Текст книги "Зорге"

Белые русские шатаются по всему китайскому побережью. Они попрошайничают, грабят, воруют, всем подряд предлагают свои услуги в качестве шпионов, занимаются контрабандой опиума, они фальшивомонетчики или убийцы; во время забастовок китайских рабочих они становятся в ряды штрейкбрехеров. В составе британского военного контингента в Шанхае имеются белогвардейские полки; они носят британскую военную форму и поют царские гимны. В шанхайских публичных домах и ночных ресторанах полно белогвардейских женщин… Агенты иностранных и китайской тайной полиции палят на вечерних улицах друг в друга: в сумерках каждый принимает другого за налетчика. Раненые или убитые, они остаются лежать на мостовой… Может быть, когда-то Шанхай и был городом надежды. Сегодня каждый видит, что это город страданий и нищеты»[147]147
  Цит. по: Мадер Ю. Указ. соч. С. 63–65.


[Закрыть].

Еще одной особенностью Шанхая являлся довольно высокий процент рабочего класса среди населения – едва ли не треть, а потому было понятно стремление членов и сторонников Коммунистической партии Китая (здесь же, кстати, и основанной) укрыться в огромном городе от, мягко говоря, нелюбезного им правительства Чан Кайши. Полиция сеттльментов коммунистов, впрочем, тоже не жаловала, и к 1930 году в местной тюрьме ожидали передачи нанкинским властям около 1300 «красных китайцев». Все это обостряло интерес к Шанхаю со стороны прежних работодателей и коллег Зорге из Коминтерна, Профинтерна, КИМа и прочих организаций, готовых побороться за права китайских коммунистов. Особенности же регистрации иностранцев в Шанхае (обязательная требовалась только от граждан Великобритании и Германии), европейские представления об экстерриториальности и часто полное непонимание особенностей жизни в дальневосточной стране создавали у многих разведок мира искаженное представление о возможностях нелегальной работы в этом городе. Командировка нашего героя в Шанхай не стала в этом смысле исключением.

Как мы помним, к отправке в Китай Зорге готовился в Берлине вместе с Александром Петровичем (Израилем Хайкелевичем) Улановским, тоже «принятым на службу» в октябре 1929 года[148]148
  Формально ни Улановский, ни Зорге не были ни военнослужащими, ни служащими Четвертого управления.


[Закрыть]. Ни тот ни другой не имели ни опыта агентурной работы в военной разведке, ни военного образования. Улановский, получивший документы для работы в Шанхае на имя гражданина Чехословакии по фамилии Киршнер и оперативный псевдоним «Алекс», был назначен резидентом. Работавший с ним позже американец Уиттэкер Чемберс так охарактеризовал его: «[Улановский] был скромным человеком (из-за чего люди помельче неспособны были его достаточно оценить), хорошо знающим пределы своих возможностей и нисколько этим не озабоченным. Но его жизненный опыт был огромен, он прекрасно понимал людей, хотя часто поступал по отношению к ним вразрез с тем, что подсказывал разум. Потому что человечность была сильнее других его качеств. И он обладал редкой способностью видеть вещи с точки зрения другого человека… И, однако, его любимым выражением было: “Я бы тебя шлепнул!” Я нисколько не сомневался, что в случае надобности он так бы и сделал – застрелил бы меня ради безопасности дела или подчиняясь приказу. Он знал по опыту, что все мы живем под властью необходимости, против которой его природное сострадание к людям бессильно. Но я не сомневался также, что он сделал бы все возможное, чтобы спасти меня или любого другого, потому что он ненавидел железную хватку необходимости…»[149]149
  Улановская Н. М., Улановская М. А. История одной семьи. СПб., 2003. – http://www.jewniverse.ru/biher/Ulanovskaya/america.htm. Дата обращения: 10.02.2017.


