Текст книги "Российская коррупция"

Под красным колпаком

Революция, низвергшая «режим», оголила и разнуздала гоголевскую Русь, обрядив ее в красный колпак, и советская власть есть, по существу, николаевский городничий, возведенный в верховную власть великого государства.

Петр Струве

Низвержение существующего режима, легкость, с которой это удалось сделать, одурманили разум победителей, им стало казаться, что так же легко, как взяли власть, в одночасье можно будет построить новое идеальное общество, надо только отменить частную собственность, буржуазную мораль и законы прежнего режима. И большевики совершили этот безумный шаг: они отменили действовавшее в России законодательство, все прежние законы Российского государства. Как и буржуазная мораль, оно было объявлено ненужным. Стал казаться реальностью призыв «Интернационала»:

 
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим:
Кто был ничем, тот станет всем.
 

Но одно дело с воодушевлением пропеть революционный гимн, а другое – наяву осуществить его фантастические и по своей сути анархические рекомендации.

Именно в эти дни замечательный писатель Леонид Андреев записал в своем дневнике: «В истории «Великорусская революция» займет место как небывалый дотоле момент, когда частью мира правил, как самодержец, коллективный Дурак…» Утописты, жаждущие «стать всем» и перепутавшие идеальный мир с реальным, освободили население колоссальной страны и от соблюдения законов, и от всякой морали.

Как бы ни был порочен прежний правопорядок, он имел пусть несовершенную, но юридическую основу и обеспечивал взаимное сосуществование людей. Теперь образовалась пустота, которая должна была заполниться революционным правопорядком. На деле – полный произвол толпы. Революционная «законность», основанная на «пролетарском сознании» вместо реальных законов; отрицание прошлого означали передачу власти любому вооруженному разбойнику, готовому грабить, и новым чиновникам, главным образом, из тех же разбойников, но вооруженных мандатом, дающим неограниченные права чинить во имя всеобщего блага любой произвол.

«…Древняя, темная историческая жизнь России, так долго скрывавшаяся под спудом империи, сразу выступила из берегов, как только большевицкая пропаганда (от кого бы и во имя чего бы она ни исходила) обратилась с призывом к жадным, мрачным и разбойничьим сторонам русской души…» Суть явления, схваченная Максимилианом Волошиным, шире вопросов, затрагиваемых нашей темой, но имеет к ней прямое отношение. Это явление и предопределило размах коррупции, поражавшей воображение даже вождя, бросившего разбойничий клич: «Грабь награбленное!»

Коррупция пронзила структуры советской власти с первых же минут ее реального владычества. Нувориши, дорвавшиеся до сладкого пирога власти, при отсутствии какого бы то ни было контроля, утрате религиозных ограничений и моральных ценностей, когда свобода и жизнь человеческая ровным счетом ничего не стоили, получили право и реальную возможность распоряжаться чужой и малоценной для них жизнью, чужой свободой и чужим имуществом. Множество чиновников старого аппарата, перешедших на службу к новой власти, приспосабливаясь к идеологии и требованиям новых властителей, успешно внедряли старые бюрократические традиции. И возник красный городничий (как бы он ни именовался – начальник ЧК или красный директор), такой же самодур, такой же всевластный хозяин чужих жизней, но только отягощенный идеологическими предрассудками демагог. Как заметил философ Николай Бердяев, «в нестерпимой революционной пошлости есть нечто гоголевское…»

Законодательный вакуум долго существовать не может, это гибель государства, и пришлось срочно лепить новое законодательство. Новые законы не успевали за жизнью, и ведомства стали издавать свои распоряжения и инструкции. Эти подзаконные акты навсегда определили характер советского законодательства, они имели преимущество перед законом, они не публиковались (или публиковались в закрытых ведомственных изданиях), многие были секретными или «для служебного пользования», их никто не знал, кроме служащих соответствующего ведомства, они целиком отдавали человека во власть чиновника, открывая необъятный простор для произвола и коррупции.

