Текст книги "Дневник провинциального сыщика. Почти документальная повесть"

– Ага, явимся как командировочные с авоськами: «Здрасте, мы тут посидим, вашего сына-убийцу подождем и заодно поужинаем…» Думай, что говоришь! Ничего, поймаем Хлебникова, выедем на природу – такой пир закатим! А то лето в самом разгаре, а мы еще на речке даже не были.

– Это верно. Помнишь, когда твой батя косулю передал настоящую – вот это шашлычок получился! Да под водочку… Нет, о еде на работе не будем – это как-то в нашем положении несовместимо…

В засаде

Дверь в квартире открылась после обычного звонка, обитатели даже не удосужились спросить, кто пришел. В небольшой однокомнатной квартире находились две женщины – постарше и помоложе.

– Нам бы Юру, – пояснил цель прихода Климов.

– Юры нет, – ответила та, что постарше.

– Вы, по-видимому, его мама?

– Да. Но он живет в другом месте.

– Мы из уголовного розыска. Разрешите пройти? Нам необходимо поговорить.

– Да, конечно…

– Можно узнать ваше имя-отчество?

– Елена Ивановна.

– Извините, Елена Ивановна, за наше неожиданное вторжение, но оно обусловлено служебной необходимостью…

– Ничего страшного, проходите в зал. Не желаете ли чаю?

Доброжелательность, с какой встретили оперов в квартире, никак не соответствовала той миссии, с которой они пожаловали. Федору и Виталику ужасно не хотелось расстраивать хозяев предстоящим разговором, но начать они его были должны и потому сильно волновались. Виталик даже от чая отказался! Все опера знают: нет ничего хуже, чем первому сообщать родственникам о смерти близкого человека. А вот теперь выясняется, что сказать матери о причастности ее сына к убийству, еще более тяжко. Судя по тому, как Воронов шмыгал носом, словно простуженный, и смотрел куда-то мимо присутствующих, Федор понял, что ведущим придется быть ему.

– Извините нас, пожалуйста, Елена Ивановна, – не зная, как начать, повторился Климов, – но у нас не очень приятная миссия… Дело в том…

– Да вы присаживайтесь.

– Спасибо. Дело в том… Ну, одним словом…

– Что он натворил? – неожиданно вступила в разговор молодая женщина, приблизившись вплотную к Федору и прямо посмотрев ему в глаза.

«Красивая девушка, – не к месту подумал Климов, – не хочется расстраивать, но пора начинать, тем более по всему видно – они постоянно что-то ожидают от него».

– Нам придется несколько стеснить вас – мы вынуждены ожидать Юрия в квартире, если он придет сюда…

– Что он сделал? – снова повторила свой вопрос молодая женщина.

– Ну, мы точно еще не можем сказать… Пока он только подозревается…

– Да говорите же, в чем?

– Люда, не волнуйся, – Елена Ивановна положила дрожащую руку на плечо дочери.

– В убийстве.

– Я так и знала! – воскликнула Люда.

Климов сразу не нашел в себе силы расспрашивать о причине столь серьезных подозрений и потому замолчал, тем более времени для бесед ожидалось достаточно.

– В таком случае располагайтесь, – без тени неприязни к непрошенным гостям предложила Елена Ивановна и первая в бессилии присела на диван.

– Мы бы не хотели стеснять вас, – продолжал Климов, – но такова служба… А Юра здесь бывает?

– Да, иногда приходит. Последний раз был позавчера. У него ведь есть своя квартира.

– И в котором часу он обычно приходит? – начал интересоваться теперь и Виталик.

– Чаще поздно вечером. Бывает, что и ночует.

– А почему не дома?

– Говорит, что с женой у него не все гладко… Он ведь как освободился, так и не работает…

– А друзья у него есть?

– Есть, наверное, но мы их не видим. А вообще, он стал каким-то замкнутым, нервным, подозрительным.

– Давно?

– Как освободился. Он ведь в милиции работал, очень гордился этим, весь жил работой, если бы не тот случай…

– А что за случай?

– А вы разве не знаете?

– Если честно, то нет.

– Юра патрулировал улицу с собакой, и она покусала пьяного гражданина.

– Собаки пьяных не любят, – согласился Виталик.

