемь коек, спутниковая связь… Я родился в Евпатории, с детства обожаю море, даже полгода служил на рыболовецком судне… Моя яхта – это мой второй дом. Я не хочу умереть адвокатом, я намерен окончить свой жизненный путь в океане! Я люблю плавать и в штиль, и в шторм, и… – Он прервал себя, улыбнулся. – Когда начинаю говорить о море, меня трудно остановить. – Затянулся, выпустил несколько колец дыма.

– Я к вашим услугам.

Борис объяснил ему причину их прихода. Голицын ответил: поскольку он вчера вечером уже собрал всех родственников и зачитал им завещание Бурцева, теперь он может ознакомить с ним и следственные органы.

– Откуда у Бурцева вдруг появились родственники?

– Набежали. Но, как говорится, мимо кассы.

Он открыл сейф, вынул из него тисненую папку, раскрыл её и зачитал завещание покойного олигарха. Текста было много, но Борис сконцентрировал главное:

Завещание входит в силу только через три года после смерти Бурцева. В течение этого срока Арнольд должен жениться и заиметь сына. Сын Арнольда, то есть, внук Бурцева, в восемнадцать лет станет полноправным владельцем всего движимого и недвижимого имущества. До этого срока всем концерном руководит Давид Дуклер, нынешний председатель совета директоров, и получает за это двадцать процентов всей прибыли. Сын Арнольд должен войти в совет директоров и, под руководством Дуклера, освоиться с делами и работать на фирму. Зарплату он будет получать такую, какую ему назначит Дуклер, в зависимости от качества работы.

Если хоть одно из этих требований не будет выполнено, всё состояние переходит к государству для создания фонда, который будет вести агрессивную пропаганду против однополых связей и бороться со СПИДом.

– Н-да, нокаутировал он сыночка! – резюмировал услышанное Борис.

– А покойный Олег Петрович всегда был крут.

– Как вы с ним уживались?.. Ведь вы же много лет вместе.

– Он хорошо платил, я хорошо работал. У нас были добрые деловые отношения. Мне будет его очень нехватать.

– Материально?

Голицын улыбнулся, показав, что он отметил «подначку».

– Да, и материально тоже. Но не только: он любил рисковать, с ним было интересно работать!

– У него было много врагов?

– Конечно. Но это его тонизировало.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– У меня в сейфе шестнадцать папок с договорами, которые Бурцев подписал с различными фирмами, всем им он предварительно выкручивал руки и загонял в угол. Как вы понимаете, это не порождало горячую любовь нему. В этих папках сотня фамилий: все они – потенциальные убийцы.

– Партнёры-убийцы. Звучит страшновато.

– Современно!

– Я вот подумал: а вы могли бы нам помочь в нашем расследовании.

– Я?.. Это каким же образом?

– Вы со всеми общались, у вас обострённое восприятие, вы не могли не увидеть, кто из них более опасен!.. Подскажите, а мы уж пойдём по следу.

Голицын прильнул к трубке, затем выпустил изо рта стаю белых дымовых колечек, догоняющих друг друга – очевидно, он долго отрабатывал этот трюк. Положил трубку на подставку, обаятельно улыбнулся.

– Глубокоуважаемый господин майор и очаровательная госпожа старший лейтенант!.. Вы, наверное, забыли, что я – адвокат, а не прокурор: моя профессия не подозревать, а защищать.

– Вот и будете их защищать, когда их станут судить!.. Помогите нам, хотя бы из эгоистических соображений: ведь мы разыскиваем ваших будущих клиентов!..

К атаке на Голицына подключилась Тина:

– Антон Данилович, ну, пожалуйста! Вы – мудрый, опытный, вы понимаете лучше других! И вы же хорошо относились к Бурцеву! Неужели вам не хочется, чтобы правда восторжествовала?!

