Текст книги "Дело Корнилова"

Обращение к населению

ОБЪЯВЛЯЮ:

26 августа ген. Корнилов прислал ко мне Члена Гос. Думы В.Н. Львова с требованием передачи Bp. Пр. – ством всей полноты гражданской и военной власти с тем, что им по личному усмотрению будет составлено НОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО для управления страной. Действительность полномочий Члена Гос. Думы Львова сделать такое предложение была подтверждена затем ген. Корниловым при разговоре со мной по прямому проводу. Усматривая в предъявлении этих требований, обращенных в моем лице к Bp. Прав., желание некоторых кругов русского общества воспользоваться тяжелым положением государства для установления в стране государственного порядка, противоречащего завоеваниям революции, Bp. Пр. – ство признало необходимыми:

Для спасения родины, свободы и республиканского строя уполномочить меня принять скорые и решительные меры, дабы в корне пресечь всякие попытки посягнуть на верховную власть в Государстве и на завоеванные революцией права граждан.

Все необходимые меры к охране свободы и порядка в стране мною принимаются, и о таковых мерах население своевременно будет поставлено в известность.

Вместе с тем приказываю:

1) Ген. Корнилову сдать должность Верховного Главнокоманд. ген. Клембовскому, Главнокомандующему армиями северного фронта, преграждающего пути к Петрограду. Ген. Клембовскому временно вступить в должность Верховного Главнокомандующего, оставаясь в Пскове.

2) Объявить г. Петроград и Петроградский уезд на военном положении, распространив на него действие правил о местностях, объявленных состоящими на военном положении (Ов. Зак. т. II общ учр. губ. ст. 23 и прил. к ней 1892 г., а по грод. 1912 г.).

Призываю всех граждан к полному спокойствию и сохранению порядка, необходимого для спасения Родины. Всех чинов армии и флота призываю к самоотверженному и спокойному исполнению своего долга – защиты Родины от врага внешнего.

Министр Председатель, Военный и Морской Министр А.Ф. Керенский. 27 августа 1917 года.

Объявление верховного главнокомандующего

Телеграмма Министра Председателя за № 4163 во всей своей первой части является сплошной ложью: не я послал члена Гос. Думы Владимира Львова к Bp. Пр. – ству, а он приехал ко мне, как посланец Министра Председателя. Тому свидетель член Гос. Думы Алексей Аладьин.

Таким образом, свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу ОТЕЧЕСТВА.

РУССКІЕ ЛЮДИ!

Великая родина наша умирает.

Близок час кончины.

Вынужденный выступить открыто – я, ген. Корнилов, заявляю, что Bp. Пр. – ство под давлением большевистского большинства советов действует в полном согласии с планами германского генерального штаба, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри.

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей РОДИНЫ. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все, кто верит в Бога, в храмы, молите Господа Бога об объявлении величайшего чуда, спасения Родной Земли. Я, ген. Корнилов, – сын казака-крестьянина, заявляю всем.

Итак, моя телеграмма, которую хотели задержать соглашатели, не только ничего не вызвала, но оказала даже существенную помощь Ставке, дав ей возможность еще больше запутать следы. Сначала было принято определенное решение, отмена которого «явится причиной больших потрясений в армии и стране», только тогда последовал отказ сдать должность. Вот действительная последовательность событий.

Только быстрые решительные меры могли спасти страну и спасли ее тогда от больших и кровавых потрясений. Я тем более не мог допустить никакого промедления, что для меня еще с вечера 26 авг. стало очевидно, что мы имеем дело с событиями, развертывающимися по заранее обдуманному плану, что, рассчитывая взять Bp. Пр-ство без боя врасплох, заговорщики предусматривали возможность и другого поворота событий. Нужно было также учесть возможность всяких неожиданностей со стороны тех подготовленных в разных местах в том числе в СПБ. кадров, о которых мы имели сведения. Не мешает отметить, что в поездах, задержанных в пути 27–28 августа по направленно от Могилева к СПБ., ехали группы лиц, которые должны были проявить себя в СПБ. активной поддержкой Ставке.]

Председатель. Не было ли возражений против посылки этой телеграммы от 27 августа?

