Текст книги "Дело Корнилова"

7 сентября впервые в Москве, в Совете Р. и С.Д. проваливается резолюция меньшевиков, резолюция с выражением доверия и поддержки Врем. Прав-ства при условии невхождения в министерство представителей к. – д….Совет принимает ту большевистскую резолюцию, которая 1 сентября еще не прошла в Петербурге.

В армии и во флоте 30 августа возобновляются гнусные избиения офицерства, и я должен был послать флоту следующую телеграмму: «Требую немедленного прекращения отвратительных насилий, чинимых позабывшими свой долг и совесть командами, прикрывающими свои преступления спасением родины и свободы, а в действительности вносящих полный развал в боевую готовность флота перед лицом врага и поэтому являющихся изменниками родины. Позорные контрреволюционные действия убийц и насильников лягут несмываемым пятном на все команды Балтийского флота. Жду немедленных донесений о полном восстановлении порядка». Положение командного состава делается поистине отчаянным! Армейские организации под давлением разъяренной агитаторами солдатчины самовольно захватывают себе новые права, и для того, чтобы хоть что-нибудь спасти, приходится многое из того, что с таким напряжением было восстановлено, снова выбрасывать за борт!

В умелых руках демагогов, почуявших добычу, нелепая авантюра группы лиц превращается в «контрреволюционный заговор властей против трудящихся масс». Более чем неосторожное прикосновение к Корниловщине отдельных видных партийных деятелей дает возможность объявить преступной и контрреволюционной организацией самую влиятельную либеральную партию; дает эту возможность тем самым людям, которые еще только в июле так негодовали на попытки справа возложить ответственность за 3–5 июля на всю партию большевиков. Идее общенациональной власти сознательно наносился смертельный удар в тот момент, когда заменить ее было нечем, кроме анархии.

А в это же время доведенные до бешенства неудачей явные и тайные корниловцы открывают бесстыдную клеветническую кампанию против меня, создавая легенду о великой провокации, которая в ловких руках писателей из «Правды» сама превращается в сказку о моем соучастии, о том, что я корниловец! Начинается хаос! Сентябрь и октябрь – это мучительная агония революции, которой суждено было превратиться в агонию России… У нас так скоро забывают вчерашний день. Для тех, кто искренно его забыл, я говорю: не проклинайте одну только демократию за гибель Родины, помните, что без 3–7 августа не было бы 25 октября!]

Председатель. Предполагавшееся объявление Петербурга на военном положении было вызвано стратегическими соображениями и не было в связи с большевистским выступлением и организацией твердой власти?

Керенский. Если бы у меня было свободное время, то по старой привычке больших судебных следствий по политическими делам я бы всю эту историю восстановил по-настоящему. В Ставке, несомненно, была какая-то группа лиц, которая все явления, происходящие в государстве, стремилась использовать всегда в одном определенном направлении. Так, после прорыва у Риги сейчас же я стал получать требования о введении военного положения, о передаче всех войск С.-ПБ, Округа в распоряжение Главнокомандующего.

Крохмаль. Требования от кого?

Керенский. Из Ставки от Корнилова. Вот тогда и началась для меня довольно трудная работа, потому что опять часть Врем. Прав. готова была пойти на все, что шло из Ставки. Я, с одной стороны, считаясь с политическим положением вещей, а с другой стороны, учитывая то, что фронт все приближается к С.-ПБ. и все местности, ближайшие к Петербургу, постепенно могут сделаться тылом армии, что до Протопоповского выделения, которое последовало 16 февраля 1917 г., т. е. за несколько дней до революции, окрестности Петербурга были в распоряжении Верховного Главнокомандующего, что только 7 месяцев этого нет и что у меня нет мотива это выделение сохранять, – считаясь со всем этим, я поставил себе только одну цель: сохранить самостоятельность Правительства, цель, которую мотивировал во Врем. Прав. тем, что ввиду острого политического положения вещей невозможно Правительству отдавать себя совершенно в распоряжение – в смысле командования вооруженными силами – Ставке. Я предлагал: Петроград и его близкие окрестности во всяком случае выделить и оставить в подчинении Правительству. На этом я категорически настаивал: Врем. Прав. передает Ставке все, что нужно по стратегическим соображениям, а С.-ПБ, как политический центр, пока здесь находится Врем. Прав., должен быть экстерриториален, т. е. в военном отношении независим от Ставки. Вот за принятие этого плана я около недели вел борьбу, и в конце концов удалось привести к единомыслию всех членов Времен. Прав. и получить формальное согласие от Корнилова. Как выяснилось потом, Корнилов думал, что эта отсрочка дней на 4–5, т. к. он условие – «пока в Петрограде Врем. Прав.» – понял в том смысле, что Времен. Прав. чуть ли не на другой день по объявлении нового положения уедет из Петрограда, хотя этого, конечно, никто не предполагал делать, т. е. тогда почти не было приступлено к подготовке возможной эвакуации. После мне сказал перед самоубийством ген. Крымов, что он ехал сюда в качестве командующего армией с приказом о введении осадного положения и распределения всего Петрог. на военные комендатуры. Так что во всякое время мы были бы тут скушаны. И вот в связи с настроениями Ставки и с возможными осложнениями при новом положении вещей в Петербурге с выводом войск на позиции (который у нас происходил не совсем гладко), затем в связи с возможными эксцессами при переезде правительственных учреждений в Москву и предполагалось иметь определенное количество вооруженной силы, именно в распоряжении Врем. Правит. и никаким образом не в подчинении Верховному Главнокомандующему (т. е., Главнокомандующему Северным фронтом или Верховному Главнокомандующему, все равно).

