Текст книги "Елена Феррари"

Приказ приказом, однако туркам было известно, что на море в районе Трапезунда господствуют корабли Антанты и белого флота генерала Врангеля – их дымы вроде бы даже можно было различить на горизонте. Часть экипажа канонерки отказалась выходить в море, вполне справедливо полагая, что этот прорыв может оказаться последним парадом. Но революционные настроения царили тогда и в турецком флоте: на палубе сорганизовалось нечто вроде стихийного митинга, и команда разделилась. На прорыв согласились идти старший офицер корабля кемалист Ахмет Мидат, еще три офицера, комендант Янсон и 14 матросов, но этого было недостаточно на случай принятия боя с противником. Вот тут-то на «Айдин Рейсе» и появился наш человек – Владимир Федорович Воля, имевший приказ от начальника Особой группы Региструпра, а тот – от РВС Кавказского фронта, осмотреть подаренное судно, прежде чем принять его на баланс. Владимир Воля вник в положение, проявил инициативу и вызвался лично помогать Мидату в проводке корабля в Новороссийск. Восемь добровольцев из разведгруппы красных поддержали его решение.

В ночь на 15 сентября в условиях начавшегося шторма и ограниченной видимости «Айдин Рейс» вышел в море, успешно преодолел линию блокировавших Трапезунд вражеских кораблей, а 16 сентября в 14 часов дня, проходя уже вдоль кавказского берега, заметил двухмачтовую моторную шхуну под вражеским же – греческим флагом. Шхуна, называвшаяся «Генеенс Теотокис», шла из Батума в Керчь с военным грузом для Добровольческой армии. Воля скомандовал на абордаж, и «Теотокис» был захвачен экипажем советско-турецкой канонерки. По одним данным, шхуну взяли на буксир, по другим – просто приказали следовать за собой, на всякий случай сняв с ее мостика и посадив в свой трюм капитана[126]126
  Райхцаум А. Л. К истории советско-турецких дружеских связей // Исторический архив. 1962. № 2. С. 232–235.


[Закрыть].

Впоследствии в воспоминаниях свидетелей и участников тех событий прорыв «Айдин Рейса» смешался с еще несколькими похожими эпизодами, запечатлевшись таким, к примеру, образом: «Следует отметить, что в сентябре 1920 года в Новороссийский порт пришли присланные из Турции Мустафой Кемалем (курсив мой. – А. К.) канонерские лодки “Айдин-Рейс” и “Перевеза” (560 тонн водоизмещения, 14 узлов хода). Позднее их прибытие не позволило использовать их для военных действий» – в истории «Гражданской войны на Черном море»[127]127
  Соболев А. А. Гражданская война на Черном море: 1918–1920 // Гражданская война в России: Черноморский флот / Сост. В. Доценко. М., 2002. С. 237.


[Закрыть].

Или: «…Но неожиданное подкрепление пришло от Кемаль-паши. Две канонерские лодки, имевшие по два 100-мм орудия, и пароход “Шахин” находились в Трапезунде в руках кемалистов. Опасаясь их захвата англичанами, Кемаль-паша приказал им укрыться в Новороссийске. О переходе канонерок стало известно в Севастополе, и когда “Алмаз” и “Утка” уходили к Гаграм, их командиры получили приказание в случае встречи с турецкой канонерской лодкой ее задержать. Но встреча не произошла, так как “Айдин-Рейс” уже 11 сентября пришел в Новороссийск, а “Превеза” 13 сентября, то есть когда отряд капитана 2-го ранга Григоркова уже второй день находился в районе Адлера. По приходе в Новороссийск турецкие корабли были переданы в пользование советскому правительству, подняли красные флаги и получили новые названия: “Восставший” (“Превеза”) и “Луч Востока” (“Айдин-Рейс”), но в операциях они не приняли участия и потом были возвращены Турции»[128]128
  Варнек П. А. У берегов Кавказа в 1920 году // Гражданская война в России: Черноморский флот / Сост. В. Доценко. М., 2002. С. 407–408.


[Закрыть].