Керенский. Были возражения. Говорили, что дело м. б. кончится компромиссом. Говорили это те, кто держался точки зрения наиболее ярко выраженной потом Милюковым, который явился ко мне с предложением посредничества и с заявлением, что я должен считать, что вся реальная сила на стороне Корнилова.

Пока не выяснилось окончательно, что мои предсказания были правильны, т. е. пока Корнилов не оказался совершенно в безвоздушном пространстве. До последней минуты была масса сторонников компромисса или, вернее сказать, сдачи позиций Корнилову.

[Посещение Милюковым моего кабинета произошло 28 авг. днем.

По этому поводу в своем показании ген. Алексеев говорит следующее: «Так как представлялось весьма вероятным, что в этом деле ген. Корнилов действовал по соглашению с некоторыми членами Bp. Пр-ства и что только последние дни 26–28 августа это соглашение или было нарушено, или народилось какое-то недоразумение, то в 3 часа дня 28 августа Милюков и я отправились еще раз к Министру Председателю, чтобы сделать попытку склонить его к командированию в Могилев нескольких членов Правительства и Милюкова для выяснения соглашения, или уже в крайнем случае к продолжению переговоров по аппарату Юза. Но в этом нам было решительно отказано». Я должен сказать, что тогда у меня в кабинете ген. Алексеев все время молчал, за исключением нескольких слов о положении фронта при создавшемся безначалии, и для меня было не совсем даже ясно, зачем он присутствовал при объяснении моем с Милюковым. Во всяком случае, тогда в 3 часа дня 28 августа мне и в голову не приходило, что предо мной сидят не только единомышленники, но еще единомышленники, являющиеся ко мне с некоторого собрания, как я потом узнал. Едва ли нужно говорить, что на ту мотивировку необходимости продолжать переговоры, которая изложена в показании ген. Алексеева, в разговоре со мной Милюков ни разу даже не намекнул, ибо, если бы это случилось, то ему… не пришлось бы свою беседу довести до конца.

Милюков аргументировал интересами государства, патриотичностью мотивов выступления ген. Корнилова, заблуждающегося только в средствах и, наконец, как ultimo ratio он привел мне решающий, по его мнению, и реальнейший довод – вся реальная сила на стороне Корнилова! На это, помню, я ему ответил, что я предпочитаю погибнуть, но аргументу силы право не подчиню; что меня удивляет, как можно являться с предложением переговоров ко мне – Министру Председателю после того, как ген. Корнилов осмелился объявить Членов Врем. Пр-ства агентами германского генерального штаба… Да, я был взбешен; я страшно возмутился, что Милюков совершенно не реагирует на этот, более чем недопустимый.

На какие реальные силы рассчитывали в Ставке и как тщательно там была обоснована уверенность в широкой поддержке и успехе «открытого выступления против Bp. Пр. – ства», видно из следующей авторизованной ген. Корниловым «дипломатической» телеграммы князя Трубецкого, посланной им утром 28 августа за № 262 Министру Ин. Дел; я говорю о телеграмме, авторизованной ген. Корниловым, потому что прежде, чем послать в ОПБ, князь Трубецкой показал ее ген. Корнилову и тот, «ознакомившись с текстом, заметил – “посылайте”». Вот текст этой, только теперь сделавшейся мне известной, телеграммы.

«Трезво оценивая положение, приходится признать, что весь командный состав, подавляющее большинство офицерского состава и лучшие строевые части армии пойдут за Корниловым. На его сторону станет в тылу все казачество, большинство Военных Училищ, а также лучшие строевые части. К физической силе следует присоединить превосходство военной организации над слабостью правительственных организмов, моральное сочувствие всех социалистических слоев населения, а в низах растущее недовольство существующих порядков, в большинстве же народной и городской массы, притупившейся ко всему, равнодушие, которое подчиняется удару хлыста. Нет сомнения, что громадное количество мартовских социалистов не замедлит перейти на сторону их. С другой стороны, последние события на фронте и в тылу, особенно в Казани, с наглядной очевидностью выяснили картину полной несостоятельности нынешнего порядка вещей и неизбежность катастрофы, если немедленно не произойдет перелом. Это соображение является, по-видимому, решающим для ген. Корнилова, который сознает, что только решимостью можно остановил Россию у края бездны, в которую она иначе скатится. Говорить, что Корнилов подготовляет торжество Вильгельма, не приходится в ту минуту, когда германским войскам останется преодолеть только наши пространства. От людей, стоящих ныне у власти, зависит, пойдут ли они навстречу неизбежному перелому, чем сделают его безболезненным и охранят действительные залоги народной свободы, или же своим сопротивлением примут ответственность за новые неисчислимые бедствия. Я убежден, что только безотлагательный приезд сюда Министра-Председателя, Управляющего Воен. Минист., а также Вас для совместного с Верховн. Главнокоманд. установления основ сильной власти может предотвратить грозную опасность междоусобия». Не подтверждает ли эта телеграмма еще раз, что и мои срочные меры против выступления ген. Корнилова были в достаточной мере обоснованы.

