Текст книги "Забулдыжная жизнь"

До выхода на работу оставались считанные дни. Шатаясь по городу, я читал объявления и совершенно случайно столкнулся с Лаурой. Она улыбнулась мне одними губами, как старому знакомому, с которым когда-то жили по-соседству. Подведенные глаза не выражали ничего, кроме равнодушия. Лаура очень изменилась: перстенек на пальце, прическа, дорогое платье.

– Привет! Как дела? Ну что ты молчишь, язык проглотил?

От волнения свело челюсти. Я открыл рот и не узнал свой голос. Хрипловатый баритон дребезжал велосипедным звонком.

– Давай, выпьем по чашечке кофе? За углом уличное кафе открыли, – я боялся, что она откажет, но Лаура согласилась.

Мы расположились под цветным матерчатым навесом. Не зная с чего начать, я вливал в себя чашку за чашкой.

– Ты притащил меня сюда, чтобы я подтвердила смерть от кофейной передозировки?

Смущение овладело мной. Хотелось сказать Лауре о том, что происходит в душе. О месте, которое она в ней занимает. Но я понес околесицу.

– Знаешь, я стал настолько разборчив в еде, что меня можно причислить к гурманам. А ведь было время, когда ел траву!

– Траву? Не могу поверить! Зачем?

– Мне было тогда лет пять. Бабушка приятеля открыла нам великую тайну. Оказывается, все быки обладают феноменальной силой из-за того, что питаются растительной пищей. Судя по массивной фигуре и сумкам, которые старушка таскала, она питалась исключительно силосом. Тянуть резину не имело смысла, надо было действовать. На улице мы с дружком забежали за дом и опустились на четвереньки. Эволюция повернула вспять. Обглодав небольшой участок газона, мы решили, что лучше оставаться хилыми, чем давиться травой ради богатырского здоровья.

Лаура смотрела на меня огромными глазами. Ее пухлые губы выгнулись полумесяцем. Боже, как я ее хотел! Язык же, вместо комплиментов, продолжил грязную работу.

– Это еще что?! – развил я начатую тему. – Любимым занятием девочек в детском саду было приготовление куличей. Они лепили их из влажного песка. Лакомства в виде звездочек, подков и цветочков радовали глаз. С видом хозяюшек девочки приглашали мальчишек отведать их стряпню. Все отказывались. Лишь я не смог оставить без внимания труды будущих кондитеров и сдуру слопал пару брикетов. Песок скрипел на зубах. Будучи прекрасно воспитан, я не подал виду, что кулинары из девочек – хреновые. Наоборот, в доказательство потрясающего вкуса облизал пальцы. Поблагодарив девочек за угощение, я убежал играть с ребятами. Ближе к вечеру меня скрутило. Кто-то из детей настучал воспитателю о песочной трапезе. Меня потащили в кабинет медсестры. Постучав по вздутому животу, тетка в белом халате извлекла из стеклянного шкафа резиновую грушу и приказала снять штаны. Сгорая от стыда, я заплакал.

– Бедный, ты бедный! – Лаура погладила меня по плечу.

От ее прикосновения я взмок. Если бы она догадывалась, как хотелось поцеловать ее руку с вишневыми коготками, прижать к себе! А, может, и догадывалась, но ничем не выдала себя.

– Все, мне пора! Заходи в гости, Николай будет рад. Он хотел позвонить, но не решился.

Меня словно окатили ушатом ледяной воды.

– Хорошо, заскочу! – выдавил я, зная, что никогда не переступлю порог их дома.

На душе скребли кошки. Я проводил Лауру до угла и не знал, куда податься. Ноги завели в сквер. «Вот тебе и Клячин! Надо же, какие кульбиты вытворяет жизнь!» – поражался я, присев на скамью. Мое скорбное одиночество нарушил гражданин из категории «Они позорят наш город!» Судя по брюху, он проглотил глобус – из расстегнутой ширинки свисала вялая земная ось. Мужика одолевала жажда общения, и ему требовался умный собеседник.

– На-ка, глотни! – он протянул бутылку.

Хмель слегка заретушировал образ Лауры. Незаметно водка закончилась. Пришлось сгонять за добавкой.

– Давай навестим порядочных женщин! Есть тут одна, она не откажет! – мужик по-братски обнял меня и натужно засопел.