Еще одно свидетельство по горячим следам: «Утром 17 сентября 1920 года у Новороссийска появилась турецкая канонерская лодка “Айдин-Рейс”. Лодка пришла из Синопа, имея письмо от губернатора, в котором он писал, что посылает ее “нашим друзьям – лицам Советского правительства по приказанию министра национальной обороны” и просит оказать всяческое содействие. На лодке был командир Дидат, 4 человека комсостава, 10 турецких матросов и 8 русских… 13 октября пришла вторая лодка, совершенно однотипная с первой – “Превеза” с личным составом в числе 60 человек»[129]129
  Лукин В. К. Указ. соч. С. 345.


[Закрыть].

Путаница замечательная и характерная для многих историй, хотя бы косвенно связанных с Еленой Феррари. Крейсер оказался канонерской лодкой. И не два крейсера, а один, или, во всяком случае, они пришли в Новороссийск по одному. Блокада была, но не тогда и не там. Не совпадают даты и названия, фамилии и количество членов экипажа. Не находится и никаких следов яхты «Рождество Богородицы» (такой не значится ни в одном реестре судов того времени), зато возникает греческая шхуна. Случайно ли примерная дата ее захвата Владимиром Волей, то есть, по одной из версий, 8—10 сентября (если 11 сентября она вошла в Новороссийск), совпадает с православным праздником Рождества Пресвятой Богородицы, отмечаемым 8 сентября? Как быть с тем, что, по официальной версии, корабли прибыли в Новороссийск 17 сентября и в торжественной обстановке были переданы члену РВС Кавказского фронта Аркадию Павловичу Розенгольцу?

И еще один документ: фрагмент из отчета самой Особой группы за период с июня по декабрь 1920 года, полученный в Москве уже в 1921 году.

«Присылка ган-ботов (военных кораблей. – А. К.). Присылка двух военных судов в Россию из Трапезонда и Синопа, якобы в подарок из революционной солидарности, в действительности была вынужденной. Уже несколько раз (курсив мой. – А. К.) французский миноносец приходил за ними, и турки обрекли их на потопление, когда же был получен категорический приказ прислать ган-боты в Константинополь, то только благодаря хлопотам и настояниям присутствовавших там совработников ган-боты были не потоплены, а отосланы в Совроссию.

Инцидент с яхтой “Галатея”. Между прочим, на ган-боте “Айдин Рейс” по пути Трапезонд – Новороссийск заместителем Начособгруппы тов. Волей было захвачено врангелевское судно и приведено в Новороссийск (о чем тов. Воле выданы Новороссийским портом соответственные документы). По отбытии тов. Воли из Новороссийска турецким представителем в Туапсе Осман-беем было сделано формальное заявление о том, что это же судно он дарит от имени Турции Совроссии и “взамен” получена яхта “Галатея” в его личную собственность. Несомненно, что тут имели воздействие те подарки, которым турецкий представитель стягал (так в документе. – А. К.) себе привилегию в Туапсе и вокруг, каких бы не получал бы по праву (должно быть, основываясь на этом, он писал в Турцию, что в России всех и всё можно купить за коньяк)»[130]130
  Алексеев М. А., Колпакиди А. И., Кочик В. Я. Советская военная разведка: 1917–1934 гг. С. 132.


[Закрыть].

Так или иначе, теперь становится хотя бы понятно, что к началу сентября 1920 года наши герои-«совработники» находились в Трапезунде (или, как они его называли, Трапезонде) и их усилиями (не только Воли, но и всей группы) были спасены от затопления оба корабля – «Айдин Рейс» и «Превеза», перегнанные ими же (по крайней мере, на первом из них точно находился Владимир Воля) в красный Новороссийск. Героям повезло: белые узнали о их акции с большим опозданием и не успели заблокировать морской путь, а по пути Воля действительно захватил парусно-моторную шхуну, которую «Айдин Рейс» отконвоировал в Новороссийск. И не вина разведчиков в том, что корабли не успели принять участие в боевых действиях против врангелевцев на Черном море, и тем более в том, что турки потом забрали обратно обе канонерские лодки, да вдобавок еще и другую яхту – «Галатею» как взятку для турецкого представителя в Туапсе Осман-бея.

