Текст книги "Забулдыжная жизнь"

О засранцах и кофе

Захолустные городки не могут похвастаться наличием уличных сортиров. Считается, что отхожие места уродуют и без того дрянной пейзаж, а в случае нужды человек успеет добежать до своего дома, городок-то крохотный. Если же не успеет, то ничего страшного: вблизи всегда отыщутся кусты или пригодный для этих целей подъезд. Одного не учли градоначальники: среди жителей всегда найдется сволочь, которой совесть претит гадить в скверах или подворотнях. Что тогда прикажете делать, если ей, этой самой сволочи, приспичило в самый неподходящий момент, в самом неподходящем месте?

Дверная ручка забилась в конвульсиях. «Здрасьте!» – ржаво скрипнули петли. Сквозняком в прихожую занесло гражданина с безумными глазами. Пролетев мимо хозяйки, он нырнул в ванную, а потом заперся в туалете. Пока женщина мяла полотенце и гадала, что это за тип, и стоит ли кричать караул, дико захохотал смывной бачок. Из туалета вышел странный гость.

– Виноват! Простите за беспокойство! – сказал он и всучил хозяйке двадцать копеек. – Все, чем располагаю…

     Сеня Шульц врал! В кармане его брюк лежал сложенный пополам четвертак. Сиреневая купюра с ликом Ильича предназначалась для покупки вина, – Сеня не ходил в гости с пустыми руками, – по дороге к Вазелину у него скрутило живот. Кстати, Вазелин – не кличка, а фамилия с ударением на второй слог. Но для всех он был просто – Коля-вазелин.

Шульц рассчитался за казус и покинул квартиру. Спускаясь по лестнице, он мурлыкал под нос песенку кота Леопольда: «До чего ж хорошо жить на белом свете!» Больше его не тяготили ни живот, ни совесть! На горизонте маячили хмельные посиделки.

В кругу собутыльников Коля-вазелин считался эрудитом, к тому же эрудитом цивилизованным: если матюгнется, то сразу извинится; плюнет на пол и тут же ногой затрет следы просочившегося бескультурья. Его ажурный, не совсем понятный лексикон очаровывал собеседника словесной вязью и заставлял включать мозги. Нецензурщину Вазелин заменял своеобразным эсперанто, впитанным с грудным молоком. Дело в том, что родился он в лагере, но не в пионерском. Молодые годы провел в детдоме, восьмилетку окончил в исправительно-трудовой колонии. Жил полиглот в квартире мамаши, перебравшейся в казенный дом за высоким забором.

Шульц пнул облупленную дверь и приложился к ней ухом. Послышался сухой кашель, щелкнул замок. Сениному взору явился заспанный Вазелин. Тощий, как Кощей, и небритый, как Христос, он чесал впалый живот, рассеянно глядя на гостя. Его подернутые туманом глаза вопрошали: «Ну, какого черта?!» Шульц догадался: Вазелин всю ночь работал и не совсем адекватно воспринимает реальность. Пройдя на кухню, Сеня опустил на стол авоську с пузырями. Из комнаты выглянула миловидная женская мордашка. Улучшив момент, полуголая дамочка юркнула в ванную. Зашумела вода.

– Хорошенькая! – шепотом резюмировал Шульц. – И ноги, и руки на месте! Меняешь вкусы?

Вазелин зевнул. Ослепив Шульца блеском псевдозолотых зубов, он утер выступившую слезу.

– Афина слегка глухонемая, можешь говорить громче.

За Колей водилась слабость: влечение к неполноценным женщинам. Точнее, к женщинам с физическими дефектами. В кровати ловеласа-радикала частенько млели безногие, безрукие или частично парализованные дамы. Вазелин возводил свое пристрастие в достоинство: «Они такие же люди! Им тоже необходимы внимание и ласка. Я занимаюсь благотворительностью: дарую минуты счастья тем, кого не уберег Господь!» – этими словами он возвысил себя над бренным миром. Трудился благодетель слесарем-универсалом в санатории для инвалидов и проблем с одноразовыми любовницами не испытывал.