– Я понимаю: адвокатская этика и всё остальное… – продолжал натиск Борис. – Не надо фамилий, даже фирмы называть не надо!.. Только намекните! В общих чертах, как вы. адвокаты, умеете: ничего конкретного, всё туманно, как-будто бы ни о чём, но что-то просвечивается…

Голицын несколько секунд внимательно смотрел на Тину, потом перевёл взгляд на Бориса. Раскурил погасшую трубку, затянулся, теми же красивыми колечками выпустил дым и только тогда произнёс:

– Я настолько бестолков, что могу не понять, чего вы от меня хотите, но я настолько беспринципен, что могу это сделать… Итак, на вашем месте, я начинал бы искать не в чужих странах, а в собственном огороде.

– Что вы называете собственным огородом?

– Это его офис и его помощники.

– Вы хотите сказать…

– Я больше ничего не скажу. Теперь, зная завещание, сами решайте, кому выгодна его смерть – Повернулся к Тине. – А на прощанье. небольшое уточнение, лично для вас. милая девушка: вы надеетесь, что правда восторжествует?.. – Снисходительно улыбнулся. – Вы, хоть и старший, но очень наивный лейтенант… Запомните: правда не торжествует – правда оплакивает!.. Засим, желаю удачи! – галантно поцеловал ей руку. – Всегда к вашим услугам!..

И, красивый, элегантный, снисходительный, сам. лично, повёл их по красной дорожке к выходу.

Когда сели в машину, Тина, сразу, не дожидаясь вопроса Бориса, дала оценку Голицыну.

– Очень импозантен. Богат. Уверен в себе. Наверное, хороший адвокат.

– И хороший делец.

– Как это понимать?

– Очень просто: он берётся только за самые крупные, миллионные дела. Обычно, их выигрывает, но предварительно ставит условия: рассчитываться акциями. Так постепенно он стал акционером банков, торговых центров, синдикатов… Но с концерном Бурцева ему это не удалось – Дуклер воспротивился. С тех пор он Дуклера ненавидит, поэтому так элегантно направил наши подозрения на него. Может, и небезосновательно, но… Прекрасная возможность отомстить. Я рассказываю, чтоб вы понимали, какая пиранья кроется под этой безрукавкой от Армани.

– Вы мне рассказываете про современный бизнес или про джунгли?

– В наше время эти определения постепенно сливаются.

– Откуда у вас такие сведения о Голицыне?

– Прежде, чем кого-то навещать, я всегда изучаю деятельность моего клиента и, как говорили прежде, его моральный облик.

– А почему без меня?

– Тогда вы ещё не были моей…

– Я и сейчас не ваша! – поспешно перебила она.

– Вы не дали договорить. Я имел в виду: ещё не были моей напарницей.

– Я не напарница: я к вам временно откомандирована.

– Кстати, как вам это удалось? К нам трудно попасть, и у вас не такой уж большой опыт.

– Это как поощрение, я давно об этом просила.

– За что же такой подарок?

– Вы слышали об Аргамазе?

– Конечно. Неуловимый домушник!

– Да, был неуловим. А я его поймала.

– Вы?!.. Как вам это удалось?

– Он сам явился ко мне с повинной!.. Представляете: сам!.. Я была просто в шоке!.. Сейчас добиваюсь, чтоб его амнистировали.

– Молодец!.. Здорово!.. Впрочем, чему я удивляюсь? Вы настолько обаятельны, что я бы тоже к вам пришёл с повинной.

– Вас бы я не амнистировала!..

– Это почему же?

– У вас на счету слишком много преступлений.

– У меня?! Это какие же преступления?

– Вы дарили несбыточные надежды, вы усыпляли женскую гордость, травили поцелуями, тащили в постель…

Борис, как бы совершенно потрясённый её обвинениями, произнёс трагическим голосом:

– Вы правы, правы!.. Я не заслуживаю помилования, меня надо жестоко наказать… Так, чтоб я прочувствовал и осознал!.. Но я согласен только на аналогичное наказание!.. Накажите меня точно так. как это делал я!.. Накажите меня лично вы, сами!.. Никакого помилования! Ну, пожалуйста, накажите!.. Накажите!..

