Текст книги "Дело Корнилова"

Председатель. Не обсуждался ли на этом заседании (Bp. Пр-ства 11 августа) вопрос о выступления Корнилова на Московском Совещании?

Керенский. Да.

Председатель. Как отнеслись к этому выступление?

Керенский. У нас была точка зрения совершенно определенная. Мы имели определенную задачу на Московском Совещании. Наша линия, которую мы проводим всюду и везде и которую часто, однако, по недоразумению считают признаком бессилия власти, состоит в том, чтобы не форсировать никаких событий и не вызывать никаких взрывов. В данном случае наша задача заключалась, между прочим, в том, чтобы создать такую обстановку на Московском Совещании, при которой выступление Корнилова, если бы оно состоялось, не вызвало бы настроения против него в широких массах… Нам просто казалось, что Корнилова было некем заменить в то время. Исходя из этих соображений, Правительство приняло план: Главковерх выступает только с таким же по содержанию докладом, какой он нам делал 3 августа, т. е. с докладом о положении на фронте, о состоянии армии, о стратегическом положении и т. д. Bp. Пр-ство вынесло категорическое постановление о рамках выступления ген. Корнилова и несмотря на это…

Председатель. Несмотря на это, несмотря на предупреждение, он выступил по-своему. А он был предупрежден еще здесь, в Петрограде?

Керенский. Кажется, он был предупрежден еще здесь.

[Теперь вспоминаю, что этого не могло быть, так как он уехал накануне заседания Временного Правительства!]

Когда он приехал в Москву, к нему ездил накануне его выступления министр Путей Сообщения, Затем я говорил по телефону и в театре вызывал его к себе и повторил опять ему решение Врем. Пр-ства и очень просил его поступить соответственно. Когда же он на эту мою просьбу ответил, что будет говорить по-своему, я заявил ему, чтобы он имел в виду, что это будет с его стороны поступком недисциплинарным: «Вы же должны все-таки показывать пример, а Вы нарушаете дисциплину». В это время он был в таком настроении, что был убежден в совершенном бессилии Правительства, считал, что Пр-ство уже в прошлом, так сказать, и с ним считаться не следует. Если, мол, мы, т. е. Пр-ство, говорим, что нужно или не нужно что-нибудь делать, так только потому, что боимся его. Вот, мне кажется, та психология, которая тогда была у него и у близких к нему.

Либер. Разрешите задать вопрос. Вам известно было, что речь, произнесенная Корниловым на Московском Совещании, была составлена Филоненко, что во всяком случае он принимал участие в составлении ее?

Керенский. Мне об этом неизвестно.

[Потом я прочел следующее показание Филоненко, которое, конечно, остается на его совести. «13-го вечером я спросил у ген. Корнилова, подготовлена ли у него речь, с которой он намерен выступить в заседании 14-го числа, и, узнав, что нет, предложил ему помочь выработать ее содержание. Помимо личного желания оказать ген. Корнилову возможное содействие, я считал себя обязанным так поступить в силу той ответственности, которая лежала на мне за все, политического характера, действия Главковерха. Свое содействие предложил также г. Завойко, встретивший ген. Корнилова. Помощь г. Завойко выразилась в том, что он под мою диктовку записал текст речи, предварительно в общих чертах, обсужденную мной с ген. Корниловым. Эту речь с некоторыми дополнениями чисто фактического характера ген. Корнилов произнес на Совещании». Составляя эту речь, Филоненко, видимо, был осведомлен о директивах Пр-ства Главковерху, так как, по существу, эти директивы в речи были выполнены и все острые углы, напр., смертная казнь в тылу, были обойдены.]

Я забыл еще сказать, что, кажется, накануне приезда в Москву Корнилов, уже зная, что Савинков в отставке, с дороги прислал мне телеграмму, настаивая на оставлении Савинкова на службе. Затем я получил другую телеграмму, где он заявлял, что ему крайне необходимо на Московском Совещании присутствие Савинкова и Филоненко, которые могут поддержать его, – не помню, как это было сказано, – поддержать в требованиях или в выступлении. Одним словом, подобную телеграмму я получил». Будем считать редакцию менее одиозной, скажем – в выступлении, раз я не помню хорошо. При этом там была такая аттестация Савинкова: это человек известный, пользующийся громадным влиянием у демократии. Что-то в этом роде там было изложено.