Выпад Корнилова, хотя во Врем. Пр-стве сидят его ближайшие политические друзья. Даже Трубецкой, находившийся под сильным давлением Ставочной атмосферы, рассказывает, что, когда днем 28 августа ознакомился с содержанием объявления к русским людям (приказа № 1), он был «настолько удивлен им, что усомнился в его подлинности», и ему стало ясно, что «случайные люди подсунули ген. Корнилову документ, который тот, не продумав его глубоко, подписал». Текст этого документа сделал кн. Трубецкому ясным, что примирение невозможно.

Помню также, как во время этого разговора, когда я указывал Милюкову, что мое отношение к выступлению Корнилова не может быть иным, чем отношение мое в июле к большевикам, что с точки зрения государственной власти и тогда и теперь положение совершенно одинаково, что Правительство стоит перед такой же попыткой насильственного захвата власти и т. д., помню, как Милюков из разницы мотивов преступления (разницы мотивов не отрицал и не отрицаю и я) приходил к требованию различного отношения власти и к самому преступлению. Передо мной был июльский Мартов наизнанку. Да ведь и передовицы в «Речи» этого времени соответствовали передовицам «Новой Жизни» – времени большевистского восстания.

Я уже говорил, какой благодарный материал отдельные видные либералы своим поведением в корниловские дни дали большевистским и полубольшевистским демагогам. На единственную государственную идею, которая спасала Государство от политической смерти, на идею единой общенациональной власти начался в рядах демократии последний натиск. Одни шли в атаку открыто, другие трусливо, прикрываясь лозунгом – «коалиция без кадет» – отлично зная, что этот лозунг практически означает отрицание коалиции, так как все прогрессивное, но не демократическое, включительно до Московской промышленной аристократии, объединилось тогда вокруг партии к.-д.

После корниловского выступления Правительство осталось одиноко в своем стремлении вновь объединить «представителей всех тех элементов, кто вечные и общие интересы родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов», каковые стремления Правительство объявило своей ближайшей задачей в обращении к населенно 1 сентября, провозглашая Россию Республикой.

«Вечное и общее» было забыто всеми партиями и классами во имя «временного и частного»! И среди демократии, и среди буржуазии непримиримое, но активное меньшинство быстро захватывает влияние и власть. Если можно понять большевиков, которые, разнуздывая все темные звериные инстинкты народных масс, хотели захватить п использовать для своих целей колоссальную реальную силу этих масс, то совершенно становишься в тупик перед «реальной политикой» непримиримого буржуазного интеллигентского крыла, ставившего себе целью освободить государство от давления всей «революционной демократии», не имея в то время никакой реальной силы в своем распоряжении! Поистине, кого Бог захочет наказать, у того отнимет разум. Но, наказывая себя, «трезвые» элементы страны сильно помогли анархо-большевикам сбросить Россию в бездну!]

Керенский. Кроме попыток компромисса, в это время был массовый «исход» из места, заведомо обреченного на гибель. Была одна такая ночь, когда я почти в единственном числе прогуливался здесь не потому, что не хотел ни с кем вместе действовать. Просто создалась такая атмосфера кругом, что полагали более благоразумным быть подальше от гиблых мест!