Он так искренне просил, что она не выдержала и рассмеялась.

– С вами невозможно говорить серьёзно. Как вам удаётся ловить преступников?

– А я их смешу до тех пор, пока не обессилят, и тогда беру голыми руками.

Они проезжали по Гусятникову переулку. Борис увидел кафе с вывеской «Любовь-морковь». Показал Тине.

– Хорошо придумали!.. Сейчас в Москве много кафе и ресторанов с весёлыми названиями: «Сели-поели», «Япона мама». «Хенде-Хох!»… А у Мытищенского рынка видел транспарант: «Здесь можно купить всё, кроме Родины!»… Наши люди перестали всего бояться, стали раскованными, озорными – я так рад этому!..

– Расскажите о вашем самом трудном задании, – попросила Тина.

– Пожалуйста. Это было в Америке, мне надо было ночью пройтись по Гарлему. Поверьте, это опасно: негры не любят незваных белых. Краски с собой не было, я купил полкило чёрной икры, намазал ею лоб. нос. щёки, словом, всё лицо, прошёл, увидел, что было нужно, и благополучно вернулся в гостиницу. А потом позвал друзей, они пили и закусывали чёрной икрой, которую слизывали с моих щёк.

Тина снова хохочет.

– Господи!.. А я, как дурочка, слушаю, слушаю… Ну, неужели в вашей жизни не было ничего серьёзного?!.. Вы никогда не страдали, не переживали, никем не увлекались, по-настоящему, чтобы не только смеяться, но и плакать хотелось, плакать?!.

Было такое, было. Но о Ларисе он ей не расскажет – он её уже давно забыл, точнее, старается забыть…

Из маминого дневника:

«… Опять улетает в Сухуми. Это уже его третья командировка. И отпуск проводил в Сухуми. Что-то он туда зачастил!.. Спрашиваю – темнит… Неужели, наконец, влюбился?.. Господи! Укрепи его в этом чувстве!.. Не знаю, кто эта женщина, но уже её заранее люблю и низко кланяюсь за то, что заарканила моего попрыгунчика!..

Господи! Дай мне возможность пережить всех его баб и дожить до внука!..»

Ларису он называл своей неспетой песней, потому что их отношения тянулись более двух лет и прервались не по его инициативе. В основном, все его «песни» были им пропеты за два-три месяца, а чаще, за пару недель, скорее, это были уже не песни, а куплеты. Очень часто он ограничивался одной строчкой – одной ночью близости. Сквозь его комнату и номера в гостиницах прошли десятки женщин-однодневок, точнее, одноночек, имена которых уже назавтра он бы не вспомнил даже под дулом пистолета.

Но не Ларису! Она впечаталась в память, и сохранилась даже в обонянии: он до сих пор помнит запах её волос, раскинутых на подушке…

Вот и сейчас, воспоминания о ней пронеслись, как кадры из фильма, в котором он когда-то играл главную роль.

Наверху на горе раскинулся Сухумский обезьяний питомник. После Абхазско-Грузинской войны количество туристов и курортников значительно поубавилось. Но те, кто приехал, считают своим долгом обязательно побывать здесь. Они толпятся возле клеток. давая обезьянам возможность их рассмотреть.

На скамейке, у служебного домика, сидит Борис, нетерпеливо поглядывая в сторону клеток. Там Лариса, яркая, красивая брюнетка лет двадцати пяти, она видит его, томящегося, и торопится завершить объяснения экскурсантам. Наконец, освободившись от них, подбегает к Борису, целует его.

– Ну, знаешь, ещё немного, и меня бы начали демонстрировать, как самую терпеливую обезьяну.

– Прости, родной! Это из-за Дуньки – они все хотели её погладить! – Она посадила ему на колени маленького смешного шимпанзе. Обезьянка стала корчить радостные гримасы и прыгать у него на коленях. Потом вдруг обняла его и прижалась щекой к его щеке.