[Давая показания, я ошибался. Была только одна телеграмма о Савинкове. Вот она: «До меня дошли сведения о том… Савинков подал в отставку. Считаю долгом доложить свое мнение, что оставление таким крупным человеком, как Борис Викторович, рядов Bp. Пр-ства не может не ослабить престижа Правительства в стране и особенно в такой серьезный момент. При моем выступлении на Московском Совещании 14 августа, я нахожу необходимым присутствие и поддержку Савинковым моей точки зрения, которая, вследствие громадного революционного имени Бориса Викторовича и его авторитетности в широких демократических кругах, приобретает тем большие шансы на единодушное признание»…]

Раупах. Позвольте мне вернуться к вопросу о записке. Этот проект Корнилова был представлен Врем. Пр-ству от Вашего имени, как Военного Министра, или же представлен Главнокомандующим от своего имени?

Керенский. Его представил Корнилов от себя.

Раупах. Новый проект, который обсуждался 10 августа…

Керенский. Мы просили (Некрасов, Терещенко и я 10 августа… вечером) Корнилова, и он оставил для П-ва проект в первой редакции 3 августа.

Раупах. Он считал нужным внести…

Председатель. Г. Министр-Председатель разъяснил нам, что этот проект был новый и подписанный…

Керенский. Подпись Упр. Военн. Министерством была на втором проекте, но он не читался во Врем. Пр-стве.

Председатель. Этот второй проект не читали тогда?

Керенский. Тогда он не фигурировал, этот второй проект. Он тогда и исчез.

[Я помню, с каким я удивлением слушал на Московском Совещании, как ген. Корнилов говорил о своем представленном Врем. Пр-ству докладе, на котором без всяких оговорок подписались Савинков и Филоненко.

Меня удивило заявление, что за тройной подписью проект «представлен» Врем. Пр-ству, тогда как с согласия ген. Корнилова я огласил в заседании Правительства 11 августа его первую записку. Только теперь, прочтя разговор по юзу Филоненко с помощником Комиссара Юго-Западного фронта Гобечиа, я узнал, что «ген. Корнилов после обсуждения общего положения (10 августа) уехал на вокзал, имея доклад с собой, но здесь по настоянию Б.В. и моему, находивших, что столь важный вопрос не может разрешиться в порядке частных бесед лиц, хотя бы и высоко ответственных, генералом Корниловым было принято решение представить доклад в конверте Врем. Пр-ству, что и было исполнено». Однако этот «конверт» так до меня и не дошел. Этот случай показывает, как несамостоятелен в своих политических действиях и выступлениях ген. Корнилов.]

Возвращаясь к Московскому Совещанию, должен сказать, что единственным отступлением, которое было сделано, от условий в речи Корнилова – это было некоторое общее рассуждение о необходимых мерах в тылу, с оговоркой, что он не входит сейчас в обсуждение тех мер, которые необходимо провести на жел. дорогах и в промышленности.

Раупах. От этого он уклонился?

Керенский. У нас было оговорено, что он не коснется, например, железных дорог, а он коснулся.

Председатель. Ко времени Московского Совещания или раньше уже поступали сведения о заговоре, не нарастали ли они и не усиливались ли?

Керенский. Все время.

Председатель. Не ставилась ли фамилия Корнилова в связи с заговором?

Керенский. Фамилия Корнилова уже потом всплыла, незадолго до развернувшихся событий. Тут появлялся еще один офицер, которого я после передал в контрразведку. Немного он был шантажистом, но он очень часто бывал в Совете Казачьих Войск и, видимо, был вообще в курсе. Офицер этот являлся предупреждать меня, так же как и Львов, о том, что мне грозит неминуемая гибель в связи с событиями, которые в ближайшие дни произойдут, именно захват заговорщиками власти.

Раупах. Справа или…

Керенский. Захват справа. Он, несомненно, был в курсе, этот офицер, но так для меня и оставалось не совсем ясно – приходил ли он ко мне разведчиком сюда, или он хотел просто выдать и что-либо для себя заработать. Несомненно для меня только одно – он был в курсе дела.

Председатель. Но он не называл тогда Корнилова или кого-нибудь другого?