Предложение выглядело заманчиво. Мои зрачки мечтательно скатились к переносице и нежно посмотрели друг на друга. Освободившись от дружеских объятий, я отодвинулся. Мужик потерял опору и упал с лавки.

Проходящая мимо женщина шарахнулась в сторону. От нее разило презрением и еще чем-то мерзким, кажется – французскими духами. Не в силах подняться, новый приятель изобразил роденовского мыслителя.

– Вставай! Нас ждут в квартале красных фонарей!

Но ловелас успел забыть о любви, развалился около скамейки и невыразительно запел:

– Опять от меня сбежала последняя э… эта, как ее?

– Электричка! Паровоз такой, без пара! – подсказал я.

– Точно, паровоз… не стучите колеса…

Кое-как удерживая равновесие, я склонился над певцом.

– Слушай, акын, общественность нами недовольна!

Он удивленно посмотрел сквозь меня. В его масленых глазах отразилось небо с плывущими облаками. Мужик сел в позу лотоса и сосредоточил взгляд на бордюре. Казалось, что он медитирует.

– Почему так долго нет автобуса?

– Цыгане угнали! – ответил я и зашел в кусты.

Прижатый атмосферным давлением, он снова лег. Старикашка, торопившийся на тот свет, вдруг остановился и отстучал вставными кастаньетами:

– Стыдоба! Устроили сортир и лежбище тюленей! Сейчас милицию вызову!

– Не шуми, дед! Мы исчезнем незаметно, по-английски! – я легонько пнул собутыльника. – На нас объявили охоту!

Он тут же среагировал и приподнялся на локте.

– Веди меня, мой талисман!

Я помог ему встать. Качаясь, мы направились к выходу. Такого сильного земного притяжения не приходилось испытывать давно. Сделав пару шагов, мы приняли горизонтальное положение.

– Всему виной вспышки на Солнце! Очень на здоровье влияют! – констатировал новый знакомый, погружаясь в дрему.

Послышался шум двигателя. Мне мерещилось, будто прилетел волшебник в голубом вертолете. Как же я ошибся!

– Господа, карета подана! Располагайтесь удобнее!

– Все господа в Париже, мы – трудовая интеллигенция! – уточнил я, стараясь самостоятельно загрузиться в автомобиль.

С казенной постели я сбивчиво объяснял невменяемым соседям о причине бед, выпавших на долю отечества. Меня никто не слушал. Незаметно патриотические чувства усыпили разум.

– С виду нормальный парень. Никогда бы не подумал, что алкаш! – майор Пырьев заполнил бланк и протянул его мне. – Заплатите штраф и, пожалуйста, не появляйтесь на улице в таком виде. Не подавайте дурной пример подрастающему поколению.

Я покинул вытрезвитель, прислушавшись к дельному совету. Кудрявые тополя заговорщицки шелестели листвой: «Успеешь еще оплатить, один черт денег нет. Иди к Иришке! Она же любит тебя!» С природой не поспоришь, и я пошел туда, куда деревья нашептали.

Ира, верстальщица нашей газеты, встретила меня визгом. Такая искренняя радость – редкость в наше время. Захотелось обмыть встречу. Я принял ванну и предложил ей сбегать в ларек.

– Одеваться неохота! Лучше Наташке звякну. У нее такой спонсор появился! Притащит все по первому свистку. – Поджав коленки, она потянулась к телефону.

Иришкина подруга выглядела эффектно, но в постели была никудышная. Мужики, обескураженные несоответствием внешности и любовных способностей, долго с ней не дружили. Как переходящее красное знамя, она переходила из рук в руки. Чтобы ожидание не было скучным, я стал ублажать Иришку. Моего здоровья хватило минут на пять. Потом мы смотрели телевизор.

Дверь без стука распахнулась. На пороге возник Наташкин абрис. За ним, прикрываясь огромным букетом роз,  расшаркивался гарант хорошего настроения.

– Привет, Саня! Некрологи сочиняешь? – Наташка чмокнула меня в щеку. – Знакомьтесь!

В комнату шагнул майор Пырьев. Увидев меня, он скривился, как от зубной боли. Я тоже не ударил в грязь лицом и изобразил умирающего лебедя. Девчонки суетились вокруг стола, не обращая на нас внимание.

– Познакомились? Ну, вот и славно! – Иришка прижалась ко мне. – Товарищ Пырьев, Сашка классный, с ним не соскучишься!

– Я догадываюсь! – он поперхнулся.