Участники этой, в чем-то даже романтической операции были награждены. Турки награды получили сразу, и более солидные. Наши – попроще, а главный герой этого смертельно опасного приключения – Владимир Воля, кажется, еще и гораздо позже.

«28 сентября 1920 г.

Постановление.

От имени Рабоче-Крестьянского Правительства Российской Социалистической Федеративной Советской Республики командир турецкой канонерской лодки “Айдин Рейс” тов. Ахмет Мидат, добровольно взявший на себя командование этим судном, посланным Революционным Турецким Правительством в подарок РСФСР, благополучно проведший “Айдин Рейс” к Новороссийскому порту через линию строгой блокады Анатолийского побережья и захвативший в пути и приведший к советскому берегу неприятельскую шхуну с грузом, по постановлению Революционного Военного Совета Кавказского фронта за проявленное им геройство награждается орденом Красного Знамени.

г. Новороссийск, 28 сентября 1920 г.

От имени Рабоче-Крестьянского Правительства член РВС Кавказского фронта

А. Розенгольц».

Турецкие офицеры Сулейман, Руфат, Зюхта и Янсон (у турок в 1921 году еще не было фамилий, они появились только в 1934 году после вступления в силу «Закона о фамилиях») получили в подарок от большевиков золотые часы. Серебряными часами наградили всех матросов – и турецких, и наших[131]131
  Райхцаум А. Л. Указ. соч. С. 235.


[Закрыть].

О награждении Владимира Воли подробных сведений нет, но по одной из версий, получение им ордена Красного Знамени, пусть и со значительным опозданием, связано именно с операцией по проводке «Айдин Рейса», оптимистично переименованного большевиками в крейсер.

Находилась ли на борту какого-нибудь из этих кораблей наша главная героиня – Ольга Федоровна Голубева? Или она все-таки в это время была «в Перми, у отца»? Не исключено, что она входила в состав Особой группы. Это вполне возможно, несмотря на то, что имя ее нигде не упоминается и цель ее нахождения на борту, кроме как сопровождение брата, представить крайне трудно. Можно только предполагать, что, скорее всего, ее не было на «Айдин Рейсе», но она могла оказаться на «Превезе», шедшей уже проторенным путем Воли. Но теперь им обоим – и Владимиру, и Ольге – пора было возвращаться в Турцию, где их ожидало очень много дел. Советское правительство, и лично Владимир Ленин, исполняло в то время сложный и опасный танец в объятиях революционного лидера Турции Мустафы Кемаля – Ататюрка, и нашим героям пришлось сыграть свои роли в этом красочном и по-восточному запутанном представлении.

Глава седьмая
Русским виз не выдается

 
Передо мною сквозь туман,
Как серый призрак, как обман,
Видны строенья Цареграда,
Над бездной волн, в кругу холмов,
 
 
Мечетей, башен и дворцов
Теснятся мрачные громады…
А там, за бледной синей далью,
Чуть отуманенной печалью,
 
 
За цепью облаков седых,
Где чайка серая кружится,
В глухом тумане волн морских
Мое грядущее томится…
 

Ирина Кнорринг. 1920 год[7]

В Первую мировую войну Турция вступила на стороне Германии и Австро-Венгрии. 29–30 октября (11–12 ноября по новому стилю) 1914 года турецкий флот под командованием германского адмирала Вильгельма Сушона обстрелял с моря российские города Севастополь, Одессу, Феодосию и Новороссийск. Через три дня Россия объявила Турции войну, а Лондон и Париж в этом решении поддержали Петроград. Турки блокировали Босфор, лишив страны Антанты возможности взаимных поставок морским путем, но еще до этого турецкая армия вторглась в Батумскую область Российской империи и начала активные боевые действия против превосходящих сил русской Кавказской армии. Во избежание поддержки русских местным армянским населением турки начали геноцид, вырезав около полутора миллионов армян. Военного успеха эта политика не принесла, хотя в память последующим поколениям врезалась крепко. На протяжении 1915 года турецкие войска успешно сдерживались образованным Кавказским фронтом под командованием генерала Николая Николаевича Юденича, а затем они обратились в бегство. 18 апреля при содействии кораблей Черноморского флота, в том числе упоминавшегося линкора «Императрица Мария», русские войска овладели стратегически важным портом на южном берегу Черного моря – Трапезундом, а в Закавказье разгромили наголову 3-ю Османскую армию. Казалось уже, что война турками проиграна безвозвратно, но в России одна за другой прогрохотали две революции, и 18 декабря 1917 года большевики заключили с османским правительством мирный договор. Спустя два месяца турки перешли в наступление на практически оставленном русскими фронте и захватили почти всё Закавказье, включая Батум и Баку и исключая грузинский Тифлис. Однако в это же время потерпели поражение союзники Турции в Европе, в Германию прорвалась «бацилла революции» и обстановка в Причерноморье круто изменилась в очередной раз. 30 октября 1918 года Османская империя признала свое поражение в войне и прекратила существование, съежившись на карте мира фактически до размеров современной Турции.