Разгоняя воздух юбкой-клеш, глухонемая выпорхнула из ванной. Ее глаза горели неоновым светом, лошадиная челка аккуратно прикрывала высокий лоб. Чмокнув Колю в щеку, она благодарно квакнула и выскочила в подъезд. До Шульца докатился тонкий аромат духов, его память атаковал приступ ностальгии. В Сениной квартире тоже когда-то водились женщины, но служба в ракетных войсках свела на нет его мужскую силу. Иногда она просыпалась, но как-то нехотя и ненадолго, как бы между прочим.

Вазелин достал стаканы.

– За то, чтобы не было проблем! – произнес он тост и, не чокаясь, проглотил бормотуху. Проблемы стали тут же исчезать.

Его глаза засияли и приобрели осмысленное выражение. С лица сошла бледность, появился румянец. Вазелин закурил. Из волосатых ноздрей, как лучи прожекторов, вырвались снопы дыма.

– Помню, забился в старом корпусе мужской толчок. На время женский туалет стал общим. Шпингалетов на дверях кабинок, естественно, нет. Сел на унитаз и держись за дверную ручку – для страховки. Мало ли… Короче, прибыл к нам мужик с травмой позвоночника, вскарабкался на унитаз с ногами, как обычно делают в поездах или общежитиях. – Вазелин снова выпил. – Только он уселся, в сортир приковыляла габаритная тетка. Как назло, ей приглянулась кабинка, в которой забаррикадировался мужик. Ну, она и дернула… Мужик не ожидал такого, взял и спикировал. Башкой прямо в банки с мочой для анализов воткнулся. Санитарки ставили их у противоположной стены, под рукомойником. Те опрокинулись. На полу лужи… – Вазелин усмехнулся, воскресив в памяти трагикомическую сцену. – Лежит, значит, мужик с голой жопой и матерится. Тетка свинтила за подмогой – сама бы не подняла, да и побоялась. После этого случая в санатории ему дали погоняло Клизма. Кстати, неплохой мужик оказался!

Коля мог часами травить байки, а если его не тормознуть, то – сутками. Барабанная дробь прервала историю о пикирующем засранце. Вазелин расправил трусы и оставил Щульца одного.

– Здорово! – приветствовал кого-то он. – Легок на помине!

В сопровождении хозяина из прихожей вышел мужичок с бильярдной лысиной и лицом постаревшего ребенка.

– Клизма!.. Сергей, – представился он и подал Шульцу руку.

«Вот компания! Вазелин и Клизма! – Шульц чуть не рассмеялся от посетивших его мыслей, но вовремя спохватился: – Кто же тогда я?» – ответ напрашивался еще смешнее. Рукопожатие Клизмы оказалось довольно болезненным. Клизма занимался прибыльным делом: обшивал дерматином двери новоселов, вставлял глазки и замки. Такая вот синекура. Шульц разминал сплющенную ладонь и с интересом поглядывал на нового знакомого.

– Конкурентов развелось, – между тем пожаловался Клизма, усаживаясь за стол. – Реклама нужна, а как ее сделать, не знаю. Бизнес-то не вполне законный – шабашка. Чуть что, сразу привлекут за нетрудовые доходы.

Вазелин достал третий стакан и плеснул в него вина.

– Врежь и успокойся!

Клизма распахнул рот и вытряхнул в него все до последней капли. Потом вздохнул и обреченно сказал:

– Мне нельзя, простатит замучил!

Вазелин уцепился за «больную» тему. Она показалась ему интересной. Как всегда, он был восхитительно мудр!

