Текст книги "Забулдыжная жизнь"

– Тебя уж нет, а мы не верим… Нет, как-то примитивно, надо бы красноречивее. Да, Зина? – посоветовался он и глянул на шлифующую ногти секретаршу. – Тише, березы, листвой не шумите, Дмитрия Палыча вы не будите! Ну, как?

Зина оторвалась от ногтей и закатила восторженные глаза.

– Потрясающе! Вам надо выпустить сборник стихов!

«Все-таки есть у меня поэтический талант!» – Мельников записал восхитительные по красоте строчки в блокнот. Зина – стройная брюнетка с непропорционально большой грудью и копной волос, собранной в конский хвост, была обаятельна и в меру начитана. Мельников время от времени укладывал ее на лопатки, рассчитываясь то колечком к восьмому марта, то цепочкой на лебединую шею, а то премией с пышных похорон. Он не придавал серьезного значения их отношениям и не помышлял о женитьбе.

     Зине казалось иначе. Она и так и так пробовала очаровать шефа: скармливала ему домашнюю выпечку собственного приготовления, сдувала пылинки и ухаживала как за беспомощным.

– Андрей Григорьевич, я вчера вычитала очень умную вещь. Вот, послушайте. – Зина раскрыла книжку по домоводству. – «…Вы должны помнить, что к приходу мужа со службы нужно готовиться ежедневно. Подготовьте детей: умойте их, причешите и переоденьте в чистую, нарядную одежду. Они должны построиться и приветствовать отца, когда он войдет в двери. Для такого случая наденьте чистый передник и постарайтесь себя украсить – например, повяжите в волосы бант. В разговоры с мужем не вступайте, помните, как сильно он устал, и на что ему приходится идти каждодневно на службе ради вас. Молча накормите его, и лишь после того, как он прочитает газету, вы можете попытаться с ним заговорить». Я полностью согласна с автором, а вы?

Выяснить, согласен ли Мельников с автором, не удалось. Дверь распахнулась и в кабинет ввалилась безразмерная фигура.

– Детка, – обратился к секретарше бугай. – Иди, погуляй!

Зина грудью заслонила шефа, но в кабинет втиснулся еще один амбал, схватил ее за руку и поволок к выходу.

Мельников потянулся к телефону. Вороненый ствол нагана уткнулся в его блестящий от испарины лоб.

– Еще движение – и твой череп расколется, как арбуз!

     Былая дерзость Мельникова растаяла, волчьи глаза по-щенячьи  испуганно смотрели в пол. Он хотел их поднять, но не смог.

– Что вам нужно? – запинаясь, спросил Мельников.

– Ты как недоразвитый! Или забыл, чем занимался в былые времена? Подросла смена, она тоже хочет жрать. Будешь отчислять часть прибыли, а нет – так знакомый батюшка с радостью отпоет тебя. На самом деле, он материалист, как и ты. Совершенно не верит в загробную жизнь и добросовестно вносит свою долю в казну «общака». – Бритоголовый похлопал владельца ритуального бизнеса по плечу. – Не вздумай финтить!

      Мельников согласно кивнул, дождался ухода визитеров и позвонил начальнику ГОВД Варфоломееву.

– Николай Иванович, необходимо встретиться. Вечером?

     Требовалась разрядка. Хлебать водку в такую жару не хотелось. Мельников достал из сейфа целлофановый пакетик, на стол плюхнулась коробка «Герцеговины Флор».

Что может быть великолепнее океана, который на горизонте сливается с небом? Бездна соприкасается с бездной! Два величия, спокойно взирают друг на друга и вызывают у людей восхищение и трепет. Какие звуки загадочнее шепота волн, атакующих берег? Они стирают следы, оставленные на мокром песке; в их шуме слышатся мольбы затерявшихся в море рыбаков, и песни дельфинов, вылетающих из глубины, в надежде коснуться плавниками неба. Солнце, не способное разобраться, что для него дороже, любуется океаном. Краснея от стыда и сгорая от страсти, оно меняет небесный трон на объятия соленых вод. Удивленный его безумием мир погружается в колдовство ночи. Звезды с любопытством взирают на себя в зеркало воды, осознают свою ничтожность и бросаются вниз. Они хоронят себя на дне, распластав щупальца. Всматриваясь с берега вдаль, хорошо понимаешь, как ты мал и физически беспомощен в сравнении с необузданной силой природы.