Новые чиновники легко подкупались, и взятка подчас была единственным средством вырваться из их лап, спасти жизнь. Один из руководителей кадетской партии И. В. Гессен рассказал в своих воспоминаниях, что Петроградская ЧК угрожала его другу привлечением к делу об убийстве Урицкого, и тогда он «сумел найти новоиспеченного сановника, который за солидную взятку выдал пропуск в Финляндию без предварительного сношения с Чекой». Сам Гессен сумел покинуть Петроград после того, как облегчил свой карман на 12 тысяч рублей в пользу советских чиновников.

Даже в условиях всеобщего беззакония и произвола широкое распространение взятки слишком компрометировало пролетарскую власть, и она вынуждена была принять оборонительные меры. 2 мая 1918 года Московский революционный трибунал приговорил четырех сотрудников следственной комиссии, обвинявшихся во взятках и шантаже, к шести месяцам тюремного заключения. Ленин был возмущен мягким приговором, потребовал исключения судей из партии и настоял на немедленном пересмотре дела. ВЦИК отменил приговор, и трое из четверых были осуждены на десять лет лишения свободы. События развивались стремительно – 4 мая Ленин направил наркому юстиции Дмитрию Курскому записку, в которой потребовал внести законопроект, в котором предусмотреть наказание за взятку не ниже десяти лет тюрьмы и, сверх того, десяти лет принудительных работ, а уже 8 мая он подписал декрет «О борьбе со взяточничеством».

Декрет во всех бедах нового аппарата винил буржуазные элементы и устанавливал классовый принцип ответственности: «Если лицо, виновное в даче или принятии взятки, принадлежит к имущему классу и пользуется взяткой для сохранения или приобретения привилегий, связанных с правом собственности, то оно приговаривается к наиболее тяжелым, неприятным принудительным работам и все его имущество подлежит конфискации».

Впрочем, довольно скоро пришлось признать неприглядный факт, что взятки берут новые чиновники, выходцы из пролетарских слоев общества. Как писал советский юрист, «наряду со взяточничеством капиталистических элементов на путь взяточничества встала также и малосознательная часть трудящихся». Петроградская ЧК представила диктатору российского Северо-Запада Григорию Зиновьеву секретную записку о положении дел в Петрограде в 1920 году: «…в особенности широко процветало взяточничество и хищение среди служащих советских учреждений и специалистов. В области взяточничества, кажется, не было нигде ни одного ответственного спеца, который бы не брал взяток за законное и незаконное требование клиента. Не лучше обстояло дело и с хищениями. Нет почти такого завода, в котором бы не расхищался как инвентарь, так и производство… Редкая администрация коммунальных лавок и столовых Петрогубкоммуны не привлекалась за хищение продуктов. Происходили хищения в военных строительствах… Брались взятки в бюро пропусков за незаконные выдачи пропусков на выезд. Брались взятки сотрудниками Угрозыска за поощрение преступлений, брались взятки всеми инженерами при подрядных работах во всех отделах Исполкома, где только существовал подрядный способ производства ремонтных работ. Брали взятки от конбазчиков в транспортном отделе Петрогубкоммуны, брали взятки в отделе благоустройства от подрядчиков, брали взятки в Рабоче-Крестьянской инспекции… Нет такого учреждения, где бы не чувствовалось взяточничество».

Взяточничество среди пролетарских элементов советские идеологи и юристы вынуждены были объяснять наличием в сознании трудящихся частнокапиталистических пережитков. На долгие годы в официальной правовой доктрине утвердился взгляд, что социалистическое общество не порождает преступлений и что причины преступности, а особенно взяточничества, надобно искать в пережитках прошлого в сознании людей и капиталистическом окружении. Даже в 1962 году в закрытом письме ЦК КПСС партийным организациям утверждалось, что взяточничество порождено условиями экплуататорского общества и Октябрьская революция ликвидировала его коренные причины. Наличие взяточничества объяснялось недостатками в работе партийных и государственных органов, в первую очередь, в области воспитания трудящихся. Эта было очень удобное объяснение, ибо оно позволяло не анализировать действительность, не затрагивать основ строя, а сохранять в неприкосновенности выгодные правящей партийной верхушке экономические отношения и политический режим.