С каждой выпитой рюмкой обстановка раскрепощалась. Подружки щебетали о своем, а мы с гражданином начальником выползли на лоджию. Неловкость еще присутствовала в наших отношениях. Желая разрядить обстановку, я спросил у Пырьева первое, что взбрело в голову:

– Вы женаты?

Он окинул меня рассеянным взглядом и закурил.

– Однажды у приятеля я познакомился с одной особой. – Пырьев руками очертил два огромных бугра перед грудью. – Вознамерился даже жениться, так она мне приглянулась. Но барышня оказалась замужем, а мне было невтерпеж. На скорую руку мы слились в одно целое, после чего она решила порвать узы изжившего себя брака и новыми путами соединиться со мной. Пришли мы к ней домой и стали обмывать создание новой ячейки общества. А потом стали детей клепать, освобождаться от налога на бездетность – был такой раньше. В самый разгар трудового процесса приходит ее муж. Раззявил рот, как дурачок деревенский, и не знает, что делать. Совести нет совершенно – стоит и смотрит. Потом завертелся волчком: «Вы надолго?» – спрашивает. Отвечаю: «Наверное, навсегда!» Он расстроился и убежал. Утром я прозрел и решил официально никогда не жениться. А зачем? Чтобы однажды прийти домой и спросить: «Вы надолго?» Не веришь? Зуб даю! – выразился майор, как прожженный уголовник.

Не верить такому человеку было глупо, более того, я проникся к нему симпатией.

Мы вернулись к столу.

– В баньку бы махнуть! – Пырьев мечтательно вздохнул.

Иришка вопрошающе посмотрела на меня.

– Сань, можешь организовать мероприятие?

Разве я мог ей отказать? Ради меня она была способна прыгнуть на амбразуру, привечала в любое время дня и ночи, старалась выветрить из моей памяти ядовитый фантом Лауры.

– Отчего же нельзя?! Только машину надо.

Пырьев вызвал служебную «Волгу», и мы поколесили к бывшей Колиной жене. Расставшись с Клячиным, она жила в свое удовольствие: ковырялась в земле и разводила на продажу цветочки. Проблем с баней не возникло, Света отличалась радушным гостеприимством.

Начальник вытрезвителя выныривал из парной, загружал обезвоженный организм пивом и превращался в мелкого хулигана. Когда пенный напиток шибанул в голову, Пырьев забрался в соседский огород. Сначала он не обращал внимания на визг хозяев. Но в итоге, раздраженный их поведением, пообещал всех перестрелять.

Пистолета при нем не оказалось. Тогда он закидал их собранными огурцами, после чего вернулся к нам, схватил гармошку и наиграл мелодии подворотен. У калитки остановился наряд милиции, вызванный пострадавшими. Стражи порядка отдали честь распоясавшемуся майору и сделали соседям устное внушение.

День клонился к вечеру. Покидать место отдыха не было ни сил, ни желания. Там мы и заночевали. Утром помятый майор позвонил шоферу, поблагодарил Свету за великолепно проведенный вечер и украдкой потрогал за грудь. Я понял, что Наташа скоро достанется кому-то в качестве утешительного приза.

В бане я ухитрился поцарапать ногу и занести в рану грязь. Два дня мне было плохо, но я списывал все на похмелье. Когда же появились ноющая боль и покраснение, пошел в поликлинику.

– М-да, – сказал врач и выписал направление в больницу.

Шла третья неделя, как я загибался от сепсиса. Попытки сбить температуру оставались безрезультатными. Постоянно – сорок, сорок с половиной. Мои мозги плавились, извращая реальность. Возникало единственное желание – прекратить страдания любой ценой. Пусть усыпят, как собаку, лишь бы кончились муки. Тошнота выворачивала организм наизнанку, отнимала последние силы. Выдавив из себя слизь, две-три минуты я чувствовал облегчение, после чего все повторялось. Как из рога изобилия сыпались уколы. Меняя капельницу, нечаянно проткнули вену. Физраствор ушел в мышцы. Рука разбухла и напоминала студень. Угасающее сознание сделало меня равнодушным к таким мелочам.

– Пора переводить во вторую палату. Безнадежный! – переговаривались медсестры, думая, что я их не слышу.