Постепенно шум волн стих. Мельников открыл глаза. Интерьер кабинета существенно уступал грезам, в которых он только что находился. Хотелось продолжения сказки. Мельников забил папиросную гильзу травой, закурил и уставился в стену. В сознании забрезжила деревенька, где он с пацанами бегал на озеро удить рыбу. Касаясь воды растрепанной гривой, молились ивы. Игрища мальков покрывали амальгаму озера рябью. Мельников заворожено смотрел на поплавок: вдруг какая рыбешка клюнет на мякину. «Запах навоза и парного молока, грунтовая дорога и самокат на подшипниках. Куда все делось? Дальнобойщики, грабежи, ритуальное агентство, секретарша с длинными, как циркуль, ногами. Зачем все это? Вернуться бы в детство!», – Мельников с закрытыми глазами бродил по дороге воспоминаний. Зина разрушила сладкие видения.

– Андрей Григорьевич, уже пять часов, вы меня не подвезете?

– Вызови такси. Я задержусь – работы много! – буркнул он, вспомнив, что надо встретиться с Варфоломеевым.

Могильные холмики сравнялись с землей, заросли полынью и чертополохом. Лишь покосившиеся кресты да безликие надгробья напоминали о том, что здесь когда-то хоронили. На одном из них дремала ворона. Сквозь сон она наблюдала за двумя землекопами, роющими могилу. Их мокрые тела переливались в лучах полуденного солнца и отдавали бронзой.

– Давай, перекурим! – Мужик воткнул лопату в кучу земли.

     Заброшенное кладбище готовилось к встрече редких гостей, а в городе, к только что сданному под ключ дому подкатил рефрижератор. Неповоротливая машина перегородила дорогу, и объехать ее не представлялось возможным. Шофер вылез из кабины, отворил дверные створки. Из фуры выскочили крепкие ребята. Золотые цепи на могучих шеях и переломанные в спортивных баталиях уши вызывали сомнение в принадлежности хлопцев к отряду грузчиков. Они ничего не разгружали и явно ждали кого-то.

– Едет, приготовьтесь!

Джип бампером уткнулся в колесо фуры, его водитель опустил боковое стекло и раздраженно крикнул:

– Какого хрена ты тут встал?

Коренастый грузчик незаметно обошел джип сзади и через окно нанес водителю удар кастетом. Потом дернул на себя дверцу и вдогонку ударил вываливающееся тело.

– Давайте живее! – крикнул он коллегам.

Хозяина джипа забросили в рефрижератор. Все произошло быстро и не привлекло чужого внимания. Фура чихнула и медленно тронулась.

      Мельников очнулся в тесном ящике. Остро пахло сосновыми досками. Он старался понять, что все это значит.

– Оклемался, червь могильный! – обрадовался крепыш, с которым Мельников встречался в своем кабинете.

Кулак сплющил лицо бизнесмена, из сломанного носа побежала кровь. Мельников скорчился не столько от боли, сколько от собственной беспомощности и страха.

– Мужики, зачем так? Можно же нормально договориться! Вы от кого работаете? – Осколки зубов царапали язык.

– Он еще спрашивает! Тебе три недели назад все по полочкам разложили. Или ты думал, что с тобой будут в бирюльки играть?

– Я же не отказывался!

– Пел красиво, обещал много, помню. На ментовскую крышу рассчитывал? Напрасно! Твои кореша в погонах домой без охраны идти боятся – в кабинетах ночуют!

Фура сбросила скорость и раскачивалась на колдобинах.

– Может, так разрулим! К чему этот цирк?

– Это еще не цирк. Лежи, не дергайся! – Обладатель пудовых кулаков обернулся к напарникам. – Заколачивайте, подъезжаем!