Лариса удивлённо раскрыла глаза.

– Она никогда никого не обнимала!.. Чувствует, кто ты!.. А может, просто подсмотрела, как я тебя обнимаю…

… Они спускаются с горы вниз по лестнице.

Борис держит Ларису за талию. Она, не отрываясь, смотрит на него.

– Что? – ласково спрашивает он.

– Не верю, что это ты!.. Послушай, не оставляй меня больше. Я устала. Устала делить жизнь на «с тобой» и «без тебя»… С тобой – радость, веселье, вино… После тебя – пустые дни и пустые бутылки.

– Ларочка!.. Я – следователь по особо важным делам, я обязан находиться на местах преступлений, я должен их раскрыть, во всяком случае, попытаться это сделать. Я каждый отпуск провожу с тобой… Если у меня появляются два-три свободных дня, я лечу к тебе и к Дуньке… Но я должен, я вынужден, это моя работа, пойми, пожалуйста!

– Я понимаю… Но и ты пойми меня: я устала… Устала считать недели, потом дни, потом часы… Устала звонить в твою контору и выпытывать жив ли ты, не ранен… Тебя поймать дома невозможно, сам ты звонишь редко…

… Они уже идут по набережной мимо приморских красавиц-пальм, с пышными зелёными причёсками. Зная свою привлекательность, каждая пальма кокетливо натянула на стройную ножку мохнатый чулок, но не до конца, оставив верхнюю часть ноги завлекательно-обнажённой.

Борис любуется ими.

– Обожаю Сухуми!.. Сказочный город. Ещё будучи студентами, мы каждые каникулы сюда добирались: до Одессы поездом, а потом на теплоходах, естественно, зайцами… Полночи танцевали, потом спали прямо на палубе… Когда в девяносто втором услышал, что на Сухуми падают бомбы и снаряды, не поверил: как можно бомбить сказку?!..

– Поэтому тебя так трудно сюда затянуть? – грустно спросила Лариса.

– Как тебе не стыдно! – обиделся Борис.

– Не стыдно: за эти два года мы виделись с тобой в общем четыре месяца.

– Ты говорила четыре месяца и двенадцать дней.

– День приезда и день отъезда считается за один… Ты точно свободен целый месяц? – Он кивает. – И мы, наконец, поедем к твоей маме? – Он снова кивает. – Ты обещаешь?

– Клянусь! – Он воздел к небу руки, как бы собираясь прыгнуть в воду…

… и прыгнул с помоста. Вынырнул, глянул вверх.

– Ну!?

На помосте топчется Лариса.

– Смелей! – подбадривает он. – Я жду!

Решившись, она делает шаг вперёд и летит в море. Вынырнув, смеётся:

– Это единственный способ заставить меня прыгнуть, положив внизу такую приманку, как ты.

… Камера-воспоминание укрупняет кадр, где они лежат на пляже. Не открывая глаз, она протягивает руку: убедиться, что он рядом. Проводит ладонью по его лицу. Улыбается.

– Теперь я знаю, что такое счастье: с одной стороны ты, с другой – солнце – Гладит его по лицу. Рассматривает, снова гладит. – Я так боюсь тебя потерять!.. Мне иногда так страшно: ведь ты мог жениться на своей секретарше!

– Не мог. Она худая, костлявая…

– Но ты же встречался с ней? Встречался?

– Только для того, чтобы изучить человеческий скелет.

– Бабник и обманщик!!

– Да. Но согласись, что обаятельный. Особенно, когда побреюсь и холодный компресс!

Кто-то костяшками пальцев стучит по его плечу.

– Бармюн принимает?

Борис приподнимается и видит невысокого круглолицего человека в чёрном костюме и чёрных туфлях. Под носом антрацитные усики, в руке «дипломат», на голове – традиционная фуражка-аэродром. (На любом уважающем себя пляже обязательно встретишь хоть одного такого: в костюме, в галстуке и с портфелем).