На мое счастье, из отпуска вышел опытный доктор. Он осмотрел меня, недовольно покачал головой и назначил другое лечение. Я начал выкарабкиваться ускоренными темпами. В палате со мной лежал Вадик. После удаления аппендикса он позеленел и на третий день едва не окочурился. Слезными просьбами его матушка выхлопотала перевод Вадика в реанимацию. Вернулся он дня через три. Малахитовый цвет его кожи сменился золотым.

Вадик не скрывал радости от встречи и не смог сдержать эмоций. В «апартаментах» заблагоухало. Санитарки выгребать из-под него категорически отказались, и до прихода матери мы вдыхали стойкое амбре. Поменяв сыну постель, она немного послушала, как за стеной кричит умирающий от гангрены мужик. Наркотики ему не помогали. Да и какие наркотики могли помочь, если при снятии ботинка у бедняги отвалилась ступня?! Среди ночи вой резко прекратился, будто надоевшее радио выдернули из розетки.

– Отпиликался, сверчок! – Вадик повернулся на бок.

К концу лета я оклемался. Встречать меня пришел Коля. Он натянул на лицо маску раскаяния, от которой веяло лукавством.

– Ты не дуйся, так вышло. Пойдем ко мне, отметим выписку.

Я хотел отказаться, но Коля был неумолим. Он взял пакет с моим барахлом и покинул палату.

– Лаура ушла, – на ходу бросил он. – Хотел к Светке вернуться, а она с ментом шашни закрутила. Шалава, что с нее взять?!

Из многочисленных щелей Колиного дома выползали и вразвалочку бродили тараканы. Растопыренный букет на подоконнике завял и начал осыпаться. Выглядело хуже, чем у постимпрессионистов. На столе томились в ожидании пузатый сифон и пара стаканов. Со стены смотрела фотография Лауры, приклеенная на картонку. Коля стушевался и перевернул любимую лицом к стене. На другой стороне оказался портрет изменщицы Светы.

– Здорово придумал, на все случаи жизни! – я восхитился Колиной изобретательностью.

Коля выдавил из сифона бурлящий от углекислоты золотистый портвейн.

– Так кроет быстрее, – пояснил он. – За твое здоровье!

Кадык Клячина бегал, как затвор автомата. Коля опустошил стакан судорожными глотками. Разговор не клеился. Выпили еще. Скупщик антиквариата беспокойно ерзал на табурете.

– Что-то живот скрутило! – оправдался он и исчез в дверном проеме.

По всей вероятности, Колю вспучило от газированной «бормотухи». Его не было долго. С улицы доносились приглушенные крики, но мне казалось, что это мальчишки гоняют мяч. Устав от ожиданий, я решил выяснить, куда подевался охотник за самоварами и чужими женами.

– Коль, ты где? – крикнул я с крыльца.

Из нужника послышался изощренный мат. Я подошел к «скворечнику» и дернул за ручку. Обломки гнилых досок свисали в выгребную яму. С опаской я глянул вниз. Если не думать о том, где происходит сцена, то Коля смахивал на Саида из кинофильма «Белое солнце пустыни»: над гладью экскрементов поплавком торчала его голова. Чтоб спасти товарища, пришлось звать соседа.

Клячин схватился за брошенную веревку, и мы стали его вытягивать. Зловонная жижа чавкала, не желая выпускать его из дружеских объятий. Подпорченная флюсом физиономия соседа выражала крайнюю степень недовольства.

– Тяжелый какой! – пыхтел он.

– Это из-за грехов, – ответил я. – Оттого и доски не выдержали, подломились.

После череды неудачных попыток пред нами во всей красе предстал «шоколадный заяц». Его поколачивало. Исходящий запашок намекал, что Клячин долго не будет пользоваться успехом у женщин. Сосед окатил его колодезной водой и пошел растапливать баню. Коля опустился на траву и вытянул ноги.

Меченные зеленкой куры, перестали клевать землю. Наклоняя головы то в одну, то в другую сторону, они настороженно смотрели на хозяина. В их янтарных с переливом глазах просматривалось злорадство. Очевидно, они восприняли все, как божье наказание за съеденные Колей яйца. Любоваться страданиями Клячина не хотелось, продолжать посиделки – тем более.

– Пойду я, Коль. Надо отдохнуть, к работе приготовиться.

– Ты заходи, – поднялся он и протянул руку со следами недавней трагедии.

Пожимать ее желания не возникло.

– Давай без прощальных поцелуев – не навсегда расстаемся.

Я направился к калитке. За ней, по тропинке моей непутевой жизни бродили призраки будущих разочарований.