– Надо, чтобы о тебе заговорили. Понимаешь, Серега? Главное, быть на слуху. Я читал, что несоответствие общепринятым нормам выделяет человека из толпы. Большинство творческих личностей были неадекватны. А ведь ты творческая личность! – Вазелин сморщил лоб, две волосатые гусеницы подползли к переносице и поцеловались. – Вот что, ступай к урологу. Он начнет массировать тебе простату, ты анусом сломаешь ему палец! Якобы от неожиданности. Ты сможешь, ты сильный! Поверь, сложится нестандартная ситуация. О тебе заговорят, напишут в газете, в хронике «Происшествия». Начнут узнавать в лицо, будут умолять, чтобы именно ты вставил глазок или прикрутил ручку! Все, вопрос с конкуренцией исчерпан!

Он с точностью провизора разлил по стаканам.

– Мне не надо, я кофе попью, – Клизма взял с хлебницы жестяную банку с изображением многорукого индийского божества.

Кофе принадлежал к разряду дефицитных товаров. Достать его без блата было затруднительно. Вместо желанного порошка в банке оказались презервативы в бумажных упаковках. Вытащив один, Клизма дрыгнул бровями и выдал рекламный слоган:

– Кофе поднимает тонус, презервативы поднимают… – Что именно поднимают презервативы, Клизма не уточнил, считая, что и без лишних слов понятна чудодейственная сила изделия № 2. – Я возьму парочку, ладно?! В аптеке стесняюсь покупать. Мало ли что женщины обо мне подумают, а мне для дела нужно: я, когда на рыбалку собираюсь, в гандоны соль насыпаю, спички упаковываю, чтоб не отсырели.

Вазелин «хлопнул» портвейна и расщедрился.

– Бери всю банку, у меня еще есть.

В пьяной болтовне незаметно промчался день. Когда сумерки стали застилать окна, из прихожей послышался шорох. Перед собутыльниками предстала женщина с боевым макияжем. Кофейная банка в руках Клизмы вызвала у нее недоумение. Женщина вопросительно посмотрела на Колю. Кувыркая пальцы с кровавыми от маникюра ногтями, она воинственно замычала.

– Говорит, что без них не даст, – перевел звериный рык Коля, синхронно отвечая пантомимой.

Красноречие Вазелина произвело на глухонемую потрясающий эффект. Афина сменила гнев на милость, прижалась к Вазелину и как бы невзначай глянула на часики. Шульц с Клизмой тут же интеллигентно засобирались домой.

Возле гастронома их остановил побитый молью старикашка.

– Молодые люди, не скажете, где кофе купили? – заискивающе спросил он. – Бабку свою побаловать хочется. Дюже она его любит.

Шульц смехотворно присел и развел в стороны руки. Вероятно, это означало: где взяли, там уже нет. В отличие от Шульца, Клизма считал себя высоконравственным человеком и уважал старость. Он штопором ввернул в небо увенчанный заусенцами палец.

– Совесть, Сеня, является разменной монетой между нравственностью и меркантильностью.

      Глубокомысленное заявление товарища вытянуло физиономию Шульца, придав ей выражение философской задумчивости. Зрачки Сени помутнели, будто в них добавили кофе с молоком, а сам он торжественно замер. Клизма достал из сетки банку с многоруким божеством и протянул ее старичку.

– Балуй, дедушка!

Бамбочада

Хаос царил на журнальном столике: из опрокинутого стакана вытекла лужа, в ней захлебнулся окурок. На утопленника угрюмо смотрели тарелки, заполненные его многочисленными собратьями. Чинарики лежали вповалку, как павшие в бою солдаты. Словно от жуткой боли они корчились, роняя пепел с обугленных голов. Под столом пестрели этикетками стеклянные кегли. Смрад заполнял квартиру. По полу расползлись липкие пятна от вина и еще какие-то непонятные, затянутые тонкой пленкой жира. Декоративные ходики остановились, удивленно вскинув брови-стрелки. Они пялились на голую хозяйку, дремавшую на диване.