Керенский. Корнилова не называл, но называл элементы близкие к нему: Завойко и других близких к нему лиц, кого я не помню. Затем, во время Московского Совещания, как Вам известно, был вызван Казачий полк в Москву…

Председатель. 7-й Оренбургский Казачий полк.

Керенский.…помимо Командующего Московским Округом. В это же время из Финляндии приближался корпус кн. Долгорукого к Петрограду, корпус, который был остановлен Командующим Войсками генералом Васильковским. Среди юнкеров ходили разные слухи. Мы получили, например, сообщение от Московских юнкеров, что их предупреждал один офицер о том, что во время Московского Совещания будет провозглашена Диктатура. К каким результатам пришло расследование этого случая, я не знаю. Я не знаю, для чего полк Казачий двигался.

Председатель. Корнилову неизвестно было. Нужно думать – для поддержания каких-то требований.

Керенский. Вероятно.

Председатель. Точно не установлено, кем был вызван полк?

Керенский. Известно было, что помимо Командующего Московским Округом, помимо Врем. Правительства и Военного Министра был экстренно вызван полк. Мы ничего не знали, успели его остановить в Можайске.

Председатель. Вот тогда в Москве не возникали ли у Прав. в связи с тем, что Корнилов не хотел подчиниться директивам Врем. Пр-ства, сомнения относительно личности его, т. к. имелись слухи о заговоре, в связи с этим не ставило ли Врем. Пр-ство личность Корнилова под сомнение?

Керенский. Видите ли, нужно сказать, что часть Врем. Пр-ства была совершенно загипнотизирована тогда личностью Корнилова. Я это говорю, конечно, не в том смысле, что в этой части Правительства было хоть какое-нибудь особое соприкосновение с ним или сочувствие его аллюрам, а просто некоторым Министрам казалось, что этот человек вне политики, честный, смелый солдат, который может и должен организовать Армию, (но которому трудно найти верный тон в сложных «штатских» условиях).

А потому они смотрели на эту попытку как на попытку с негодными средствами. Это человек, совершенно ничего не понимающий в политике, неумелый, но у каждого, мол, есть свое гражданское чувство… Я же это все учел, как и некоторые другие министры. Приехав сюда, помню, я говорил близким друзьям, а также и во Врем. Правительстве, что я очень доволен Московским Совещанием, т. к. то, что мне нужно было, я совершенно учел и видел что и как. После, когда Корниловское выступление совершилось, мне один из к.-д. сказал: «Только теперь мы поняли занятую Вами вообще на Московском Совещании позицию, Ваш тон, а тогда нам казались непонятными Ваши угрозы в правую сторону».

[Вот соответствующие места из моей речи на Московском Совещании: «…Но пусть еще более остерегаются те, кто думает, что настало время, опираясь на штыки, низвергнуть революционную власть (Бурн. аплод. слева.)… А другие на своих собраниях осмеливаются произносить против Верховной власти Государства Российского слова, за которые они при старом режиме, как за оскорбление Величества, оказались бы за пределами досягаемости… И ныне я с такой же решительностью (как 3–5 июля) с помощью всего Врем. Правительства поставлю предел стремлениям великое несчастие русское… использовать во вред общенациональным интересам. И какой бы и кто бы мне ультиматум ни предъявлял, я сумею подчинить его воле Верховн. власти… Но еще раз говорю: всякая попытка большевизма наизнанку найдет предел во мне».

Московское Совещание вообще чрезвычайно важный этап в развитии движения за утверждение в России Военной Диктатуры. Это пролог к 27 августа. Здесь русская республиканская реакция окончательно осознает себя. Здесь своеобразный русский буланжизм окончательно выбирает себе вождя, здесь производится подсчет еил, здесь объединяются те общественные круги, которые идейно и материально питают это движение. Здесь сильно увеличивается круг активных конспиративных работников, здесь, наконец, впервые был представлен России ее будущий диктатор – Корнилов. Подготовка и организация сочувствующих Военной Диктатуре кругов были поставлены настолько солидно, что еще 30 августа ген. Корнилов мог серьезно думать о «поддержке», заявляя Правительству, что только при исполнении последним известных условий он «немедленно примет меры к тому, чтобы успокоить те круги, которые шли за ним»; настолько солидно, говорю я, что после своего ареста ген. Корнилов с горечью говорил о том, как все покинули его в решительную минуту, а ген. Алексеев 12 сентября в письме к Милюкову предупреждал, что «ген. Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел… и как в тяжелую минуту он, покинутый всеми, с малым числом офицеров и т. д.».