[Закрыть]

Улановский, получивший также псевдоним «Шериф», должен был заменить «Джима» – Александра Иосифовича Гурвича-Горина (Шефтеля). Помогать «Шерифу» должны были: вербовщики-осведомители Зорге («Рамзай»), японец Кито Гинъити («Жорж») и кореец «Вилли» («Вили») – он еще не выехал из Москвы, осведомители «Тенор» и «Лёва», связистка Раиса Соломоновна Беннет («Юзя», «Жозефина») и радисты Йозеф Вейнгарт (псевдонимы – «Зеппель», «Зепп», варианты этого же имени в источниках и литературе: Вейнгард, Вайнгарт, Вайнгард, Вейнгартен, Вайнгартен, Вейнгарден, Вайнгарден), Макс Клаузен («Ганс», в «Шпигеле»: «Hansen», «Макс») и Константин Мишин («Миша» – бывший белогвардеец, осевший в Шанхае)[150]150
  Алексеев М. «Ваш Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае… С. 164–165.


[Закрыть]. Часть сотрудников уже находилась на месте, но их планировалось немедленно отозвать в Москву или перевести в другие регионы Китая, а другим, в том числе новому резиденту и Зорге, предстояло прибыть в Китай, чтобы заново создать в Шанхае мощную разведывательную сеть, так как старая явно не справлялась с получаемыми из Москвы заданиями, и только по вопросам радиосвязи у Центра не было к ней претензий. При этом «Рамзай» отвечал за политические вопросы, «Алекс» – за технические, организационные и военные.

То, что работа окажется непростой и не все пойдет так, как ожидалось, стало понятно еще в Европе. Костяк будущей резидентуры: Улановский, Зорге и Вейнгарт в нарушение всех возможных правил конспирации вместе отбыли пароходом из Марселя в Шанхай, причем советский резидент в долгом и утомительном плавании успел найти общий язык со следующими в Шанхай полицейскими. Прибыв, наконец, на место, советские разведчики остановились в отеле «Плаза», не зная, что в Шанхае он известен как «приют большевиков», в котором почему-то любили жить советские и коминтерновские разведчики, о чем, конечно, было известно полиции и неизвестно Москве – этот отрицательный опыт потом очень пригодился Зорге в Японии.

Прием и передача дел от старого резидента новому проходили тяжело, со скандалами и жалобами в Центр. Гурвич-Горин не хотел уезжать, требовал от Улановского денег и настаивал на передаче новому резиденту хотя бы части старой агентуры. Под воздействием аргументов Гурвича Центр согласился оставить Кито и Клаузена Улановскому, а вняв просьбам последнего, и прислать в помощь последнему его жену. С остальными агентами неразбериха сохранялась до конца февраля. Полицейские же, плывшие вместе с новым резидентом на пароходе, зафиксировали его откровения о том, что он является «торговцем оружием», и честно пресекли его попытки легализоваться под «крышей» контрабандиста в Шанхае. Устроиться фотокорреспондентом ему тоже не удалось. В качестве прикрытия пришлось задействовать торговую компанию братьев Гольпер, созданную на деньги Четвертого управления как раз для таких случаев, но работавшую и с прежней резидентурой, а потому, возможно, ранее уже привлекавшую внимание полиции, а главное, ставшую большой головной болью для Центра, так как братья все время требовали денег от разведывательного ведомства на свою коммерческую деятельность. Передача дел, денег, части агентуры затянулась в Шанхае до марта 1930 года, но в конце концов сторонам удалось найти компромисс: Гурвича-Горина отправили в Кантон с Клаузеном (встреча двух старых знакомых, немцев-радистов – Клаузена и Вейнгарта была столь бурной, что они на радостях выпили 62 бутылки немецкого пива, и второй даже забеспокоился, что первый, погрузившийся в глубокий сон, умер). Основная часть старой агентуры была отвергнута, но радист Мишин остался и работал с Клаузеном сначала в Шанхае, а с 12 марта в Кантоне, откуда их общими усилиями была налажена радиосвязь с Владивостоком («Висбаден»)[151]151
  Там же. С. 175–177.


[Закрыть].

Пока шли эти шпионские торги, Зорге удалось вполне успешно легализоваться в Шанхае. Прибыв в город 10 января, 17-го он был принят германским консулом, для которого имел рекомендательное письмо. В ответ доктор Зорге получил сразу две рекомендации в адрес руководства немецких компаний, активно работавших на сельскохозяйственном рынке Китая – там новому члену диаспоры могли оказать помощь в подготовке заказанных Берлином материалов по аграрной политике этой страны. Отдельно были получены письма в адрес германского посланника в Пекине и генерального консула в Нанкине. В консульстве зафиксировали его почтовый адрес: «Д-р Рихард Зорге, почтовый ящик 1062, Шанхай». Под этим адресом значилась небольшая меблированная квартира в одну комнату в скромном немецком пансионе[152]152
  Дикин Ф., Стори Г. Указ. соч. С. 59.


