Текст книги "Забулдыжная жизнь"

– Василий! – прошептала Маринка. – Ну же…

Нетерпение подстегивало Плафона. Он уже собрался свершить невозможное, как Маринки сжала неожиданно одеревеневшие ноги. «Что за причуды?» – не понял Василий, стараясь преодолеть сопротивление.

Маринка взвыла от боли и обиды. Из ее глаз брызнули слезы.

– Проклятая спастика, – выдавила она сквозь зубы. – Ничего не получится!

– Какая еще спастика? – не понял Плафон.

– Слезь, мне больно!

Такого поворота Плафон не ожидал. Упускать свой шанс он не собирался – не каждый день дается возможность ощутить себя полноценным мужчиной. Он еще раз попробовал раздвинуть Маринкины ноги.

– Отстань, я сказала! Сейчас медсестру вызову!

Злой и растерянный Плафон вернулся в свою палату. Достал из шифоньера бутылку и наполнил стакан. Строитель не спал.

– Ну что, не смог?

Насмешка соседа хлестнула по самолюбию. Плафона хотел огрызнуться, но сдержался.

– На, смотри! – Он включил свет и вытащил из штанов готовую к бою «Царь пушку». – Спастика у Маринки какая-то, ноги хрен раздвинешь!

– Ого! – восхитился строитель.

Плафон разделся и залез под одеяло. В паху ломило, было не до сна. Он сел, включил лампу. «Царь пушка» отливала медью и вызывала беспокойство.

– Сунь в ледяную воду. Обязательно поможет! – посоветовал строитель.

Вода не помогла. Плафон каялся в поспешности принятых решений: «Надо было без укола попробовать, а потом уж…А вдруг гангрена?» – нарастала паника.

– Сегодня Клавдия Борисовна на сутках. Дуй к ней. Она чего-нибудь придумает.

                                                VI

Старшая медсестра безмятежно дремала на кушетке в своем маленьком, украшенном грамотами, склепе. Во сне она всхрапывала, облизывая выразительные губы. Клавдии Борисовне снилось что-то дивное, чего она никогда не видела в жизни. Она бы так и проспала до утра, если бы настойчивый стук в дверь не оборвал цепочку чудных сновидений. Клавдия Борисовна не сразу поняла, что происходит. В дверь снова постучали. Она встала, поправила перед зеркалом прическу.

– Заходите, – пригласила она недовольным сонным голосом.

Въехал Плафон с обезумевшими от страха глазами.

– Вот! – остановился он и оттянул трико.

Клавдия Борисовна нехотя опустила взгляд, благородное лицо ее вытянулось как у лошади. Мужское достоинство богатырских размеров потрясло воображение медсестры. Внизу ее живота приятно заворочался лохматый комок. Клавдия Борисовна охнула и машинально схватилась за чудо. Желания, не совместимые с занимаемой должностью, изводили ее. Сознание пошатнулось, ноги в коленях ослабли. Клавдия Борисовна с трудом добрела до двери и щелкнула замком. Затем помогла Василию перебраться на кушетку и опустилась рядом.

Потерянное самообладание женщины-мечты вознесло Плафона на седьмое небо. Он вдыхал божью благодать и плевать хотел на гангрену с последующей ампутацией. Клавдия Борисовна, словно одурев, теребила пойманного журавля.

– Василий, часто у тебя такое? – шептала она, глотая от волнения буквы.

– Бывает, – вдохновенно врал Плафон.

Старшая медсестра трепала «журавля» за шею и пробовала себя унять: «А если узнают? Мужики такие хвастуны!» Старания оказались напрасными. В женской душе бушевал ураган страстей. Грудь набухла и вывалилась в разрез халата. О чем только не мечтала Клавдия Борисовна в эту минуту! Демон похоти ублажал распускавшийся бутон сладострастия. Халат прилип к взмокшей спине и оголил бедра Клавдии Борисовны. Вгорячах она еле сдерживалась, чтобы не припасть губами к предмету искушения и не высосать из него дьявольскую энергию. Горячий смерч испепелял изнутри тело женщины и выветривал из ее головы остатки сознания. Клавдия Борисовна застонала, откинулась на кушетку и потеряла над собой контроль. Утонув в блаженстве, она абсолютно не понимала, что происходит. Череда спазмов прокатилась снизу вверх и сверху вниз по опьяненному истомой телу.