      Женщина с закрытыми глазами пошарила по полу, выругалась. От неловкого движения жернова в ее голове пришли в движение, заскрипели несмазанными осями и вызвали тупую боль. Бессмысленность существования как никогда ярко осенила разум: «Что за жизнь поганая: двадцать восемь лет, а устала – будто вечность за плечами!» Вспоминая минувший день, Римма отметила, что возбудила интерес у мужской особи. К сожалению, ни имя ухажера, ни его внешность в памяти не сохранились – одни непристойные позы и животная страсть. «Никакого просвета! Изо дня в день одно и то же. Скоро человеческий облик потеряю!» – превозмогая слабость, она присела. В ушах зазвенели комары, жернова с грохотом слетели с осей, покатились и ударились о стенки черепа. Римма заглядывала в бутылки, искала следы прошедшего застолья.

Пальцы потянулись к тарелке, размяли окурок. Спички, затяжка. Дым вызвал тошноту и головокружение. «Хоть бы одна падла зашла, подлечила!» – но падлы еще спали, а порядочные люди уже похмелились. Римма обнаружила, что на ней ничего нет. Она грустно усмехнулась. Как на вешалку, бросила взгляд на люстру и задумалась: «Неужели кавалер в качестве трофея взял? Фетишист проклятый! – женщина подняла с пола вилку. – Воткнуть в глотку?! Один черт – никому не нужна, даже себе!»

Предчувствие боли вызвало животный страх. «Не эстетично. Валяешься, как овца, в луже крови. Лучше отравиться!» Пошатываясь, она прошла на кухню. Кроме фуросемида, в аптечке ничего не нашлось. «Напиться мочегонных таблеток, выгнать из себя всю воду и засохнуть, как мумия. Даже хоронить не надо – положат под стекло, будут школьникам показывать!» – Римма представила оболтусов, которые изучали ее усохшее тело и ехидно смеялись. «Что же делать? Жить устала, убить себя не хватает духа. Слабохарактерная!» – она вышла на балкон. Сплюнула вниз и заметила трусы. Они как спущенный государственный флаг трепыхались на торчащей из плиты арматуре. «Надо же, а я на порядочного человека подумала!» – Римма свесилась через перила. До трусов было рукой подать.

Потолок и капельница намекали, что это не рай. Подвешенная на струнах нога смахивала на стрелу подъемного крана. Ее оттягивали какие-то железяки. Бинты на голове скрывали копну волос. «Зато расчесываться не надо!» – безразличие к внешнему виду тромбом закупорило извилины.

– Что, родненькая, оклемалась? – справилась бабка с внешностью Яги. – Уже и милиция приезжала, а ты все сны глядишь да матюгаешься! Делов-то наворотила – не позавидуешь!

– Какие дела? О чем, бабуль, говоришь? – Римма напряглась.

– Ты человека калекой сделала! Шел себе дяденька красивый, в шляпе, не мешал никому. Вдруг, бац, на него голая баба с балкона прыгнула! От счастья у него позвоночник в штаны высыпался!

Римма прикрыла глаза рукой. Мало своих проблем, так еще за мужика отвечать придется.

– Посадят, чтоб на мужиков не прыгала! Ишь ты, воздушная гимнастка! Не вздумай сбежать, мы за тобой следим! – предупредила старуха, грозя желтым пальцем.

– Куда ж я убегу со сломанной ногой? – вздохнула Римма.

Римму навестил следователь, долговязый лейтенант с неуловимым взглядом. Он небрежно бросил папку на стул и стал украдкой заглядывать Римме под задранную ногу, полагая, что там скрыты все ответы на интересующие его вопросы.

– Мужик-то ваш в соседней палате лежит. Говорит, сам виноват. Дескать, поймать хотел, но не рассчитал траекторию падения. Претензий не имеет и домогается встречи. Он так-то цел, успел среагировать. Отделался переломом ключицы, да ногу подвернул. Что ему передать? Можно свидание устроить?

– Конечно, пусть приходит! Только я в таком виде… – Римма поперхнулась куском нежданно выпавшего счастья и покраснела.