– Этот гражданин оказывал сопротивление… Ну и собака…

– Я понял.

– Мы думали, что обойдется условным сроком, но вышло реально год…

Как обычно в таких случаях, повисло тягостное молчание. «Еще одного человека тюрьма сломала, – подумал Климов. – Разве можно было за эту ерунду прятать за решетку?! Видимо, потому, что милиционер, судья так отнесся…»

– А у вас в квартире есть фотография Юры? – прервал молчание Федор.

– Да, конечно. Люда, покажи семейный альбом.

Девушка достала из шкафа объемный альбом с фотографиями, присела возле оперов, раскрыла и начала комментировать:

– Это мы в детстве с братом, это в школу пошли, это его свадьба…

«Нормальный человек вроде, и семья нормальная, – размышлял Климов, – что его подтолкнуло к жуткому убийству?» Очень хотелось, чтобы Юра был непричастен, но множество хоть и косвенных улик трактовалось, увы, не в его пользу… А сколько Климов сталкивался по службе с нормальными внешне семьями, в которых по непонятным причинам вырастали криминальные дети! С наркоманами все понятно – живет такой ребенок в благополучной обеспеченной семье, учится хорошо, по дому помогает, радует, одним словом, родителей, но до той поры, пока не попадает в поле зрения дворовых пацанов-наркоманов. Видят те – денежки у парня водятся, квартирка днем свободна, почему бы не приобщить к дури4545
  Дурь (жарг.) —наркотик.


[Закрыть]? И пошла обработка: это круто, кайфово – угощайся! Денег не надо! А когда втянулся – угощай, плати – твоя очередь… Но наркомания – это болезнь, неизлечимая болезнь, заставляющая идти на любое преступление ради пресловутой дури, а откуда берутся беспредельные отморозки, для которых человеческая жизнь ничто? Кто дурит им мозги без дури, почему они живут по другим, особым правилам, противоречащим не только нормальному существованию, но и здравому смыслу вообще? Ясно, что не семья Юры способствовала его деградации, тогда что, колония? Люди, с которыми он там общался и набирался даже не криминального опыта, а банальной жестокости, зверства? Это в любом случае придется выяснять, чтобы понять мотив и смысл произошедшего.

– Вы все-таки выпейте чаю, – предложила Людмила, когда альбом был просмотрен.

– Спасибо, – согласились опера и прошли на тесную кухню.

Девушка приготовила не только чай с вареньем, но и достала печенье, нарезала бутерброды. Разговор за столом не носил напряженного характера, как это можно было ожидать, видимо, потому, что в семье уважали сотрудников милиции или не одобряли поступка члена своей семьи.

Примерно через час по радиостанции вышел на связь Кузьмин:

– Мы на месте. У вас все в порядке?

– Да. Смотри в оба.

– А вы тоже не спите!

– Какой тут сон!

– Поменьше переговоров в эфире! – неожиданно заругался Велиев.

– Есть!

– И действительно, не вздумайте заснуть, а то… ну, в общем, сами знаете.

Около полуночи Климов уговорил хозяев квартиры лечь спать, а сам с Виталиком поселился на кухне за столом. Сначала делились впечатлениями о хозяевах, потом строили предположения, сколько придется сидеть и что делать, если до утра Юра не появится ни на одной из квартир – не выпускать маму и сестру по-прежнему на улицу? «Как они будут питаться?» – удивлялся Виталик, намекая тем самым и на свои потребности. Потом снова начали мечтать о загородном пикнике с пивом и шашлыками. Время тянулось медленно. Часам к пяти утра они и не заметили, как головы медленно опустились на предательски заботливо подставленные руки, сознание приятно помутилось – усталость победила осторожность…

– Эй, вы что там, заснули? – неожиданно противно заскрипела радиостанция голосом Кузьмина.

– С чего ты взял?! – резко обретя сознание, отозвался Федор, тут же посмотрев на часы. Была только половина шестого.

– Переговоров не слышите?

– Нет, а что? До нас, видимо, не достает…

– Все, снимаемся! Задержали, кажется…

– Где?

– Да на его квартире…

– Точно?

– Сейчас попробуем связаться… Сто сорок первый! Сто сорок первый! Ответьте Сто пятидесятому!