Уже через две недели союзные войска Великобритании, Франции, Италии, а затем и США появились у Константинополя, взяв под контроль пролив Босфор. Британская армия захватила район Мосула с его богатыми нефтяными месторождениями и высадила десанты едва ли не во всех турецких портах Средиземного и Черного морей, в том числе и в Трапезунде. Следом подтянулись французы, итальянцы и греки, лихорадочно расхватывая все, что осталось не прибранным англичанами, подойдя вплотную к Константинополю, власть в котором и уже де-факто была поделена между их союзниками. Как часто бывает в таких случаях, иностранная интервенция привела к всплеску националистических настроений, уже подогретых мировой войной, резней в Армении и горечью поражений. Началась национально-освободительная война. Руководство в ней принял на себя бывший генерал османской армии Гази Мустафа Кемаль-паша, которому вскоре предстояло войти во всемирную историю под именем Отца всех турок – Мустафы Кемаля Ататюрка.

В декабре 1919 года, в то самое время, когда наши главные герои только-только освободились из МЧК, столица Турции была перенесена им вглубь Малой Азии, в город Ангору[8], а 28 января 1920 года была принята Декларация независимости Турции, в ответ на которую союзные державы уже официально оккупировали Константинополь и объявили туркам войну, возложив бремя ее ведения на греческую армию. Таким образом, с апреля 1920 года в Турции номинально существовали два правительства. Одно – национально-освободительное, ориентированное на Мустафу Кемаля и названное кемалистским – в Ангоре, а второе – в турецкой части Константинополя Стамбуле, возглавляемое мало чем распоряжавшимся султаном Мехмедом VI. Контроль за султанатом со стороны иностранцев позволил первому добавить к лозунгам освобождения Турции от интервентов тонкую, но пикантную религиозную нотку «борьбы против неверных». Но даже это не делало победу Кемаля над объединенными силами Антанты предрешенной. И новый турецкий лидер пошел ва-банк.

Руководствуясь принципом «враг моего врага мой друг», Кемаль понял, что его главным союзником может стать извечный противник Турции – Россия, оказавшаяся в похожем положении в результате своих революций. Объединившись, Москва и Ангора резко повышали шансы своих никем в мире не признанных стран на сопротивление Антанте в Черноморском регионе, но для этого кемалистской Турции и ленинской России требовалось пойти друг другу на уступки. Разумеется, и Москва, и Ангора, клянясь во внезапной и вечной любви, не верили друг другу, всячески старались друг друга перехитрить, используя рычаг воздействия, о существовании которого пять лет назад никто в мире и помышлять не мог, – смесь марксистской и национально-освободительной идеологий.

Мустафа Кемаль первый воспользовался этим необычным инструментом, обратившись к Ленину с предложением о взаимном признании, установлении дипломатических отношений и… просьбой о военной помощи. Новый турецкий лидер заверял, что взамен «Турция обязуется бороться совместно с Советской Россией против империалистических правительств для освобождения всех угнетенных… <…> изъявляет готовность участвовать в борьбе против империалистов на Кавказе и надеется на содействие Советской России для борьбы против напавших на Турцию империалистических врагов»[132]132
  Годовой отчет НКИД к VIII съезду Советов РСФСР (1919–1920) // Документы внешней политики СССР: В 24 т. / Гл. ред. А. А. Громыко (т. 1—21). М., 1957–2000. Т. 2. С. 804.