И, тем не менее, не все в этой теории было неверным. Заряд прошлого, включая его патологию, заложен в каждом. Потребности, побуждения и взгляды человека – не только продукт настоящих общественных отношений, но и прошлого социокультурного развития. Невольно, помимо желания строителей нового мира, как им казалось – на пустом месте, установилась преемственность прошлого там, где менее всего эту преемственность адептам нового строя хотелось бы замечать, – в области государственного управления.

Февральская революция не смогла дать импульс построению гражданского общества. Население в своем подавляющем большинстве не было готово к основанным на праве демократическим формам управления. Октябрьский переворот при всей радикальности и крайней революционности его лозунгов оказался по сути реакцией авторитарной бюрократии на попытку установления демократического строя. В красном обличье утвердился все тот же привычный российский бюрократический авторитаризм.

Советская власть, провозглашая интернациональные лозунги и вытаптывая национальное, делала это слишком по-русски. В свое время Гоголь отметил, что все преобразования в России начинаются с переименования. Большевистское руководство прежде всего загримировало действительность, сменило эмблемы, жандармы стали именоваться чекистами, полиция – милицией, столица переехала в Москву, Петроград стал Ленинградом, Гатчина – Троцком, Царицын – Сталинградом, Тверь – Калинином и т. д., а сама Россия стала неудобоваримым и трудно произносимым РСФСР.

 
До Мартобря (его предвидел Гоголь)
В России не было ни буржуа,
Ни классового пролетариата:
Была земля, купцы, да голытьба,
Чиновники, дворяне, да крестьяне…
Да выли ветры, да орал сохой
Поля доисторический Микула…
Один поверил в то, что он буржуй,
Другой себя сознал как пролетарий,
И началась кровавая игра.
 

Присущим ему необыкновенным историческим чутьем Волошин понял природу рождения нового «господствующего» класса. Солдаты, дезертировавшие с фронта, матросы, покинувшие корабли, оторванные от станков рабочие, сорванные с земли крестьяне и просто люмпены стали той массой, опираясь на которую, большевики захватили власть в семнадцатом. Она, эта масса, названная пролетариатом, и стала основой единого бесправного народа. Монолитность «советского» народа обеспечивалась разрушением всех естественных связей – национальных, религиозных, профессиональных, личных – и созданием новых на базе единой для всех идеологии и полицейского (чекистского) надзора.

В стремлении удержать власть большевики не только сохранили, но даже усилили многое из того, что революция обещала уничтожить. Они добивались отмены смертной казни на фронтах мировой войны, но превратили во фронтовую зону всю страну, где смертная казнь применялась даже за хозяйственные и должностные правонарушения. Они разрушили старую армию, но создали новую, колоссальную, где число генералов превзошло их количество во всех остальных армиях мира вместе взятых. Они объявили об уничтожении сословных званий и привилегий, но ввели новые классовые различия, новые звания и по разнообразным привилегиям раздробили общество на множество слоев. От отмены государства, что провозглашали своей целью все марксисты – в том числе, конечно, Ленин, – пришлось отказаться. Ленин быстро перестроился и заявил прямо противоположное: «Социализм есть не что иное, как государственная монополия, обращенная на пользу всему народу и постольку переставшая быть капиталистической монополией».

Естественно, что при государственной монополии расширилась сфера деятельности государственного аппарата, несравненно бо́льшим стало значение карательных структур, возросла зависимость рядового обывателя от чиновника, особенно от служащих многочисленных органов (как стали говорить) безопасности. Открыто обозначился военно-полицейский характер государства, и непрерывно продолжала расти пропасть между словом и делом.

Недавние активные участники событий российской истории, но выброшенные этими событиями в эмиграцию, стали внимательными наблюдателями со стороны, и они не могли не заметить сходства новой, красной власти со старой, бюрократической. Петр Струве, один из первых проповедников марксизма в России, уже в начальных революционных преобразованиях распознал все ту же гоголевскую Русь, разве только прикрытую красным колпаком. Под ним он увидел до боли знакомые черты Городничего. И не он один. Его коллега еще по первым марксистским кружкам Николай Бердяев заметил: «Быть может, самое мрачное и безнадежное в русской революции – это гоголевское в ней».