Председатель. Так что вообще, военное положение не должно было быть введено ввиду выделения Петрограда?

Керенский. Нет, оно должно было быть введено, но на особых основаниях под непосредственным наблюдением Врем. Прав., а не Верх. Главнок.

Шабловский. Предполагалось ли разоружение Кронштадта и какими соображениями это было вызвано? Вызывалось ли это стратегическими соображениями?

Керенский. В это время в связи с введением военного положения в С.-ПБ. никакого разговора не было. Это старая летняя история.

Либер. 8 августа была подписана официальная бумага, следовательно, в связи с этим?

Керенский. Нет, это старая история. В Кронштадте находятся весьма ценные орудия, которые нам были нужны на других позициях, а Кронштадт их не выдавал. Я думаю, что здесь было не только революционное увлечение, но и сознательная германская работа, потому что в Кронштадте много немецких агентов. Были требования из Ставки с самого начала революции, особенно летом, о передаче этих орудий в распоряжение Северного фронта на вновь созданные позиции, но это встречало решительное сопротивление гарнизона Кронштадта якобы потому, что это требование Ставки есть не что иное, как измена, что хотят обезоружить Кронштадт.

Крохмаль. По политическим соображениям?

Керенский. Не только по политическим, но и по изменническим стремлениям. Они, кронштадтцы, довели дело до того, что соответствующая позиция и сейчас недостаточно вооружена и уже не может быть вооружена в ближайшем будущем. Было решено, если не в июне, то во всяком случае в июле упразднить Кронштадтскую крепость и сделать из Кронштадта базу снабжения, место для разных складов и т. д.

Шабловский. Не считалась ли крепость в военном отношении нулем и не более ли существенным считалось прибрежье?

Керенский. Да, поэтому все это и предполагалось – вывоз орудий и упразднение крепости. Это было вызвано соображениями чисто военно-стратегическими.

Либер. А вывод гарнизона Кронштадта?

Керенский. Это было бы следствие упразднения Кронштадта как крепости. Если бы крепость была нужна и имела значение как оборонительный пункт, то каков бы ни был гарнизон, Правительство из политических соображений не постановило бы разоружить и упразднить крепость – это нелепость. С выводом же оттуда тяжелой артиллерии это имело смысл. Вообще, Кронштадт никакого военного стратегического значения не имеет.