[Закрыть]. Москва не могла ответить на это отказом сразу по нескольким причинам. Во-первых, в этой просьбе-заявлении Кемаля содержались неоспоримые для большевиков постулаты, связанные с поддержкой национально-освободительной борьбы против мирового империализма в лице Антанты, армии которой все еще выступали в качестве захватчиков территории самой Советской России. Во-вторых, в Москве отчетливо понимали и видели на практике, что ослабление Турции выгодно в первую очередь Великобритании, а Лондон представлялся врагом значительно более сильным, коварным и опасным для Москвы, чем непонятная Ангора. Всплеск активности кемалистов совпал с едва ли не закатом надежд самих большевиков на становящуюся все более призрачной мировую революцию, но они – эти надежды все-таки еще были живы, теплились, и отказать «единомышленникам» не представлялось возможным. Поэтому в первых числах июня 1920 года Москва официально заявила, что «Советское правительство протягивает руку дружбы всем народам мира, оставаясь неизменно верным своему принципу признания за каждым народом права на самоопределение. Советское правительство с живейшим интересом следит за героической борьбой, которую ведет турецкий народ за свою независимость и суверенитет, и в эти дни, тяжелые для Турции, оно счастливо заложить прочный фундамент дружбы, которая должна объединить турецкий и русский народы»[133]133
  Письмо Народного Комиссара Иностранных Дел РСФСР Председателю Великого Национального Собрания Турции Мустафе Кемаль-паше от 3 июня 1920 г. // Документы внешней политики СССР: В 24 т. / Гл. ред. А. А. Громыко (т. 1—21). М., 1957–2000. Т. 2. С. 804.


[Закрыть].

Нетрудно заметить, что даты отправки Особой группы советской военной разведки в Турцию и протягивание Ангоре «руки помощи» совпадают едва ли не до дня. Дальнейшие события, связанные в том числе и с временной передачей большевикам турецкой канонерки «Айдин Рейс», которая в противном случае была бы затоплена или досталась Антанте, и с передачей навсегда турецкому генералу русской яхты, подтверждают, что тайна миссии Особой группы для самих турок страшным секретом не являлась. Да и сам Владимир Федорович Воля несколько лет спустя писал об этом вполне открыто в несекретной анкете слушателя Коммунистического университета: «В 1920 году был командирован за границу в тыл к меньшевикам (Грузия) и Врангелю (Крым), и для установки связи с Кемалистами, и по линии Коминтерна»[134]134
  ГА РФ. Ф. 5221. Оп. 60 а. Д. 61. Л. 5 об.


[Закрыть].

Несмотря на то что боевые действия против Врангеля велись все более интенсивно, а на Западе крайне неудачно складывалась ситуация с наступлением на Польшу, в Кремле со всей очевидностью понимали, что повторения шокирующего московского броска армий Деникина ожидать не приходится. Гражданская война шла к своему неизбежному и уже понятному всем концу. Развязкой должен был стать разгром Врангеля в Крыму с последующей эвакуацией… куда? Очевидно, в Румынию, Болгарию и Турцию – больше просто некуда. Убаюканное сладкоголосыми турецкими напевами о единстве целей в борьбе против империализма и колонизаторов советское правительство стало всерьез рассчитывать на помощь Ангоры в дальнейшей либо борьбе с бывшей врангелевской армией, либо в ее разложении и создании ей невыносимых условий существования. Чтобы убедить Кемаля в искренности, Ленин санкционировал и экономическую поддержку братского соседа. Уже в сентябре 1920 года по главному коридору снабжения Новороссийск – Трапезунд – Ангора турки получили от Москвы полтонны золота в слитках (примерно 125 тысяч турецких лир по тогдашнему курсу), 3387 винтовок, 3623 ящика с боеприпасами и примерно три тысячи штыков – в основном немецкого производства (в распоряжении турецкой армии, еще вчера воевавшей с Россией, находилось именно германское вооружение) – все это в разгар последнего этапа Гражданской войны в европейской части России.