[Закрыть]. После регистрации Зорге открыл счет в местном отделении «Манифекчес бэнк оф Чайна» (Manufacturers bank of China), куда скоро стали поступать переводы в американских долларах из Нью-Йоркского «Нейшнл сити-банка» (National City bank)[153]153
  Мадер Ю. Указ. соч. С. 65.


[Закрыть]. Американские доллары в Четвертом управлении называли «амами» – для сокращения места в переписке со своими агентами…

Позже Зорге вспоминал: «Хотя в Шанхае и не было посольства, я сразу же вошел в местную немецкую колонию, и ко мне стала поступать всевозможная информация. Центром этой колонии было Немецкое генконсульство. Меня там все знали и часто приглашали. Тесно общался с немецкими торговцами, военными инструкторами, студентами, но самой важной для меня была группа немецких военных советников, прикомандированных к Нанкинскому правительству. Из этой группы выборочно общался с теми, кто был осведомлен не только о военных, но и о политических проблемах в Нанкине. Одним из них был старший советник, впоследствии ставший Генконсулом, полковник фон Крибель»[154]154
  Тюремные записки Рихарда Зорге. С. 496–497.


[Закрыть].

Резидент Улановский был доволен такой активностью своего агента, тем более что в первые месяцы существования резидентуры «Рамзай» стал единственным источником информации для нее, пусть и несколько односторонней, исходящей только из кругов германской диаспоры и нуждающейся в проверке, но уникальной. 26 января Улановский рапортовал в Центр, что Зорге успешно вошел в контакт с элитой местной немецкой общины и уже 5 февраля отправил первую телеграмму с секретной информацией, полученной от консула Германии в Шанхае. Оценка ее в Москве стала и первой высокой оценкой работы «Рамзая» в качестве военного разведчика. А резидент-«хромая утка» Гурвич-Горин еще в конце января отправил в Центр сообщение, начинавшееся словами: «Даю дружественную беседу Рамзая с шанхайскими генералами и генконсулами». «Дружественная беседа» проливала свет на противоречия Гоминьдана и шанхайской олигархии и на перспективы грядущего обострения гражданской войны. Кроме того, «Рамзай» раздобыл карту дислокаций частей китайской Красной армии, аналитические материалы с оценкой противоборствующих сторон внутрикитайского конфликта. Одновременно бывший унтер-офицер Зорге свел знакомство с немецкими ветеранами – военными инструкторами, наезжавшими в Шанхай из Нанкина. В результате в начале марта Улановский зафиксировал для Центра новый источник информации: «По заявлениям немецких инструкторов Рамзаю»[155]155
  Алексеев М. «Ваш Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае… С. 183–184.


[Закрыть]. Все это – за первые три месяца работы в Китае.

Рассказывая потом японским следователям о своей работе в Шанхае, Зорге говорил, что в Москве он получил задание, состоящее из девяти пунктов:

«1) анализ деятельности постепенно усиливавшегося Нанкинского правительства в социально-политической области;

2) изучение военной мощи Нанкинского правительства;

3) анализ деятельности различных группировок в Китае в социально-политической области, а также их военной мощи;

4) изучение внутренней и социальной политики Нанкинского правительства;

5) изучение внешней политики Нанкинского правительства в отношении всех стран, особенно Японии и СССР;

6) изучение политики Америки, Англии и Японии в отношении Нанкинского правительства и других групп и течений в Китае;

7) изучение вооруженных сил других стран в Китае;

8) изучение проблем экстерриториальности и сеттльментов;

9) изучение проблем развития сельского хозяйства и промышленности Китая, положения рабочих и крестьян».