ЭПИЛОГ

Прошло лет десять или пятнадцать, точно сказать не могу. Не слежу за течением времени. Какой смысл подсчитывать, сколько прожито и сколько осталось? Давно грохнули Колю – деревенские антиквары научились считать барыши, и весьма недовольны, когда их стараются надуть заезжие прохиндеи. Родня почила тоже. Остался один я, бессмертный и неувядаемый. Вокруг кружат мошкарой не совсем спившиеся интеллигенты. Я их не привечаю, но и не гоню. Мало ли кто пригодится и когда. Усмехаюсь своим прагматичным рассуждениям.

С приходом сумерек овальное в деревянной, треснувшей раме зеркало теряет блеск, становится мутным, стирает контуры проглоченных вещей. Оно и так-то не радует полинявшей амальгамой, а по вечерам так вообще. Отражение моей физиономии окончательно портит настроение. Судя по нему, кажется, у меня не все дома: припухшие, слегка очумелые глаза, поседевший ежик волос. Я не брился пару дней, и лицо выглядит забулдыжно. Все обрыдло, ничего не хочется делать. Даже следить за собой. Бессмысленная, однообразная жизнь без праздничных дней угнетает. Гулянки с друзьями-маразматиками не добавляют в нее позитива: мед становится горше полыни, если его жрать ежедневно с утра до вечера.

Книги, когда-то доставлявшие радость и открывавшие новые горизонты, похоронены в шкафу. Сюжеты их стерлись из памяти и желания воскресить их – не наблюдается. С возрастом я стал раздражительным, и что страшнее всего – мизантропом. Бесит рутина бытия. Если бы я мог, то содрал бы с себя кожу, зашвырнул ее в угол и ушел, куда глаза глядят.

Соседка с первого этажа, заведующая не пойми чего, высокомерно заявляет, что праздники делает сам человек, и в то же время ждет не дождется, когда наступит Новый год или день рождения. Ей хочется веселья и подарков. Отчего бы ей не сделать праздничным днем понедельник или другой рабочий день? Есть выражение: «На работу как на праздник!» Но она его забыла или игнорирует. По понедельникам любительница превращать жизнь в сабантуй хнычет – впереди неделя производственной каторги и страданий. Бог с ней, я живу по другому уставу.

Над городом висит марево июля. Перекатывается горячими волнами, опаляя легкие и выжимая остатки сил. Ощущение, будто находишься в парной или в аду. В квартире душно. Темные шторы не пропускают солнечный свет, но стены дома накалились как мартеновские печи. Никак не раскошелюсь на кондиционер. Я слишком расточителен: покупаю всякую приглянувшуюся дрянь, и к тому же люблю залить за воротник. Квартира, как музей хлама, завалена ненужными вещами и бутылками. Если присмотреться, то можно увидеть в серванте фарфоровые статуэтки гармонистов, замерших в полете танцовщиц. Они играют и пляшут среди хрустальных рюмок и всяких розеток и вазочек. На столе пылится миниатюрная копия ягеллонского глобуса. В ящике стола спрятались газовый «Вальтер», переделанный под стрельбу боевыми патронами, и золингеновский нож. Я, вообще, ценю немецкое оружие. Зачем я все это приобрел? Зачем истратил кучу денег – не знаю – просто захотелось! А вот на кондиционер рублей не хватает, сколько ни копи!

Тошно от одиночества, тянет к народу. Выхожу из дома, тащусь в парк. Там еще гуляют те, кому жизнь не набила оскомину. Слышен смех и фальшивящий перезвон гитары; из кустов – возня и пьяная ругань. Побродив по осиротевшим аллеям, сажусь на обшарпанную многочисленными задницами лавку. Вечерний воздух дарит свежесть; запах травы и пыли щекочет ноздри.

Сижу, вслушиваясь в затихающий уличный гул, и незаметно для себя отстраняюсь от всего. Веки слипаются. Вроде погружаюсь в дрему, а все слышу и даже вижу. Или это уже мимолетные сны? Удивительное состояние! Со стороны я похож на медитирующего йога или прикорнувшего алкаша. Из «невесомости» меня выводит бархатный женский голос. Передо мной возвышается женщина-глыба в широченном платье-сарафане. У нее могучая шея и покатые, как у грузчика, загорелые плечи. Для полноты картины даме не хватает весла.

– Молодой человек, не скажете сколько время?