Бабка с досадой ловила каждое слово – трагедии не вышло.

– Ничего, он тоже не Иван-царевич. Тот еще Квазимодо!

Вскоре место следователя занял погребенный заживо гражданин. Он сверкал залысинами и обнадеживающе улыбался. Дядька поздоровался и положил на тумбочку сверток. Старуха померкла.

– Гостинцы? – Риммины глаза заискрились.

– Да так! – стушевался он. – Это то, что вы пытались снять. Их воздушным потоком сдуло.

«Быть может, этот невзрачный самородок послан мне самой судьбой?» – Римма протянула руку и представилась.

– Леша Грунин! – ответил хромой гость.

Мусорное ведро озону не добавляло. Римма и Леша страдали с похмелья и угрюмо смотрели в окно. Деньги в семье не водились, надежды опохмелиться таяли быстрее апрельского снега. Гнетущую обстановку разрядил дверной звонок. Интуиция подсказала Леше, что в дом пришла нечаянная радость. В прихожую ввалилась розовощекая от мороза и беременная не известно от кого Риммина подруга. Облобызавшись с хозяевами, она вытащила из сумки бутыль самогона.

– Давайте, помянем брательника моего.

Душа Грунина ликовала! Но Леша, как цивилизованный человек, выдавил слезу. Была ли то слеза скорби или радости, осталось тайной. После третьей рюмки жизнь выглядела не так безобразно, как на трезвую голову. Будущая мать закурила. Стряхивая пепел в тарелку, она объяснила цель визита:

– Токсикоз ужасный, выворачивает наизнанку! А тут морг, покойники. Вы бы забрали труп, привезли в село. А там, если можете, помойте, нарядите и в гроб! Ключи я вам от дома оставлю. Матушка придет с работы вечером, тогда и расчет получите!

Предложение выглядело заманчиво. Леша по-хозяйски заявил:

– Ты денег оставь на машину! Да и так, на мелкие расходы.

На этом вопрос был исчерпан.

Утром волонтеры направились в морг. Римма предъявила санитару необходимую бумажку и потребовала выдать труп. Леша с детства страшился мертвецов. Чтобы не выглядеть трусом, он нашел повод достойно ретироваться:

– Я за машиной. Ты его пока к дверям подкати!

Римма огляделась по сторонам и заторопилась.

– Шевелись, Айболит, времени в обрез!

      Санитар завел ее в холодное, плохо освещенное помещение. На каталках лежали накрытые простынями мертвецы.

– Вот три трупа, один – ваш. Забирайте!

Римма подошла ближе. При жизни она видела покойного пару раз, да и то давно. Приподнимая простыни, Римма вспоминала его внешность. Как назло, все мертвецы были на одно лицо. Никто из них не имел даже отдаленного сходства с подругой.

– Я это, я! Бери, не прогадаешь! – сквозь зубы процедил наилучший из покойных, а может, это дул за окнами ветер.

«Вроде, похож!» – Римма дернула санитара за рукав.

– Оформляй, браток! Вот он, родненький!

 Как из-под земли появился Леша. Вместе с санитаром они замотали труп в дерюгу и забросили в микроавтобус.

Всю дорогу Грунин искоса посматривал на бездыханного попутчика, по-хозяйски развалившегося в проходе между сидений. Леше мерещилось, что тот кривит бесцветные губы, издевательски подмигивает и показывает неприличные жесты. Грунин отворачивался и жался к бесстрашной Римме.

Село встретило троицу затишьем и оцепенением. Ни одной живой души, только лай собак да безразличный взгляд озябших окон приветствовали приезд мертвеца. Сожители отыскали нужный адрес и затащили покойника в дом.

– Нагрей воды! – распорядилась Римма, закатывая рукава.

– Держись геолог, крепись… – подбадривал себя Леша.

Он чиркал спичками, стараясь растопить печь. Спички предательски ломались. Любимая хладнокровно возилась с трупом.