Но Зорге не был бы тем беспокойным Зорге, которого мы уже знаем по работе в Германии и в Коминтерне, если бы он сам, «по молчаливому согласию московских инстанций», основываясь на более глубоком и широком понимании проблем Дальнего Востока, чем их представляла Москва, не определил бы для себя дополнительных задач:

«1) наблюдение за новой экономической активностью Германии (особенно в связи со все большим разрастанием группы немецких военных советников);

2) наблюдение за усилением позиции США в Китае (особенно в связи с новыми американскими капиталовложениями в Шанхае);

3) новая японская политика в Маньчжурии и ее влияние на Советский Союз:

4) пристальное наблюдение за намерениями Японии в ходе Шанхайского инцидента и дислокацией японских войск;

5) наблюдение за ухудшением отношений между Нанкинским правительством и Японией»[156]156
  Тюремные записки Рихарда Зорге. С. 502–503.


[Закрыть].

Очевидно, что решение всех этих вопросов, какими бы личными выдающимися качествами ни обладал разведчик, было бы невозможно без самого главного: надежной легализации Зорге. Выступая в качестве корреспондента «Дойче гетрайде-цайтунг», Зорге, либо не подписывавший своих статей, либо ставивший буквы «Д» (Джонсон) или «И» (Ика), никогда не был просто репортером. Он стал ценен своим редакторам, издателям, а главное, читателям, как прекрасный аналитик, глубоко вникающий в изучаемую тему. Подтверждением этому служил тот факт, что свою первую статью о сельском хозяйстве Китая Ика Рихардович отправил в Берлин 9 февраля, когда до швартовки парохода в Шанхае оставались еще сутки. Материал назывался «Экспорт сои через Дайрен». На следующий день (!) появилась статья «Урожай сои в Маньчжурии», а до 16 февраля еще три, посвященные вопросам экспорта из Китая сои, арахиса и кунжута. Забегая вперед стоит отметить, что затем в аграрных корреспонденциях Зорге наступила большая пауза, но до середины 1932 года он написал еще 11 больших материалов на те же темы: экспорт арахиса, сои и соевого шрота, кунжута, муки, пшеницы и т. д.[157]157
  Мадер Ю. Указ. соч. С 66–67.


[Закрыть] Некоторое выпадение корреспондента «И» из соевой темы весной 1930 года объяснялось тем, что «Рамзай» на время был вынужден сменить место жительства. По разным данным, 9 или 15 мая Зорге покинул Шанхай и, по требованию резидента, переместился в Кантон. Там он пробыл полгода и там же близко познакомился с радистом Максом Клаузеном.

Глава двенадцатая
Кантонское лето

Кантон (Квантун) – старое название еще одного из крупнейших, после Шанхая, городов Китая – Гуанчжоу. Он был «открыт» иностранцам первым в Китае. Поскольку в переписке Зорге употреблялось название Кантон, то и мы будем придерживаться его во избежание путаницы. В городе тоже существовал международный сеттльмент, где Зорге снял квартиру в пансионе одной датчанки. Близость же Кантона к Гонконгу – форпосту Британии на Дальнем Востоке – и более активные экономические связи с южными регионами страны, где действовали местные «независимые» генералы, оппозиционные Нанкину, делали этот город почти таким же лакомым куском для разведок разных стран, как и Шанхай. В Кантон Зорге выехал не один, а с женщиной. Его сопровождала та самая Агнес Смедли, о которой он много слышал, еще работая в Коминтерне, и с которой очень хотел познакомиться начиная с 1928 года.

Смедли была американкой, она родилась в 1892 году на ферме близ городка Осгуд, штат Миссури[158]158
  Биография Агнес Смедли восстановлена по: Мадер Ю. Указ. соч. С. 68–74; Feuchtner V. Agnes Smedley between Berlin, Bombay and Beijing: Sexology, Communism and National Independence (video). Hannover, New Hampshire, USA: Dartmouth College. Event occurs at 28:07. Retrieved 26 June 2016; Garver J. W. Review of «Cracking the Monolith: U. S. Policy Against the Sino-Soviet Alliance, 1949–1955» // The Journal of Asian Studies. 1988. November. Vol. 47. Issue 4.