[Должен признать, что внешне Милюков выбрал очень удобную минуту для того, чтобы доказывать мне, что реальная сила на стороне Корнилова. День 28 августа был как раз временем наибольших колебаний, наибольших сомнений в силе противников Корнилова, наибольшей нервности в среде самой демократии. Длительный самогипноз «контрреволюцией» заставлял многих и много раз просто преувеличивать силу сторонников республиканской реакции в стране. Сбитые с толку шумихой корниловских резолюций, многие и многие ошибались так же грубо, как и Милюков. Я никогда не забуду мучительно долгие часы понедельника и особенно ночи на вторник! Какое давление приходилось испытывать мне все это время, сопротивляться и в то же время видеть вокруг себя растущее смущение. Эта петербургская атмосфера крайней психической подавленности делала еще более непереносимым сознание того, что безначалие на фронте, эксцессы внутри страны, потрясение транспорта могли каждую минуту вызвать непоправимые последствия для и без того едва скрипевшего государственного механизма. Ответственность лежала на мне в эти мучительно тянувшиеся дни поистине нечеловеческая. Я с чувством удовлетворения вспоминаю, что не согнулся я тогда под ее тяжестью, с глубокой благодарностью вспоминаю тех, кто тогда просто по-человечески поддержал меня…

Только на другой день – 29 августа – проявилась могучая реакция всей страны на безумную попытку заговорщиков. Я уже говорил и еще раз должен подчеркнуть, что честь победы над Корниловым никоим образом не может быть приписана специально «советам». Корниловское движение в первый же момент было раздавлено бескровно только подъемом и единством всей страны, объединившейся вокруг общенациональной, демократической власти. Это объединение захватило неизмеримо более широкие слои населения, чем тогдашние советские круги. Новые городские и земские самоуправления сыграли тогда огромную в народном движении роль. Сотни и сотни телеграмм из всех уголков России наглядно говорили о том, что тогда еще «объединение всех живых сил страны» не было пустым звуком. Не нужно забывать, что в это время как раз происходил здоровый процесс ущерба государственно-политического значения Советов. Процесс, прерванный корниловщиной, превратил Советы в большевистские цитадели. Не нужно также забывать, что все решения Правительством были приняты и распоряжения были отданы раньше, чем кто-нибудь посторонний власти узнал о самом выступлении Корнилова. Легенда, что Правительство приняло меры против Корнилова только под давлением Ц.И.К. С Р. и С.Д. совершенно противоречит действительности. Перелистывая газеты той эпохи, я наткнулся в № «Известий Ц.И.К.С.Р. и С. Д.» от 27 августа на характерную статейку – «Тревожная ночь», – которая так ярко говорит о том, как далеки были даже самые осведомленные обитатели Петербурга уже утром 27 августа от действительности. В этой заметке описывается, как всю ночь на 27 августа происходили непрерывные тревожные заседания Министров, совещание Министра-Председателя с военными чинами и объясняется все это ожиданием каких-то уличных выступлений в полугодовой день революции. Газета оканчивает это описание тревожной ночи сообщением, что «на запрос большевистских и других организаций были получены категорические заявления, что никаких выступлений эти организации не готовили и не готовят. Такие же заявления сделаны всеми демократическими организациями». И действительно, день 27 августа прошел в Петербурге совершенно спокойно, и даже намеков никаких не было на то большевистское восстание, о котором так уверенно пророчил В. Львов. Автор приведенной выше статейки и не догадывается, как он был близок к истине, передавая «предположения о том, что такие выступления могут быть провоцированы правыми организациями».

29 августа был самый трудный по неопределенности день. А к вечеру 29-го сделалось уже возможным составить следующее Правительственное сообщение: «Мятежная попытка ген. Корнилова и собравшейся вокруг него кучки авантюристов остается совершенно обособленной от всей действующей Армии и Флота… Лишь небольшие отряды войск, двинутые ген. Корниловым к Петрограду, остаются в заблуждении но дальнейшее движение этих эшелонов остановлено, связь между ними прекращена… Из провинции отовсюду получаются сведения о полной верности войск и населения Bp. Пр-ству, а от всяких общественных организаций – заявления о решимости поддержать правительство…» А 30 августа Зимний Дворец опять полон был людей и оживления; счетчики «реальных сил» забыли о своих колебаниях; ген. Алексеев вечером выехал в Ставку, но… Но уже 1 сентября Bp. Пр-ство должно было писать: «Мятеж ген. Корнилова подавлен. Но велика смута, внесенная им в ряды армии и страны. И снова великая опасность, угрожающая судьбе родины и ее свободе… Bp. Пр-ство своей главной задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии»… А от 3 го сентября «Известия Ц,И.К.С.Р. и С.Д.» в статье «Не губите армию» должны были задавать страшный вопрос: «Разве самочинные действия и убийства, позорящие имя русского солдата, спасли Россию от заговора Корнилова? – нет, Россию спасло совсем другое»… Если в одной из газет нейтрального государства задавался недавно германскому Пр-ству трагический вопрос, будет ли в Берлинской Аллее Побед поставлен памятник победителю России – Ленину, то я совершенно серьезно утверждаю, что на одной из площадей бывшей России должен быть поставлен большевиками обелиск Корнилову с надписью: «Сим победили!»]