Но не только золото и оружие потекли в Турцию. Надеясь на Кемаля, советские спецслужбы все же рассчитывали еще и использовать его, заполонив ключевые транспортные узлы своего внезапного союзника своей агентурой. Ее низкий профессиональный уровень, слабое качество разведки старались компенсировать количеством, и небезуспешно. Кстати, ровно в эти же годы похожая ситуация складывалась и в буферной Дальневосточной республике, где с 5 апреля 1920 года хозяйничали японцы и где плотность большевистской агентуры оказалась невероятно высока. Генерал Ои, командующий оккупационной армией на Дальнем Востоке, вынужден тогда был констатировать: «Все наши планы становятся известными, коммунисты имеют о наших планах документы»[135]135
  Алексеев М. А., Колпакиди А. И., Кочик В. Я. Советская военная разведка: 1917–1934 гг. С. 151.


[Закрыть]. Примерно то же самое творилось и на Ближнем Востоке. По данным нового шефа Региструпра Яна Давыдовича Ленцмана (Яниса Ленцманиса), решившего навести порядок в военной разведке и переформировать организацию, приспособив к нуждам послевоенного времени, в одном только Трапезунде одновременно находилось около двухсот (!) агентов Региструпра[136]136
  Колпакиди А. И., Прохоров Д. П. Империя ГРУ: Очерки истории российской военной разведки: В 2 т. М., 2000. Т. 1. С. 175.


[Закрыть], среди которых числилась и Особая группа Аболтина с Владимиром Волей, Федором Гайдаровым и Ольгой Голубевой, которая примерно в это время в очередной раз преобразилась, приняв то имя, под которым навсегда войдет в историю: Елена Феррари.

Кстати, почему и каким образом Ольга Федоровна Ревзина выбрала именно это имя? Или ей выбрал его кто-то другой? Вариантов много. Это мог быть чужой, попросту – украденный паспорт или какой-то иной документ, удостоверяющий личность, в который удалось вклеить фото Люси Голубевой и дальше использовать его, постоянно легализуя при регистрациях за границей, переходах через контрольно-пропускные пункты и выполняя другие подобные бюрократические формальности. В таком случае никакой роли Ольга Федоровна в своем переименовании не сыграла.

Однако опыт изучения истории отечественных спецслужб показывает, что, по крайней мере в описываемый период, разведчики нередко были причастны к выбору своих псевдонимов. Если так, то может быть, и Люся Голубовская сама захотела взять не самую популярную в России фамилию Феррари? Сейчас, конечно же, она ассоциируется с едва ли не самым узнаваемым автомобильным брендом, но в 1920 году будущий основатель компании Энцо Феррари (кстати, почти ровесник Люси – он был всего на год старше ее) только пришел в гоночный отдел «Альфа-Ромео» рядовым водителем и не был известен никому, кроме коллег и родственников. В России же носители фамилии Феррари встречались крайне редко. Архивы сохранили сведения только о герое Первой мировой войны капитане Алексее Георгиевиче Феррари, награжденном многими орденами и тяжело раненном в начале войны. Могла ли с ним встречаться Люся Ревзина? Кто знает – пути войны, особенно Гражданской, неисповедимы…

На рубеже 1920–1921 годов (то есть как раз когда Люся Голубовская из Ольги Голубевой преображалась в Елену Феррари) советские газеты писали о фашистском (слово только что появилось в международном лексиконе) бунте в итальянском местечке Феррара недалеко от Венеции: «По последним сообщениям из Италии, город Феррара остался совершенно без хлеба, вследствие забастовки булочников, объявленной в знак протеста против провокационных действий фашистов. Социалистические депутаты Матиоти (так в документе. Имеется в виду Джакомо Маттеотти (Giacomo Matteotti. – А. К.) и Беги снова подверглись на улице нападению со стороны фашистов. Среди населения Феррары царит возбуждение»[137]137
  Известия. 1921. 27 января.


[Закрыть].