[Закрыть]. Отец ее принадлежал к коренному населению страны, а мать, женщина европейского происхождения, работала то на ферме, то подряжалась прачкой. В 1901 году семья переехала в Тринидад, штат Колорадо, где в следующие несколько лет Агнес стала свидетелем многочисленных забастовок шахтеров, измученных нечеловеческими условиями труда. Отец, бывший разнорабочим на шахте, вскоре исчез из семьи, и, по некоторым данным, Агнес не смогла получить даже школьного образования. Однако уже в семнадцатилетнем возрасте она преподавала в местной сельской школе, хотя и недолго: в 1910 году умерла ее мать, и девушка продолжила получать образование (впрочем, весьма хаотично: в педагогическом училище в Аризоне, на вечерних отделениях Нью-Йоркского университета, Педагогического института в Фениксе, на курсах при Калифорнийском университете в Беркли), зарабатывая на жизнь в качестве разносчицы газет или машинистки. В одной из школ Аризоны, где она работала редактором школьной газеты (это были первые публикации Агнес), она познакомилась с братом и сестрой Брандин (Brundin). Они были социалистами и скоро увлекли своими идеями потенциально готовую к этому Агнес. Вскоре все они покинули Аризону и отправились в Сан-Франциско, где в 1912 году Агнес вышла замуж за Эрнста Брандина, с которым развелась в начале 1917 года и переехала в Нью-Йорк. Это стало началом карьеры этой женщины, пассионарности которой мог позавидовать и Зорге.

Уже через год Смедли, работавшая в социалистической газете «Нью-Йорк колл», была арестована разведкой ВМС США по обвинению в нарушении закона о шпионаже, но провела в тюрьме лишь два месяца и вышла под залог. Агнес, никогда не забывавшая о своем происхождении и, кстати, обладавшая довольно необычной внешностью, вступила в тайное общество… индийских эмигрантов, боровшихся в США против британского владычества. Став гражданской женой одного из лидеров организации – Вирендраната Чаттопадьяя (Чандропадайя; Virendranath Chattopadhyaya), Агнес оказалась с ним сначала в Германии, а потом и в Москве, где приняла участие в работе III конгресса Коминтерна. Осев в итоге в Германии, Смедли занялась пропагандой индийского национально-освободительного движения, подготовив к печати, помимо всего прочего, монографию «Индия и будущая война». Это помогло ей приобрести теоретические знания по проблемам Индии и Азии вообще и дало возможность закончить к 1928 году рукопись книги «Дочь Земли». Тяга Агнес к Востоку превзошла стремление вернуться на родину ее мужа. Поэтому, когда в 1928 году Смедли в качестве корреспондента «Франкфуртер цайтунг унд хандельсблатт» и нескольких итальянских (!) газет отправилась через Москву в Китай, Чаттопадьяя не последовал за женой и остался в Москве (где и был расстрелян девять лет спустя по стандартному обвинению в шпионаже).

Прежде чем в мае 1929 года поселиться в Шанхае, Смедли побывала в Харбине, Тяньцзине, Пекине и Нанкине. Обладающая легким пером и острым глазом, Смедли стала популярным в Германии автором репортажей как, собственно, о Китае, так и о своеобразной жизни шанхайского международного сеттльмента, подготовив для «Франкфуртер цайтунг» около шестидесяти статей за четыре года.

Сразу по приезде в этот город ее встретили трое коллег-журналистов. Позже Агнес вспоминала: «Они сами рассказали мне, что японцы располагают в Китае самой лучшей агентурной сетью и что у них можно узнать много нового. “Разумеется, речь при этом идет о северных районах, – говорили они. – На юге особенно сильна британская разведка. Можете быть уверены, что ей точно известно, когда вы прибыли в Китай, и все остальное о вас тоже, вплоть до того, как часто вы меняете нижнее белье”». «Нижнее белье» Смедли должно было особенно интересовать шанхайскую, и не только, полицию в связи с тем, что на месте она немедленно включилась в работу следующих организаций (с некоторыми из них она была связана еще в Берлине): «Ассоциация Индостана», «Индийское революционное общество», «Друзья Советского Союза», «Всекитайская федерация труда», «Китайская лига защиты прав человека» и т. д. Смедли очень быстро связалась с Коммунистической партией Китая (сама она в ней никогда не состояла) и людьми из Коминтерна в Шанхае, причем по своей, а не по их инициативе. Агнес Смедли была настоящим кладом для любой разведки, оперирующей в Китае, но ее идейные предпочтения не оставляли сомнений в том, кто мог получить от нее интересную информацию. При этом сама она не особенно таилась и порой вела себя дерзко и вызывающе.