Гоголевский Городничий – символ всевластного провинциального коррумпированного самодура. Так уж повелось еще со времен Московской Руси, что чем дальше от столицы, тем сильнее власть на местах – будь то воевода, губернатор или городничий, секретарь обкома или секретарь райкома. Шло время, менялся общественный строй, менялись «режимы», но «принцип городничего» оставался неизменным. Этот принцип – всевластие вплоть до произвола и в то же время личная преданность вышестоящему начальству, преданность, основанная на страхе. Верховный городничий – царь или генеральный секретарь КПСС мог снять с работы или даже физически уничтожить провинциального городничего – воеводу, губернатора, секретаря обкома. Сталин, как известно, уничтожил несколько слоев своих провинциальных наместников. Те отыгрывались на подчиненных, тешили свою душу, казнили и миловали в пределах своей сатрапии, никого не жалея. Они присвоили себе право распоряжаться не только судьбами и жизнью людей, но и государственным имуществом. Они и рассматривали его как свое и брали для себя все, что хотели.

Советник Брежнева по вопросам внешней политики, академик Георгий Арбатов написал в своих воспоминаниях о покойном генсеке: «Это был по-своему очень неглупый человек» (Знамя, 1990, № 10). Академик почти дословно привел характеристику Городничего, данную Гоголем: «Городничий… очень неглупый по-своему человек». Случайное совпадение? Может быть… Но – закономерное.

Постоянный ветер страха, дувший в коридорах советской власти, усугубил многие отрицательные черты российского чиновничества, развил доносительство и угодничество и выпестовал идеальные условия для вызревания коррупции. Коррупция расцвела сразу же после отмены режима военного коммунизма. Страна ждала этого часа и бурно на него отреагировала возрождением предпринимательства, производства, торговли и неприкрытой коррупции. Государство разрешило частнопредпринимательскую деятельность, но оставило в своих руках распределение заказов, сырья, материалов. Столь свойственная российской государственности половинчатость – всегда поле деятельности для чичиковых, они умеют извлекать из этого колоссальные прибыли.

Психология люмпена, помноженная на бюрократическую традицию (гоголевская Русь) и на коммунистическую гэбешную идеологию (идеал с детских лет – Павлик Морозов), плюс формальные требования (диплом, подходящие анкетные данные), и выработала тип советского чиновника, угодливого к начальству, некомпетентного, безынициативного, не сомневающегося, подозрительного, преданного официальной «линии» и готового проводить ее по указанию сверху и доносить на всех (включая свое начальство), кто от нее отклоняется. Но если партия оправдывала любые средства для достижения своих целей высокими идейными соображениями, то стоящий на земле чиновник объяснял свои способы достижения цели, включая взятку и казнокрадство, практическими потребностями жизни и традициями.

«Взяточничество охватило, как будто тисками, все хозяйственные учреждения. Словно дьяволы, взяточники снуют везде и всюду, внося разложение и смрад гниения», – панически кричал «Еженедельник советской юстиции» (1922, № 35). Размах коррупции вызвал замешательство в руководстве страны. Ленин в письме к своему заместителю Льву Каменеву жаловался: «Иностранцы теперь взятками покупают наших чиновников и вывозят «остатки России»». Вполне резонно он полагал, что с коррумпированным аппаратом невозможно делать политику, что нет никакой политики там, где есть взятка. А первый чекист – Феликс Дзержинский считал, что если советская власть не справится со взяткой, то взятка доконает советскую власть. Ленин видел выход в массовом «крестовом» походе передовых рабочих «для вооруженного уничтожения спекуляции, взяточничества и неряшливости». Приравняв взяточничество к неряшливости, вождь вряд ли реально мог представить себе, как участники крестового похода будут уничтожать взяточников. Расстрел на месте в момент получения взятки? Но только очень неряшливый чиновник мог допустить присутствие свидетелей при этой акции. Рассчитывать на такое не приходилось.