– Слушаю, Сто сорок первый!

– Нам работать или сниматься?

– Вы у нас где?

– На Вокзальной.

– Да, давайте на базу!

– Своим ходом? Рано еще…

– Ладно, Триста пятнадцатая за вами сейчас прибудет.

– Понял, спасибо! Ребята, спускайтесь – на базу…

– Слышали, сейчас выходим.

Сообщив хозяевам, что покидают их, опера вышли на свежий летний утренний воздух. Сонливость сразу же исчезла. У подъезда на лавочке, уже не скрываясь, сидели Кузьмин с радиостанцией и младший опер из городского УВД.

Федор с Кузьминым с удовольствием закурили.

– Так точно задержали? – спросил Климов.

– Конечно, иначе нас бы не сняли.

– И как?

– Откуда я знаю? Так же, как и вы, переговоры слушаю. По ним подробности не узнаешь… Приедем – увидим.

– Неужели дело к концу?

– По крайней мере сдвинулось…

Минут через пятнадцать подскочил уазик.

– Нас на базу, – на всякий случай подсказал водителю Климов.

– Иваныч сказал доставить вас на Харгору, на квартиру того парня. Там следователь обыск начинает делать, а помогать некому…

– Какой еще обыск! – разозлились опера. – Мы почти две ночи не спали! На базу вези!

– Это не ко мне, – обиделся водитель, – младшой свободен, а вас приказано на квартиру.

– Достали уже эти квартиры! – вздохнул Виталик, но все понимали, что иначе не будет – веревочка начинала распутываться…

Обыск, допрос и развязка

– Наконец-то прибыли! – недовольно пробурчал следователь, поднятый среди ночи для производства обыска сразу же после задержания подозреваемого. – Сколько можно ждать? Ладно, ищите понятых.

– Ха! – разозлился Виталик. – Он даже об этом не удосужился позаботиться! Попривыкали писарями работать…

– Да где ж в такое время найти? – усмехнулся следователь. – И вообще, я квартиру охраняю – здесь больше никого нет.

– А хозяйка? Должна же быть хозяйка…

– Хозяйку вместе с ребенком скорая еще вечером увезла, она ведь в положении…

– Понятно… Ладно, приступим. Саша, пригласи понятых, ты как-то умеешь уговаривать…

Кузьмин и вправду творил чудеса по приводу понятых. Однажды в два часа ночи опергруппа выехала в частный дом в районе улицы Мичурина на банальную кражу из жилища. Следователь поспешно набросал протокол осмотра, который должен был закрепляться подписями понятых, после чего дежурному оперу, то есть Кузьмину, предложил найти свидетелей. Очутившись на темной и вымершей, как в ужастиках, улице, Саша сначала растерялся, ведь ясно, что в такое время звони не звони – в квартиру не пустят, не то что в частное домовладение! Он уже хотел плюнуть на все, а утром привести своих знакомых, чтобы расписаться задним числом в протоколе, но тут услышал отдаленный веселый смех и музыку. Идя по направлению к звукам, он вышел на трехэтажное общежитие какого-то техникума, одно из окон на втором этаже которого светилось – именно из него раздавались обнадеживающие звуки.

Обрадовав вахтершу удостоверением («Наконец-то этот бардак прекратится!»), он без труда нашел нужное помещение и вежливо постучался. В тесной комнате за столом разместилось не менее десяти подвыпивших студентов, которые при виде незнакомца на секунду прекратили галдеж, бегло оценили вошедшего, после чего без предисловий по старой студенческой традиции пригласили за стол и налили стакан. Саша не отказался. Наскоро закусив и так же бегло оценив аудиторию, он с присущей ему рассудительностью произнес:

– Вообще-то я по делу… Разрешите представиться: оперуполномоченный уголовного розыска майор милиции Кузьмин.

За столом воцарилась мертвая тишина – на лицах студентов застыла озабоченность, смешанная с испугом.

– Не пужайтесь, граждане, – успокоил Саша, – нам, то есть внутренним органам, необходима ваша помощь. Только вот дело не очень, прямо скажем, ординарное… Крепкие ребята есть?

– Неужели навалять кому-то надо? – удивился, по-видимому, самый смелый из студентов.