Душный туман растворил в себе стон Клавдии Борисовны. Она как рыба разевала рот и глотала воздух. Плафон жадно целовал большой выразительный рот, гладил раздвинутые ляжки. Расстегнув халат, он задрал бюстгальтер и мял грудь Клавдии Борисовны. Неожиданно медсестра опомнилась. Окинула Плафона замусоленным взглядом и с силой его отпихнула.

– Что ты себе позволяешь, мерзавец?!

Возбужденный Плафон бешено соображал, что ответить.

– Клавдия Борисовна, – нашелся он. – Вы же сознание потеряли! Я прямой массаж сердца делал. Рот в рот, это самое… дыхание искусственное. Ну и напугали вы меня!

Клавдия Борисовна поднялась и криво застегнула халат. Слабость не отпускала ее, в голове шумело и все расплывалось перед глазами. Она понюхала нашатырь и почувствовала себя лучше. Сдержанно, будто и не было упоительного блаженства, Клавдия Борисовна осмотрела лиловый «баклажан».

– Скорую надо вызывать – застой крови начался. Последствия могут быть непредсказуемыми!

Она сняла телефонную трубку и набрала короткий номер.

                                              Эпилог

Огненное светило замерло в выжженном небе. Зной еще не спал, но по скудным, еле уловимым приметам угадывался скорый вечер. Слышались голоса возвращающихся домой работяг. Шаркали по асфальту стариковские ноги, вприпрыжку скакали детские сандалии. Задыхаясь и громыхая отбитой требухой, по дороге пропыхтел автомобиль. Стращая зазевавшегося пешехода, он заржал гнусавым баритоном, и пешеход ответил ему коротко и емко. За кустами жимолости, в траве, лежали Суслик и Вьюшкин. Рядом с ними в инвалидной коляске сидел Плафон и отгонял мух. От солнечных лучей «святую троицу» укрывал балдахин из листвы. Суслик и Вьюшкин тянули портвейн и который раз слушали невероятную историю любви.

– Заходит, значит, Клавдия Борисовна в палату, а я на кровати сижу в чем мать родила. Вылупила на меня свои фары, и вся дрожит от волнения. «Не могли бы вы, – говорит, – гвоздик забить в стену? – Грамоту повесить хочу». Отчего же не забить, отвечаю, забью, коли надо! «Ну тогда я в кабинете буду ждать!» – и пошла, виляя жопой. Приезжаю в кабинет, а она улыбается таинственно: «Может, выпить желаете?» Гляжу, а на столе шампанское, ананас нарезанный. На блюде креветки калачиком свернулись. Эге, думаю, вон тебе какой гвоздик вбить требуется! Только выпили на брудершафт, пала она на колени, ладошки у груди сложила. «Как увидала вас, Василий, так покоя лишилась. Ночами не сплю, о вас грежу! Скоро рехнусь!» – говорит. И так жалко мне ее стало! Ложитесь, говорю, Клавдия Борисовна. Освобожу вас от страданий душевных и физических. Сбросила она халат, а под ним – ничего! Легла на кушетку, руки ко мне тянет: «Растли меня, – говорит, – Василий. Сгораю от нетерпения!» Вот так и вгонял ей гвозди три недели кряду, без выходных и отгулов.

Суслик передал бутылку Вьюшкину.

– Чего же тебя из больницы пришлось забирать?