– Ого-го! Леш, глянь, какая прелесть! – воскликнула она.

Грунин бросил свое занятие и нехотя подошел к объекту восхищения. Червячок ревности принялся грызть его душу.

– Видал и больше! – в голосе Леши звучало раздражение.

Обрюзгшая от хронического пьянства Алешкина любовь взяла кусок поролона, обмакнула в ведро и стала заботливо тереть владельца выдающихся гениталий.

Римма обмыла покойника и с помощью Леши стала рядить его в приготовленное белье. Лешу колотило, но он терпел.

– Коротковаты штанишки! Надо его до груди простынкой накрыть, все равно носков нет! – предложила Римма.

Проведенные процедуры облагородили мертвеца. Он выглядывал из гроба и уже не казался таким страшным. Скорее наоборот: вызывал умиление! Его впалые щеки горели здоровым румянцем, умело нанесенным губной помадой. Римма вошла во вкус и старательно подвела покойнику брови косметическим карандашом.

– На Штирлица похож! – восхитилась она преображением.

Грунин прилег на диван. Он ждал хозяев и расчета.

Скрипнуло крыльцо. Причитая и охая, в сени ввалилась пожилая женщина. На пороге она замерла и оперлась спиной на косяк. Дом содрогнулся от плача. Баба, качаясь, подошла к гробу.

– Господи, родненькие! Кто это? –  удивилась она.

Римма задумчиво уставилась на симпатичного покойника, затем перевела взгляд на женщину.

– Как это кто? Вы что, мамаша, родное дитя не признаете? Это его смерть исказила, ну и я немного! Он это, он!

Женщина долго искала сходство покойника с сыном.

– Васька-то брюнетом был и росточком ниже.

Такой катастрофы Леша не ожидал! Он отвесил Римме звонкий подзатыльник, накинул куртку и исчез в дверях. Римма принялась раздевать Лжевасилия, звала Грунина на помощь, но тот уже был далеко. Сунув руки в карманы, он шагал в город и вслух проклинал бестолковую сожительницу. Под его ногами маринованными огурчиками скрипел снег.

Римма нашла машину, загрузила в нее труп и помчалась обратно в морг. Там ее ждал очередной удар: истинный Вася находился в таком жалком состоянии, что рядом с ним было нечем дышать. Тошнотворный запах вызывал отвращение, но куда было деваться? Римма привезла мертвеца и повторила процедуру. Силы ее иссякли. Вымотанная до предела она опустилась на стул и свесила руки.

– Водки! – прохрипела Римма.

Вторую неделю продолжались поминки. По какому поводу гуляние, село забыло, водило хороводы, пело и играло на гармонях. Как массовик-затейник, Римма руководила культурной программой, принимая самое активное участие во всех конкурсах. Она все больше ощущала свою значимость. Сколько бы продолжалось торжество – трудно представить, но пьяные колхозники устроили поножовщину. Праздник закончился новыми похоронами.

Леша в одиночестве коротал вечера и страдал от ревности. «Гуляет, стерва! На черта теперь я ей нужен? Там – вон сколько кобелей и самогона!» – его душило отчаяние. Он представлял, как Римма ублажает мужиков, и мысленно рисовал картину мести.

На переднем плане ревнивец видел себя с разбитыми кулаками. Изменщица хватала его за ноги и слезно умоляла о пощаде. Сзади, за ее спиной, валялись трупы любвеобильных механизаторов, хлеборобов и скотников. Леша опускался на колени, прижимал к себе блудливую подругу. Они обнимались и рыдали, прощая друг другу доставленные обиды.

Словно услышав плач сожителя, Римма вернулась. Ничего не объясняя, собрала вещи и укатила в гостеприимное село.