2 сентября 1922 года Совет труда и обороны (СТО) образовал специальную комиссию по борьбе со взяточничеством во главе с Дзержинским. Комиссии было дано право привлекать к ответственности и тех, кто давал и брал взятки, и тех, кто, зная о взятке, не разоблачил взяточников, и устраивать показательные процессы. Были созданы также ведомственные комиссии. В их задачу входила тотальная проверка всех сотрудников учреждений, в первую очередь тех, кто по характеру своей деятельности мог брать взятки. Ленин настаивал на расширении применения расстрела, и в принятый в мае Уголовный кодекс декретом ВЦИК и Совнаркома были внесены изменения: смертная казнь устанавливалась и за получение, и за дачу взятки. Декрету была придана обратная сила. После двухсотлетнего перерыва, впервые с петровских времен, государственная власть стала за взятку убивать.

Тогда же была объявлена судебно-карательная кампания по борьбе со взяточничеством. Заместитель наркома юстиции Николай Крыленко издал циркуляр, в соответствии с которым при судах создавались специальные камеры для рассмотрения дел о взяточничестве, вводилось упрощенное судопроизводство без участия сторон и с вызовом минимального числа свидетелей. Если суд признавал подсудимого социально опасным лицом, то, даже при отсутствии улик в получении или даче взятки, он мог запретить ему проживание в определенных местностях на срок до трех лет. Как пособники взяточничества рассматривались те, кто был заинтересован в передаче взятки, осведомлен о ней, но не донес. Судам предписывалось в течение месяца (с 10 октября по 10 ноября) повсеместно рассматривать только дела о взятках и назначать за взяточничество максимальное наказание. Осужденных надлежало направлять в отдаленные места заключения (Архангельская область). За полгода судебно-карательной кампании за взяточничество было осуждено 3265 человек, из них 62 человека приговорено к расстрелу. Наибольшее число обвинительных приговоров за взяточничество за всю предыдущую и последующую российскую историю было вынесено в 1923 и 1924 годах – соответственно, 9258 и 10936 человек, расстреляны 91 и 46 человек. Но даже в 1924 году количество осужденных за получение и дачу взяток не превысило 1,07 процента от общего числа осужденных.

Именно в эти годы на судебно-прокурорский небосклон взошла кровавая звезда Андрея Вышинского. Недавний меньшевик, он показал себя настоящим ленинцем, выступая государственным обвинителем по ряду дел о коррупции. Наиболее крупным было рассмотренное Верховным судом РСФСР в Ленинграде дело судебных работников. На скамье подсудимых в мае 1924 года оказалось сразу 42 человека – судьи и следователи губернского суда и окружного военного трибунала, адвокаты и нэпманы. Они обвинялись в получении или даче взяток, и для 17 взяткополучателей и взяткодателей Вышинский потребовал смертной казни. Суд приговорил их к расстрелу.

В годы нэпа состоялось довольно много коррупционных процессов – дело о хищениях и взятках в Ленинградском торговом порту, дело о взяточничестве сотрудников хлебного отдела Госбанка, группы ответственных работников НКПС, московского представительства среднеазиатских железных дорог – с расстрельными приговорами. Взяточничество ушло в подполье, и коррупция стала менее очевидной. В 1927 году смертная казнь за должностные и хозяйственные преступления была отменена. Но не расстрелами это было достигнуто, а успехами нэпа, буквально за год накормившего голодную страну, восстановлением народного хозяйства, экономической стабилизацией.

К этому времени из государственного аппарата стал вытесняться чиновник эпохи гражданской войны и военного коммунизма – вернувшийся с фронтов пролетарий. На государственную службу стали приходить молодые и более подготовленные люди. Это были представители новой интеллигенции, которой идеологи коммунизма, не признавая классом, присвоили наименование прослойки между производителями материальных благ – рабочими и крестьянами. Суть этого широкого и формально образованного слоя гораздо более точно отражает наименование, данное ему А. И. Солженицыным, – «образованщина». Она воспитывалась на отрицании моральных ценностей, выработанных религией и многовековой культурой. Как учил Ленин, в классовом обществе господствует буржуазная мораль, а в обществе, создаваемом победившим пролетариатом, моральная чистота не нужна. Люди «черпают свои нравственные воззрения в последнем счете из практических отношений, на которых основано их классовое положение» – таков основополагающий ленинский принцип коммунистической морали. Его органически впитала в себя «образованщина», и он стал основой ее собственной психологии.