– Переутомился я с этой Клавдией Борисовной. Ненасытная оказалась в этом плане. Лежу как-то на ней и намекаю, что отдохнуть бы не мешало. А она хрипит: «Василий, прибавь газу, я уже финиширую!» Разве тут откажешь? Прибавил! Вдруг перед глазами все помутилось, поплыло, и голос Клавдии Борисовны – как из бочки. Я пару раз по инерции дернулся и отрубился! Очухался в реанимации. Вижу, доктора вокруг меня тормошатся. Один сердце слушает, другой давление мерит. Клавдия Борисовна в сторонке стоит. Глаза влажные, губы трясутся. Смотрит на меня и взглядом прощение вымаливает. «Полное истощение организма, – говорит доктор. – Товарищу необходимы абсолютный покой и усиленное питание!»

– Мастак ты врать, Плафон! – засмеялся Вьюшкин. – Тебе передачу «В гостях у сказки» вести надо.

Кусты угрожающе зашевелились. Сквозь них продралась сестра Плафона. Ее пустые глаза на багровой физиономии не сулили ничего хорошего. Недавняя бравада Плафона превратилась в мокрое пятно на штанах. С Вьюшкина и Суслика моментально слетела беззаботность. Ожидание жуткой неизбежности повисло в воздухе.

– Вот вы где притаились, ханурики! Тащите этого словоблуда домой – какая-то Клава из санатория прикатила!

Хомячок         

                                                  I

С родителями Степе повезло: у него их не было. Никто на него не кричал, не порол и не ставил в угол. И маму, и папу, и самого лучшего друга ему заменяла бабка. Еще полная сил она могла бы легко выскочить замуж, однако решила посвятить личную жизнь воспитанию внука, в котором не чаяла души и видела отражение дочери.

– Как же ты на маму похож, Хомячок! – с нежностью говорила она и целовала Степу в глазки.

Хомячок жмурился, вырывался из бабкиных рук и убегал в свою комнату. Любимыми игрушками малыша были плюшевый медведь и тряпичная обезьяна. Степа сажал их на кровать и говорил те слова, которые слышал от бабушки. Он вообще старался подражать ей во всем. Иногда он жалел, что родился не девочкой, но быстро забывал об этом и вспоминал лишь во дворе, когда цапался с мальчишками. После ссоры он забегал домой и делился с медведем и обезьяной своими обидами. Он искренне верил, что плюшевые друзья сочувствуют ему.

– Не переживай, Хомячок, – успокаивала бабушка. – Вырастешь, и все обиды забудутся или покажутся смешными.

Она разговаривала со Степой как со взрослым и это нравилось ему, придавало уверенности. Бабка не особо сюсюкалась с внуком, но для полноценного воспитания ей все же не хватало мужской твердости. Степу все больше тянуло к девочкам. С ними было проще и безопаснее. Никто не обзывался, не лез драться, не отнимал игрушки. Девочки лепили из песка куличи, нянчились с куклами и относились к Степе как к подруге. Мир, в котором жили дворовые мальчишки, отдалялся от Степы все дальше и дальше.

Тихо и незаметно пролетело время. Школа встретила сироту в штыки. Одноклассники посмеивались над мальчиком с девчачьими повадками. При случае жестоко подшучивали над ним. Степа не отвечал грубостью на грубость, он как бы отходил в сторону, стараясь не замечать нападок. Дома он не жаловался; на вопросы о делах отвечал: «Все хорошо, бабуля!» Педагоги его нахваливали и ставили одноклассникам в пример, тем самым вызывая очередную волну насмешек.

– Степанида, почему ты не заплела косы? – ехидничали пацаны и злорадно смеялись.

Иногда они дрались между собой, дрались жестоко – до крови. Степа избегал потасовок и тайно радовался, что над ним только подшучивают, а не бьют. Со временем мальчишки потеряли к однокласснику интерес. Он стал неприкасаемым изгоем, которого никто не замечал. Это обстоятельство ничуть не удручало Степу. Ему было уютно в своей прозрачной скорлупе.