Нашла молодого! Мне давно за сорок, я похож на Чехова без пенсне, усов и бороды. К тому же дама – невежа! Культурные люди спрашивают иначе: «Не скажете: который час?»

– Девять рублей двадцать копеек, – отвечаю я и вновь закрываю глаза в надежде, что «глыба» оставит меня в покое. Хотя его уже не восстановишь, не вернешь иллюзорность видений. Гражданка не уходит. Стоит и смотрит на меня в упор. Думает, поди, будто я идиот. Черт с ней, пусть думает, что хочет.

– Вы так странно отвечаете, словно издеваетесь! Я о времени спросила, а вы…

Вот назойливая муха!

– Время – деньги! Так яснее? Сколько берете за ночь?

– Хам! – кривит напомаженные губы оскорбленная женщина.

От такого, как я, можно ожидать чего угодно, – наверное, решила она. Действительно, вдруг я захочу свистнуть ей в ухо или принародно изнасиловать?! «Проститутка!» – мысленно парирую я и забываю о ней. Женщина без весла погребла по асфальтовой реке. Я проводил взглядом ее могучую вихляющую корму. Пора идти домой. Там меня ждут не дождутся кальсоны, исполняющие роль трико. Я взял их на распродаже по бросовой цене. Им уже лет десять, а они ни разу не соприкасались с мылом. Свисают со спинки стула как обрубки ног. Были когда-то светло-голубые, сейчас потемнели и напоминают джинсы Wrangler с пузырями на коленях и без фирменного зиппера Talon. Я похож на свои кальсоны. Запутался… на Чехова или все же на кальсоны?! А, черт с ним – на чеховские кальсоны. Чтобы никому из них не было обидно.

Как и Чехов, я пишу; изредка. По старой привычке – эпитафии. Сочинить их не так-то просто. Это вам не любовные сопли по тетрадному листу размазывать. Лаконичное выражение своего отношения к покойнику и восхваление его благородства, даже если он им и не обладал при жизни, требует умственного напряжения. Когда поступает заказ, сочиняю некрологи – посмертные анкеты, намеренно замалчивающие нелицеприятные моменты из биографии усопшего. Напишешь, прочтешь и думаешь: может, и обо мне такой дифирамб накарябают? Силюсь припомнить добрые дела, которых отродясь не совершал, и начинаю их выдумывать. Нет, никак не получается из меня доброго самаритянина, хоть тресни! Вектор моего мышления постепенно уходит в сторону религии. А вдруг Бог есть? Вдруг он следит за мной и записывает каждый шаг. Хотя я в этом очень сомневаюсь. Шаг влево, шаг вправо – исключительно человеческое изобретение. А религиозная фантазия – интеллектуальный бич, – так я думаю. – Он ловко манипулирует разумом, выдает желаемое за действительное. Узник иллюзий становится их рабом до конца жизни. Молитвами уверяет себя в реальности нереального и жаждет вечной жизни. Идиотизм! Вечной жизни не существует! Самая длинная – у серых китов и каких-то экзотических акул. Те способны дотянуть до 570 лет! Я не кит и не экзотическая акула, людской век гораздо короче. Может, оно и к лучшему.

Слух улавливает возню за стеной. Так уж вышло, что проектировщики между квартирами умудрились воткнуть гипсокартонную стену. Как такое возможно – не пойму! За стеной живет молодая семья, шумная и веселая. Целыми днями у них гремит музыка. Иногда хочется достать «Вальтер», вломиться в их нору и расстрелять громыхающую басами японскую шарманку. Но я не ворвусь. Это только в кино все герои и всё возможно. На то оно и кино. Чтобы познать жизнь, ни в коем случае нельзя изучать ее по фильмам, а лучше – не смотреть их вообще. Лично я смотрю только спорт или новости. От них, правда, тоже настроение не поднимается и ума не прибывает. Скорее – одно расстройство. Чертов пессимизм довлеет надо мной, окрашивает все в темные тона.