С концом нэпа взятка, плотно внедрившаяся в аппарат управления, умело замаскировалась. Государство становилось все более идеократическим и тоталитарным, в нем не было места для буржуазного явления – коррупции, и она официально перестала существовать. Гласность была низвергнута на уровень Московской Руси, когда не подлежали огласке любые сведения о деятельности государственного аппарата. Последние скудные статистические сведения о взяточничестве были опубликованы в 1928 году, и завеса секретности опустилась на шестьдесят лет. Секретность скрыла от общества и взяточничество, и казнокрадство, и лишь изредка, когда это находило нужным высокое начальство, можно было упоминать только об отдельных делах. Страна военизировалась, и секретность скрыла заводы и целые отрасли промышленности, многие города и обширные регионы.

Чем больше в стране государственных тайн, тем ниже уровень нравственности и в обществе, и у власть предержащих. Красный колпак секретности укрывал все, что касалось образа жизни номенклатуры. В начале 30-х годов номинальный глава государства Михаил Калинин подарил оперной певице Татьяне Бах роскошное соболье манто стоимостью 37 тысяч рублей. За такую фантастическую по тем временам сумму даже «всесоюзный староста» не мог сделать подарок своей пассии. Пикантность этого подарка состояла в том, что манто раньше принадлежало последней императрице Александре Федоровне и хранилось в Кремле среди прочих царских драгоценностей. Калинин просто украл его из казны. Глава ОГПУ Генрих Ягода доложил об этом Сталину. Этим все и ограничилось.

Секретность – идеальное условие для коррупции, и мы никогда не узнаем, сколько народных средств было разворовано в таких ведомствах, как госбезопасность, армия, атомная промышленность. Мы никогда не узнаем, какие колоссальные взятки получало секретное начальство, распределявшее заказы и квоты на сырье. Лишь по отдельным свидетельствам и образу жизни высших слоев коммунистического общества можно судить о масштабе коррупции.

В сталинское время любая информация о коррупции, любой факт о реальном положении вещей были скрыты за завесой секретности, за одно знание о них грозила смерть. Вот авторитетное свидетельство из архивов госбезопасности: «Сейчас все построено на взятках… живет только правительство, а широкие массы бедствуют». Это подслушанная и записанная оперативной техникой МГБ приватная домашняя беседа командующего Приволжским военным округом (а в прошлом Сталинградским фронтом) генерала Василия Гордова с начальником штаба округа генералом Филиппом Рыбальченко.

Только гласность чуть приоткрыла завесу секретности. Валентин Бережков, бывший переводчик Сталина и помощник Молотова, рассказал в своих воспоминаниях о деятельности Главного управления советским имуществом за границей (ГУСИМЗа), которое возглавлял подручный Берии Меркулов. «ГУСИМЗ, – пишет Бережков, – не только управлял огромным трофейным имуществом, попавшим к нам после войны, но фактически поощрял организованный грабеж в странах Восточной Европы. Оттуда вывозили целые особняки и дворцы для большого начальства и высшего военного командования. Их разбирали на блоки, а потом собирали в подмосковных поместьях. Об автомобилях, скульптурах, картинах говорить нечего. Их вывозили целыми эшелонами. Именно оттуда берут начало некоторые “частные коллекции”, появившиеся у иных “пролетарских чиновников” после войны». Уполномоченный МВД в оккупационной зоне Германии генерал Иван Серов (будущий председатель КГБ СССР) захватил в подвалах рейхсбанка 80 миллионов рейхсмарок, скрыл их от финансовых властей, то есть украл, и использовал для скупки товаров для себя, ближайшего окружения и начальства.

8 мая 1945 года в Берлин прилетел заместитель наркома иностранных дел Андрей Вышинский. Он прибыл для участия в церемонии принятия капитуляции фашистской Германии. Но решил совместить приятное с полезным – полезным лично для себя. Он взял с собой Степана Гиля, бывшего шофера Ленина. Его задача была подобрать хорошую немецкую машину для нынешнего хозяина. Отличный «Мерседес» был найден, опробован и отправлен в Москву на железнодорожной платформе. Другой «Мерседес» Серов отправил своему шефу – Берии.