Крышка гроба свалилась на сочинителя эпитафий. Все это походило на страшный сон или фильм ужасов. Сбиваясь с ритма, застучали молотки. Мельникова лихорадило, слезы непроизвольно покатились из глаз. «КАМАЗ» устало выдохнул, дернулся и замер. Кто-то крикнул:

– Вытаскивайте. Клиент к погребению готов!

– Может, его пристрелить сначала?

– Типун тебе на язык! Мы же не фашисты, чтобы в живого человека стрелять! Сам сдохнет! – послышался смех.

Гроб качнулся и поплыл, подобно лодке Харона. При спуске в могилу его уронили. Мельникова охватила паника.

– Отпеть бы не мешало, но голос нынче не тот – верхнюю ноту не возьму! Есть желающие сказать прощальную речь? Желающих нет! – Бригадир грузчиков сплюнул. – Закапывайте!

Он снял футболку и подставил тело солнечным лучам. На гроб посыпались комья земли. Мельников умер третий раз за день. Он вздумал барабанить в крышку, но движения сковывала теснота; он кричал, но его никто не слушал. Вскоре шорохи стихли. Мельников начал задыхаться и неожиданно для себя обмочился.

– Алле, Матвей Сергеевич?! Подъезжайте, мы в Лугани. Не волнуйтесь, не умрет! Может, обделается, не более того. Откопаем минут через тридцать. Все, ждем-с!

Через полчаса к кладбищу подкатила иномарка. Из нее вылез Хряк – худощавый мужчина лет тридцати пяти в строгом костюме с золотым значком на лацкане пиджака. Его сопровождали два коротко стриженных неразговорчивых бугая.

– Воскрешайте Андрея Григорьевича! – хохотнул он.

Мельников слышал, как почва над ним пришла в движение. Гроб вытащили и начали отжимать крышку лопатой.

Хряк пил минералку и наблюдал за эксгумацией.

– Осторожнее! Котелок ему не повреди.

Солнечный луч бритвой резанул владельца ритуального агентства по глазам. Он зажмурился, ухватился за стенки гроба и хотел присесть. Чья-то нога уперлась ему в грудь.

– Не спеши, скупой рыцарь, может, и вставать не придется! – Хряк плеснул в лицо Мельникова «минералкой». – Светлые мысли посетили твою голову, или ты решил погибнуть от жадности?

– Сколько? – подал голос живой труп.

– Сущая ерунда: ежемесячно тридцать процентов от дохода и первоначальный взнос в виде внедорожника. Мы гарантируем, что грабить тебя никому не дадим – сами будем!

Мельников был готов отдать все, лишь бы не оказаться снова в могиле. Телохранитель Хряка схватил его за грудки и выдернул из деревянной упаковки.

– Вот и ладушки! Чего тогда резину тянуть?

Мельникова усадили в машину и повезли к нотариусу, переоформлять то, во что оценили его бесценную жизнь. Пережитый ужас сменился думами о дне грядущем. «Конечно, с импортной телегой и деньгами расставаться тяжело, но с жизнью – гораздо хуже» – размышления Андрея Григорьевича прервал Хряк:

– Хорошо, что есть добрые люди, такие как я! Пацаны хотели тебе пальцы отрубить. Я не разрешил – как ты без них расписываться будешь! – довольный собой Хряк рассмеялся.

                                                      IV

«Курьезный случай произошел в г. Отрадном. Настоятель городского храма скрылся с церковными деньгами».

(Из рубрики происшествий)

На отдаленной от центра улице, в тени пирамидальных тополей, расположился женский монастырь. Обитель веры основал архимандрит, возглавлявший местный приход. Одно из духовных чад, ненавязчиво порекомендованное представителями серьезных органов, получило благословение на поступление в Иверский монастырь. Это была женщина лет сорока пяти-пятидесяти. Однако, вскоре батюшка поехал и забрал ее. На обратном пути они заглянули к архиерею, и тот благословил монахиню. Городские власти передали под женский монастырь старинный, с отслоившейся штукатуркой особняк. В том же году с помощью энтузиастов его подлатали и придали надлежащий вид.