Что же касается имени, то имеется вот какое любопытное совпадение. До революции единственным «именинным днем» для носящих имя Ольга был день памяти святой равноапостольной княгини Ольги – 11 (24) июля. При крещении княгиня получила имя Елена и стала покровительницей новообращенных христиан. А крестным отцом ее самой был византийский император Константин – тот самый, в честь которого был назван позже основанный им город: Константинополь. Девушка с гимназическим образованием знала об этом точно. К тому же в Житии святой равноапостольной Ольги рассказывались истории о ее хитрости совершенно детективного характера: еще до крещения император хотел на ней жениться, на что она возразила, что нехорошо христианину свататься к язычнице, а когда крещение произошло, на то же предложение ответила, что теперь он ее крестный отец и для христиан такой брак неприемлем. Пофантазируем: такая святая могла понравиться девочке с боевым характером – хотя бы потому, что это была не абстрактная мученица, просто умершая за веру, а активный и реальный исторический персонаж, хитрая, амбициозная и талантливая в своем деле женщина.

Возвращаясь к фамилии Феррари, стоит вспомнить, что еще как минимум за год до заброски в Турцию и смены фамилии Ольга Федоровна занималась итальянским языком. Само слово ferro имеет латинское происхождение и в современный итальянский язык вошло со сходным значением: железо, железный. Как тут удержаться от аналогии с псевдонимом другого известного большевика, взятым из того же металлургического ряда: Сталин…

Еще один земляк Люси Ревзиной, родившийся четырьмя годами позднее все в том же Екатеринославе, Михаил Аркадьевич Светлов[9] напишет позже и по схожему поводу:

 
Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?
 

И если ее новый паспорт не был похищен, если Люся сама выбрала для себя рабочий псевдоним, то откуда вообще взялась итальянская «грусть» у нашей героини? Из эмигрантского детства?

Еще один пламенный писатель-агитатор, служивший в то же время, но в другом соединении красных – в Первой конной армии РККА, Исаак Эммануилович Бабель (Бобель) в своей бессмертной «Конармии» посвятил целую главу красноармейской грусти именно итальянского характера. Глава эта – «Солнце Италии» – настолько необычна, хороша и всеобъемлюща: есть там и Рим, и Москва, и анархисты, и «реквизиции» с последующим арестом, и даже самостоятельное изучение итальянского языка, – что приведем ее здесь почти полностью:

«Я подбежал тогда к столу, на котором писал Сидоров, и перелистал книги. Это был самоучитель итальянского языка, изображение римского форума и план города Рима. План был весь размечен крестами и точками. Я наклонился над исписанным листом и с замирающим сердцем, ломая пальцы, прочитал чужое письмо…

“…Я проделал трехмесячный махновский поход – утомительное жульничество, и ничего более… И только Волин все еще там. Волин рядится в апостольские ризы и карабкается в Ленины от анархизма. Ужасно. А батько слушает его, поглаживает пыльную проволоку своих кудрей и пропускает сквозь гнилые зубы мужицкую свою усмешку. И я теперь не знаю, есть ли во всем этом не сорное зерно анархии и утрем ли мы вам ваши благополучные носы, самодельные цекисты из самодельного цека, made in Харьков, в самодельной столице. Ваши рубахи-парни не любят теперь вспоминать грехи анархической их юности и смеются над ними с высоты государственной мудрости, – черт с ними…

А потом я попал в Москву… В совете встретился потом с горсточкой анархистов. Они пижоны или полупомешанные старички. Сунулся в Кремль с планом настоящей работы (курсив мой. – А. К.). Меня погладили по головке и обещали сделать замом, если исправлюсь. Я не исправился. Что было дальше? Дальше был фронт, Конармия и солдатня, пахнущая сырой кровью и человеческим прахом…

Теперь будем говорить дело. В армии мне скучно. Ездить верхом из-за раны я не могу, значит не могу и драться. Употребите ваше влияние, Виктория – пусть отправят меня в Италию. Язык я изучаю и через два месяца буду на нем говорить. В Италии земля тлеет. Многое там готово. Недостает пары выстрелов. Один из них я произведу. Там нужно отправить короля к праотцам. Это очень важно. Король у них славный дядя, он играет в популярность и снимается с ручными социалистами для воспроизведения в журналах семейного чтения…

Италия вошла в сердце как наваждение. Мысль об этой стране, никогда не виданной, сладка мне, как имя женщины, как ваше имя, Виктория…”

Он пришел и спрятал письмо, мой томительный сосед. Сутулясь, сел он за стол и раскрыл альбом города Рима. Пышная книга с золотым обрезом стояла перед его оливковым невыразительным лицом. Над круглой его спиной блестели зубчатые развалины Капитолия и арена цирка, освещенная закатом. Снимок королевской семьи был заложен тут же, между большими глянцевитыми листами. На клочке бумаги, вырванном из календаря, был изображен приветливый тщедушный король Виктор-Эммануил со своей черноволосой женой, с наследным принцем Умберто и целым выводком принцесс».