[Вопрос о Кронштадте был вызван, видимо, следующим показанием ген. Корнилова. Говоря о двух задачах, которые должен был выполнить Крымов по прибытии с войсками в С.-ПБ., ген. Корнилов пишет, что по исполнении первой задачи «ген. Крымов должен был выделить одну бригаду с артиллерией в Ораниенбаум и по прибытии туда потребовать от Кронштадтского гарнизона разоружения крепости и перехода на материк». Согласие Министра-Председателя на разоружение крепости Кронштадта и вывод его гарнизона последовал 8 августа. «Не я давал согласие» на разоружение крепости, а я, как Морской министр, возбудил этот вопрос и получил согласие Врем. Прав-ства на упразднение Кронштадтской крепости, и я не давал согласия на способ ликвидации крепости, предложенный ген. Корниловым, который, кроме того, и никаких задач не мог давать отряду, идущему в распоряжение Врем. Правительства…» Нужно сказать, что сдача Риги несколько отрезвила кронштадтцев, и в то время, как Корнилов давал задачу Крымову, они уже «отдавали» орудия. По страшной иронии судьбы еще в феврале, когда гарнизон Кронштадта в решении Ставки вывезти оттуда тяжелую артиллерию заподозрил измену, – основанием к этому послужила находившаяся на бумаге из Ставки подпись с немецкой фамилией капитана Альтфатера, ныне, по-видимому, играющего большую роль у господ народных комиссаров и бывшего «экспертом» в Бресте. Легенда об измене в Ставке так укоренилась в Кронштадте, что каждая попытка вывезти артиллерию вызывала там прямо ярость толпы, ярость разжигаемую ловкими агитаторами.

Я должен вообще отметить, как это ни покажется странным, если не судить по страшным результатам полугодовой деятельности революционных организаций матросов Балтийского флота, я должен отметить, что в массе они весьма легко воспринимали всякие нелепые сказки и слухи об измене и искали ее всюду с исключительным рвением. Так в Прибалтийском крае матросы в своем усердии при поисках изменников среди местных баронов превзошли все примеры в этом роде, оставленные практикой агентов старой власти.

Либер. Ограничение работ по укреплению Финляндии было предпринято с ведома Корнилова и об этом на Московском Совещании было решено?

Керенский. Нет, это было гораздо раньше решено.

Либер. Но с ведома ли Корнилова? Было ли ему это известно?

Керенский. Нет. Это было решено раньше, до назначения Корнилова Верховным Главнокомандующим. Это можно проверить по журналам Врем. Прав. Это было вызвано признанием ненужности и нелепости этих мероприятий по укреплению Финляндии. Выяснилось, что это ни к чему. А это почему имеет значение?

Либер. Потому, что Корнилов в своих показаниях показал, что прекращение работ в Финляндии является определенным актом со стороны Правительства, который теперь имеет печальные последствия.

Керенский. Вот чепуха.

[ «Определенным актом»… Член Следств. комиссии чересчур мягко передал мысль ген. Корнилова. «Ограничение работ» по укреплению Финляндии служит у ген. Корнилова доказательством того, что Врем. Прав. «действует в полном согласии с планом германского генерального штаба». Рассказ о записочке в заседании 3 августа – это была, так сказать, подготовка к бою. Финляндия – это уже обстрел из 48-дюймовых орудий. Я не возмущаюсь, не негодую: год революции слишком глубоко вскрыл изнанку человека. Хочу только сказать всем бывшим, настоящим и будущим клеветникам – для того чтобы успешно клеветать, нужно знать то, о чем говоришь.

Ограничение работ в Финляндии, насколько я помню, произошло ранней весной, и во всяком случае этот вопрос возник при А.И. Гучкове. Дело в том, что в Финляндии, кроме нужных военных оборонительных сооружений, под видом работ на оборону производились работы, очень выгодные для тех, кто ими распоряжается, но не нужные для защиты страны, безумно дорогие для казны, крайне вредные политически, т. к. хищения, грабежи и насилия над жителями, сопровождавшие эти работы, были лучше германофильской пропаганды Финляндии. Производились лесные вырубки на десятки квадратных километров вокруг Гельсингфорса и в других местах. Бесцельно и бессмысленно уничтожались ценнейшие леса и расхищалось народное богатство. Обязанностью Правительства было немедленно прекратить эту вакханалию и поставить точку в деятельности мародеров тыла. Едва ли нужно говорить, что все действительно нужные работы для обороны не прекращались в Финляндии ни на минуту.

Вообще, можно было бы назвать целый ряд работ и предприятий, которые при старом режиме производились под флагом обороны, иногда просто для того, чтобы не обращаться за разрешением на расходы в Государственную Думу. И ограничение работ в Финляндии было только частью миллиардных сокращений «военных расходов», которые производились Правительством и производились в спешном порядке главным образом по требованию всех четырех министров финансов без различия их партийной окраски: Терещенко, Шингарева, Некрасова и Вернадского. Но какое дело всем этим демагогам справа и слева до скучной действительности, когда так много простецов, готовых поверить всякому вздору!]

Председатель. Ожидалась ли ввиду предстоящего введения военного положения какая-либо оппозиция со стороны совета против этой меры и входило ли Правительство в собеседование или в совещание с Ц.И.К. об устранении возможного конфликта?