Монастырь жил однообразной, тихой жизнью. Немногочисленные послушницы и сестры, как серые мыши, шуршали по узким коридорам. Денно и нощно они читали молитвы, воспитывали в себе духовное единство, живущее по евангельским законам любви, милосердия и трудолюбия. Объединившись посредством обетов целомудрия, нестяжания и послушания, эти внешне бесцветные и невыразительные женщины не вызывали интерес у представителей мужского пола, изредка посещавших игуменью по делам.

Игуменья Варвара – в миру Зоя Васильевна – отслужила утреннюю службу. Тяжело переставляя опухшие ноги, она вернулась в келью. Если бы не образа в углу и не книжные полки, заваленные религиозной литературой, то возникало ощущение, что это кабинет писателя или чиновника среднего пошиба, в который неуклюже вписалась кровать. Матушка трижды перекрестилась и стала просматривать прессу. Ей помешал тихий стук в дверь. «Ни минуты покоя!»

– Войдите!

Игуменья нанесла на лицо грим смирения. Сестра Пелагея замерла на пороге, лодочкой сложила руки и поклонилась.

– К вам гость, матушка! Подполковник Варфоломеев.

– Пригласи. И сделай чаю!

Пелагея удалилась.

– Здравствуй, матушка! – Гость поцеловал игуменье руку.

– День добрый, Николай Иванович! Какие проблемы привели к нам? – настоятельница предложила Варфоломееву присесть.

Подполковник снял фуражку и опустился на стул. Его маловыразительная физиономия лоснилась от пота. Нервная, связанная с риском работа отразилась на внешности, и начальник милиции выглядел старше своих лет. Он хорошо знал, что творится в городе. Бесчисленный отряд стукачей регулярно поставлял ценную информацию. Решения принимались молниеносно. Варфоломеев оглянулся – убедился, что дверь закрыта.

– Дело есть, Зоя Васильевна! Допекает нас один мерзавец, но компромата на него нарыть не можем. Чисто работает!

Подполковник говорил шепотом, словно опасаясь прослушки.

– Ты уверял, что предыдущий раз был последний! – нервничала игуменья. – Сколько можно втягивать меня в свои игры?

– Слушай, Зоя! – сменил тон Варфоломеев. – Ты забыла, сколько народа отправила на тот свет, будучи исполнителем в сызранской тюрьме? Или хочешь, чтобы я напомнил, какими путями ты стала благообразной и непогрешимой? Деньги за Громова мы перевели на лицевой счет монастыря. Все следы затерли и оформили «глухаря». Чего ты ерепенишься? Клянусь, это последнее мероприятие. Операция «Белая стрела» подходит к финишу, уберешь человека – и замаливай грехи до конца дней своих!

     Варфоломеев вытащил из папки пакет, бросил его на кровать.

– Здесь адрес, фото и небольшая сумма. Оружие и одежду найдешь на конспиративной квартире. На все про все – неделя.

Отворилась дверь. Пелагея протиснулась бочком и поставила на стол поднос с чайными принадлежностями.

                                                    V

      «Самара. Ночью 19 июля в подъезде многоэтажного дома на улице Ленинградской был убит криминальный авторитет Филин. Возбуждено уголовное дело».

(Из милицейских сводок)

Июльская ночь задыхалась от зноя. Гоняя потоки духоты, вентилятор улучшал самочувствие, но не настолько, чтобы спокойно спалось. Хряк то и дело вскакивал, обтирал себя влажным полотенцем. Короткие видения поражали сумбурностью. Окончательно проснувшись, мужчина еще несколько минут лежал на скомканной простыне. Хряк еле-еле преодолел сонливость и направился в ванную. Прохладные струи воды вернули бодрость. Мужчина набро-сил халат, прошел на кухню и достал из холодильника кусок говяжьей вырезки.

– Гризли, Гризли!

Похожая на поросенка псина выскочила из комнаты, подбежала к хозяину и преданно уставилась в глаза.

– Жри, людоед! – Хряк потрепал пса по холке. – Монстр! Весь в меня!

«Надо бы к матери в деревню сгонять. Проверить: как она там? Может, нужно чего?» – планы нарушила трель звонка. Хряк на цыпочках подкрался к двери и прильнул к глазку. Чрезмерная осторожность часто выручала его. На лестничной площадке стояла бабка с лукошком в руках.