Получается, и этот парень из Первой конной – «тоскующий убийца» Сидоров страдал зарубежной «грустью»? И не испанской, а именно итальянской? И он тоже был анархистом, имел отношение к батьке Махно и Волину-Эйхенбауму (теперь наоборот: не путать с «нашим» Волей-Ревзиным), был ранен, «сунулся в Кремль с планом настоящей работы», был отвергнут и теперь умоляет «невесту, которая никогда не станет женой» посодействовать в отправке в Италию для убийства короля. Если убрать художественный вымысел, которого тут, понятное дело, немало (в сохранившихся фрагментах дневника Бабеля, из которого он почерпнул немало деталей сюжета книги, ничего похожего нет), местами «Солнце Италии» загадочным образом напоминает историю с незарегистрированным мужем Люси Ревзиной – Жоржем Голубовским с его метаниями из-под черных знамен под красные, поездкой в Москву, визитом с каким-то планом тайных действий к влиятельному члену Польской компартии и прочими странно совпадающими деталями. Но ведь Георгий Голубовский был приговорен к высшей мере наказания? Был. И, как мы помним, ему невероятно повезло – расстрел был заменен на заключение в концлагерь. Но и этого не случилось. Известно (без подробностей), что позже, через полгода после ареста, то есть к лету 1920 года, Георгий Григорьевич был амнистирован, направлен то ли на фронт, то ли за его линию, но в любом случае в Красную армию[138]138
  ГА РФ. Ф. 10035. Дело П-70460. Л. 5 об.


[Закрыть].

Вне зависимости от того, был или нет у героя Бабеля реальный прототип, испытывающий острое желание помочь «итальянским товарищам» в борьбе с нарождающимся фашистским движением и просящий о содействии «невесту-жену», Елена Константиновна Феррари в тот период была очень занята.

Как мы помним из официальной версии, весь 1920 год она провела в Москве, обучаясь на курсах разведки, что противоречит некоторым документам[139]139
  В уже цитировавшейся книге о советской военной разведке в предвоенный период она однозначно упоминается как член Особой группы с июня 1920 года. – См.: Алексеев М. А., Колпакиди А. И., Кочик В. Я. Советская военная разведка: 1917–1934 гг. С. 135.


[Закрыть]. Возможно, такое разночтение связано с тем, что личное дело было заведено на Голубеву Ольгу Федоровну как на агента Региструпра Феррари Елену Константиновну (она же «Голубковская») только 12 января следующего, 1921 года[140]140
  Лота В. И. Указ. соч. С. 51.


[Закрыть]. Подобных случаев в бюрократической части истории советских спецслужб великое множество: агенты, завербованные в войсках, за линией фронта, на территории, оккупированной интервентами, могли сотрудничать с разведкой много месяцев, пока очередной начальник в ходе очередной реорганизации не ставил задачу привести в порядок документы и оформить личные дела на сотрудников и агентуру установленным образом[10]. Грандиозные перемены в структуре Региструпра были задуманы и успешно осуществлены его новым шефом – Я. Д. Ленцманом как раз зимой 1920/21 года – в описываемый период. Реформа завершилась в апреле 1921-го созданием Разведывательного управления Штаба РККА (и увольнением Ленцмана), а приведение в порядок штата организации датировано именно январем 1921 года, после чего началась работа над очередным изменением штата – теперь уже Разведупра[141]141
  Алексеев М. А., Колпакиди А. И., Кочик В. Я. Советская военная разведка: 1917–1934 гг. С.135–139, 143.


[Закрыть].