Керенский. Нет, никаких переговоров не было. Это, вероятно, и Либер знает, что по вопросу о введении военного положения никаких переговоров я по крайней мере не вел и от моего имени никто не вел. У нас было достаточное количество советских представителей. Авксентьев, Чернов, Скобелев. Никакого возражения ни с чьей стороны это не встречало. Врем. Прав. хотело одного: гарантировать столицу и страну от неожиданностей и экспериментов.

Шабловский. Так что 3-й Корпус, который сюда двигался, должен был быть той военной силой, которая должна была поступить не в распоряжение Верховн. Главнокомандующего, а Времен. Правит. на всякий случай?

Керенский. Да.

Шабловский. Предполагалось ли употребить этот Корпус на подавление беспорядков, если бы таковые возникли или вопрос об этом не возбуждался во Врем. Прав-стве?

Керенский. Для чего понадобятся эти войска, определенно не устанавливалось. Вообще, на всякий случай. Для того, чтобы Правительство имело бы опору. Еще неизвестно было, в какую сторону надо будет их употребить. Да я и не думал, что их придется пустить в ход. Во всяком случае они никакого отношения к командующему фронтом или к Верхов. Главнокомандующему не должны были иметь.

Шабловский. Не должен ли был этот Корпус быть ячейкой для формации новой армии на побережье ввиду прорыва на Рижском фронте?

Керенский. Это едва ли. Был старый спор, образовать ли прибрежную армию. Это специальный военный вопрос. Он был поднят еще при Гучкове, между Ставкой, с одной стороны, и Гучковым с Корниловым – с другой. Было много предположений, как организовать Петроградские войска на всякий случай, если им придется охранять не только «революцию», но и подступы к Петрограду. Это был давнишний вопрос.

Крохмаль. Мысль о вызове этого 3-го Корпуса возникла только после взятия Риги?

Керенский. Да.

Крохмаль. У Вас с Савинковым не было ли какого-нибудь разговора относительно прямого назначения этого Корпуса для возможного подавления большевистского восстания здесь и неизвестно ли, в какой форме Савинков говорил с Корниловым по поводу вызова этого Корпуса?

Керенский. В какой форме Савинков говорил с Корниловым, сказать не могу, потому что, по газетным сообщениям, я вижу, что в Ставке говорилось многое то, о чем здесь даже не упоминалось, например я читал, что там происходили обсуждения возможного состава Врем. Правительства с совершенно фантастическими именами, о чем мы здесь и представления не имели. Но здесь, во Врем. Пр-стве, вопрос конкретно – вызывать для большевиков – в такой форме не ставился. Вообще, того значения, которое в Ставке придавалось тогда, видимо, большевикам, здесь им не придавалось; это было между прочим. В то время вообще никаких особых разговоров не было. Например, одно время, когда думали, что мы будем переезжать в Москву, предполагалось вызвать железнодорожный батальон, чтобы поднять работоспособность Николаевской жел. дороги. Это все такие эпизоды, которым мы значения не придавали. Я помню, что только когда Савинков вернулся из Ставки, кажется 25 августа, тогда впервые было мне сказано, что идет именно 3-й Корпус. Я так говорю потому, что, когда началась вся эта история, многие, кто был ближе ко мне, спрашивали: не помню ли я, как возникла эта история, почему третий корпус – и мы никто не могли вспомнить, как это началось, почему и что – настолько не фиксировано это у нас было здесь.