– Заур! Как я рад тебя видеть!

Борис радостно обнимает пришельца. Лариса явно не разделяет его радости.

– Зачем ты здесь? – настороженно спрашивает она.

– Тебя повидать, с другом поздороваться!.. – Он сел на песок, открыл дипломат, вынул из него бутылку коньяка, несколько рюмочек и три больших свежих хачапури. – Давайте за встречу!

– Зачем ты прилетел? – настойчиво повторяет Лариса. Борис тоже вопросительно смотрит на Заура. Тот, понимая, что от ответа не уйти, виновато разводит руками:

– Что я могу поделать, если меня всегда присылают с самыми неприятными поручениями.

– А ты, конечно, недоволен, прокатиться сюда за казенный счёт! – язвительно бросает Лариса.

– Очень доволен: тут же папа, бабушка, тётя, двоюродный брат, племянники…

Борис нетерпеливо прерывает перечисление его родственников:

– Что случилось?

– Тебя отзывают из отпуска.

– Они же обещали в этот раз меня не дёргать!

– Срочное дело: тебя отправляют в Чечню. Вскрылась левая торговля оружием, замешаны высокие чины. Поедешь якобы по призыву, под чужой фамилией – на месте разберёшься, кто есть кто.

Не оборачиваясь, Борис чувствует на себе напряжённый взгляд Ларисы.

– Я никуда не поеду!.. Они мне третий отпуск срывают!.. Не имеют права!.. Давай за встречу!.. – Он разливает коньяк по рюмкам. – Ну, чокнулись!

– Мне не хочется. – Лариса отворачивается от мужчин, как бы оставив их одних. Мужчины выпили, отломили по куску хачапури. Убеждая себя самого, Борис продолжил:

– Решено! Я никуда не еду – пусть посылают Крымова!

– Но он же ещё не может, после ранения…

– Найдут другого!.. Всё: тема закрыта! Ложись и загорай!

– Хорошо. – Обескураженный Заур прямо в костюме ложится на песок, подложив под голову «дипломат». Все трое лежат молча.

– Как ты думаешь, мне надо перевернуться? – спрашивает Заур.

– Обязательно. Чтобы брюки не загорели… Кого дают на поддержку?

– Ерёменко! – Заур сел, оживился. – Опытный оперативник, чёрный пояс карате!.. Помнишь, как он один двух киллеров взял?..

Резко повернувшись, Лариса приподнимается и пристально смотрит на Бориса. Видя это. он решительно заявляет:

– Не помню и вспоминать не хочу!.. Я же тебе сказал, что не поеду!.. Лежи и загорай!..

Все снова улеглись. Молчание.

– Я всё-таки разденусь. – Заур снимает туфли. Оставаясь в пиджаке и галстуке, снова ложится. – Хорошо тут… Минут десять полежу и пойду: надо начальству доложить и твой билет сдать.

– Билет прямо туда?

– Нет, сначала в Москву. Генерал хотел с тобой пообщаться.

– Чего это вдруг сам генерал?

– Я ж тебе объяснял, что задание очень серьёзное!

– Тебя специально прислали?

– Ну, да!

– И Ерёменко уже там?..

– Конечно. Ждёт тебя.

– Боря! Ты же обещал! – в голосе Ларисы слёзы.

– Я не поеду!.. Не по-е-ду!!! – кричит самому себе Борис.

… И вот Лариса уже провожает их обоих в аэропорту.

Объявлена посадка. Надо идти.

– Ну!.. – Он виновато берёт её за плечи. – Всего один месяц… А потом…

– А потом ещё один, ещё три, ещё полгода… – Она устало машет рукой. – Писать будешь?

Вмешивается Заур.

– Часто не пиши, а то она выйдет замуж за почтальона.

– А тебя я ненавижу, – сообщает ему Лариса. Но он смеётся:

– Учти: от ненависти до любви – один шаг!