Председатель. Не было ли у Вас разговора по поводу создавшегося положения с Терещенко, Дутовым, Карауловым, Савинковым?

Керенский. Эти разговоры никакого отношения к телеграмме моей от 27 августа не имеют. Дутов и казаки приходили, насколько я помню, в тот же день ночью.

Председатель. Да… Так…

Керенский. Они приходили с заявлением, что хотели бы поехать для посредничества, для урегулирования отношений с Корниловым. Я ответил, что дам соответствующее разрешение. Но на другой день (28 августа), когда последовал со стороны Корнилова не только явный акт неповиновения, но и объявление нас (Bp. Пр-ства) немецкими агентами, я отказал казакам в разрешении на проезд в Ставку и сказал, что при создавшихся условиях никаких посредничеств, никаких поездок для урегулирования не может быть, так как вопрос перешел совершенно в другую стадию. Казаки сильно волновались, выражали претензию, что я сначала обещал пропустить, а потом отказал. Я им все время отвечал, что обстановка изменилась решительным образом.

[Вообще, поведение в августе Совета Казачьих Войск было достаточно вызывающее, а в эти дни члены Совета и, в особенности, председатель его прямо с трудом сдерживались, чтобы не высказать своих настоящих мнений и намерений. Мне приходилось говорить с ними очень резко, тем более что я их политическим заявлениям мог противопоставить настроения фронтового казачества, которое со времени резолюции о «несменяемости Корнилова» протестовало передо мной против политики Совета Казачьих Войск. Затем, когда 29–30 августа стали прибывать одна за другой депутации от частей (казачьего) 3-го Корпуса, мне впервые пришлось убедиться в чрезвычайной преувеличенности представления о каком-то особом единении верхов и низов казачества. Еще раз я в этом мог убедиться на собственном опыте в Гатчине. Когда туда приехала делегация от Совета Казачьих Войск и, между прочим, стала работать против меня, как «предателя» Корнилова, то успеха в низах корпуса не имела, где, наоборот, хорошую почву нашли большевистские агитаторы и приехавший затем Дыбенко, тоже агитировавшие против меня, но сосредоточившие свое внимание совсем на других темах. В конце концов казаки, решив «выдать меня» Дыбенке, чуть-чуть не постановили арестовать и своих собственных офицеров… Вот почему я нисколько не удивился, когда до меня дошли сведения о печальном конце борьбы Дона с Московской анархией.]

Раупах. А предложение Якубовича, Туманова, Савинкова, Лебедева пойти на компромисс?..

Керенский. Я не помню разговора с Якубовичем и Тумановым. С Савинковым был разговор о том, чтобы была предоставлена ему возможность переговорить со Ставкой по прямому проводу еще вечером 26-го.

Раупах. А после того он не говорил, что есть еще возможность?

Керенский. Ему была предоставлена возможность говорить по прямому проводу, и он говорил целый день. А когда пришла телеграмма Лукомского, Вы ее помните, вероятно, то он, прочитав ее, подал мне заявление о том, что ссылка на него клевета, что от моего имени он переговоров не вел и вести не мог, и он это заявил по прямому проводу и Корнилову.

Раупах. А этот разговор не послужил ли основанием к тому, что Савинков указывал, что возможно.

Керенский. Это было ночью.

Раупах. После переговоров по прямому проводу?..

Керенский. Может быть, я не помню.

Раупах. Я, собственно, хочу выяснить о всех лицах, о которых говорится здесь.

Керенский. Тут лица совершенно разные, их нужно разгруппировать. Что касается казачьего посещения, то казаки просто хотели вовремя до Ставки доехать. Для меня совершенно несомненно, что они принадлежали к тем лицам, которые, как Милюков, наприм., были убеждены, что победа будет на стороне Корнилова, а не на стороне Революции.