– Кого надо? –  не своим голосом спросил он.

– Мне бы Мотю, Глашиного сына. Гостинцы вот привезла.

Мать иногда передавала с односельчанами яйца, мясо и прочую ерунду, полагая, что ее чадо трудится на заводе и не всегда имеет возможности бегать по магазинам. Хряк впустил старуху.

– Здравствуйте! – Он включил свет, взял лукошко и пошел на кухню. – Как там мама? Проходите в комнату. Может, – чайку?

– Ничего, я тут отдышусь, да обратно! – ответила гостья.

Хряк выложил продукты и вернулся к бабке. На него в упор смотрел ствол с накрученной «тишиной».

– Ты что, старая…

Глухой хлопок откинул его голову назад. Над переносицей образовалось небольшое отверстие, из которого побежал багровый ручеек. Не сводя со старухи стекленеющий взгляд, Хряк сполз по стене и неловко повалился. Он выбросил вперед руки, будто хотел задержать свою обидчицу. Зоя Васильевна обтерла подолом пистолет и бросила его на спину Хряка. Из кухни, царапая линолеум когтями, выскочила и сжалась пружиной собака. Мощные челюсти с хрустом сомкнулись на дряблой шее старухи, превратив ее в кровавое месиво.

Водитель иномарки поглядел на часы. Взял рацию.

– Пятый, пятый, я седьмой. Как слышите? Прием!

Черная коробка ответила механическим голосом:

– Слышу хорошо! Что там у вас?

– Старухи долго нет. Как быть?

– Возвращайся на базу, не светись. Операцию «Белая стрела» объявляю завершенной. Старуха, если что, сама доберется!

Машина выехала со двора и затерялась в непрерывном потоке.

Компаньоны                                     

                                           Много было шороха, много было страха,

                                               много было дней веселых и злых.

                                               Остались воспоминания у тех, кто остался.

                                               Ушедшим – вечная память и дым кадила!

К семнадцати годам круг Гришиных интересов резко изменился, гипотенузы и катеты трансформировались в дешевый вермут и плавленые сырки, неорганическая химия – в химию чувств. Когда он видел Свету, в сознании юноши вырисовывался забор с непристойными картинками и чересчур короткими словами. Хотелось зажать эту прыщавую девицу с наглыми зелеными глазами и показать, на что способен начавший оперяться птенец. Вышло так, что Света взяла Гришу за жабры и стала первой женой, развратной и неумолимо желанной. Собственно, она и сбила Гришу повторно с жизненной тропинки, прикатив в далекий Ашхабад, где новобранец валялся в госпитале и косил на желтуху.

Светка приехала, и семейная пара дала жару! Их поймали в тот же день: при госпитале был свой военный патруль, всех «контуженных» офицеры знали в лицо. Гришу задержали в гражданской одежке, на его могучей руке авоськой болталась Света. Самовольщики дышали дерзостью и перегаром. Слово за слово и вспыхнула битва интересов. Молодожены дали бой и убежали. Светка запыхалась от бега, присела на скамью: «Тебе, Гриша, трибунал светит. Надо ноги делать!» Гриша внял совету. Он сделал такие ноги, что оказался в Западной Сибири, по месту призыва. Дальше – как по накатанной: арест, КПЗ, тюрьма. Гришу гоняли по этапам, как Савраску по степи. То в Тобольск, то в Сургут, то в Омск, где находился военный трибунал и мрачный следственный изолятор: на сорока екатерининских шконарях в камере ютились полторы сотни человек. Кормили исключительно ухой. Зеки ласково называли ее «Эти глаза напротив»: рыбьи головы с потухшим взором и чешуя плавали в серой жиже. После суда Гришу месяц продержали в Омске, после чего отправили в Тюмень. Местное СИЗО показалось домом отдыха: полупустая камера, сносная еда. Живи – не хочу. Гриша бы жил, но его снова дернули на этап. Теперь уже в лагерь.