Через полгода после описываемых событий с ней познакомилась будущая помощница Зорге Урсула Гамбургер (урожденная Кучински, позднее ставшая известной как Рут Вернер): «Вспоминаю, что мы договорились встретиться на следующий день, и я нарисовала ей по телефону свой портрет: “Двадцать три года, рост один метр семьдесят, очень темные волосы и большой нос”. Она расхохоталась и отпарировала: “Тридцать четыре года, среднего роста, особых примет нет”. Следующий день было 7 ноября – 13-я годовщина русской революции. Я купила для дома красные розы, чтобы хоть что-то напоминало мне об этом дне. Как чудесно мы всегда праздновали 7 Ноября в Коммунистическом союзе молодежи! Мы договорились о встрече в центре города и сразу же узнали друг друга. Агнес держала в руках букет красных роз, похожий на тот, что стоял у меня дома. Она хотела подарить его представителю ТАСС по случаю 7 Ноября. Если не ошибаюсь, мы сидели в кафе. Агнес подробно меня расспрашивала, и поскольку я узнала ее взгляды и очень ей симпатизировала, то впервые после прибытия в Шанхай я не стала делать тайны из своего мировоззрения. Я упомянула, что очень страдаю от своей изоляции, но не просила ее помочь мне установить контакты, поскольку не знала, коммунистка она или нет… Агнес выглядит как интеллигентная работница. Просто одета, редкие каштановые волосы, очень живые, большие темно-зеленые глаза, отнюдь не красавица, но черты лица правильные. Когда она отбрасывает волосы назад, виден большой, выступающий вперед лоб. Ей здесь нелегко. Европейцы ее не приемлют, поскольку она их глубоко оскорбила. По случаю ее приезда американский клуб с феодальными замашками устроил чай. Агнес пришла и, интересуясь всем, что имеет отношение к Китаю, спросила, есть ли здесь кто-либо из китайцев. “Нет, – ответили ей, – среди членов клуба китайцев нет”. – “А среди гостей?” – спросила она. Ответ: “Китайцам не разрешено посещать клуб”. После этого она поднялась и ушла.

Англичане ее ненавидят, так как в прошлом она принимала участие в революционном движении в Индии. Китайцы также следят за каждым ее шагом, хотя она действительно является здесь корреспонденткой “Франкфуртер цайтунг”».

Урсула и Агнес стали настоящими подругами и боевыми товарищами. Они встречались почти каждый день или, во всяком случае, непременно перезванивались. Для молоденькой немецкой разведчицы ее американская коллега стала несомненным авторитетом во многих областях жизни, и Урсула объясняла, почему это произошло: «Агнес обладала выдающимися качествами. В своих книгах она выступала на стороне китайского народа. Она многим пожертвовала ради освободительной борьбы в Китае. В то же время настроение ее часто менялось, подчас она была весела, заражала всех окружающих своим юмором, но еще чаще пребывала в подавленном, мрачном настроении, которое сказывалось на ее здоровье. Возможно, ей нужны были моя уравновешенность и мой оптимизм. Кроме того, я всегда была к ее услугам. Если она чувствовала одиночество, я ее навещала. Если ее угнетала депрессия, она могла позвонить мне в три часа ночи, я вставала и шла к ней. Вскоре после начала нашей дружбы Агнес сказала мне, что по своим взглядам и делам она с нами, но ей слишком сложно подчиняться нашей партийной дисциплине.

Возможно, что во времена нелегальной борьбы она не хотела даже мне признаваться в своей принадлежности к партии. Но мне думается, что она говорила правду. Я боготворила Агнес. Мало было людей, которые бы сделали столь много для моего развития. Однако я с ней не соглашалась, когда ее неожиданные, эмоциональные оценки развития политической ситуации приобретали расплывчатый характер. Мы спорили, и она уходила разгневанная. Проходило несколько часов, и она звонила мне, как будто бы ничего не произошло, и я была рада ее вновь хорошему отношению ко мне»[159]159
  Вернер Р. Соня рапортует: Подвиг разведчицы. М., 1980. – URL: https://litlife.club/br/?b=242082&p=9. Дата обращения 13.02.2017.


[Закрыть].