Раупах. На стороне реальных сил…

Керенский. Нельзя, говорю я, в одну кучу всех этих лиц смешивать: что касается Якубовича и Туманова, то, вообще, я не помню разговора с ними. Может быть, они и говорили со мной, но это был столь ничтожный разговор, что я его не помню. Я знаю только одно: когда я спросил, почему я не вижу ни Туманова, ни Якубовича, то мне было сказано, не помню кем, кажется, Савинковым, что на Туманова так все подействовало, что он в очень угнетенном состоянии находится. Якубович потом, кажется, пришел. Я его, если не ошибаюсь, просил пригласить кое-кого на помощь для организации обороны. Но то, что я помню твердо, это было предложение Савинкова переговорить по прямому проводу ночью на 27 августа. Затем был 29-го Милюков. Затем в заседании Bp. Пр-ства, когда мы обсуждали этот вопрос, кажется, накануне уже разрешения кризиса, часть Правительства высказалась за необходимость компромиссного решения ввиду «соотношения сил» и необходимости избегать потрясений. Некоторые аргументировались тем, что неизбежно усилится большевистское течение… Разные были разговоры, но это было уже в другой плоскости, плоскости оценки соотношения сил. Я стоял на определенной точке зрения, что тут нет двух сторон, а есть Bp. Прав. и нарушивший свой долг генерал. Была группа лиц, часть общественного мнения, которое считало, что есть две стороны, которые равноправны и в борьбе за власть, и в праве вести между собой, так сказать, мирные переговоры, и в обращении к посредничеству. Я считал, что такой путь наносит решительный удар идее революционной власти, ее единству с момента революции, и поэтому на этот путь двух лагерей, переговаривающихся через посредников, я встать не мог и считал, что нарушил бы присягу, если бы встал на него.

Раупах. Предложение переговоров ввиду возможности недоразумений не было?

Керенский. Савинков делал предложение вечером 26-го.

Раупах. После разговоров по ленте… А Терещенко и Лебедев?

Керенский. Про Лебедева не помню, скорее наоборот. Лебедев очень недоверчиво относился к роли Филоненко в этом деле, и уход Филоненко был вызван, собственно говоря, сообщением Лебедева о некотором разговоре, который происходил в штабе в ночь приезда Филоненко из Ставки. А Терещенко – да, Терещенко одно время был сторонник соглашения и даже в одном из заседаний Bp. Пр-ства сказал, что это дело надо ликвидировать так, чтобы обоих за штат отправить – и Керенского, и Корнилова, обе стороны удовлетворить взаимным жертвоприношением.

Шабловский. Кем было составлено обращение к областным губернским Комиссарам? За Вашей, г. Министр, подписью?

Крохмаль. Виноват, а кем составлено сообщение 27 августа?

Керенский. Не помню.

Шабловский. А губернским Комиссарам?

Керенский. Тоже не могу сказать.

Шабловский. Нас интересует роль Некрасова. Не была ли это его редакция?

Керенский. Какая же «роль» Некрасова?! Никакой такой особой роли Некрасова не было.

Шабловский. Мы спрашиваем в связи с газетной заметкой, в которой говорится, что Bp. Пр-ство готово было воздержаться от депеши, в которой объявляло заговор, но Некрасов поторопился это сделать и сделал вопреки мнения Пр-ства, поставив Правительство перед совершившимся фактом.

Керенский. Не помню. Я помню, что телеграмма, которая должна была идти по радио, была задержана просто потому, что мы считали, что не следует чрезмерно возбуждать общественное мнение и настроение.