– В этом деле мы бы и сами справились, – успокоил его Кузьмин, – крепкие в другом смысле. С крепкими нервами.

– А девушки подойдут? – спросила задорная студентка, явно активная общественница.

– Можно и девушек, – согласился Кузьмин, – если у них сон крепкий. Ладно, не буду говорить загадками: расчлененка тут недалеко в частном доме, то есть труп, следователь осмотрел место происшествия, теперь расписаться нужно в протоколе осмотра, ну, как свидетели…

– Ничего себе! – загалдели ошарашенные студенты, и, как опер и ожидал, в глазах у них засветилось жуткое желание помочь внутренним органам.

– Я! Я! Я! – поднимали, как на уроке, руки студенты. – Возьмите меня, товарищ майор!

– А не побоитесь?

– Я в деревне видел, как поросенка резали!

– Ха, поросенка видел! Я лично один раз петуху голову отрубил!

– Это ж тебе не петух! – нравоучительно поднял палец кверху самый старший на вид из студентов. – Сколько человек вам нужно, товарищ майор?

– Двоих достаточно.

– Тогда я пойду и Серега, – указал он на одного из студентов, явно уже слишком перебравшего.

– Я тоже хочу! – возмутилась активистка.

– Тебе же говорят – двое!

– Тогда я вместо Сереги. А то дискриминация получается…

– А потом будешь по общаге фарш метать? – усмехнулся Серега.

– Сам будешь метать!

– Ладно, ладно, граждане, не ссорьтесь! – решил ускорить процесс Кузьмин. – Идите хоть все, тем более что вам давно проветриться надо. Только не шумите сильно – ночь на дворе…

По дороге возбужденные студенты успели построить множество версий произошедшего, расспрашивая Кузьмина о подробностях, а когда подошли к злополучному дому, выяснилось, что далеко не все желают зайти внутрь. До конца смелыми остались лишь самый старший из студентов и пьяный Серега. Остальные в гробовой тишине столпились во дворе домовладения. Собственно, на это Кузьмин и рассчитывал.

– А что, труп уже увезли? – удивленно спросил он у следователя, недвусмысленно подмигивая.

– Конечно! Катафалк ждать не будет. Вы же целый час шли!

– Извиняйте, граждане, – пожал плечами Кузьмин, – катафалк действительно никогда не ждет – не такси ведь… Давай, где тут ребятам расписаться…

Садясь в машину, Кузьмин с величайшим удовлетворением услышал:

– Представляете, преступник даже следов крови на полу не оставил! – возбужденно рассказывал остальным гордый «очевидец» Серега. – Сразу видно, маньяк-профессионал работает!

– Как думаешь, поймают?

– Да куда он денется! Следователь так и сказал: «На моем счету их уже десятка три наберется…»

Когда Виталик привел в квартиру сонных соседей – мужа и жену, следователь уже заполнил шапку, а остальные опера успели перевернуть полквартиры. Ничего заслуживающего внимания к этому моменту обнаружено не было.

– Я так, в принципе, и предполагал, – констатировал Климов, – преступник слишком опытный, чтобы оставить здесь улики.

– Давайте хотя бы записные книжки заберем для установления связей, – посоветовал Виталик.

– А есть они?

– Пока не попадались.

– Значит, нужно лучше искать.

Минут через пять, копаясь в тумбочке письменного стола, Федор обнаружил несколько тетрадей, исписанных почти неразборчивым мужским почерком. В них были вклеены пожелтевшие от канцелярского клея вырезки из газет. Пытаясь прочитать написанное, Климов вспотел от напряжения. По мере осознания содержания конспектов, он то бледнел, то покрывался испариной.

– Кажется, я начинаю понимать…

– Что понимать? – спросил с надеждой Воронов.

– Тетради изымать нужно! Больше ничего интересного?

– Нет, а что в них?

– Похоже на мотив преступления!

Прибыв в отдел, опера сразу же встретили озабоченного Велиева. В коридоре также находились тетя погибшей девушки, ее двоюродная сестра и работница почты, составлявшая фоторобот.

– Ну что, раскололся? – спросил с ходу Климов.

– Нет, – удрученно ответил Глеб.

– Как же так? Ведь сто процентов, что это он.