Тоталитарное государство взяло под контроль средства достижения всех жизненных целей и установило иерархию ценностей тех или иных нужд. При плановой экономике важнейшее значение приобретает положение отдельных лиц и групп в системе принятия решений. Решение зависело исключительно от тех, в чьих руках был аппарат насилия. Они навязывали свои взгляды – как обязательные – всему обществу, и все экономические и общественные вопросы становились политическими. Степень участия в решении этих политических вопросов и определяла положение чиновника. Она имела гораздо большее значение, чем зарплата, ибо постоянный дефицит практически всех товаров и благ не давал возможности реализовать деньги тем, у кого они были в достаточном количестве. Только положение давало дефицитные товары, трофейное имущество в собственность или государственное имущество в пользование (дачи, квартиры, машины), заграничные поездки, путевки в санатории и на курорты. Институт привилегий – это было узаконенное воровство, созданное, в частности, и для того, чтобы номенклатурный слой чиновничества мог обеспечить свои потребности без не поддающейся сплошному контролю коррупции. И компартия, разделив общество по привилегиям, добилась его расслоения. Многочисленные его слои – партноменклатура различных рангов, отставники, старые большевики и множество других категорий, получавших те или иные блага, недоступные другим.

В советской литературе довольно часто цитировались ленинские слова: «Всякий знает, что Октябрьская революция на деле выдвинула новые силы, новый класс…» или «Мы вправе гордиться, и мы гордимся тем, что на нашу долю выпало счастье начать постройку советского государства, начать этим новую эпоху всемирной истории, эпоху господства нового класса…» Этот новый класс впоследствии и получил наименование «номенклатура». Вряд ли стал бы им гордиться Ленин, если бы осознал, во что довольно быстро, еще при его жизни, превратился новый господин великой страны, как он, присвоив себе всю государственную собственность, быстро обюрократился и коррумпировался и стал жестоким эксплуататором того самого пролетариата, от имени которого правил.

Чем значительнее положение чиновника, чем выше его место в номенклатурной системе, тем больше благ он получал. Закрытые распределители и совнаркомовские пайки, которые были введены секретным распоряжением Ленина в голодном 1920 году, окончательно утвердившиеся к концу 20-х годов, обеспечили послойную управляемость обществом. Но, в отличие от феодального, в обществе «развитого» или, как его еще называли, «реального» социализма блага номенклатуры напоказ не выставлялись. Говорилось лишь о привилегиях участников войны, ветеранов труда, инвалидов и т. п. Тщательно скрывались адреса магазинов-распределителей, закрытых ателье, поликлиник и санаториев номенклатуры. Каждый из номенклатурщиков знал, какие привилегии ему обеспечивала партийная табель о рангах, и переступить ее не мог.

Сталин ввел так называемые конверты для руководителей разных рангов, начиная с первых лиц районного звена (секретарей райкомов и председателей исполкомов). Каждому такому ответственному работнику доставлялся ежемесячно конверт с денежной суммой, кратной его должностному окладу. Это вознаграждение за должность не облагалось налогами, с него даже не платили партийные взносы. После ХХ съезда партии система конвертов получила огласку, и Хрущев был вынужден ее отменить, но отменить так, чтобы не обидеть номенклатуру: была сохранена и усовершенствована система больших и малых «кремлевок» для номенклатуры высшего ранга, то есть право бесплатного получения товаров и покупки их по льготным ценам, ниже себестоимости, столовые с льготными ценами, бесплатные путевки, система государственных дач со специальной обслугой. О здоровье начальства беспокоилось 4-е управление Минздрава, в распоряжении которого были поликлиники, больницы, санатории и любые специалисты. Каждый руководящий чиновник получал право на персональную пенсию в зависимости от должности – союзную, республиканскую или местную. Ранг пенсии определял характер и размер благ пенсионера. Распределением всех этих тайных льгот и благ ведало Управление делами ЦК КПСС, а на местах – соответствующие управления обкомов и ЦК союзных республик. Это была взятка партии руководящим чиновникам партийно-государственного аппарата за преданность и готовность исполнять любые ее требования.