[Вот как Савинков формулирует в заявлении от 12 сентября основания вызова Конного Корпуса. «Конный Корпус был испрошен мною у Верх. Главнокомандующего по требованию Министра-Председателя для реального осуществления военного положения в Петрограде. Военное же положение в Петрограде было вызвано стратегической необходимостью подчинения Петроградского Военного Округа в виду последних событий на фронте Верховному Главнокомандующему. Проект объявления Петрограда на военном положении был одобрен, насколько мне известно, Врем. Пр-ством, в числе членов которого состоял и Чернов. Само собой разумеется, что этот Конный Корпус, поступив в распоряжение Временного Правительства, должен был бы его защищать от всяких посягательств, с чьей бы стороны эти посягательства ни шли, как, например, Сводный отряд защищал Врем. Правительство в начале июля от посягательств большевиков» («Воля народа» от 12 сентября). Формулировка эта совершенно правильна. Весьма вероятно, что Савинков, предлагая от моего имени ген. Корнилову командировать в распоряжение Врем. Пр-ства отряд войск, обосновывал это только опасностью слева. Да и что другое он мог говорить генералу Корнилову!?.. Но что сам Савинков достаточно был предусмотрителен и вправо, видно из следующего его показания. «Я был удовлетворен (24 августа) заявлением ген. Корнилова о готовности его всемерно поддерживать А.Ф. Керенского. Несмотря на это, общее настроение в Ставке показалось мне напряженным и поэтому, когда на обратном пути, в вагоне Комиссара 8-й Армии г. В. заговорил со мной о возможности заговорщических попыток со стороны Штаба Ставки, я не удивился и на его предложение в этом случае немедленно предоставить в распоряжение Врем. Правительства всю 8-ю, хорошо ему известную, Армию ответил благодарностью и обещанием в случае нужды послать ему телеграмму. Телеграмму эту я послал г. В. 27 августа, доложив предварительно об этом моем разговоре А.Ф. Керенскому». Мне же по приезде из Ставки 25 августа Савинков говорил, что в первый день его там пребывания, отношение ген. Корнилова ко мне было совсем «непримиримым», но что в конце концов на второй день ему, Савинкову, удалось это настроение переломить. Нужно сказать, что сам Савинков в заговоре все время подозревал Штаб Ставки, выделяя только самого Корнилова.]

Керенский. А что касается именно 3-го Корпуса, я помню, что, вернувшись из Ставки, Савинков сказал мне, что ему удалось отклонить сюда посылку Дикой Дивизии и назначение Крымова. Я не знаю, известно ли Вам, что я как раз в это время подписал указ о назначении Крымова Командующим 11-й Армией. Это было сделано для большего успокоения.

Крохмаль. Для чьего успокоения?

Керенский. Для моего успокоения: я знаю, что Крымов – Командующий 11-й Армией, и вопрос кончен. Оказывается, он все время сидел в Ставке и вырабатывал эту дислокацию войск «на случай восстания большевиков» и затем вдруг очутился здесь. Когда мне сказали, что Крымов под Петербургом, я удивился – как здесь? Его я спрашиваю; «Кто Вы такой?» – «Я – Командующий Особой Армией». – «Какой?» – «Которая назначена в Петроград».

Крохмаль. Но приказа о назначении его Командующим этой Армией не было?

Керенский. Нет. Тут во время моего разговора с Крымовым был и мой помощник ген. Якубович. Я спрашиваю его: «А Вы знаете?» – «Нет, я ничего не знаю, и Военное Министерство ничего не знает».

Председатель. У нас пробел о генерале Крымове, т. к. он не был у нас допрошен, поэтому комиссия просит сказать, были ли у Вас какие-либо объяснения?

Керенский. Я могу Вам всю сцену восстановить, потому что эта сцена у меня осталась в памяти.

Председатель. Какие сведения были до момента его появления вообще о движении его корпуса?

Керенский. Видите ли, мы послали к нему в Лугу офицера, который когда-то у него служил, для того чтобы разъяснить ему обстановку. Это мы сделали уже тогда, когда наши телеграммы о простановке движения оставались у него без исполнения. Миссия эта удалась. С этим офицером (ген. Самариным) ген. Крымов сюда приехал. Когда мне было доложено, что явился ген. Крымов, я вышел к нему, просил его войти в кабинет, и здесь у нас был разговор. Насколько я помню, тут присутствовал еще ген. Якубович, Тов. Воен. Министра. В начале ген. Крымов говорил, что они шли отнюдь не для каких-либо особых целей, что они были направлены сюда в распоряжение Врем. Правительства, что, по их сведениям, они должны были оказать здесь Правительству содействие; что никто никогда не думал идти против Правительства, что как только выяснилась вся обстановка, то все недоразумение разъяснилось и он остановил дальнейшее продвижение. Потом он добавил, что имеет с собой по этому поводу приказ. Сначала этот приказ он не показал мне, а я никаких оснований сомневаться в том, что он был введен в заблуждение, не имел. Видимо, у него было некоторое колебание, и, наконец, он отдал мне этот приказ такого яркого и определенного содержания.

Председатель. Вы изволили мне его передать.