В свободное время Степа помогал бабушке по дому. Та учила его шить на машинке, готовить и прочим необходимым в жизни навыкам. Если бы Степа родился девочкой, то из него бы вышла идеальная жена и хозяйка! У него и в движениях присутствовала женская пластика и мягкость. Надень на него парик и платье – и никто сроду бы не отличил парнишку от симпатичной, худощавой девушки.

Степе повезло не только с родителями, но и со здоровьем: в армию его не взяли. Облегченно вздохнув, он пошел на курсы парикмахеров и выучился на мужского мастера. Осознанно или нет, но с некоторых пор его, словно женщину, потянуло к противоположному полу. Не в смысле – переспать, а в смысле заботы.

Он знал о строении волос абсолютно все. Ежедневно оттачивая мастерство, Степа, как скульптор, отсекал лишнее. Придавая непослушной шевелюре нужную форму, он подчеркивал овал лица и мужественность клиента. К нему записывались заранее как к лучшему специалисту в городе. Степа этим очень гордился. Можно сказать, он нашел себя в жизни.

Каким-то непостижимым образом в коллективе узнали детское прозвище Степы. Девушки-парикмахеры малость пошутили и совершенно забыли его имя. Отныне для всех он стал Хомячком, высоким худым Хомячком с огромными ясными глазами.

                                                 II

     В огромное зеркало Лобов наблюдал как к нему, вихляя бедрами, спешил парикмахер.

– Как всегда? – спросил тот, чуть задыхаясь, и замотал клиента в простыню.

– Как всегда, Степа! – с долей сарказма ответил Лобов. – Ты когда свои ужимки бросишь?

Хомячок нисколько не смутился.

– Что поделаешь, Сергей Александрович? Антураж! Женский коллектив накладывает отпечаток – непроизвольно перенимаешь манеры. А вас раздражает мое поведение?

– Не то чтобы раздражает, – Лобов поморщился. – Ты же знаешь, как я отношусь к «этим».

– Я не «этот»! Давайте закроем тему. Я не собираюсь ходить вразвалочку, как ваши «быки», и греметь пудовыми погремушками на шее. У меня свой стиль. Если не устраиваю, найдите другого мастера! – нахохлился Степа.

– Не ерепенься! И, вообще, хватит демагогию разводить. Времени в обрез, дела у меня, – оборвал Лобов никчемный спор.

В руках Хомячка бабочкой запорхали ножницы. Придав клиенту надлежащий вид, Степа по-бабьи сложил ладошки.

– Бриться будем, или оставим все как есть?

– Побрей, – словно отмахнулся Лобов.

Хомячок распарил лицо ворчуна, взбил и нанес помазком густой слой мыльной пены. Степа любил работать с опаской. Ремесло брадобрея он отшлифовал до безупречности. Бритва из дамасской стали, которой Степа дорожил и никогда не оставлял в парикмахерской, привычно скользнула от виска к подбородку Лобова. Процедура бритья и ухода за кожей заняла около десяти минут.

– Ну вот! Уши и нос на месте! – Хомячок вытер салфеткой лезвие. – Одеколоном брызнуть, Сергей Александрович?

– Не надо. Я не красна девица, чтоб благоухать!

Лобов рассчитался и направился к выходу. Непроизвольно он обернулся. Парикмахер запихивал купюру в несуществующий бюстгальтер. «Совсем спятил, паренек!» – скрипнул зубами Лобов и вышел на улицу.

Барахтаясь в делах, он забыл о женоподобном цирюльнике и вспомнил о нем, когда волосы потребовали ухода.

– Здравствуйте, Сергей Александрович! – прощебетал Хомячок, прижав к груди кулачки. – Давно не заглядывали. Работа?

– Работа, работа… Все думаю, как из тебя мужика сделать. Может, в спортзал затащить? Потренируешься, нарастишь мускулатуру. Глядишь, бросишь кокетничать!

– Предлагаете тягать железо и колотить несчастную грушу?

– Твою мать, я тебе куплю хула-хуп и разноцветные ленты! Будешь заниматься художественной гимнастикой. Устраивает? – взорвался Лобов.