– Ну, всё… Пока!

Борис подталкивает Заура вперёд, порывисто обнимает Ларису и, не оглядываясь, направляется к паспортному контролю. Она видит, как их подвозят к трапу и как они поднимается в самолёт.

Если б это снимали кинокамерой, то оператор бы укрупнил кадр, и мы бы увидели ноги Бориса на ступеньках трапа…

… И вот его ноги снова на ступеньках: он поднимается по лестнице, ведущей к обезьяньему питомнику. Очевидно, прошло немало времени, потому что даже в вечнозелёном Сухуми некоторые деревья уже пожелтели. Борис взволнован, достаёт сигареты, закуривает. Вот и знакомый служебный домик. Вдали, у клеток, он видит Ларису, окружённую экскурсантами. У домика на скамейке сидит какой-то светловолосый мужчина, играется с обезьянкой.

– Дунька! – радостно окликает её Борис. Обезьянка оборачивается, секунду смотрит на него, потом снова продолжает играть с мужчиной.

– У вас сигарета погасла, – говорит тот и протягивает зажигалку. – Скучают!

Борис прикуривает.

– Она вас знает? – спрашивает светловолосый, кивая на обезьянку.

– Мы с ней старые друзья. Правда. Дунька?

Обезьянка снова секунду смотрит на Бориса, потом отворачивается, прыгает к мужчине на колени и обнимает его, прижавшись щекой к щеке.

– Сколько вы с ней не виделись?

– Три месяца.

– Для обезьяны это большой срок.

– Не только для обезьяны.

Мужчина протягивает ему зажигалку:

– У вас снова погасла.

– Ну, и Бог с ней!

Борис бросает сигарету, поворачивается и поспешно уходит. Дойдя до лестницы, он уже бежит, бежит вниз, как бы убегая от самого себя…

Из маминого дневника:

«… Прочла дискуссию в газете: давать амнистию или вать?.

Многие депутаты так охотно голосуют за амнистию, потому что знают, что сами скоро сядут в тюрьму… Смогу ли я получить амнистию?.. Не за то, что творила злые дела, а за то, что не совершала добрых?… Кому-то вовремя не помогла, кого-то не поддержала, не утешила – это ведь тоже преступления. Не сыграла свою главную роль на сцене, не успела попрощаться с мамой, не влепила прилюдно пощёчину негодяю…. А всё ли я дала моему мальчику?… Всему ли я его научила, чтобы он сумел честно и трудно прожить свою жизнь?..

Как много у меня грехов!.. Я их накапливала все годы и не отмаливала прощения у Бога – меня не научили молиться!.. Как я завидовала тем. кто искренне стремился в церковь… Я хочу молиться… Но я не умею, не умею… И самое страшное преступление – я не научила молиться сына!»…

– Ну, так вы расскажете или нет?…

Воспоминаний рассеялись – машина стояла у светофора. Тина продолжала допытываться:

– Так было у вас в жизни что-нибудь серьёзное?… Вы в кого-нибудь хоть раз влюбились по-настоящему?..

Он уже полностью отряхнул кадры воспоминаний и пришёл в себя.

– Конечно! Однажды я влюбился в жену гипнотизёра, она была его ассистенткой. Это могла быть любовь на всю жизнь, но мы ни разу не смогли встретиться.

– Почему?

– Или она вместе с ним выступала, или, когда она оставалась одна дома, он её гипнотизировал, и она спала до его возвращения. И так – всю жизнь.

Тина рассмеялась.

– Я опять вам чуть не поверила… Ладно, не буду больше мучить такими вопросом – вам этого не дано… Куда мы сейчас едем?

– К обольстителю Арнольда – Ромочке. Вот там вы увидите истинную, трогательную любовь, я вам обещаю!

Ромочки в клубе не было: выяснилось, что обычно он приходит не раньше семи вечера.

– Хорошо, будем в семь, – сообщил Борис охраннику.