Керенский. Вы знаете его… Он написал очень ловко. Я прочел приказ. Я знал Крымова и относился всегда с очень большим уважением к нему, как к человеку с определенно очень умеренными движениями, но очень честного и порядочного. Я встал и медленно стал подходить к нему. Он тоже встал. Он увидел, что на меня приказ произвел особенное впечатление. Он подошел сюда, к этому столу; я приблизился к нему вплотную и тихо сказал: «Да, я вижу генерал, Вы действительно очень умный человек. Благодарю Вас». Крымов увидел, что для меня уже ясна его роль в этом деле. Сейчас же я Вас (обращаясь к Председателю) вызвал я передал Вам.

Председатель. Вы передали приказ.

Керенский. После этого во время разговора Крымов мне сказал, что он находился в Ставке, что они там выработали дислокацию и положение о введении осадного положения в Петрограде, затем говорил о том, что предполагалось Петроград по этому плану разделить на военные комендатуры… Ему, думаю я, невыносимо было сознание, что он, Крымов, уклонился от истины: во-первых, он не сказал откровенно о своей роли, а, во-вторых, в приказе п. 4-й начинается словами: «из Ставки мне сообщили и по моим личным сведениям, в Петрограде происходят бунты и т. д….Я его спросил, какие же основания он имел от своего личного имени объявлять о бунтах. Он принужден был сослаться на неизвестно откуда неизвестно куда проезжавшего офицера; вообще, он никакого объяснения этому не мог дать. Тогда я расстался с ним, т. е. отпустил его, не подав ему руки.

[Кажется, всего только через час или два по выходе из моего кабинета ген. Крымов застрелился. Пусть никто не подумает, что я перестал уважать его, отказывая ему в рукопожатии. О, совсем нет! Все поведение ген. Крымова во время свидания со мной – эта спокойная решимость, после минутных колебаний, тут же лично передать мне изобличающий его документ (приказ по корпусу), это благородное молчание о телеграммах ген. Корнилова от 27–29 августа, это мужественное исповедание своей веры в диктатуру – все это дает ген. Крымову неотъемлемое право на глубокое к нему уважение его политических врагов. Все это так ярко характеризует честную мужественную и сильную сущность этого человека. Но я был официальнейшим лицом в официальной обстановке среди официальных лиц; передо мной, и Министром-Председателем и Военным Министром, стоял генерал, государственный преступник, и я не мог и не имел права поступить иначе…

Между прочим, ген. Крымов был один из тех высших офицеров русской армии, кто в зиму перед революцией 27 февраля участвовал в подготовлявшемся частью «цензовиков» перевороте для низвержения Николая II.

История движения 3-го Корпуса во главе с ген. Крымовым на С.-Петербург имеет огромное значение для разрешения вопроса, было ли восстание ген. Корнилова «недоразумением», порожденным моей «провокацией», как говорится в корниловском объявлении к «русским людям», или это было обдуманным заранее преступлением. Привожу последовательно разрешающие этот вопрос факты, не делая пока из них вывода.

23 августа приезжает в Ставку Упр. Военн. Министерством Савинков и передает Верх. Главнокомандующему предложение Министра-Председателя направить в распоряжение Врем. Пр-ства отряд войск, при непременном условии, чтобы во главе отряда не было ген. Крымова и чтобы с отрядом не посылалась Туземная Кавказская Дивизия.

24 августа Савинков уезжает из Ставки, получив от ген. Корнилова «согласие» на посылку конного корпуса, причем ген. Корнилов обещал, по показанию Савинкова, не назначать командиром этого корпуса ген. Крымова и заменить туземную дивизию регулярной кавалерийской дивизией. Но 1) ген. Крымов, только что назначенный Врем. Пр-ством в обычном порядке, т. е. по представлению того же Верховн. Главнокомандующего, Командующим 11-й армией оказывается в Ставке, как «предназначенный» к командованию Петербургской армией, и как раз в это время заканчивается ознакомление не только с «планом обороны» С.-Петербурга от немцев, но и с планом занятия его самого; 2) не только конный корпус остается под командой ген. Крымова, но, насколько помню, именно 24 августа особым приказом Главковерха ему подчиняется и туземная дивизия; 3) туземная дивизия не только не заменяется регулярной кавалерией, но идет головной частью к Петербургу и, наконец, 4) отряд идет не только не в распоряжение Врем. Пр-ства, но двигается для выполнения «двух задач», специально данных генералу Крымову ген. Корниловым.