Несмотря на столь эпатажное поведение, а быть может, наоборот – используя его, Агнес Смедли, едва приехав в Китай, необыкновенно быстро обросла интересными знакомствами буквально во всех сферах не только международного шанхайского, но и китайского общества. Более того, очень скоро она нашла конфиденциальные контакты в окружении Чан Кайши и сблизилась со вдовой Сунь Ятсена Сун Цинлин, жившей в Шанхае. Сестра Цинлин – Сун Мэйлин была женой Чан Кайши, а их брат Сунь Цзюйвэн являлся министром финансов – главной фигурой нанкинского правительства. Юлиус Мадер считал, что именно эти связи помогли Зорге в первую же неделю после прибытия стать членом престижного «Китайского автомобильного клуба», президентом которого был сам Чан Кайши. Будучи, благодаря таким контактам, в курсе малейших политических и экономических изменений, Смедли занялась еще и созданием специальной картотеки на высших чинов армии Гоминьдана, куда включала не только служебные характеристики, но и информацию интимного характера: рост, вес, количество и имена жен и любовниц. «Коллекция» Смедли насчитывала досье на 218 китайских генералов. Неудивительно, что эта женщина была необходима Зорге как воздух: в качестве вербовщика, информатора, собеседника, единомышленника, друга.

Неясно, когда именно они познакомились, но очевидно, это произошло вскоре после его приезда в Шанхай. Похоже, что притирка характеров двух сильных личностей проходила нелегко. Во всяком случае, непростой нрав Агнес отмечал и Зорге. Характеризуя ее как агента (она носила в его списке номер 4), он писал: «№ 4. Анна. Источник связан с широкими кругами журналистов и политических деятелей. Поступающая через него информация обильна и ценна, но связь с ним очень сложна и затруднительна. Качество работы всецело зависит от личных взаимоотношений источника с резидентом»[160]160
  Алексеев М. «Ваш Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае… С. 284.


[Закрыть].

«Рамзаю» удалось «подобрать ключик» к Агнес Смедли, и их отношения стали не просто доверительными, но и интимными. Здесь важно понимать, что и Рихард, и Агнес жили в эпоху и в среде первой сексуальной революции ХХ века. Они спокойно, раскрепощенно и даже радостно относились к свободным отношениям и не особенно скрывали их от окружающих. Интересно писала об этом дочь Улановских Майя: «Отец (Улановский-«Шериф». – А. К.) хорошо относился к Зорге, уважал его, но все же Рихард не был для него “своим в доску”. “Все-таки он немец, – говорил отец, – из тех, кто переспит с женщиной, а потом хвастает”. Но Зорге вовсе не хвастал своими победами, просто немецкие радикалы были очень “передовыми” в вопросах морали и удивлялись нашей с отцом “отсталости”. Еще в 1923 году в Гамбурге коммунисты и анархисты уверяли нас, что купальные костюмы – буржуазный предрассудок. На общественных пляжах купаться голыми запрещалось, радикалы с трудом находили место для купанья, и мы смеялись: “В этом заключается вся их революционность!” Немцы были также очень откровенны насчет секса. Поэтому Зорге запросто рассказывал о своей связи с Агнес Смедли, ведь она была своим человеком, коммунисткой, к тому же незамужней. А отца его откровенность коробила»[161]161
  Улановская Н. М., Улановская М. А. Указ. соч. С. 54–55.


[Закрыть].

В мае Зорге и Смедли вместе уехали в Кантон. Не вполне понятно, в каком качестве Агнес сопровождала Рихарда в профессиональном смысле, но он, хорошо знающий ее репутацию еще с «докитайских» времен, должен был понимать, что за этой женщиной почти наверняка установлено полицейское наблюдение. Для тех, кто видел их тогда вместе, это наверняка представлялось романтическим путешествием двух любителей острых ощущений, презирающих всяческие запреты. Агнес писала о своем настроении тайному другу, местами почти слово в слово повторяя письмо Ики Зорге Корренсу осенью 1919 года: «Я замужем, детка, так сказать до какой-то степени замужем, ну, ты понимаешь; но он тоже мужчина в полном смысле слова, и у нас все 50 на 50 – он помогает мне, а я ему, и мы работаем вместе или по отдельности и все такое; большая, широкая многосторонняя дружба и товарищество. Не знаю, как долго это продлится; от нас это не зависит. Боюсь, что не очень долго. Однако эти дни будут лучшими в моей жизни. Никогда я не знала таких прекрасных дней, никогда не переживала столь здоровой жизни – и умственно, и физически»[162]162
  Ваймант Р. Указ. соч. С. 40.