[ «Роль Некрасова»! Это один из злобных вымыслов в деле Корнилова. Почти у каждого свидетеля прокорниловца обязательно встречается какая-нибудь ссылка на роль Некрасова – роль злого гения Министра-Председателя, «легко поддающегося чужим влияниям»! То Некрасов без ведома Правительства рассылает телеграмму, которой «делает невозможным дальнейшие переговоры», то он самовольно приказывает разобрать рельсы по пути Корниловских отрядов, то он выступает в качестве безответственного советника и т. д. Я сам, помню, прочел в одной из прокорниловских газет, как Некрасов «взорвал возможность соглашения Керенского с Корниловым». Заметки в таком стиле появлялись постоянно. Конечно, все это было сплошной вымысел, и сам Некрасов совершенно правильно устанавливает, что все руководящие указания шли от меня, и без меня ничего серьезного не предпринималось. Однако дыма без огня не бывает – Некрасов действительно много сделал для скорейшей ликвидации выступления Корнилова. Это и было его преступлением, которое ему не могли простить корниловцы! Они мстили Некрасову за то, что он, как министр-заместитель, т. е. как ближайший мой помощник по управлению, весьма добросовестно и с исключительной энергией в те тревожные дни общей неуверенности исполнял свои служебные обязанности, т. е. помогал мне. Я уже не говорю, что просто как гражданин Некрасов имел бы полное право и помимо всяких своих обязанностей содействовать скорейшему подавлению мятежа… Может быть, корниловцы смягчили бы несколько к нему свое отношение, если бы знали, что был один такой час, когда и Некрасова я не видел около себя!

Но почему роль Некрасова, ускорившего подавление восстания, могла так интересовать Следственную Комиссию, это я не совсем понимаю. Не могу же я допустить, что энергичная деятельность по ликвидации мятежа больше интересовала некоторых членов Следственной Комиссии, чем самый мятеж.

Какая беззастенчивая травля началась в разных корниловских листках против всех виновников корниловского краха, видно хотя бы из того, как изложен в «Новом Времени» от 10 октября мой допрос Следственной Комиссии, подлинный протокол которого сейчас перед глазами читателя. Приведу характерные выдержки из этого изложения. Сообщив для вступления, что «А.Ф. Керенский сам неоднократно принимал участие в допросе свидетелей» (совершенная ложь), газета начинает передачу моего показания так: «Первоначально Керенский дал краткие объяснения, изложив в сжатой форме весь ход своих переговоров с ген. Корниловым. Эти объяснения вызвали однако ряд дополнительных вопросов… Один из членов следственной комиссии заинтересовался вопросом о том, поручил ли Министр Председатель В.Н. Львову вести переговоры со Ставкой. А.Ф. Керенский ответил утвердительно (?). Подтвердил (?) также Министр Председатель, что при разговоре по аппарату Юза 26 августа Львов не присутствовал, и заявил, что ввиду тревожного момента и государственной важности вопроса прибегнул к такой уловке (?)… Затем Керенскому был задан ряд вопросов о причине ухода некоторых министров и о том давлении (?), какое оказывал в этом вопросе на Министра Председателя бывший его заместитель Некрасов. Вообще на роли Некрасова чрезвычайной следственной комиссией было сосредоточено большое внимание. Министру Председателю задан был вопрос об авторе известного обращения А.Ф. Керенского к народу по поводу выступления ген. Корнилова, который был назван мошенником (?), предателем и изменником (?). А.Ф. Керенский заявил, что автором телеграммы был Н.В. Некрасов (?). Член следственной комиссии расспрашивал подробно (?) о вмешательстве Некрасова в чисто военные вопросы и об оказывавшемся им давлении при решении вопросов о смещении лиц высшего командного состава армии». Такая смесь извращений и просто лжи была поднесена читателю, как изложение моего допроса. Чтобы вполне оценить работу редакции «Нового Времени» и подобных ей газет, нужно помнить, что, пользуясь очень хорошим источником, корниловские газеты имели в своем распоряжении все подлинные протоколы и документы следственной комиссии чуть ли не в тот же день, как они появлялись. К сожалению, только слишком поздно я узнал, кто был этим источником.]

Председатель. А как относительно Крымова, отряда 3-го Корпуса? Были отданы распоряжения о задержке, о порче пути и т. д.? Вызывались они документами или опасением каким-нибудь мало обоснованным? Временно, только вследствие создавшейся обстановки, Крымов оказал явное неповиновение распоряжениям Штаба?

Керенский. Крымов, как я уже говорил, был участником мятежа и лично шел, а с ним небольшое количество офицеров, с совершенно определенными намерениями. Вспомнил небольшой штрих: когда Крымов застрелился, один офицер, кажется, Багратион, хорошо не помню, сказал: «Теперь все концы в воду канули». Распоряжение остановить движение он не исполнил и продолжал двигаться вперед.