– А как отнесутся к этому ваши ребята? Они не будут домогаться? – неудачно пошутил Степа.

– Боже мой, кому ты нужен?

Белая простыня проглотила Лобова, оставив одну голову. Хомячок привычно щелкнул ножницами и, не прекращая разговор, приступил к работе.

– Спорт – дело хорошее, но мои руки потеряют чувствительность. Да и к чему все это? У каждого свое призвание. Ваши мальчики выбивают деньги, я навожу красоту. Знаете, Сергей Александрович, – между прочим похвастался Хомячок, – машину скоро куплю! Пропахну бензином и стану брутальнее.

– Никак разбогател?

Лобов искоса взглянул на парикмахера. Невидимый тумблер сработал в его голове. Болтовня Хомячка неразборчивым эхом звучала где-то далеко. В мозгах Лобова зрел план по конфискации денежных средств путем аферы или вымогательства: «Изольда! Надо задействовать Изольду. Малышка справится на отлично!»

Изольда с детства играла в школьном театре. Могла часами стоять перед зеркалом и отрабатывать мимику. Хорошая память хранила сотни фраз, принадлежащих разным литературным героям. «Я стану великой актрисой!» – думала Изольда до тех пор, пока судьба не свела ее с Лобовым. Сорокалетний, хлебнувший в жизни лиха он очаровал Изольду своим влиянием на окружающих. Его харизма гипнотически воздействовала на девушку и подчиняла Лобову беспрекословно. Он втянул «актрису» в криминальный бизнес, и та ни капли не жалела об этом. Шагая по скользкой дорожке, Изольда испытывала ни с чем несравнимое удовольствие. Она настолько привыкла к коктейлю из опасности и авантюры, что уже не представляла свою жизнь иначе. Стоило на короткое время остаться без дела, как недостаток адреналина давал о себе знать – не хватало риска – своеобразного наркотика, опьяняющего и поддерживающего тонус. Лобов старался не оставлять без занятия курочку, несущую золотые яйца. К тому же Изольда нравилась ему, и иногда они просыпались в одной кровати. Бесчисленные ищейки криминального авторитета днем и ночью вынюхивали, кого можно безнаказанно обобрать с помощью силы или обмана.

                                                 III

По дороге к дому Степа помог преодолеть лужу миниатюрной девушке. Поддерживая за руку, он вел ее по бордюру и украдкой рассматривал. Лицом она напоминала покойную мать на фотографии в альбоме. Степа подумал, что та именно так и выглядела при жизни. Первое время случайные знакомые созванивались, потом стали встречаться.

– Хомячок, уж не завел ли ты себе подругу? – интересовалась одряхлевшая бабка, шамкая сжеванными губами.

– Ну что ты, бабуля! – скрывал свою тайну Степа.

Постепенно Изольда вытеснила из его головы все. Она позволяла целовать себя, но не более того. Рядом с ней Степа впервые ощутил себя мужчиной и желал испытать то блаженство, которое способна подарить только женщина.

– Извини, я не могу ложиться в постель с человеком, которого знаю без году неделю.

Степе ничего не оставалось, как ухаживать и всеми способами доказывать свои чувства. Он водил подругу в кино, читал стихи и делал скромные, ни к чему не обязывающие подарки. Казалось, прелюдия будет вечной, но как-то Изольда пригласила его к себе.

В вечернем платье с ниткой жемчуга на тонкой гордой шее она выглядела потрясающе. Степа смотрел на богиню во все глаза и не верил, что из всех мужчин она выбрала его, простого парикмахера с женскими манерами. Полумрак в комнате усиливал эффект таинственности. На диване валялись маленькие, расшитые золотыми нитями подушки. Ваза с фруктами, два фужера и позеленевший медный подсвечник на журнальном столике обещали подарить Хомячку новые, доселе не испытанные ощущения.