    Светка приезжала на зону, но свиданку не дали. Недопущенная к мужу молодуха обматерила администрацию и укатила восвояси. Вскоре Гриша получил официальное сообщение, что его любимая жена сменила фамилию. Гриша достойно отмотал положенный срок: перед блатными не гнулся, с администрацией не заигрывал. Когда он освобождался, нового Светкиного мужа посадили, и она вновь примеряла роль «солдатки». Гриша встречал ее в Нижневартовске, куда заезжал по делам. Скурвившаяся и плотно подсевшая на ханку Светка потеряла шарм. Гриша исполнил наказы оставшихся в лагере друзей и укатил к родителям под Самару.

Не успел он сменить прописку, как грянула перестройка. Естественно, к переезду Гриши смена политического курса страны никакого отношения не имела, но тайный знак свыше все же просматривался. Глянцевый от доверия народа руководитель партии с родимым пятном на челе разрешил говорить все, что на ум взбредет, но за гласность потребовал сократить потребление портвейна. Последнее желание Генсека Гришу удручало, но против власти не попрешь! Как говорится: «Партия сказала: «Надо!» Комсомол ответил: «Есть!» Энергия атомного реактора клокотала в молодом организме и рвалась наружу. Когда Чернобыль показал всем кузькину мать, Гриша пересмотрел отношение к жизни и записался в секцию атлетической гимнастики – опасался, что нерастраченная в лагере дурь шарахнет, как атомный реактор.

– Табак и алкоголь убивают здоровье, от онанизма руки потеют. Занимайтесь спортом, молодой человек! – Тренер выплюнул папироску и протянул Грише влажную ладонь.

Контингент на стадионе «Нефтяник» подобрался боевитый и озорной. Легавые держали нос по ветру и чувствовали, что здесь крепчает зверь, на которого скоро откроется сезон охоты. Они частенько посещали тренировки, старательно запоминая потные лица адептов религии силы. Будущие флибустьеры в долгу не оставались и подтрунивали над стражами порядка, но дипломатично, не вызывая нареканий.

Витька Банан, сынок директора овощной базы, залез на шведскую стенку и приготовился качать пресс, в этот момент вошли граждане начальники в форме мышиного цвета. Банан отличался искрометностью мысли и не растерялся. Его становление как личности началось в детстве, с прослушивания радиопередач.

Сначала играл гимн, потом шли новости, зарядка и: «Здравствуйте, ребята! Слушайте Пионерскую зорьку!» После «зорьки» Витьку обычно секли – к тому времени он успевал набедокурить.  В летнем лагере кумысом отравился его приятель. С тех пор Банан молочные продукты игнорировал. В школьные годы он пробовал водку. Это было сродни переходу Суворова через Альпы: незабываемые впечатления и послевкусие. Совесть не выдержала такого экстрима и сбежала от Банана, как умывальник из маминой спальни. Ее место заняли другие нравственные ориентиры – цинизм и изворотливость. Банан с алкоголем завязал, а ориентиры остались.

– Двести сорок пять, двести сорок шесть… – начал он отсчет, поднимая к голове вытянутые ноги.

Когда число подъемов перевалило за двести шестьдесят, Банан спрыгнул с лестницы и предложил прыщавому лейтенанту повторить его подвиг. Тот поправил фуражку и пошел к выходу. За ним потянулся эскорт сопровождения из народной дружины.

Железо и кожаные мешки дарили уверенность и чувство вседозволенности. Компания «боксеров-тяжелоатлетов» без опасения шаталась по ночному городу, заглядывала в ресторан «Руслан и Людмила», облюбованный представителями криминального мира. Качки частенько конфликтовали с урками. Стычки заканчивались однообразно: свернутыми носами и выбитыми зубами. Задубевшие кулаки прекрасно исполняли роль молотилок. Татуированные гладиаторы продули пару сражений и предпочли с физкультурниками не связываться. Парадокс заключался в том, что кое-кто из спортсменов стал перенимать убеждения тех, кого поколачивал, а то и заводил с ними дружбу. Ренегатов заносили в черный список и рвали с ними отношения. Те в отместку с гипертрофированным энтузиазмом служили новой вере – доказывали приверженность воровским традициям.