– А он и не отрицает…

– ???

– Не отрицает, что встречался с ней. В тот вечер поссорились, решили расстаться, а потом она пошла домой… через рощу… Ее дом ведь как раз через рощу находится…

– Знаю, и что?

– Говорит, что больше ее не видел. Она могла встретить в роще кого угодно…

– Ничего себе оборот! И ты в это веришь?

– Верится с трудом, но отмаз железный, согласись! Теперь даже эти свидетели, – показал рукой Велиев в сторону женщин, – не свидетели. Уверен, что никаких улик вы и при обыске не нашли…

– Ну, в общем-то да… Только… да все ерунда теперь… А хорошо с ним поработали?

– Сам понимаешь… Даже Леню не окорачивали… Я понимаю, вы какие сутки не спите… Короче, отдыхайте до завтра, а мы на всякий случай опознание со свидетелями, которые видели его с Машей, проведем… Может, в будущем пригодится.

– Даже по мелочи не закроете?

– Не забывай, что он мент, хоть и бывший. Хотя попробуем, конечно…

Пробегавший мимо Иваныч, увидев оперов, вернувшихся с обыска, резко остановился.

– Нашли что-нибудь?

– Можно сказать, практически ничего…

– Я ребят отдыхать отпустил, – на всякий случай сообщил Велиев, – на них уже смотреть страшно…

– Я не против, – согласился Лоскутков. – А может, Федор, поговоришь с подозреваемым?

– Иваныч, у меня уже язык еле шевелится, – воспротивился Климов, понимая, что при таком раскладе ничего нового ему добиться не удастся.

– Зато мозги шевелятся! – польстил Лоскутков. – Минут десять хотя бы. Чувствую – это он, гаденыш! Может, у тебя получится…

– Да вы тут за два с лишним часа ничего не добились, – возмутился Климов, – а хотите, чтобы я за десять минут! Так же не бывает…

– Ты попробуй хотя бы. Сколько мы искали его, а теперь даже познакомиться не хочешь?

– Хорошо, договорились, но только десять минут. Если не засну раньше, конечно…

– Вот и хорошо, – обрадовался Лоскутков, – а опознание отложите до конца разговора.

Сколько раз опыт и интуиция начальника криминальной милиции оказывались на высоте! Умел он все-таки почувствовать и организовать работу так, чтобы результат не заставил себя ждать. И всегда спокойно, без показухи, по-человечески к людям – настоящий опер и руководитель.

Климов действительно чувствовал себя на редкость разбитым и усталым. Когда он зашел в кабинет, то увидел собирающегося также после бессонной ночи домой Головина. Тому, по крайней мере, выпала удача задержать подозреваемого.

– Валера, без приключений задержали? Сопротивлялся?

– Нет. Нам снизу часа в четыре по рации передали: «Приготовьтесь, вроде в подъезд похожий заходит!». Мы выскочили к двери – а он уже в прихожей. Я спросил: «Ты Юра?» Он: «Да». Наручники надели – и все… Не сопротивлялся.

– Понятно.

– А ты чего домой не идешь?

– Иваныч попросил побеседовать с задержанным.

– Тогда я тебя подожду.

– Зачем?

– А вдруг расколешь?

– Да вы с ума сошли! Он ведь не дурачок на слова вестись – все улики уничтожил, да еще какой железный отмаз придумал с ссорой! Не подкопаешься! А может, и вправду не он!

– Он, – уверенно сказал Головин, – сам почувствуешь… Попробуй побеседовать, он уже от нас устал, а тут ты – новый человек, может, и поплывет.

– Ладно, только приведи мне его из клетки для пущей солидности, как будто я тут самая важная птица.

– Есть, товарищ старший лейтенант! – засмеялся Валера.

У задержанного Хлебникова вид был помятый, не лучше, чем у Климова и Головина, однако держался он с достоинством, даже саркастически улыбался, типа «зря время тратите – и рад бы помочь, но не могу».

– Вот, Федор Степанович, задержанный по подозрению в убийстве Хлебников Юрий Васильевич, – представил его Головин, – разрешите идти?

– Да. Присаживайтесь, – обратился Федор к Хлебникову, указывая ему место не как обычно – на специальный стул для допрашиваемых, а за соседний оперской стол.