Шум, между делом, за стеной набирает обороты. Весело подпрыгивает диван, впритык прижатый к стене. «Размножаются, зверьки!» – делаю я вывод. Раньше я обожал секс, потом стал к нему равнодушен: выплеснул в дорогих и недорогих женщин все запасы сперматозоидов и угомонился. Диван продолжает колотиться об стену. Отодвинуть его молодожены не догадываются. Им не до этого, они в творческом процессе. Каждый божий вечер, без выходных! Прижимаюсь ухом к розетке. Хочу приобщиться к тонкостям чужого наслаждения. Ничего сверхъестественного: стоны, хрипы, завывания. Надо выпить за молодых! У меня осталось полбутылки грузинского вина… и здоровенный кропаль гашиша, привезенного из киргизского городка Май-Лисай. Гашиш мощный, как уран, добываемый в тех краях. Это вам не «дурь», которой торгуют барыги. От той только сухость во рту и хилая, еле уловимая эйфория. А то и вовсе без эйфории, одна вонь. Май-лисайский план сносит крышу, как атомная бомба снесла Хиросиму.

Золингеновским ножом раскрошил бурый комок. На один раз – много, прикидываю я, на два – мало. Вот дилемма! Выкурю все, пусть мне станет хуже. Достаю из выдвижного ящика серванта коробку папирос «Три богатыря». Не папиросы, а произведение искусства. Одна коробка чего стоит! Желтая, а на ней три бугая с картины Васнецова. Папиросы такие же могучие, как богатыри – огромные мундштуки с золотым ободком под табачной гильзой внушают уважение. Это вам не «Беломорканал» и даже не «Казбек». Забив косяк, наливаю бокал Киндзмараули. Грузины большие мастера виноделия! Подкрашенный химическими добавками вермут или «Солнцедар» – напитки малоимущих ханыг – и рядом никогда не стояли даже с самым паршивым вином кавказских аборигенов.

Глубокая затяжка обдирает горло. Хочется кашлянуть, с трудом сдерживаю себя. Ядреный дым заполняет легкие, бьет по мозгам. Вторая затяжка усиливает эффект: голова тяжелеет и начинает кружиться. Стоны соседей отходят на другой план. На первом – волшебство, в которое я погружаюсь. Утонувшая во мраке комната походит на бесконечную вселенную. Светодиодный индикатор телевизора выглядит одинокой звездой в погасшем небе. Третья затяжка и глоток вина поднимают меня в воздух. Все, законы гравитации, или как там ее называют физики, нарушены. С папиросой в зубах и бокалом я плыву в темноте и приземляюсь у розетки. Прижимаюсь ухом. Молодые еще не закончили свои бесноватые игры и продолжают изнурять себя любовью. Вот где ненасытные природные инстинкты проявляются во всю мощь. Собаки давно бы уже кончили и повернулись друг к другу хвостами. Эти же экспериментируют с позами. Надо посмотреть, что там у них, какая нынче камасутра?! Заглядываю в отверстие, наэлектризованное от созерцания разврата. Темно. Хитрые сволочи! Конспирируются! После затяжки мое зрение становится острее. Я вижу, как молодой кролик скачет на крольчихе. Неожиданно он замирает и прислушивается. Батюшки! С другой стороны розетки меня изучает черный зрачок. Стеклянный и холодный, как у питона. Может, это вовсе и не кролик? Мне становится дурно, будто поймали за руку в момент кражи. Ничего, сейчас я устрою Варфоломеевскую ночь!

От сбежавшей с дальнобойщиком очередной жены-подруги остался клубок шерстяных ниток, проткнутый спицами. Иногда я смотрю на него и представляю себе голову гейши с традиционной прической из которой торчат канзаши. Выдергиваю длинную стальную иглу, допиваю вино и подскакиваю к розетке. «Сейчас ты, сука, попляшешь!» – ободряю себя и вонзаю спицу в наэлектризованное созерцанием разврата отверстие. Последнее, что я увидел, были искры. Сильный, ни с чем не сравнимый удар парализовал тело. Удар оказался намного мощнее действия май-лисайского гашиша…

Меня найдут через неделю, может, через две. А может, спохватятся через несколько лет за неуплату услуг ЖКХ. Придут грозные тетки из ЖЭКа в компании участкового милиционера, взломают двери. Их встретит мумия с погасшим косяком во рту и оплавленной, почерневшей спицей в скрюченных, костлявых пальцах. Ежик седых волос затянется паутиной, да и глазницы, наверное, облюбует паучок. Заглянут любопытные, некогда зараженные похотью соседи. «Надо же, – скажут они, – а мы думали, здесь никто не живет. А тут, оказывается, мертвый человек!» Обескураженные открытием, они покачают головами и прикарманят старинный глобус размером с бильярдный шар, на котором чуть позже крестиком пометят место моего захоронения.