Не заглядывая даже за кулисы этой «подготовки» и переговоров, можно было перед Московским Совещанием и на открытой сцене видеть, как мобилизовались и сосредоточивались силы. Происходил целый ряд собраний влиятельных в некоторых кругах организаций, которые, как по команде, одна за другой выносили постановление о несменяемости ген. Корнилова. 6 августа в экстренном собрании Сов. Союза Казачьих войск постановили: довести до сведения Врем. Прав. и Военного Министра и распубликовать в газетах во всеобщее сведение, что: «…2. ген. Корнилов не может быть сменен, как истинный народный вождь и, по мнению большинства населения, единственный генерал, могущий возродить боевую мощь армии и вывести страну из крайне тяжелого положения.

3. Сов. Союза Каз. войск, как представитель всего Российского казачества, заявляет, что смена генерала Корнилова неизбежно внушит казачеству пагубную мысль о бесполезности дальнейших казачьих жертв, ввиду нежелания власти спасти родину действительными мерами.

4. Сов. Союза Каз. войск считает нравственным долгом заявить Врем. Правительству и народу, что он снимает с себя возложенную на него ответственность за поведение казачьих войск на фронте и в тылу при смене ген. Корнилова.

5. Сов. Союза Каз. войск заявляет громко и твердо о полном и всемерном подчинении своему вождю – герою генералу Лавру Георгиевичу Корнилову».

7 августа Главн. Ком. Союза Оф. Армии и Флота разослал по телеграфу Военному Министру, Главнокомандующим Фронтами и командующим Армиями свое постановление о генерале Корнилове, весьма дипломатично составленное, заканчивающееся так: «Мы призываем всех честных людей и все русское офицерство незамедлительно высказать ему полное доверие. Мы не допускаем возможности вмешательства в его, утвержденные Правительством, действия, каких бы то ни было лиц или учреждений и готовы всемерно поддерживать его законные требования до последней капли крови!» Поздно ночью на 8 августа там же, в Ставке Союза Георгиевских Кавалеров, была вынесена следующая резолюция: «Обсудив резолюции Сов. Каз. Войск, Конференция Союза Георгиевских Кавалеров в заседании (экстренном) 7 августа единогласно постановила всецело присоединиться к резолюции и твердо заявить Врем. Пр-ству, что если оно допустит восторжествовать клевете и ген. Корнилов будет смещен, Союз Георгиевских Кавалеров немедленно отдаст боевой клич всем Георгиевским Кавалерам о выступлении совместно с Казачеством». Подобные же резолюции были вынесены Военной Лигой и т. п. организациями.

Это движение за несменяемость Корнилова было «увенчано» знаменательным постановлением Совещания общественных деятелей, которое происходило в Москве между 6–10 августа перед Всероссийским Советом и на котором собрался весь свет прогрессивного блока IV Государственной Думы. «Совещание Общественных деятелей, – говорится в телеграмме Родзянко к Корнилову, – приветствует Вас, Верховного Вождя русской Армии. Совещание заявляет, что всякие покушения на подрыв Вашего авторитета в Армии и России оно считает преступным и присоединяет свой голос к голосу офицеров Георгиевских Кавалеров и Казачества. В грозный час тяжкого испытания вся мыслящая Россия смотрит на Вас с надеждой и верой»… Вся эта кампания была вызвана якобы «возможной отставкой» под давлением Ц.И.К.С.Р. и С.Д. На самом деле эта кампания была боевым кличем, соединявшим в одно целое все отдельные общественные группы, тяготевшие к «сильной власти». Совещание общественных деятелей, возглавляемое Родзянкой, было тем центром, где был произведен смотр войскам, где были установлены идейные цели развивающегося движения, где все окончательно было подготовлено к штурму Врем. Пр-ства на Всероссийском Совещании. У руководителей движения была такая уверенность в успехе, что некоторые весьма реальные политики решились принять участие в составлении такой резолюции, о которой уже через три дня им не хотелось больше вспоминать.