Гриша отпахал на заводе три года и не заработал ни одной похвальной грамоты. Честолюбие подтолкнуло его выйти из рядов пролетариата. Ну а как иначе?! Если твой труд не ценят по достоинству, то тяга к нему пропадает. Более того, хочется переломать все инструменты и набить морду начальству, как это сделал слесарь Эдуард. Эдуард ничем не отличался от остальных работяг, но в его голове порой возникало цунами, и слесаря приходилось обходить стороной. Однажды его конкретно тряхнуло, наверное, под скальпом произошло землетрясение. Пришлось вызывать милиционеров. Эдуарда связали и тут же укололи сильнодействующим препаратом. Он отсутствовал месяца четыре. В то время в стране еще существовал гуманизм: пришедших в себя шизофреников возвращали на прежнее место работы. Эдуард какое-то время вел себя тихо, но в период осенних дождей снова начал колобродить.

Одна тема особенно терзала его и лишала покоя. «Где размножаются угри?» –  дурак-ихтиолог приставал ко всем. Если Эдуард не получал вразумительного ответа, то пускал изо рта пену и бил незнайку кулаком по макушке. «Запомни, школяр, – назидательно говорил он, – угри размножаются в Мраморном море!» Кулак Эдуарда был настолько тяжел, что возникала опасность размножения идиотов неестественным способом. Последним, кого ударил ихтиолог, был начальник. Больше Эдуарда никто не видел.

Гришка уволился. В поисках работы он валялся на кровати и слушал радио. В стране объявили чрезвычайное положение.

– Лихое время наступает, хлопцы! – сквозь зубы процедил тренер Николай Степанович, для своих – дядя Коля. – Сейчас или гайки закрутят, или, наоборот, все расшатается.

Сухопарый мужичок с вздутыми венами на руках и профилем кудрявой Любы над левым соском оказался прорицателем. Он здорово ориентировался в мутной воде: сменил трико с лампасами на цивильный костюм и арендовал помещение магазина «Трикотаж», где открыл первую в городе торгово-закупочную фирму «Меркурий». Для защиты коммерческих интересов дядя Коля пригласил верных учеников.

– Ничего, ребятки, бог даст, ласты не склеим! – сказал он, поправил на шее «гаврилу» в мелкую полоску и хитро подмигнул.

Никто из качков не понимал, от кого надо защищаться, ведь все законно, но спрашивать стеснялись. Раз дядя Коля сказал, значит, есть от кого. Однажды к офису подъехали ребятишки из «общака». Блатные вели себя вызывающе, будто у каждого из них в рукаве имелся огнестрельный козырь. Недавно откинувшийся Цицерон со стеклянными от кокса глазами сыпал словами так, будто шпарил по тетрадке. Он ловко перемешивал пальцами воздух и делал упор на библейские заветы: «Надо делиться! – твердил он, скупо сплевывая на паркет. – Платите десятину и никакого базара! Да не отсохнет рука дающего». Его рандолевые фиксы эффектно сверкали в надежде, что сказанное до глубины души тронет слушателей.

Пылкая речь принесла братве неслыханные дивиденды: глашатаю сломали челюсть, его сопровождающим – ребра. Спустя два дня дворники нашли дядю Колю с многочисленными дырками на черном от крови пиджаке. Отец «Меркурия», как обыкновенный алкаш, прикорнувший после обильных возлияний, валялся за скамейкой в городском сквере. В морге Гриша заметил, что Люба на дяде Колиной груди лишилась глаза. Широко распахнув вывернутое финкой веко, она выглядела страшно удивленной. «Неужели меня закопают вместе с ним?» – как бы вопрошала красотка.

Фирма объявила траур. Советская честность еще не выветрилась из мозгов – двери магазина украсила табличка «Учет». Поминали убиенного в кафе «Сказка». Тризна напоминала проводы на пенсию заслуженного ветерана: громыхали ложки, падали тарелки, весело булькала водка. На траурном мероприятии присутствовали и представители от братвы. Насмотревшись фильмов про итальянскую мафию, они решили кое в чем ей подражать. Поминки прошли тихо, без предъяв и потасовок. Но перчатка была брошена, и не ответить любезностью на любезность выглядело бы бестактностью. Среди недели, в лучших традициях классической литературы, в собственном подъезде зарубили уголовного авторитета Зяму.