Хлебников осторожно присел и с деланным возмущением исподлобья посмотрел на опера. Повисла пауза. Первым ее нарушил Хлебников:

– Гражданин начальник, когда я смогу, наконец, уйти? Я уже все рассказал, что знаю, объяснил… Думаете, если ранее судимый, то теперь можно меня во всех грехах подозревать? Я ведь не за убийство судим. Кто-нибудь ответит мне, когда я смогу уйти?

– Отсюда уйти несложно, – пытаясь подобрать правильный тон для начала разговора, произнес Климов, – сложнее уйти от себя…

– Тоже на убийство намекаете? Моя совесть чиста! Хотя девушку жалко, конечно… Но я-то тут при чем? Откуда мог знать, что так получится?! Да если бы я знал…

– Хватит! – тихо, но жестко оборвал его Климов, затем встал и положил перед Хлебниковым чистый лист бумаги и ручку. – У меня нет на тебя времени, могу дать только десять минут. Успеешь написать?

– Да я уже столько написал! Что вы еще хотите?

– Правду. Осталось написать только правду. Можешь в виде явки с повинной…

– С повинной? Да в чем я виноват?

– Думаю, что в убийстве.

– Да зачем мне было убивать эту девушку, трезво рассудите! Что она мне сделала?

– Помни, у тебя только десять минут. За это время ты должен успеть исповедаться.

– Исповедаться? – Климов заметил, как подозреваемый едва заметно при этом слове вздрогнул. – Почему вы говорите исповедаться? Я что, в церкви. что ли? – лицо Хлебникова перекосила неестественная гримаса, которую он, очевидно, хотел выдать за улыбку. Но Федор уже понял, что находится на верном пути.

– Нет, не в церкви, разумеется, и я не священник. Но другого шанса у тебя не будет исповедаться перед Богом и людьми. Ведь ты считаешь себя последователем Сатаны, не правда ли? И убийство, собственно, носит ритуальный характер, не так ли?

Хлебников не в силах был больше скрывать свое волнение, прятал глаза, громко сопел, но исповедоваться не собирался. «Похоже, тетради, изъятые при обыске, имеют прямое отношение к убийству, – понял Климов, – жаль, что я не успел более глубоко вникнуть в их содержание. Придется импровизировать…»

– Юра, ты, видимо, считаешь себя очень умным, дерзким и думаешь, что тебе безнаказанно можно совершать любое зло – Сатана защитит, он символ свободы и вседозволенности, не так ли? Но сейчас, когда ты совершил крайность, твоя свобода закончилась, более того – сама жизнь под угрозой! Опомнись – Бог милостив, и, если по воле людей свобода с этого момента будет ограничена, а это уже факт, спаси хотя бы жизнь! Ты хоть понимаешь, что это преступление на вышак тянет? Ты уже находился в колонии, знаешь, что такое лишение свободы, а знаешь ли ты, что такое смерть? Из колонии можно рано или поздно вернуться, а с того света еще никто…

– Но я не убивал! – в крайнем волнении лепетал Хлебников. Однако нотки неуверенности в его голосе заставляли Федора все больше и больше верить, что он и есть убийца.

– Неужели ты думаешь, что даже если у нас и не получится доказать твою вину, в чем я, конечно, сильно сомневаюсь, то сможешь и дальше спокойно жить наедине с самим собой?! Ведь все это время после совершения убийства, я уверен, ты извел себя, все время ждешь какой-то развязки, а теперь, когда она близка, начинаешь трусить, пытаясь обмануть нас и себя заранее заготовленной первоначальной версией, которая, пусть не сейчас, но все равно когда-то лопнет! В конце концов ты или сойдешь с ума, или покончишь с собой – таких случаев много. Поэтому мой тебе совет – положи этому сумасшествию конец сейчас, облегчи душу и нас не заставляй более ожесточаться в отношении тебя! Ни у какого судьи, видя твое чистосердечное раскаяние, не поднимется рука осудить человека на крайнюю меру, а Бог и вовсе простит искренне раскаявшегося…