В это же время происходили частные поездки в Ставку как представителей различных организаций, так и частных лиц, совещания на некоторых московских квартирах и т. д. Одним словом, кое-что подготовлялось более реальное на случай, если уверенность в успехе движения за «сильную власть» оправдается на Всер. Совещании. При благоприятном стечении обстоятельств готовились на нем самом довести дело до конца. Отсюда попытка «подтянуть» реальную помощь, подготовить психологию юнкеров. Уже перед самым приездом в Москву ген. Корнилова по городу усиленно распространилась специальная брошюрка под заглавием – не то «Корнилов народный герой», не то «Корнилов – народный вождь», написанная в соответствующих тонах видным членом одного из военных союзов. Наконец, состоялся по заранее выработанному торжественному церемониалу (до Иверской включительно) въезд ген. Корнилова в Москву. Здесь во все время пребывания в салон-вагоне шел прием совсем не военных лиц. Крупнейшие финансисты В. и П. «докладывали», по словам московских газет, о финансовом положении России. Аладьин был с докладом об общем международном положении. «Представлялся» Пуришкевич. «Был принят» П.Н. Милюков, приезжал, конечно, Каледин и т. д.

Однако Московское Совещание совершенно не оправдало надежд. Пришлось не только оставить всякую попытку опереться на Совещание для провозглашения диктатуры, но даже и сжатый на предварительном Совещании общественных деятелей кулак оказался разжатым для дружеского рукопожатия. Затеи обоих крайних флангов были просто как-то сразу смыты общим настроением съехавшейся на Всероссийское Совещание провинции, и объявленная большевиками всеобщая забастовка имела не больший успех, чем и поездка к Иверской.

На Московском Совещании так характерно выявилась та недооценка одними и переоценка другими своих сил, о которой я уже говорил. Перед Московскими днями в среде самой демократии многие из заразившихся болезненным страхом контрреволюции с опаской ждали Московского Совещания, думая, что голос страны зазвучит в унисон с возродившимся тогда в Москве Прогрессивным Блоком, и заподозривая меня в заигрывании с реакцией. (Тогда я еще не был признанный контрреволюционер.) С другой стороны, и руководителям готового к штурму власти блока «всей мыслящей России», по выражению Родзянко, пришлось самим под давлением «своей» провинции, переделать заготовленные резолюции. Подводя итоги Московского Совещания, «Известия Ц.И.К.С.Р. и С.Д. с некоторым удивлением устанавливали в номере от 16 августа, что «все третьеиюньцы, которые уже приготовились как следует лягнуть мертвого льва, все они испытали в эти дни Московского Совещания глубокое разочарование». Подчеркивая то единство, которое на Совещании проявили представители рабочих, крестьян, армейские и флотские массы, земства, города, кооперативы, железнодорожники, учителя и т. д., «Известия» справедливо говорили, что «демократия выходит из Московского Совещания укрепленной»… Однако этот результат Московского Совещания, который, казалось, уже во всяком случае опрокинул все рассчеты на возможность переворота справа, не только не успокоил активных сторонников диктатуры, но побудил их еще решительнее идти к цели, но уже другим путем. Открытая борьба на широкой политической арене с Bp. Пр-ством оказалась не по силам – тогда решили взять его внезапно «коротким ударом».

Председатель. Вот после Московского Совещания не возникал ли вопрос об изменении в составе Врем. Пр-ства, не назывались ли какие-либо фамилии?

Керенский. Нет, были только разговоры, что необходимо воспользоваться создавшимся настроением после эпизода «Бубликов – Церетелли» и понемногу начать переговоры с промышленниками о вхождении их во Врем. Правительство. Тогда вопрос сводился именно к тому, чтобы вернуть к участию в Управлении Государством представителей цензовых элементов не к.-д., а именно Коновалова и других подлинных цензовиков.

Председатель. Какие были у Вас сведения о выступлении большевиков, от кого исходили эти сведения, не были ли они провокационными?

Керенский. Видите ли, почти через каждые одну-две недели появлялись сведения о большевистских выступлениях: так, незадолго до 27 августа в заседании Правительства кто-то из Министров задал вопрос, известен ли мне, Министру Вн. Дел, слух о готовящемся большевистском выступлении и насколько он серьезен. Тогда я и, кажется, Скобелев ответили, что эти слухи несерьезны.

Председатель. Какие меры предпринимались Правительством на случай ожидавшегося выступления большевиков в Петербурге и Кронштадте?