– Достоевщина какая-то! – рассматривая труп, восхищался санитар морга. – Полчерепушки как ветром сдуло! Раз пять рубанули! – констатировал он, пинцетом извлекая из мозга костные осколки и складывая их в чайное блюдечко. – У людоедов есть поверье: если сожрать орган убитого врага, то его полезные свойства перейдут к тебе как по наследству. Слышал я, Зяма славился неординарным мышлением.

Страшно было представить, что мог сделать санитар с мозгами авторитета. К тому времени он уже успел прославиться тем, что однажды продал через знакомого мясника печень погибшего в катастрофе автолюбителя – не хватало денег на дозу. Какой гурман слопал этот деликатес, так и осталось тайной. В следующий раз мясник брать у санитара мясопродукты решительно отказался.

– Тряпка! – резюмировал санитар и скормил нереализованный товар бродячим собакам.

«Меркурий» продолжал работать в прежнем режиме: вайнахи фурами везли из Владикавказа водку. Спиртное уходило влет, и фирма набивала карманы быстрыми деньгами. Казалось, что после ослабления сухого закона в городе квасили все, включая грудных детей и прокисших от старости пенсионеров. Трудовой процесс в фирме контролировал заместитель покойного – одноногий Вася по кличке Клек. Прозвали его так за протез, который он ни в какую не хотел менять на более современный. Возможно, он просто экономил на обуви. По совместительству Клек вел бухгалтерию.

Как поганки, вдоль дорог росли киоски, тут и там открывались маленькие магазинчики и кафе-забегаловки. Народ хотел жить и жить достойно. Вчерашние ханурики обнаружили в себе купеческие задатки. Эшелоны с челноками мотались по стране и за ее пределы. Конкуренция набирала обороты, провоцировала нарушение уголовного законодательства. Гражданское противостояние началось с поджогов, угроз и вымогательств. «Меркурий» в этом отношении занимал позицию надзирателя и карателя. Банан из простого фрукта превратился в Виктора Сергеевича, Гришка – в Григория Андреевича. Следуя примеру покойного дяди Коли, они сменили имидж и форсили в дорогих костюмах.

– Вот что, Гриша! Расширять сферу влияния надо! Гопота из школы спортивного резерва на колхозный рынок глаз положила, надо бы опередить. Хороший куш можно сорвать, не особо напрягаясь. Сам понимаешь – запас карман не тянет!

– Опоздали, милостивые господа! – Клек, как американец, закинул на журнальный столик протез и придавил его здоровой ногой. – Рябина загнал «колхозников» под крышу. Там ребята такой шорох навели, что «базарного» директора с сердечным приступом госпитализировали.

Рябина Сергей Николаевич тренировал боксеров и существовать на одну зарплату категорически отказывался. Коммерческими задатками он не обладал, но торгашей обожал всеми фибрами своей меркантильной души и тайно завидовал их доходам. Зависть подтолкнула Рябину к радикальным действиям. Сначала его бойцы обложили данью торговые ряды на маленьком базарчике, затем распахнули пасть на более жирный кусок. Сам Сергей Николаевич участие в экспроприациях не принимал. Пока где-то плющились носы, а губы несговорчивых предпринимателей распухали, как от инъекций силикона, он ставил удар вихрастым пацанам.

– Кулак подворачивай при ударе и не сжимай его раньше времени. Помни, сынок, ты должен быть раскрепощен, – наставлял он мальчугана с ясными, как небо, глазами.

Рябина с рождения имел отличительную метку – огромную волосатую родинку на мочке. Чтобы стать симпатичнее, он решил удалить ее хирургическим путем, но его отговорили. «Да черт с ней! – философски заключил Рябина. – Не геморрой же! Срать не мешает!»

Если в провинции мочили друг друга исподтишка, то Москва в открытую громила парламент и подавала пример, как надо действовать. Дикторы прямым текстом орали: «Эй, олухи, учитесь!»