Климов поймал себя на мысли, что в какой-то момент перестал быть милиционером и разговаривал не с преступником, а с самим собой, как-то сумев вжиться, стать Хлебниковым, очень тонко почувствовав состояние его души, страха, безысходности от совершенного поступка, предельно ужасного и необратимого, а потому требующего теперь лишь одного выхода – раскаяния. Он пережил за секунды и прошлую жизнь Юры до колонии, похожую на его, милицейскую, потом горечь и отчаяние за первый проступок, несбывшуюся надежду, что, возможно, все обойдется, потом тяжкий год испытаний, обиду на судьбу, ожидание и обретение свободы, стыд и горечь потерь друзей, близких, одиночество, озлобление, поиск выхода, приведший по другую сторону добра… Федор не уговаривал подозреваемого – он просто делился с ним, что бы сделал, если бы вдруг оказался на его месте.

– Впервые я заметил с собой что-то неладное, когда возвращался из колонии, – каким-то другим, спокойным и умиротворенным голосом неожиданно заговорил Хлебников. – Это было в поезде. Проходя по узкому плацкартному вагону, среди множества людей я выделил одного мужчину, который вызвал у меня резкое чувство неприязни. Он с аппетитом ел курицу. Я еле сдержался, чтобы не пробить чем-нибудь тяжелым ему голову. Не знаю, как я сдержался…

– С Машей было примерно то же?

– Наверное. Только к тому времени я и вовсе потерял над собой контроль…

– А сатанизмом когда увлекся?

– Еще в колонии. Были учителя… Вернее, один учитель. Там это казалось выходом из отчаянной ситуации. Я считал, что меня несправедливо осудили… Обижался на весь свет!

– Как все произошло с Машей?

– Ударил ее ножом, потом еще, еще… Не считал. Опомнился, когда уже поздно было… Пришел в себя, понял, что нужно улики уничтожать. Снял одежду, сложил в пакет, туда же и нож бросил. Все в спортивную сумку спрятал. Труп, чтобы сразу не нашли, сбросил в яму, заросшую травой. Пакет выбросил в мусорный бак по дороге домой. Вот и все.

– На запястьях девушки обнаружены следы от толстой веревки. Ты ее разве не связывал?

– Это не веревка – следы от ручек сумки. Я, чтобы руками за нее не браться, обернул запястья ручками и стащил тело в яму.

– А сумка где?

– Дома. Жалко стало выбрасывать…

«Первая весомая улика, – подумал Климов, – нужно ехать изымать».

– Явку с повинной дадите написать?

– Я же обещал, – согласно кивнул Федор. – Пиши.

Климов понимал, что кое-что в словах Хлебникова было сглажено: почему он с самого начала боялся показать свое лицо родственникам девушки, словно готовился к тому, что произойдет? Почему нож носил с собой? Почему ударил сразу ножом, а не кулаком, например? Может, это все-таки какое-то ритуальное убийство, для которого он подбирал девственницу? Так или иначе, эти вопросы требовали выяснения, но позже, а пока было необходимо закрепить хотя бы первоначальные показания.

– Пиши, Юра, – повторил Климов, закуривая. – Только поподробней, пожалуйста.

– Ну что? – спросил Иваныч, когда Климов зашел к нему с исписанным малопонятным почерком листком.

– Вот, явка с повинной.

– Не может быть! – подскочил на стуле Лоскутков.

– Сам не ожидал, – согласился Федор, – нужно только снова на квартиру ехать сумку изъять – это он ею на запястьях девушки наследил, а мы думали, что веревкой.

– И выезд на место преступления при понятых немедленно организовать надо с фиксацией на камеру. Он не будет возражать?

– Думаю, что нет.

– Но сначала очные ставки – люди ведь ожидают. И тоже побыстрее!

– Иваныч, это снова все мне? – испугался Климов.

– Нет, конечно! Ты давай отдыхай до завтра!

– Спасибо.

Иваныч в своей спешке оказался, как всегда, прав. Через некоторое время, встретившись с адвокатом, Хлебников напрочь отказался от всех своих показаний – «опера заставили написать». А через полгода суд приговорил его к восьми годам лишения свободы.

Кстати, это оказалось одно из немногих раскрытых преступлений подобного характера, когда убитые горем родители девочки нашли время приехать в отдел милиции и поблагодарить оперов за работу.