Шампанское быстро пошатнуло рассудок Степы, не знавшего вкус спиртного. Немного потанцевав, влюбленные погасили свечи. Изольда сразу догадалась, что опыта у Степы нет никакого. Всю инициативу она взяла на себя. Осторожно, словно боясь вспугнуть, Изольда передавала искусство любви разомлевшему от вина и ласки ухажеру. Лишенный невинности Хомячок пребывал на седьмом небе, или чуть выше. Изольда гладила его по впалой груди, вздыхала и прижималась.

– Тебе хорошо? – спросила она.

– Со мной такого не было никогда!

Степа неумело целовал ее в щеки, шею, губы. Изольда отстранилась, приподнялась на локте. На Степу в упор смотрели упругие груди с маленькими аккуратными сосками.

– Ты не мог бы мне помочь? – спросила вдруг Изольда.

Хомячок, не успевший остыть от эйфории, ликовал и был готов на любой безрассудный поступок.

– Какой разговор? Если в моих силах, то – конечно!

– Мне нужно полмиллиона, срочно! Понимаешь, маме необходима операция.

Просьба слегка ошеломила Степу. Но отказать он не посмел: было совестно. «Автомобиль немного подождет», – успокоил себя парикмахер и прижался к возлюбленной.

                                                 IV

У сменщицы захворал ребенок. Степу попросили подменить ее и выйти на работу после обеда. Ни свет ни заря он вскочил с постели. Стараясь не шуметь, стал одеваться.

– Далеко ли собрался? Тебе же к обеду, – спросила разбуженная возней старуха.

– Спи, бабуль! Мне по делам надо.

По дороге Хомячок забежал на рынок за розами. Ему не терпелось удивить любимую внезапным визитом. Он представлял, как Изольда обрадуется, бросится на шею и увлечет его в неостывшую кровать. Хомячок поднялся на этаж, подошел к двери. Та к его удивлению оказалась незапертой. Парикмахер осторожно вошел и прислушался. В тишине квартиры сдавленно вскрикивала Изольда. Споткнувшись о чужие ботинки, Степа влетел в комнату. Картина, представшая перед глазами, ввергла Хомячка в шок! Заметив растерянного ухажера, Изольда с досадой спросила:

– Сережа, ты что, двери не запер?

Лобов нехотя сполз с возлюбленной Хомячка.

– Вот такие дела, мон ами! – сказал он поблекшему Степе.

Увиденное окончательно сбило парикмахера с толку. Обман и обида выжали из глаз слезы. Мир стал омерзительным и мутным.

– Я хотел бы поговорить.

– О чем? – Лобов взял из рук Степы букет и швырнул его на постель. – Это тебе, дорогая!

– Привыкай держать удар, малыш! – съязвила Изольда

Самый дорогой для Степы человек внезапно превратился в бесчувственную куклу.

– Лобов, выпроводи его!

Хомячок не знал, как себя вести. Сначала он хотел выбежать в подъезд, но что-то его удерживало.

– Маму прооперировали? – выдавил он, то сжимая, то разжимая кулаки.

– Нет у меня никакой мамы!

Изольда встала с постели и накинула халат. Лобов подтолкнул Степу к выходу.

– Все, базар окончен!

– Это же нечестно! Ты мне должна…

– Нет, ты глянь на этого нахала! Я отдала ему самое ценное, а он разговоры о деньгах заводит! – Изольда указала пальцем на дверь. – Вон отсюда!

Степа повернулся к дверям, но Лобов схватил его за рукав.

– Может, за пол-лимона я тебя удовлетворю, а, Хомячок?!

Душный, горячий туман окутал Степу. Рассудок его помутился. Выхватив из кармана бритву, он чиркнул шутника по горлу. Лобов удивленно вытаращил глаза, схватился за кадык и рухнул на колени. Пульсирующая струя крови рванула сквозь пальцы, растеклась по полу. Изольда в ужасе отпрянула, прикрыв ладонью рот.

– Ты что? Это же шутка! Мы…

Лезвие из дамасской стали повторило смертельный трюк. Хомячок вытер бритву о пальто в прихожей и покинул квартиру.