[Закрыть].

С деловой же точки зрения поездка Зорге в новый для него китайский город с более опытной коллегой, также работающей в немецкой газете, выглядела вполне обоснованной. Так или иначе, но 27 мая из Кантона была отправлена первая телеграмма в Центр с изложением ситуации в Южном Китае. Источниками получения информации стали местный германский консул, корреспонденты двух газет (китайской и американской) и… Агнес Смедли. Прибывший туда в июне Улановский констатировал широту связей «Рамзая» и в то же время их легальность. Все информанты Зорге в Кантоне не были его агентами в полном смысле слова, а лишь делились – по разным причинам – информацией, которая становилась известна им нередко случайным образом. Улановский подтвердил Москве, что «Рамзай легализован хорошо», но пожаловался на излишнюю самостоятельность своего сотрудника, убывшего в командировку: Зорге, имея в своем распоряжении рацию, предпочитал общаться с Центром напрямую, минуя резидента[163]163
  Алексеев М. «Ваш Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае… С. 203–204.


[Закрыть].

Рацию в Кантон с большим риском доставили Клаузен и Мишин. Первому из них предстояло сыграть важную роль в дальнейшей истории «Рамзая» и его группы, а потому об этом человеке надо рассказать особо.

Макс Готфрид Фридрих Кристиансен-Клаузен родился 27 февраля 1899 года на острове Нордштранд на севере Германии в семье каменщика. В три года он лишился матери, сумел окончить сельскую школу, работал по найму у местных богатых землевладельцев, то есть попросту батрачил, научился кузнечному и слесарному ремеслу. В 1917 году Клаузена призвали в армию, где ему пришлось познакомиться с основами связи и электротехники, а заодно и с социалистами, которые нашли в бывшем батраке благодарного поколонника идей Маркса и Энгельса. Окончив школу связистов, Макс был направлен на фронт во Францию, где получил отравление боевыми газами, пытался демобилизоваться, но неудачно, хотел дезертировать, но был пойман. Наконец Клаузена отпустили домой в связи с печальными обстоятельствами: в 1919 году умер его отец, а за неделю до конца войны погиб брат, тоже служивший в армии. Неудивительно, что ставший после демобилизации моряком и обошедший на корабле полмира Клаузен сохранил в душе стойкое отвращение к войне и в конце концов примкнул к прокоммунистически настроенным матросам, ратовавшим за мир во всем мире. В 1922 году он был уволен с флота и арестован на три месяца за участие в забастовке моряков – это решило его судьбу окончательно.

Оставшись без работы и средств к существованию, Макс стал профсоюзным активистом в Союзе красных фронтовиков (название этой немецкой организации говорило само за себя) и в Германском союзе матросов, тесно связанном с компартией Германии. В 1927 году Клаузен вступил в нее и оказался в поле зрения советской разведки, искавшей иностранных коммунистов с опытом жизни за границей и навыками связистов. В 1928 году бывший моряк оказался в Москве, в так называемом «шоколадном домике» в Большом Знаменском переулке, 19, где тогда располагалась штаб-квартира Четвертого управления Штаба РККА. Пройдя подготовку к работе в качестве радиста, зимой 1929 года Макс Клаузен, ставший на время Максом Шенком, прибыл в Шанхай. К приезду туда Зорге он считался уже опытным работником. Они быстро нашли общий язык: оба были фронтовиками, ненавидевшими войну, оба работали в Гамбурге, хотя и в разные годы, оба готовы были рискнуть жизнью в советской разведке ради светлых идеалов будущего. И все же… находилось и то, что делало их совершенно разными. Макс еще долгое время не мог избавиться от следов своего пролетарского происхождения, оставался несколько неотесан и простоват, но при этом совершенно по-бюргерски прижимист, расчетлив, и не слишком интересовался тем, что не касалось его любимых радиосхем, электроламп, передатчиков и приемников – радистом он был от Бога. Рихард по-прежнему оставался многолик, умея быть «своим в доску» для матросов и чувствовать себя органично среди аристократов. Всю жизнь следуя высокой идее, он непрерывно учился и давал себе только одну поблажку: позволял чувствовать себя свободным везде, но и это умение мастерски использовал в профессиональных целях.