Несложившаяся семейная жизнь окончательно подкосила Грунина. Он перестал следить за собой и превращался в говорящее животное. Приобретенные лет десять назад брюки ни разу не соприкасались с водой и утюгом. Они напоминали пожарные рукава, пришитые к семейным трусам идентичного цвета. Сам обладатель щеголеватых штанов выглядел не лучше. На одутловатом, как спущенный футбольный мяч, лице выделялись выпуклые глаза, затянутые паутиной кровавых капилляров. Крупный нос с торчащими из ноздрей волосками занимал значительную часть физи-ономии. Потрескавшиеся губы покрывала короста.

От скуки Леша размышлял: «Самые красивые женщины – там, где очень пьяные мужчины. А самые пьяные мужчины – это халявщики! Выходит, если сделать водку бесплатной, то все представительницы слабого пола моментально станут неотразимыми! А когда вокруг столько прелести, то брутальной половине человечества будет не до войн – другие интересы! Прав был классик: «Красота спасет мир!», а красоту приумножит водка! Вот основная концепция спасения мира!» – нащупав банку с водой, он смочил горло. Светлые мысли вновь побежали по мозгам: «Где же взять столько водки, чтобы мир постоянно сверкал великолепием?» – на этот вопрос Грунин ответа не знал. Это обстоятельство огорчало, и он решил с сегодняшнего дня изменить русло, по которому текла его жизнь.

Первым делом Леша пару раз присел. Перед глазами закружились черные мошки. «Нельзя организму такие резкие нагрузки давать, постепенно надо, постепенно… – посвистывая прокуренными легкими, он нагнулся и поднял припаркованную к плинтусу пачку сигарет. – Завтра курить брошу!» Тут он вспомнил девиз покойного отца: «Не откладывай на завтра то, что можно вообще не делать!» – и усомнился в правильности выбранного решения.

Лешин папаша был великим поклонником человеческих слабостей и ни в чем не знал меры. Умирая от цирроза, он поделился с сыном умной мыслью: «Бросить вредные привычки никогда не поздно, но стоит ли доставлять себе страдания, отказываясь от них?!» Леша чтил отцовские заветы. Жизнь от этого была однообразной и предсказуемой. Но ведь нет ничего лучше стабильности! Затянувшись сигаретой и пустив пару колец, Грунин стал собираться на кладбище. В этом уголке, отстранившемся от суматохи паранджой смерти, он пристраивался к похоронной процессии. Под видом старого приятеля, выдавливал из себя слезы, лобызал покойника и с чувством выполненного долга ехал на поминки. Его все знали и снисходительно терпели, как к юродивого.

Леша пахал без выходных. Его натруженная печень безжалостно давила на ребра. Аритмично стучало изношенными клапанами сердце. Ко всему прочему добавилась одышка. Профессиональные заболевания доставляли дискомфорт, но Леша терпел. Он презирал симуляцию и отлынивать от работы не собирался. Перед трудовой вахтой Грунин подошел к окну. По подоконнику топтался голубь. Сизарь не испугался, не улетел, а стал барабанить клювом в раму. «Нехорошая примета!» – хлопнув по стеклу, Леша прогнал птицу и поставил на плиту чайник. «Пока закипит, полежу!» – он завалился на диван. «Не все бабы стервы, а только те, которые мне попадались! Найти бы порядочную и…» – Леша задремал: сказалась усталость от приседаний.

Припухлость лица придавала Грунину безмятежность. Лысину сдавил венок из переплетенных волос. Рубаха расползлась; в образовавшуюся прореху бесстыдно выглядывал пупок. Сморщенным зрачком он наблюдал за тем, что происходит в комнате. Грунин не мог понять: сейчас – раннее утро или вечер – будильник остановился. Леша взял сигарету и чиркнул спичкой.

– Граждане, без паники! Пострадавших временно расселят по гостиницам! Убедительная просьба: всем уцелевшим от взрыва – отметиться в списках, чтобы было легче установить количество жертв и их имена. – Майор милиции отложил громкоговоритель и повернулся к подчиненному. – Ты проконтролируй, а я домой – сейчас футбол начнется!