25 августа Савинков возвращается в Петербург и докладывает мне «о согласии» ген. Корнилова, а в это время к Петербургу уже подтягиваются войска, но, по существу, не те, которые имели бы право двигаться к Петербургу.

26 августа ген. Корнилов подписывает приказ о сформировании Петербургской армии, но приказ этот, якобы по преждевременности, в войска «не рассылается» и Правительству не сообщается.

Почему же именно 26 августа? Да ведь нужно же было иметь какое-нибудь основание для того, чтобы уезжавшему в этот же день вдогонку за своим отрядом ген. Крымову перед отъездом дать задачу: «В случае получения от меня (ген. Корнилова), или непосредственно, на месте сведений о начале выступлений большевиков, немедленно двигаться с корпусом на Петроград, занять город, обезоружить части Петроградского гарнизона, которые примкнут к движению большевиков, обезоружить население Петрограда и разогнать Советы». Все это произошло до вечера 26 августа, т. е. до моей беседы с В.Н. Львовым и до разговора моего по прямому проводу с генер. Корниловым, когда и совершилась якобы «великая провокация». 27 августа в 2 ч. 40 м. утра ген. Корнилов, не зная еще о своем смещении, посылает Упр. Военн. Министерством телеграмму, начинающуюся словами: «Корпус сосредоточится в окрестностях Петрограда к вечеру 27 августа»… предоставляя Пр-ству думать, что это тот самый отряд, который без Крымова и туземной дивизии должен был придти в распоряжение Правительства. А именно к 28 августа, никоим образом не позже, меня и Савинкова усиленно «ждут в Ставке». Недаром В.Н. Львов умолял меня не ездить туда. И каково было бы положение Временного Правительства, если бы оно, согласно той же телеграмме, объявив на 29 августа Петербург на военном положении, оказалось с глазу на глаз с Крымовским отрядом, имеющим особую задачу. Не оказалось ли бы тогда само Пр-ство объявленным действующим под влиянием большевистского большинства Советов, «как это вскоре (27 августа) и случилось».

В чем же меняется поведение Ставки после вечера 26 августа, после разговора моего с Корниловым по прямому проводу? Да ровно ни в чем.

«Невыполнение им (ген. Крымовым) возложенной на него задачи» объясняется ген. Корниловым только тем, что «с ним была прервана связь и он не мог получить последних моих (ген. Корнилова) указаний. Особых мер для поддержания с ним связи не было принято потому, что корпус направлялся в Петроград по требованию Врем. Пр-ства и я не мог предвидеть такого положения дел, что связь его со Ставкой будет прервана приказом Правительства же», т. е., другими словами, ген. Корнилов предполагал, что и после предъявленных через В.Н. Львова требований и «разговора» нашего по прямому проводу я буду пребывать в спокойной уверенности, что никакой связи между «предложениями» из Ставки и приближением 3-го Корпуса нет!

29 августа ген. Корнилов приказывает ген. Крымову продолжать движение к Петрограду и «в случае дальнейшего перерыва связи, действовать сообразно с обстановкой, в духе моих первоначальных указаний».

Но этот приказ был уже не первым с 27 августа. А утром 29 августа сам ген. Крымов уже издает свой приказ № 128, который потом и вручает мне лично. Вот наиболее характерные из него места. «1) Объявляю копии телеграмм Министра-Председателя и Верх. Главнокомандующего (приводится текст моего объявления о смещении ген. Корнилова и причинах этого и текст заявления ген. Корнилова об открытом его выступлении против Временного Правительства)… 3) получив телеграмму Министра Керенского, командирован к Главнокомандующему Северным фронтом за получением приказаний. Ген. К-ский приказал передать, что все Главнокомандующие признают в это тяжелое время Верховным Главнокомандующим лишь одного ген. Корнилова, все распоряжения которого действительны. А казаки (нужно помнить, что 3-й Корпус казачий) давно постановили, что ген. Корнилов несменяем, о чем и объявляю для руководства. 4) Сегодня ночью из Ставки Верховн. Главнокомандующего и из Петрограда я получил сообщение о том, что в Петрограде начались бунты. Голод увеличивается еще и от того, что обезумевшие от страха люди при виде двигающихся к Петрограду своих же войск разрушили жел. дор. и тем прекратили подвоз продовольствия к столице». И каких же войск испугались? Тех, которые присягали на верность новому строю, тех, которые на Московском Совещании громко заявили, что лучшим правлением для России они считают республиканский образ правления и т. д.