Керенский. В Кронштадте?.. Никаких не предполагалось. Я должен сказать, что никакой роли выступление большевиков тогда не играло. У меня есть показание, которое я давал судебному следователю о разговоре с В. Львовым. Там говорится о том, что Львов уверял меня, что большевистское выступление неминуемо, а я возражал, что, по нашим сведениям, большевистское выступление не предполагается. Я даже сказал: вы так уверенно говорите, как будто сами участвуете в выступлении.

[Теперь, после большевистской контрреволюции, или, правильнее сказать, Всероссийской Пугачевщины, уничтожившей Государство русское и при замечательной способности нашей вовсе не помнить вчерашний день, многим и многим, читая это место моего показания, подумается, что, стреляя по воробьям (Корниловцам) из пушек, Временное Пр-ство «прозевало» настоящего зверя, а другие скажут – вот предвидел же Корнилов большевистское восстание, а Прав. ничего не видело или на левый глаз окривело! Такие рассуждения в корне ошибочны, т. к. 1) даже во время Корниловского мятежа не было не только реальной угрозы, но даже и признаков большевистского восстания, 2) до Корниловщины против «большевистской опасности была огромная сила организованной демократии в лице новых местных самоуправлений, Советских и Армейских организаций и т. д., сила, ограждавшая страну и власть от хаоса слева.

Корниловское движение подготовлялось как раз во время напряженнейшей борьбы государственно мыслившей и патриотически настроенной демократии с ее анархо-большевистскими противогосударственными элементами. Еще 8 июля Ц.И.К.С.Р. и С.Д. подчеркивал в своей резолюция «резкий перелом в настроении широких масс, вызванный авантюристской попыткой вооруженного выступления против Врем. Пр-ства… Попыткой, которую подготовляли анархо-большевистские элементы и действовавшие под их флагом темные силы».

18 июля тот Ц.И.К.С.Р. и С.Д. единогласно признает, что «основной задачей момента является усиленная работа по воссозданию боеспособности армии». Я уже приводил выдержки из других, проникнутых здоровыми настроениями воззваний и резолюций Ц.И.К. Да стоит перелистать «Известия Ц.И.К.» за июль – август месяцы, чтобы наглядно убедиться, с каким напряжением шла эта борьба государственников с анархией, как все более и более классовые интересы в сознании демократии подчинялись нуждам общегосударственным, как возрождалась тяга к труду и порядку, как все глубже в толщу народную проникало сознание о необходимости жертв во имя родины. Нужно вспомнить, как самоотверженно армейские организации и комиссары боролись на фронте со шкурничеством – большевизмом, как многие искупали невольные ошибки первых дней революции, кровью своей освящая эту борьбу с трусами и предателями. Стоит пересмотреть сотни и сотни батальонных, полковых, дивизионных и т. д. постановлений этих месяцев, чтобы убедиться, как быстро шел процесс оздоровления в самой солдатской массе, в это же время улучшалось положение командного состава. На местах в эти же месяцы усиленно развивалась деятельность новых органов самоуправления за смерть «Совдепов» и разных самочинных комитетов. Сама руководящая Советская пресса признавала это явление и считала его признаком здорового развития революционной государственности. А главное, нельзя же забывать, что тогда большевики всюду были в меньшинстве и в роли безответственной оппозиции. Жалкая попытка большевистской «общей забастовки» в дни Московского Совещания, лишение большевиков по постановлению бюро Ц.И.К.С.Р. и С.Д. права самостоятельно выступать на самом Совещании, а в то же самое время смелый шаг с протянутой рукой навстречу буржуазии – все это не фантазия, а та подлинная действительность, в которой мы жили перед 27 августа и которая давала мне возможность на предложение подождать с объявлением военного положения до прихода 3-го Конного Корпуса ответить – «для этого он мне вовсе не нужен».

Одним словом, реальное соотношение сил было таково, что всякая попытка повторить 3–6 июля была заранее обречена на полный провал. Тем более совершенно ничтожна была реальная опасность для существовавшего тогда порядка вещей от всякой попытки справа. Правый большевизм никогда не был опасен сам по себе. Это был не пороховой погреб, взрыв которого разрушает все кругом до основания, а только спичка, которая могла попасть в склад взрывчатых веществ и тогда… Последствия 27 августа показали, что последует тогда.

Один из виднейших лидеров с.-р., известный своей неискоренимой склонностью к левейшим из левых, на последнем съезде этой партии в ноябре 1917 г. по поводу Корниловского мятежа сказал: «Взрыв энергии в борьбе против опасности военного заговора и контрреволюции на одну минуту восстановивший единство демократического революционного фронта против продолжавшей занимать двусмысленную позицию единственно большой партии цензовой России – партии народной свободы – этот взрыв энтузиазма и подъем настроения упрочили позицию социалистической демократии и поколебавшуюся было позицию Советов! Советам, поправевшим после событий 3–5 июля, после дней прорыва единства демократического фронта этот поворот позволил выправить линию, вызвать новый их сдвиг влево. И неудивительно, товарищи, поэтому, что многие – и я в том числе – поздравляли друг друга с выступлением Корнилова, как с фактом, который это поправение страны доводит до абсурда, до его логического конца, до военного заговора и тем дает возможность загладить и поправить то, что было сделано ошибками и безумиями слева, пользуясь ошибками и преступлениями справа».

Я не был в числе тех многих, которые «поздравляли себя» с возможностью обольшевистить Советы, но я должен признать, что действительно только 27 августа сделало возможным 25 октября. И в этом подлинное великое преступление, неискупимый грех перед родиной наивных фантастов, искусных политиков и просто дерзких авантюристов, взявшихся спасать Россию «Белым Генералом»! В своем обращении «к русским людям» ген. Корнилов, наперекор всякой очевидности, утверждал, что «Врем. Пр-ство под влиянием большевистского большинства советов действует» и т. д. Был ли Корнилов введен сам в заблуждение или сознательно говорил неправду, это все равно, но тогда ничего подобного в «поправевших» советах еще не было. Зато сам Корнилов оказался замечательным пророком. Почти следом за этим его заявлением Советы действительно были повсюду захвачены большевиками.

27 августа зажженная спичка действительно попала в пороховой погреб. 1 сентября вносится в Ц.И.К.С.Р. и С.Д. резолюция большевиков – программа переворота 25 октября. Вот наиболее характерные из нее места… «Решительно должны быть прекращены всякие колебания в деле организации власти, должна быть пресечена в корне политика соглашательства… Нетерпимы далее ни исключительные полномочия Врем. Прав., ни его безответственность. Единственный выход – в создании из представителей революционного пролетариата и крестьянства власти, в основу деятельности которой должно быть поставлено следующее: немедленная отмена частной собственности, а помещичьей земли без выкупа и т. д., введение рабочего контроля в общегосударственном масштабе над производством и распределением. Национализация важнейших отраслей промышленности, беспощадное обложение крупных капиталов и имуществ и конфискация военных прибылей. Объявление тайных договоров недействительными и немедленное предложение всем народам воюющих государств всеобщего демократического мира. В качестве немедленных мер должны быть декретированы: прекращение всяких репрессий, направленных против рабочего класса и его организаций (понимай – большевиков), немедленная отмена смертной казни на фронте и восстановление полной свободы агитации и всех демократических организаций в армии… и т. д.».

В том же заседании Ц. И.К. уже и Дан протестует против «безответственности Врем. Правит.» и заявляет, что власть не должна предпринимать никаких репрессивных актов (в сторону рабочих), не обсудив предварительно вопроса с «нашей комиссией борьбы с контрреволюцией». И тут же Ц.И.К. принимает резолюцию протеста против закрытия 2 большевистских травивших офицерство газет.

Возникает и быстро развивается красная гвардия, и к 5 сентября в Москве уже выработан ее устав.

6 сентября меньшевистско-эсеровский президиум Петербургского С.Р. и С.Д. слагает свои полномочия и через несколько дней на месте Гоца, Скобелева и Церетели появляются Бронштейн (Троцкий), Розенфельд (Каменев) и т. д.

Всюду происходит вакханалия самочинных арестов, возникают самочинные комитеты борьбы с контрреволюцией, которые открыто отказываются подчиниться моему приказу о прекращении своей деятельности после подавления Корниловского мятежа. Так наз. «междурайонное Совещание» в С.-ПБ. 6 сентября постановляет: обсудив приказ Керенского… революционных организаций по борьбе с контрреволюцией не распускать и довести об этом до сведения Ц.И.К.С.Р. и С.Д., и Ц.И.К. со своей стороны разделил точку зрения междурайонного совещания.